Under spell (гет)

С каждой новой осенью опавших листьев в этом парке становится всё больше. Старушка, прожившая сто лет в доме посреди аллеи, сказала, что похоронила дворника, своего мужа, зимой 1995-го. С тех пор сгребать и сжигать листья некому.

Красные кленовые, жёлтые березовые, претенциозные каштановые и мои самые любимые — дубовые. Все они опадают в срок, покрывая слой старой листвы, оживляя свежей краской и тревожным запахом, пробуждающим тучу воспоминаний.

Я говорю домочадцам, что собираюсь в долгую прогулку, и беру с собой шляпу и самый большой зонт. Я искренне хочу уйти и не вернуться, но знаю, что этому, к сожалению, не бывать. Не этой осенью. Она сочная, тёмная, сильная и тоскливая... но всё-таки недостаточно тосклива и сильна, чтобы забрать меня целиком. Её время еще не пришло.

Я встречаю её на крыльце, успев поймать один рукав пальто. Второй она игриво отняла, сдув ветром с моего плеча. Я поправляю пальто, одеваясь полностью, и отвечаю ей бледной улыбкой. Она великолепно одета, платье с рисунком из осенних листьев каждый раз неузнаваемо, меняется, следуя капризам высоколобой моды. Оно и красное как клён, и жёлтое как береза, и с намёком на претензию... а самое любимое для меня — её длинные фиолетовые перчатки. До локтей, нет, выше, обрываются внезапно, открывая тонкие руки и кокетливо изогнутые плечи. \"Пойдём, быстрее, чего ты ждёшь?\" — вопрошают её дерзкие темные глаза. Она капризна, она не скрывает этого, вся её фигура исполнена нетерпения...

И всё же она величавая королева. И у неё есть имя, тайное королевское имя. Я взял её под руку и позволил увлечь себя в бесконечность парка. Вереница тускло горящих фонарей, пустующие скамейки, ветер, сладко шуршащий в грудах листьев... и мы. Осень плывет рядом, не касаясь земли острыми каблуками, полы длинного платья волочатся следом, на белоснежные щёки набегает слабый румянец. Глаза искрятся, с удовольствием замечая моё пристальное внимание. Да, я не могу оторвать от неё влюбленного взгляда.

— Почему же ты недостаточно сильна, погибель моя? — шепчу я грустно и роняю зонт. Дождя не будет... его никогда не бывает. Из-за неё и её августейшего желания. Она снимает с меня шляпу и запускает руку в мои волосы, острые ногти вонзаются в затылок.

— Мои верные псы преследуют тебя, но не могут поймать. Я посылала тебе подарки... карамельные кошмары и сахарную вату сумрака. Я окутываю тебя ими и согреваю, но ты остаешься холоден. Зову и зову... но ты не идёшь. Тебя крепко держат голоса сверху.

— Какие голоса?

— Ты знаешь, — она отняла руку и посмотрела на кровавые полумесяцы на кончиках ногтей. Улыбнулась устало. — Идём. Просто дай мне насладиться прогулкой.

— Я как пьяный... каждый раз, когда ты являешься. Я сам не свой. Я готов взлететь. Ринуться в любую ловушку, потеряв голову. Я хочу авантюры. Подари мне опасность. Я хочу повисеть над пропастью. Я хочу тебя...

Она покачала головой, соглашаясь... очаровательная в своем противоречии... и толкнула меня вперед, на толстую подушку листьев. Фонари проплывают мимо и гаснут один за другим. Скамейки тонут во мраке, а пряничный домик старушки давно словно канул в лету. Я медленно лёг, переполняемый странным диковатым восторгом. Беззвёздное небо разверзлось надо мной, как пропасть наоборот, чаша без дна, свод, уходящий в никуда... Она заслонила его от меня, опускаясь сверху, её волосы тонкими хрустальными нитями ложатся на мои плечи и грудь. Звенят, ударяясь друг об друга. Я вдохнул острый запах умирающей зелени, смешанный с сырым запахом рыхлой земли. Мне кажется, я уже сошёл с ума. В горячих объятьях осени, под её тихий взволнованный шепот.

— Разве ты не знаешь... каждый раз я сбегаю для тебя. Бегу в надежде, что уж в этот раз получится. Разорву сковывающие тебя путы, отниму у надоедливых голосов, украду, заберу, спрячу и тайно обвенчаю на своём ребёнке. И этот парк — граница между твоим и моим миром, место, где меня не отыщут, убежище, в которое я приглашаю тебя, не боясь наказания.

— Я думал, ты свободна, душа моя, — я потянул за шнуровку её платья на спине, и оно разошлось, рассыпавшись ворохом сухих листьев.

— Я — королева, — горько прошептала она в ответ, и мы надолго замолчали. Она безмолвствовала, погруженная в свои безрадостные мысли, а я не мог говорить, погруженный в неё... Совершенство её тела доводило меня до экстаза и буйного помешательства, мягкие округлости, твердый нажим рта, упругая молодая кожа, тысячелетняя старость в глазах... я сцеловывал соль с её языка, но она появлялась снова. Как странные непролитые слёзы, бережно собранные и отжатые от воды.

Когда небо посерело, готовясь к безрадостному рассвету, она оставила меня, обратившись в обнажённую звенящую тень. Волосы, доходившие ей до пояса, распустились полностью и укутали до пят.

— Не уходи! — крикнул я одними губами, ещё не приготовившись к разлуке и одиночеству. Они обрушились внезапно, застали врасплох. Как и рассвет, как и весь парк, вынырнувший из объятий темноты. Не ненавистный, но умножающий горе своим потрёпанным видом.

— Я — королева, — повторила она, взявшись за руки с ветром и приготовившись улететь.

— Кто он? Ребенок, с которым ты желаешь меня обвенчать.

— Его высочество Сон.

— Кто?!

— Морфей. Он... твой...

Она ушла, не договорив, ветер подхватил её и унёс.

Я собрал в кулаки две горсти листьев, бывших её платьем, и кричал. Меня душил свет и равнодушие наступившего дня. Солнце, непробиваемое сквозь толстый слой свинцовых облаков, позавтракало моей кровью и окрасилось в багрянец. Я пожелал ему скорей сгореть дотла и вернулся домой.

Швырнул пальто и побрел в свой кабинет. Меня не спросили, куда я дел зонт и шляпу. Их всегда находят на заднем дворике, прибитые заботливым ветром. Из года в год я вот так швыряю пальто и запираюсь в кабинете. Раскуриваю крепкую сигару и бессмысленно рассматриваю поблекшие фотографии в толстых фотоальбомах. Пока глаза не потекут. И пока добрая старушка не постучится в мое окно, поставит на подоконник крынку с молоком и ласково прошамкает беззубым ртом:

— Не горюй, порочный юный ангел. Будет новый листопад. Придет новая осень. Я храню её для тебя. И буду хранить до скончания века.

Я никогда не отвечаю, но дарю ей ту бледную улыбку, предназначенную королеве. Старушка уходит, оставив меня наедине с молоком, стучит клюкой и зябко кутается в шерстяную шаль. Доковыляв до пряничного домика, она открывает дверь... но никогда не пользуется ключом. Потому что ключа нет. И домик вовсе не домик. И она — не старушка, хоть и притворяется крайне искусно. Она — душа этого парка, постаревшая в ожидании, когда моя рука, наконец, намертво соединится с рукой королевы, не разлученная ветром и рассветом.

Я обрезал сигару, раскурил, выплюнул... и отложил фотографии. Достал с полки книгу, сдул пыль с корешка. Он потёртый и выцветший... но всё-таки прочитать можно. \"Сонмы чудовищ. Царство Морфея\".