Не суди и не судим будешь  (джен)

Мама всегда говорила: «Не суди и не судим будешь», а я смеялся и называл ее слишком набожной, и только позднее понял — дело ведь совсем не в набожности, дело в другом.

В ту пору я работал в маленьком магазине игрушек; покупателей немного, но все душевные и добрые люди. Они ходили в наш магазинчик много лет со своими детьми и знали друг друга по именам. Я не боялся, что кто-то из них украдет, поэтому никогда за ними не следил.

Часто к нам забегала девчушка лет шести, не больше, она практически прилипала к витрине и смотрела огромными глазами на большого медведя. Она могла часами так простоять. За ней заходила женщина лет тридцати, в потертом пальто и стареньких, но тщательно начищенных сапогах. Ее строгий пучок наводил на мысли, что она или учительница, или библиотекарь. Женщина никогда не смотрела в глаза, просто брала ребенка за руку и уводила из магазина. Малышка весело подпрыгивала и что-то рассказывала, помогая себе в этом руками.

Всю зиму я наблюдал раз за разом эту картину, а когда наступила весна, девочка впервые не пришла после обеда в магазин. Оказывается, я так привык к ее приходам, что ждал их. Я долго сверлил взглядом двери, надеясь, что они вот-вот распахнутся и вбежит девчушка в наскоро застегнутой куртке и с шапкой набекрень, из-под которой будут видны растрепанные рыжие кудряшки. Я ждал ее всю неделю, но она так и не пришла.

Месяц спустя ранним утром, когда покупателей еще не было, колокольчик на дверях мелодично трелькнул. Я удивленно оторвался от книги, которую читал, и посмотрел на вошедшего. Неужели покупатель, да так рано? Я узнал ее сразу, несмотря на то, что затертое пальто сменила опрятная, но явно не новая весенняя куртка, а сапоги, на немного сбитые ботинки. На одном из ботинков был сломан бегунок, а вместо язычка вставлена скрепка. Я усмехнулся: неужто ей сложно отнести их в ремонт, хотя, нет, лучше новые купить.

Я смотрел, как женщина подошла к витрине, где все так же стоял большой медведь. Она смотрела на него, как когда-то смотрела девочка, скорее всего, ее дочка. Прошел час, за ним другой, а она так и не сдвинулась, даже не пошевелилась. Я знал таких людей, они приходили, глазели и уходили, никто из них никогда ничего не купил, жаба душила. Судя по одежде женщины, она была на редкость прижимиста и ее жаба душила чаще других.

Тихо покашляв, я вышел из-за прилавка и направился к ней.

— Здравствуйте, — начал я, она посмотрела на меня и промолчала. — Вам что-то подсказать, чем-то помочь?

— Нет-нет, что вы, я пока смотрю. Я не определилась с выбором.

Да сейчас, смотрит она, не определилась. Я точно знал: она мне выручку не сделает. Женщина направилась к дальним стеллажам, а я скривился — не люблю таких покупателей.

Она бродила очень долго, ничего не брала в руки и даже не касалась, словно ей не интересно было то, что видит. Я незаметно следил за странной покупательницей, а она обошла все стеллажи не менее трех раз и опять вернулась к витрине с медведем. И когда она только уйдет? Я вздохнул и вновь направился к ней. Она заметила мое приближение и словно постаралась спрятаться за большой деревянной лошадкой. Я сделал вид, что не понял ее уловки, и натянуто улыбнулся, глядя ей в глаза.

— Может, вам все же чем-то помочь? Это же магазин, не музей, тут принято покупать, а не только смотреть.

Женщина отвела взгляд и спрятала руки за спину.

— Может, этого медведя хотите купить? Вашей дочке он нравится, она будет рада.

Она вздрогнула, тихо прошептала: «Нет, не надо», и убежала. Входная дверь громко хлопнула за ее спиной.

— Не люблю таких покупателей, задолбали ходить! — возмутился я.

Вдруг кто-то сильно отвесил мне подзатыльник. Я обернулся, готовый отбрить того идиота, кто это сделал, но резкие слова замерли на моих губах. Напротив меня стояла моя начальница и гневно пилила взглядом.

— Мальчишка! Ты что творишь? Ты ее напугал.

— Да она все равно ничего не купит, жадная очень.

— Да что ты понимаешь, жадная... — прошептала начальница и отвернулась от меня. Она подошла к витрине, открыла ее и достала медвежонка. — Помнишь ту рыжую милую девчушку?

— Конечно, помню, она всегда приходит посмотреть на этого медведя.

— Приходила, — поправила меня начальница.

— Ну, да, приходила. Наверное, мать ее не пускает.

— У них нет денег на этого медведя, он слишком дорогой, а маленькая Лиза всегда его хотела, это была ее мечта. Она говорила: «Вот вырасту, накоплю много денежек и обязательно куплю его, а потом подарю маме. Он будет ее защищать от печали, и она не будет плакать».

— Она любит маму. — Что-то в голосе начальницы меня настораживало.

— Да, любит. Лиза живет в доме напротив магазина, ее окна как раз смотрят на эту витрину, именно поэтому я посадила медведя сюда, чтобы она могла видеть. Вон ее окна, без шторок.

Начальница указала на обшарпанное окно. «Могли бы и покрасить?» — мелькнула у меня желчная мысль.

— Лиза никогда не вырастет, как мечтала, — начальница прервала себя и посмотрела мне в глаза. — Лиза умерла месяц назад. — В этот момент у меня сердце екнуло в груди, а горло что-то сдавило. — Она давно болела, денег на лечение не было. Точнее, их не хватило.

Я вспомнил, что недавно кого-то хоронили. Мне стало совсем не по себе. Та женщина приходила в магазин не поглазеть, она хотела увидеть то, что так хотела ее дочка, этот медведь был как последняя связь с ней, а я... Мне же было плевать, почему она стоит перед витриной, да еще так долго, меня волновало лишь одно — то, что не получу с нее выручки. Только сейчас вдруг понял, что она была очень бледной, изможденной, под глазами синяки. Взгляд потухший, пустой.

Весь день меня мучили угрызения совести, душа была не на месте. Я судил, не зная причины, судил, не имея права на это. Вот тогда я и понял слова мамы: «Не суди и не судим будешь».

В конце смены я вытащил медведя из витрины, вложил деньги за него в кассу и пошел ко второму подъезду дома напротив. Встретиться с убитой горем женщиной так и не решился, не мог смотреть ей в глаза, просто посадил медведя напротив двери, позвонил и трусливо спрятался за лестницей. Я слышал, как она открывала дверь, как вскрикнула, вышла в коридор, потопталась там и вновь ушла.

Когда вышел из подъезда, на душе стало как-то светлее, что ли. Мне казалось, что я сделал так, как было нужно.

Утром следующего дня, когда шел на работу, увидел ту женщину, она стояла у окна и смотрела на меня, а потом улыбнулась и одними губами прошептала: «Спасибо». Не знаю почему, но этот образ одиночества, любви, печали и одно слово, сказанное ею, слова, которого я даже не слышал, врезались в мою память на все последующие годы жизни.

С тех пор я часто видел из магазина, как женщина стояла у окна, прижимая к себе большого медведя. Маленькая Лиза в эти моменты так и оживала перед глазами, словно я видел, как она забегает в магазин: пуговицы на ее куртке неправильно застегнуты, ботинки не на те ноги, а из-под криво надетой шапки во все стороны торчат рыжие пружинки кудряшек. И она улыбается, открыто и светло, как делала это всегда.

Больше я не пытался судить, не важно, покупают люди или смотрят, кто знает, что движет ими.

Через год я закончил институт и уехал из города, в котором родился и вырос. А вернулся назад лишь спустя пятнадцать лет. Погулял по знакомым улицам, навестил старый дом, где вырос, и зашел к единственному человеку, с которым не терял связь все эти годы — к моей начальнице. Она была рада моему визиту, мы проболтали весь день, а как только небо стало медленно темнеть, я попрощался со старым другом. Когда выходил из магазинчика, остановился в дверях, и как-то само собой получилось, что я бросил взгляд на дом напротив, надеясь увидеть все те же обшарпанные окна без штор и женщину, прижимающую к себе большого плюшевого медведя. Меня ждало разочарование: старые окна заменили на современные пластиковые и женщина не стояла с той стороны стекла и не смотрела на улицу. Там давно жили другие люди, и сейчас, при включенном у них свете, мне хорошо было видно, как они ужинают, смеются, счастливы. Никто уже не помнит печальной женщины и рыжей девочки Лизы, никто, кроме меня. Почему-то даже спустя годы я не смог их забыть.