С моих слов (гет)

— А что касается судьбы Рона и Джинни, если вы с Артуром погибнете, — сказал Люпин, еле заметно улыбаясь, — ты что думаешь, мы дадим им умереть с голоду?

У меня были разные прозвища, но «лжец» – не одно из них. Сказав Молли, что мы не позволим Рону и Джинни голодать, я имел в виду каждое слово. Данное обещание — это сдержанное обещание. Но в тот момент я и не представлял, насколько крепко связал себя с ними. В большей степени с ней, поскольку он нуждался во мне куда меньше. У Рона были Гермиона и Гарри, у которого, в свою очередь, были Сириус и Дамблдор. А у Джинни кто?

Всё лето у меня было странное чувство, которое я не мог толком назвать. Неудивительно: приближалась война. Мы все были на взводе. Возможно, именно находясь, так сказать, между молотом и наковальней, я впервые осознал, какое исключительное бремя тянет за собой Джинни. До того я ни разу об этом не задумывался, несмотря на то, что стал её учителем вскоре после инцидента.

О том, как Джинни была в Тайной комнате, никто и словом не обмолвился. Но она продолжала помнить. Хоть и держалась бесстрашно. Ночи на площади Гриммо, когда там находился Орден, явное тому подтверждение. Она хныкала во сне всякий раз, когда Том в кошмарах приходил к ней. Это доносилось до моего волчьего уха. Наутро Джинни прикрывалась, как щитом, чувством юмора, перенятым у Фреда и Джорджа, дабы отгородиться от остального мира. Гарри не состоялся в Окклюменции, в то время как Джинни научилась ей на собственном страшном опыте.

Потому я, конечно, сказал Молли и Артуру, что мы позаботимся о Роне и Джинни. Это самое малое, что сделал бы любой нормальный человек. И позже даже пошутил, что откормлю их. Когда на следующий день Джинни упала с лестницы из-за того, что её толкнули чемоданы со школьными вещами близнецов, пришлось остановиться и подумать: а представлял ли я на самом деле, что повлечет за собой моё обещание? И проводил её, Фреда и Джорджа, дабы убедиться, что до самого вокзала с ней ничего не случилось.

Много месяцев позже, когда Артура укусила змея Волан-де-Морта — Нагайна, я сделал всё, чтобы помочь семье. Навестил Артура в палате и провёл первое Рождество с остальными членами клана Уизли на площади Гриммо. Во время повторной поездки на Кингс-Кросс убедился, что Фред, Джордж, Джинни и остальные вернулись в Хогвартс Ночным рыцарем.

И этот случай оказался только началом. Вскоре мы прибыли в Министерство, чтобы спасти Гарри. Когда Сириус угодил в Арку, я не сводил глаз с Джинни. Осознавать что-либо другое было невыносимо больно. Например, иронию ситуации: я обещал защищать её, в то время как мой лучший друг был убит у меня на глазах и я оказался абсолютно беспомощным, чтобы спасти его.

Единственным чудом оказалось то, что Джинни выжила.

Снова. Возможно, она была ранена или с переломами, но не побеждена. На мою похвалу её боевым навыкам, она поблагодарила «профессора Люпина», хоть я и не был им больше. Теперь я был просто Римус. Римус, связанный с ней обещанием.

Златопуст Локонс оказался посмешищем. А он должен был быть преподавателем Защиты от Темных Искусств. Он должен был знать, как бороться со злом и защищаться от него. Он должен был всё это делать. А он подвёл всех, особенно меня. Он никак не помог мне с Томом.

Пока я была в Комнате, теряя жизнь, не Златопуст Локонс меня спас, а Гарри Поттер. Как же я любила его тогда! Как надеялась, что он хотя бы посмотрит в мою сторону. А он пришел и спас меня. Вместо Локонса.

Пришлось продолжить жить, побывав на самом дне глубин Тёмных Искусств. Появится ли кто-нибудь, кто помог бы мне так, как Локонс не смог?

Как только Златопуст Локонс покинул школу, прихватив все свои портреты и зеркала, в Хогвартс прибыл Римус Люпин. То есть, Римус Дж. Люпин, состоявшийся оборотень. Этой особенности мы поначалу не знали, но, по крайней мере, это объясняло, почему он так часто выглядел, будто его мутило.

Люпин был совсем другим: он точно знал, как сражаться со злом. Он помог нам развить настоящие оборонительные заклятья и боевые навыки. Мне было любопытно одно: что он делал в жизни, раз знал так много? Он казался таким молодым почему-то, несмотря на бросающуюся в глаза седину. Когда его признали самым лучшим преподавателем ЗОТИ, который когда-либо преподавал в Хогвартсе, я согласилась. Хотя отношение с самим предметом было испорчено Томом и Локонсом.

Когда Люпин уехал, у нас был «Грозный Глаз» Грюм, ну, человек, которого мы приняли за Грюма. Почему-то мне казалось, что я должна была понять, что он не тот, за кого себя выдает. Разве у меня мало опыта разоблачения мошенничества и обмана? К удивлению, этот Грюм вошел в роль, он был хорошим учителем. Сам будучи Тёмным, он точно знал, как обращаться с Тёмной магией и как с ней сражаться.

После такого успеха я надеялась на большее, очень надеялась. А прислали эту самку жабы в розовом кашемире, Долорес Амбридж. Казалось, она была ещё большим посмешищем, чем Локонс. Однако он был всего лишь некомпетентным, а Амбридж оказалась бюрократкой.

Когда Гарри затеял «Отряд Дамблдора», я поняла, что просто обязана в нём участвовать. На тот момент я уже многому научилась, чтобы справляться с тьмой вокруг. Потому я практиковалась и практиковалась, оттачивая и шлифуя мои навыки по защите от Темных искусств. Если бы Люпин нас увидел, он бы очень гордился.

И в итоге он увидел. В ту ночь, в Министерстве. Он был там с остальными членами Ордена, прибывшими, чтобы бороться с Пожирателями смерти. Я сломала щиколотку, но продолжила бой – всеми защитными заклятиями, которые знала.

— Молодец, Джинни, — сказал он мне после сражения.

— Спасибо вам, профессор Люпин, — честно ответила я.

— Просто Римус, — со вздохом усталости поправил он и протянул мне руку.

Моя ладонь проскользнула в его:

— Римус, — словно тихая молитва сорвалась с моих губ.

Всё началось в ночь, когда мы полетели в Министерство Магии на фестралах. Я был занят сражением с Волан-де-Мортом, а после Дамблдор сразу перенес меня в Хогвартс. Поэтому нет, я, собственно, не видел ничего, но знал, что началось всё именно тогда. Сомневаюсь, правда, что они сами понимали хоть малость, когда это началось. Я знал.

Совершенно невинно с виду. Она сломала щиколотку. Уверен, что он предложил руку помощи, которую она приняла. Тем самым он выразил простейшую обеспокоенность, и, может быть, позже она ответила тем же. Утешила его, когда понадобилось.

Его рука не была единственной. К тому моменту у Джинни было много парней. Она уже была с Майклом и, вероятно, строила планы на Дина, Симуса, Колина или Невилла. А со мной не была никогда. Я сам себе никогда не позволял и мысли о том, чтобы взять её руку, даже саму возможность отбрасывал.

Не представляю, почему я начал обращать на них двоих внимание. Наверное, просто с возвращением Волан-де-Морта все мы оказались вовлеченными в войну — так или иначе. Когда бы она ни споткнулась или упала, он всегда оказывается рядом, чтобы помочь. И пусть в его словах никогда не было лжи, его руки были полны желания быть всегда к её услугам.

Со временем я заметил их держащимися рука за руку. Как правило, сплетенные пальцы, пока они стоят рядом, осматривая причиненные повреждения, ничего более. Но повреждения всякий раз оказывались существенными. Поэтому, даже тогда им не казалось неуместным держать друг друга за руку. Они были просто два человека, сражающиеся на одной войне и получающие одинаковые шрамы.

За простым рукопожатием последовали взгляды и улыбки. Безусловно, они не отдавали себе отчета ни в чем, но взгляды были слишком личными, слишком предназначенными только для них двоих. Джинни ни на одного из своих парней так не смотрела. И уж точно не смотрела так больше на меня. А Римус… что ж… честно говоря, никогда не замечал, чтобы он смотрел на какую-нибудь ещё особу женского пола с тем же интересом.

Только после сражения я заметил этого грязного ангела, и волосы ее были рассыпаны вокруг, как кровавый нимб. Римус как всегда оказался рядом, он опять подошел к ней. Его длинные пальцы потянулись к ней, когда она протянула ему свою руку. Стоило ему притянуть её близко к себе, меня буквально прорвало от ревности, которая гнездилась внутри.

— Ты должна была любить меня!

Джинни посмотрела на меня начала удивлённо, потом по-настоящему разозлившись.

— Я и любила тебя. Безответно.

Она прижалась к Римусу, а я съязвил в самых лучших традициях Драко Малфоя:

— Твоя мама в курсе, что ты влюбилась в оборотня?

Малфой бы гордился.

Они оба уставились на меня в таком шоке, словно эта мысль никогда не проходила к ним в головы. Затем выражения их лиц сменилось с шокированного на смущенное от предстоящих забот. Его улыбка нашла отражение в её глазах.

Я ушел, полный отвращения, а он так и держал её руку.

"Ты полагаешь, что ты-сомнение? Ты — правда ,

Огромное солнце, расправляющее плечи,

Когда я полон сил..."

Поль Элюар "Я люблю тебя"

Ключевой вопрос был в следующем: знает ли Молли, что оборотень влюблён в её дочь? Когда Гарри вспылил, я был абсолютно уверен, что люблю Джинни. Это не было чем-то, что я планировал. Обещание заключалось в защите её, а не в том, чтобы в нее влюбиться. Это произошло медленно и абсолютно неожиданно, подобно выскальзыванию из тьмы в рассвет.

Как и любой мужчина, обретший любовь при неловких обстоятельствах, я не был уверен в том, что делаю. Мысли были только о сомнении в себе и правомерности испытываемых чувств. Потому я решил быть благородным и жертвенным. Другими словами, я бежал как напуганный щенок, поджав хвост. Война закончилась, так что поводов не встречаться с ней было предостаточно. Переча истинным чувствам, которые испытывал к Джинни, я покинул её.

Возможно, я удачно бежал от лика любви. Но как зодчий собственной тюрьмы я так ничего и не добился: все мысли в конечном итоге возвращались к Джинни, как бы сильно я не сдерживал их. Крушение моего мира оставалось вопросом времени. И оно произошло с поразительной точностью.

Ежемесячные трансформации я переживал без привилегий в роде Волчьего противоядия, держась лишь за тоненькую ниточку человечности. Волк охотился ненасытно, и в тёмный час, незадолго до рассвета, я учуял сладчайший аромат – пахло человеком. Я шел по этому следу сквозь лес, угрожающе рыча, кровь стекала с волчьих клыков. В тумане безумия я собирался разорвать жалкую плоть жертвы и вкусить её кровь…

Самка человека, голова покрыта капюшоном, как пресловутая Красная Шапочка, медленно повернулась с поднятыми руками – подобно узнику под обстрелом. Длинными худыми пальцами жертва скинула накидку, показав волосы оттенка скорого рассвета. Я отступил. А она без колебаний потянулась ко мне.

Настоящий рассвет вскоре наступил, и в его великолепии началась болезненная трансформация в нечто, называемое человеком. После её завершения я лежал нагой и сломленный, глядя серыми глазами в тёплые карие глаза Джинни. И тело, и ум мой были обнажены перед ней, ведь я не собирался больше убегать. Истина была так же очевидна, как моя голая плоть. Я любил Джинни, и если она собиралась любить меня в ответ, ей придётся принять меня во всех ипостасях.

Пальцами всё ещё вытянутых рук она легонько коснулась моей щеки и провела ими вниз по рукам, торсу и остальным частям тела. Затем Джинни опустилась ко мне, притягивая к себе и поглощая, пока я не стал полностью её. Она любила меня в утреннем рассвете на том самом месте, где только что я задумал разорвать её на куски.

Перевод стихотворения Светланы Гавраевой

http://www.chitalnya.ru/work/248570/

“Kun sormi osoittaa kuuhun, typerys katsoo sormea.”– Финская поговорка. (Перевод: «Когда палец указывает на луну, глупец будет смотреть на палец.»)

Я вижу луну, а не просто палец, указывающий на неё. Это сияющее лицо всегда казалось мне красивым и пленительным. Оно управляет приливами и отливами и, по общему мнению, сводит некоторых мужчин с ума. В том числе и моего возлюбленного оборотня. Я глубоко знакома с влиянием луны на приливы и отливы его души и рассудка.

Не думаю, что мне удавалось поспать хоть в одно полнолуние с тех пор, как мы сошлись. Я бодрствую, наблюдаю и жду его. Я вынуждена быть там, где и он. В том числе, когда он в облике волка: он знает мой запах и чувствует моё присутствие. Я не боюсь его зверя, но и не провоцирую его гнев.

Однажды я поинтересовалась, согласился бы он избавиться от волчьего проклятья, представься такая возможность. Он удивился вопросу и тут же ответил: «Да». Быстрый, простой и очевидный ответ. Слишком быстрый.

Мне известно, что боль делает нас теми, кто мы являемся. Ни один здоровый умом и телом человек не стремится это проверить, но так оно и есть. Быть оборотнем уже настолько стало неотъемлемой частью его личности, что он, думаю, не представляет себя как-то иначе.

Я не имею в виду, что он с недугом один. О тьме души мне известно не меньше. Как-нибудь спросите меня о Томе, я расскажу. Как и Римус, я мечтаю освободиться от своего демона, но он со мной уже так долго, что невозможно представить жизнь без него.

В эти ночи он убегает в лес с Питером, Джеймсом или Сириусом, но его чудовище сдерживается Волчьим противоядием. Когда я слышу вой, то знаю, что он скорбит о потерях. Слушая и наблюдая за ним издалека, я скорблю вместе с ним.

Как же мне жалко глупцов, которые видят только палец, но не прекрасную луну в небе. И то же самое чувствует Римус. Знаю, что немногие люди видят Римуса таким, какой он есть. Он нечто большее, чем просто оборотень или член Ордена, или как его ещё называли. Он единственный человек, полюбивший меня в тот момент, когда все вокруг видели во мне глупую девочку.

Перед ним я открылась, даже не подозревая, что была закрыта не меньше, чем Тайная комната. Может быть, во мне он видит своё отражение. Для его солнца я – луна; лишь моих приливов и отливов он не боится. Тем не менее, я побуждаю его быть чем-то большим, чем он представляет себе.

Для всех он сдерживается, но для меня он невероятно страстный, когда ослабляет оборону. Его страсть примитивна, как у волка. Я принимаю её и довожу его до предела, с трепетом наблюдая за тем, что не видит больше никого.

Он вернется ко мне утром, пахнущий кровью и потом. Тело будет искриться и содрогаться от болезненной трансформации, но он будет сильным. Он прижмет ко мне нагое тело, желая утешения, которое только я могу ему дать. Вместе мы укроемся от солнца и будем благодарны за то, что ещё один период полной луны закончен.

КОНЕЦ