Белый холод (джен)

Я медленно ступаю по серым холодным пустым развалинам, пронзаемыми, как кровеносными сосудами, длинными улицами, засыпанными серым тленом, заполненным ими, будто кровью. Они встречают меня гробовым молчанием, повисшим в холодном с металлическим привкусом воздухе, и нарушаемым только звуками шуршащего праха. Мои спутники — это ветер, поднимающий пепел с пропахшей кровью и металлом земли. Он закручивает его в воздухе серебристыми воронками, танцующими вокруг моих ног. Меня это ничуть не удивляет — человечества больше нет. Я бреду по огромной братской могиле, некогда бывшей моим родным городом, и у меня под ногами хрустит пепел. Пепел человеческих тел.

Я остался один. Ты доберешься до меня. После всех.

Ускоряю шаг. Я знаю, что это не поможет мне убежать, но отстрочить свою участь я все же могу. На несколько минут. Все же лучше, чем ничего.

Прах хрустит под ногами.

Я помню всю свою жизнь. Не детально, конечно, но помню. До одного момента. Потом идет одно сплошное черное пятно, будто старая пленка, обрезанная с одного конца.

Но потом я вспоминаю все. Словно поверх обрезанного края наклеили новую, чистую пленку.

Помню, как очнулся в каком-то тесном подвале, пахнущем сгоревшей проводкой и разложением, не ощущая своего тела. Помню, как метался в бетонном мешке, когда чувствительность вернулась, пытаясь найти выход. Помню, как в немом ужасе оглядывался по сторонам, но взгляд натыкался лишь на следы, некогда бушевавшей здесь жизни.

Я остался один. Ты доберешься до меня. После всех.

— Что здесь произошло? — задаю я вопрос в звенящую тихую пустоту. В ответ только шорох пепла в холодном воздухе, пропитанном запахом гари.

Я остался один. Ты доберешься до меня. После всех.

То, что настал закат человеческой расы, я узнал из подобранного из пепла мятого клочка газеты, заголовки которой кричали о небывалых катаклизмах, сотрясающих весь мир. Но как я выжил и что это за подвал, так и оставалось для меня загадкой.

Я остался один. Ты доберешься до меня. После всех.

Я замираю на месте и поднимаю взгляд. В бесконечный звук путанных мыслей затихает.

Серое свинцовое небо на востоке окрасилось первой кровью рассвета. Как грязный бинт, повязанный на открытую рану. В воздухе не слышно пения птиц. Нет звука жизни. Только шорох праха и звон ветра.

Я остался один. Ты доберешься до меня. После всех.

Мой последний рассвет будет таким?..

Ты за спиной.

Я чувствую твое холодное дыхание затылком. Твои костлявые ледяные пальцы касаются моего затылка. Холодные бескровные губы касаются моей шеи.

— Пора, — шепчешь ты мне на ухо. Я знаю. Поверь, я знаю.

— Идем. — Я беру твою бескровную руку в свою.

Запах хвои. Мокрый неоновый свет. Радостный гомон. Брызги шампанского. Блеск металла. Удары. Крики. Кровь. Экстаз. Металлический привкус во рту. Дикий огонь в глазах. Забрызганный кровью серый плащ.

— У меня теперь есть игрушки.

С трудом вырываюсь из зыбучих песков ночных кошмаров, вяло цепляясь за реальность. Тело покрыто пленкой холодного пота. Дыхание вырывается из груди рваными клочками. Влажные простыни смяты и сбиты.

«Не уходи».

Очередной непонятный бессмысленный серо-красно-черный сон, больше похожий на бред больного гриппом, в одно мгновение проносится в голове путаным комком мыслей и тут же рассеивается где-то на задворках подсознания.

«Поиграй с нами».

Медленно открываю глаза, стараясь не обращать внимания на свинцовую тяжесть, разливающуюся по телу. Пытаюсь сфокусировать затуманенный взгляд на пустой холодной комнате, в которой нет ничего, кроме стальной старой кровати с застиранными простынями, да моего усталого тела. Хотя, в моем нынешнем положении комната в общаге с довольно тихими и мирными соседями — это даже роскошь. С прошлого года металлическая койка, старое пальто, мятый дырявый костюм и старый, но все еще острый нож — моя единственная собственность.

«У тебя есть мы».

Откидываю в сторону влажное одеяло и поднимаюсь с кровати, стараясь не обращать внимания на то, что комната кружится перед глазами. Холодный пол скрипит под ногами. Голые серые стены сжимаются вокруг меня огромной бетонной коробкой, пытаясь раздавить своей немой громадой. Звон крови в ушах заглушает звук кишащей за моим грязным окном жизни, текущей быстрым потоком под серым тяжелым зимним небом, похожем на огромный кусок жженой пластмассы. Сотни разноцветных мигающих неоновых огней, разбросанных по вывескам и елкам, мигают, будто светящиеся приманки глубоководных рыб-удильщиков.

«Они проглотят тебя».

Сегодня Новый год. Сегодня в полночь часы пробьют двенадцать раз, отсчитав еще один год мой жизни, прожитый впустую. Ненавижу этот день, сколько себя помню. Сам не понимаю, почему. Единственное, что радует — это то, что теперь жить мне осталось на год меньше.

«Запах хвои. Мокрый неоновый свет. Радостный гомон. Брызги шампанского. Блеск металла. Удары. Крики. Кровь. Экстаз. Металлический привкус во рту. Дикий огонь в глазах. Забрызганный кровью серый плащ».

Пора бы уже забыть.

«Ты не забудешь. Ты ведь хочешь получить подарок?»

Отхожу от окна и сажусь на койку, панцирная сетка которой тут же прогибается под моим весом, сопровождаясь громким противным скрипом, режущим слух. Может, получится просто просидеть вот так весь день? Мне не привыкать.

«Тебе нужны новые игрушки!»

— Да, — хрипло шепчу я, подбирая с пола мятую одежду и лихорадочно одеваясь. — Мне нужны новые игрушки!

«Но ты ведь хочешь получить подарок?»

Да. Да. Да!

Я не буду сидеть дома. Не в Новый год.

Лихорадочно натягиваю потрепанное серое пальто, стараясь не замечать застиранных бурых пятен, покрывающих его. Нож приятной холодной тяжестью уже оттягивает карман.

Выбегаю из дома навстречу мириадам неоновых огней, разбросанных тут и там и отражающихся от свинцового плата зимнего неба. Будто я на дне океана в окружении кровожадных удильщиков. Но я — акула.

«Иди и получи свои игрушки!»

* * *

— Срочная новость! Сегодня в парке Гоголя было совершено нападение на молодую женщину. Кто-то набросился на двадцатилетнюю женщину и нанес ей пять ножевых ударов, не совместимых с жизнью. На месте преступления была обнаружена короткая записка: «Мне нужны новые игрушки».

Все общественные мероприятия отменены, в городе введен комендантский час.

Она следит за ним.

Она хочет убить его.

«Ты ведь не боишься ее, Антоша?», — раздался у парня в голове голос матери, приглушенный годами. Он помнил, как женщина подбирала выпавшую из шкафа и так напугавшую его куклу с измазанным красными чернилами лицом и вырванным глазом, пока сам Антон, сжавшись в тугой комок, и, накрывшись одеялом с головой, лежал на кровати.

Тогда голос матери звучал заботливо и успокаивающе, но сейчас он казался издевательским. Женщина будто смеялась над ним, над его страхом. Страхом, который он не мог побороть.

Антон сильнее съежился в углу комнаты, как тогда на кровати. Пот лился с него градом, в горле пересохло. Дикий взгляд метался по спальне, но постоянно возвращался к маленькой тщедушной фигурке, лежащей на голом полу, раскинув руки.

Она следит за ним.

«Ты ведь не боишься ее, Антоша?»

Парень вцепился дрожащими влажными пальцами в спутанные волосы и хотел беспомощно завыть, но изо рта вырвалось лишь тихое слабое поскуливание.

Она смотрит на него.

Убить. Убить. Убить.

— Нет! — хотел закричать Антон во весь голос, но вышел лишь хриплый надрывный шепот, который едва расслышал он сам. — Нет! Не подходи ко мне! — продолжал шептать парень, отползая в другой конец голой комнаты — ноги были ватными и просто не держали его.

«Ты ведь не боишься ее, Антоша?»

Она подбирается к нему.

— Уйди! — надрывно шептал парень, забравшись на подоконник с ногами, и отмахиваясь от лежащей на голом полу, белой куклы. Бесцветные глаза уставились в пространство, но ему казалось, что она пожирает его жадным взглядом, подбираясь все ближе. — Нет! Не надо! — Он натолкнулся спиной на едва прикрытую створку окна. — Убирайся, сука! — заливаясь слезами и продолжая пятиться к спасительному кислороду, потоком текущему в открытое его спиной окно, рыдал Антон.

Он убежит от нее.

«Ты…»

Стены.

Белые. Высокие. Холодные. Пустые. Бесконечные.

Они растут. Увеличиваются. Их холодная белая пустота сжимается вокруг него тесным кольцом. Душит.

Вадим уставился серыми горячими, немигающими глазами в белую мягкую стену, обитую войлоком.

А как все это начиналось?

Он в мельчайших деталях помнил тот вечер, картина которого раз за разом прокручивалась перед глазами и будила в холодном поту. Торопясь домой, Вадим не стал подниматься по лестнице, как делал это обычно, а забежал в лифт. Но стоило только дверям закрыться, как свет погас, а кабину сильно тряхнуло.

Это продолжалось всю ночь. Наутро его нашли соседи: парень сидел в углу кабины, уставившись немигающим взглядом в пустоту, его била крупная дрожь.

Вот и сейчас он будто снова оказался в том лифте. Только теперь он все видел, а это было еще хуже.

Белизна.

Она оживает. Тянется к нему. Сжимает холодные белые пальцы на горле с бешено стучащей жилкой. Хочет раздавить. Хочет почувствовать на себе тепло его крови, выплеснувшейся на стены, как сок из раздавленной ягоды.

— Нет! Не хочу! Не надо! — пытается закричать Вадим, но изо рта вылетает лишь жалобный писк мыши, кричащей из кошачьей пасти с острыми, как бритвы, клыками.

Воздух.

Он с трудом выходит из наполненных водой легких. Застревает в саднящем горле тугими комками.

Задыхаясь и синея, Вадим бился головой о мягкие белые стены головой. Смирительная рубашка трещала по швам.

Белизна. Пустота. Холод.

Тьма. Скрежет металла. Теснота.

Сердце остановилось. Вадим затих в окружении белого холода.

А может, так даже лучше?..

Приоткрытая дверь шкафа в абсолютной тьме ночной комнаты наводила на маленького Олега леденящий ужас. Воображение мальчика наполняло торчащий из щели рукав маминой блузки худой, изломанной рукой с длинными когтями на пальцах. Олегу казалось, что мерзкий гнусавый смех льется из-за двери шкафа. Вот-вот оттуда выйдет худая горбатая тварь, живущая в тенях, и…

Олег заматывался в одеяло, как в спасительный кокон, но склизкий червь страха продолжал точить его изнутри. Днем он жаловался маме, что монстр снова не давал ему спать. Та же только делала серьезный вид, как любой взрослый в таком случае, а потом вела его к шкафу и показывала, что никаких монстров в нем нет. Мальчик насупился, но промолчал.

Одной осенней ночью сломанная дверь шкафа со скрипом приоткрылась и блузка, не дававшая спать ему столько ночей, выпала. Это стало для него началом и концом одновременно. С отчаянным ревом Олег побежал к матери.

С тех пор мальчик спал в одной кровати с матерью. Ему было наплевать, как это выглядит со стороны и что об этом могли сказать бы люди — он не один и это главное. Мать-одиночку это только радовало: сыночка так ее любит, что заснуть без нее не может!

Но мальчик вырос, а мать умерла. Олег начал жить один, и адская бездна разверзлась под ногами. Парень отчаянно начал искать человеческого общества, как наркоман ищет дозы. Ему был необходим человек рядом. Все-равно, какой. Алкоголик? Сойдет и алкоголик. Бомж? Можно и бомжа. Шлюха? Милости просим, спальня там. Общество не ради высоких бесед и чаепитий. Общество ради общества.

Кто-то должен был хранить его от ужаса, сокрытого в одинокой ночи.

Не один раз он расплачивался за безалаберный выбор своих «хранителей»: его грабили, избивали, заражали всеми возможными болезнями. Умом он понимал, что пора остановиться, но худая, изломанная тварь в белой блузке, таясь в тенях, шептала обратное. И дикая карусель случайных соседств продолжала кружиться, сливаясь перед глазами в цветную линию. Она так и вертелась бы, но один из пассажиров заставил ее остановиться.

Все было, как обычно: вечером подцепил девицу на улице и повел к себе. Но случилось нечто, что не входило в план: неприхотливо утолив свою похоть, девица собралась уходить. Олег пытался уговорить остаться ее до утра, но девушка была непреклонна. Тогда парень попытался удержать ее силой. Он не мог остаться один. Завязалась драка. Олег не хотел этого, но худые руки в белых рукавах все еще тянулись к нему из ночных теней. Удар, толчок, падение — девушка ударилась виском об угол стола и упала замертво.

О Боже, о наш бесполезный несуществующий Боже!

Случайные соседи иногда пытались забрать его имущество и жизнь, но защищали его от более страшного, сами того не зная. Теперь Олег сам забрал чужую жизнь. Он остался один на один с собственным ужасом, идущим отныне под ручку с законом.

Слышишь гнусавый смех, как в детстве? Слышишь, как скрипят суставы худых ног, как скребут по стене когти? В тюремной камере ты останешься с ним один на один.

Нужно бежать. И быстро. На крышу, немедленно на крышу! Там спасение от всего.

Он выбежал из квартиры. Его ничего не волновало: ни что из одежды на нем только трусы, ни то, что он не запер квартиру с трупом. Для того, от кого он бежал, двери были бесполезны.

Несколько раз упал на ступеньках, но быстро вскакивал, не чувствуя боли.

Бежать. Бежать. Бежать.

Влажный холод осенней безлунной ночи и ужас — вот и все, что встретило Олега на крыше.

«Будь рядом со мной, прошу! Кто угодно, мне плевать! Просто будь со мной», — вопил Олег безмолвно, жадно озираясь по сторонам в поисках хоть одного лица. Крыша многоэтажки была безлюдна.

Никто не защитит. Спасение там, внизу. Только шаг к спасению от всего: от кошмара, преследующего с детства, от закона… Только шаг.

И он делает его.

Нервная анорексия.

Флуоксетин, бисакодил, никотин, кофеин.

Голод, срыв, пальцы в рот.

Отвес, привес.

Истерики, обмороки.

Мазохизм.

Нервная анорексия.

Два простых слова кричат громче сотен глоток, звучат хуже самых хлестких оскорблений, бьют больнее сотен ножей.

Но тебе это нравится, правда?

Эстетическое удовольствие стоит физической боли. Бесполезно отрицать.

Будь скульптором себя самого.

Нервная анорексия.

Не болезнь — приговор. Приговор на заключение изуродованного шаблонами разума в костяной клетке с красно-синим сплетением вен-замков и бритвой-ключом. Приговор на вечное блуждание в темном бесконечном тоннеле, выход из которого брезжит светом недостижимого Идеала.

Нервная анорексия.

Срывы, слезы, пальцы в рот. Стук таблеток, вкус кофе, запах сигарет. Боль порезов, темнота в глазах, головокружение и обморок.

Нервная анорексия.

Удовольствие от чувства голода, наслаждение легкостью, жажда невесомости.

Жировой кокон медленно тает, выпуская на волю краснокрылую изящную костяную бабочку, способную парить на высотах, недоступных другим.

Нервная анорексия.

Возвышение над инстинктами.

Нервная анорексия.

Чувства презрения, ненависти и удовольствия так туго сплетены, что уже нельзя отличить одно от другого.

Нервная анорексия.

Сочувственные вздохи, слезы близких и ненависть к зеркалам.

Нервная анорексия.

Быть сверхчеловеком, о котором говорили мудрецы древности. Стремление к бессмертию через медленный суицид. Добровольное восхождение на жертвенный алтарь, дабы угодить деревянным богам и уподобиться им.

Нервная анорексия.

Духовная пища.

Нервная анорексия.

Шаг с крыши небоскреба. Только ты решаешь, что это — полет или падение?

Утро

Возрожденное солнце бьет по глазам ярким светом, словно кнутом и режет острыми кинжалами лучей рваные кучки облаков, распадающихся в атмосфере на мириады капель воды.

Оно прекрасно. Хочется протянуть к нему избитые в кровь руки, чтобы окунуть их в жидкое пламя его лучей. Хочется коснуться его. Но оно слишком высоко. До него не дотянуться.

Сейчас так легко умереть.

Подняться на крышу и встать лицом к небесному светилу, подставив тело его бурным горячим потокам. И шагнуть ему на встречу. Воспарить ввысь. Туда, к нему и соединить свое сияние с его. Обратиться в облако и так же, как другие, раствориться.

Ты станешь светилом небесным, распыляя по миру себя. Ты будешь вездесущими солнца лучами, тьму взмахом руки разрезая.

День

Воздух напоен душными пыльными запахами города, словно ядовитым газом, проникающим в легкие и рвущим их изнутри. Загрязненный кислород сдавливает горло стальными тисками, не позволяя сделать и глотка спасительной холодной чистоты.

Серость. Она плавает кругами в глазах, проступая сквозь плотно, до боли, сомкнутые веки, грязью раскрашивая капли слез, струящихся по щекам.

Сейчас так легко умереть.

Очиститься от этой тяжкой серости одной прозрачной каплей. Лишь ввести в вену тонкую стальную иглу и позволить быстрой хрустальной жидкости выжечь грязь из вен. Все предельно просто. Боль уйдет. Наступит очищение.

Ты станешь духом пречистым, витающим в слоях атмосферы. Серые тени не станут помехой — ты свободен и чист.

Вечер

Унылый, ярко светящий режущим глаза светом, шар солнца медленно опускается за горизонт, заливая кровью все вокруг, словно вскрытая вена. Белая куча облаков, будто бинты на порезах, окрашивается красным. Кровь небес просачивается сквозь пыльное стекло окна, будто желая утопить в своем рубиновом потоке, сомкнув свои объятья над головой. Город от безысходности напивается этим хлещущим с небес потоком мертвой жизни.

Сейчас так легко умереть.

Это будет так же красиво и легко, как закат: погрузиться в горячую воду и позволить ее прозрачным нежным рукам ласкать открытые бритвой вены. Из них будет вытекать потоком жизнь, смешиваясь с чистой, как слеза, водой.

Ты станешь закатом, вечно умирающим в кровавых ручьях, и возрождающимся из сплетенных нитей вскрытых вен вновь и вновь.

Ночь

Бархатная тьма опускается на утомленный город, окутывая своими щупальцами каждый переулок, словно спрут. Тени господствуют сейчас над миром, танцуя в свете луны и подрагивая в рассеянном блеске звезд. Звуки тают во тьме, кружась в водовороте пылинок.

Сейчас так легко умереть.

Достать до звезд так легко. Лишь дать ласковой петле обернуться вокруг шеи и оттолкнуть опору из под ног. На миг замереть и воспарить в небо звездой. Слиться с Бесконечностью, растянутой над головами людей. Это будет просто. Одно лишь движенье и станешь звездой, танцующей рядом с луной.

Ты воспаришь в небеса, соединившись с Вечностью. Ты будешь кидать с небосвода усталые взгляды на мир, водя вокруг луны хоровод. Ты теперь вечен. Ты — бесконечен.

7

Мы бежим по дороге. Твои огненно-рыжие волосы развиваются коротким плащом за спиной. Зеленые, как весенняя трава глаза сверкают радостью. Твой звонкий заливистый смех разносится в воздухе, словно запах дорогих маминых духов, которыми она нас иногда брызгала.

И вот, ты падаешь и в кровь раздираешь коленку. Улыбающееся еще минуту назад лицо искажается от боли, глаза наполняются слезами.

Веду тебя домой и там мажу твое колено зеленкой. На твоем лице сияет благодарная улыбка. Я не могу не улыбнуться в ответ.

14

Первый парень. Первое свидание. Первые переживания. Первые расставания.

Сидим на кухне. Пытаюсь отпоить тебя чаем. Огненные волосы растрепались. Зеленые лучистые глаза покраснели и опухли.

На душе паршиво. Я знаю, что раз мы близнецы, то наша с тобой эмоциональная связь очень прочная, но плохо мне, почему-то, не от этого. Может, все из-за того, что я замечаю за собой явно не сестринские чувства, но гоню от себя эти мысли?..

— Вкусный чай, — улыбаешься ты, и я не могу не улыбнуться в ответ.

21

Твоя свадьба. Ты счастлива. В зеленых, как весенняя трава, глазах светится радость. На полных красных губах играет беспечная детская улыбка. Белое сверкающее платье. Ты похожа в нем на старинную фарфоровую куклу.

Но мне с каждой минутой все хуже.

— Насть, подойди… — зову я тебя, удостоверившись, что мы в комнате одни. Ты подходишь, шурша юбками.

— Что случилось? — спрашиваешь ты с нотками тревоги в голосе. Видимо, видок у меня тот еще. Я не знаю, как сказать то, что хочу. Мне страшно. Я боюсь, что увижу отвращение в твоих глазах.

— Насть, я… — неуверенно мнусь, но набираю воздуха в грудь и продолжаю: — Я люблю тебя.

— Я тоже очень тебя люблю, Вика! — улыбаешься ты и обнимаешь меня. Ты не поняла.

— Не в этом смысле.

— А?.. — Затыкаю тебе рот поцелуем. Ты отталкиваешь меня, и я вижу, как в ужасе вытягивается твое лицо.

Что происходит дальше, я не смотрю. Выбегаю из дома. Слезы застилают глаза.

— Вика, подожди!.. — Раздается за спиной твой крик.

Последнее, что я слышу перед тем, как меня накрывает тьма — скрип шин и визг тормозов.