Однажды в Сибири (джен)

Планёрка как всегда проходит спокойно. Борис Игнатьевич не очень внимательно слушает отчёт оперативников, Тигрёнок о чём-то чуть слышно переговаривается с Игнатом, Светлана набирает смс, Антон мысленно прикидывает: заскочить в магазин по пути домой или сварить на ужин макароны.

Гесер кивком благодарит последнего оратора и заканчивает совещание.

— Все свободны.

Шум отодвигаемых стульев и гул оживлённых голосов всё-таки не заглушают продолжения фразы:

— Ольга, Антон, Светлана, Медведь, останьтесь.

Медведь бурчит что-то себе под нос. Антона накрывает смутное ощущение, что никакого магазина сегодня не будет. И макарон не будет — к гадалке не ходи.

Когда последний из выходящих бросает сочувственный взгляд на оставшихся и аккуратно прикрывает дверь, Гесер раздаёт серо-жёлтые папки на завязочках.

— Ольга, сколько нарушений Договора за эту неделю зафиксировано со стороны Тёмных?

Та отвечает спокойно, вот Светлана на её месте съязвила бы — только что слушали доклад, что это? Проверочная работа?

— Не было нарушений, Борис. Оперативники же говорили.

— Говорили, — кивает Гесер и переводит взгляд. — Медведь, что там необычного?

— Чего необычного, ничего необычного, — себе под нос бурчит тот. — Нет сейчас Тёмных дозорных в Москве, дежурят по двое.

Антон думает, что если бы в кабинете шефа было больше народу, то Медведя бы попросту не услышали.

Телефон Светланы мигает экраном, тихо чирикает мелодия звонка. Светлая, глянув на него, отключает звук и, будто извиняясь, спрашивает:

— Как это — "нет дозорных"?

Медведь опять бурчит что-то совсем уж неразборчивое. Гесер потирает сухие ладони.

— А вот так вот, нет! Что это нам даёт? Ольга?

Та пожимает плечами.

— Молодёжь, если узнает, может начать нарушать Договор. Она знает?

Гесер качает головой. Мобильник Светланы опять мигает экраном, на этот раз бесшумно.

— Почему сразу молодёжь? Кто бы не захотел дать немного добра и радости, тем более без Дневного Дозора за спиной?

— Борис Игнатьевич, а я вам тут точно нужен? — негромко спрашивает Антон.

— Очень нужен, — то ли огрызается, то ли шутит шеф. — Это была вводная часть. Теперь подробнее: Дневной Дозор разъехался по тёплым странам и горнолыжным курортам. Дежурные, конечно, бдят, но после смен опять отправляются отдыхать. Провокаций себе не позволяют, даже мелких нарушений Договора... Твоё мнение, Антон?

Желудок Городецкого в ответ жалобно урчит.

— Игра Завулона?

Гесер хлопает в ладоши.

— Вот и разузнай! Завулон пропал ровно неделю назад. Оставил вместо себя какого-то... — шеф тщательно подбирает слова и косится на Медведя, — Тёмного второго уровня силы. Ну, как оставил... Его он оставлял в прошлый раз, а сейчас никаких команд не поступало. Глава Ночного Дозора Москвы просто исчез.

— Может, решил себе отпуск устроить? Внеплановый? — предполагает Светлана, убирая телефон в сумочку.

— Может быть... — вновь кивает Гесер. — Антон, разберись. Все свободны.

— Папки-то зачем раздавал? — бурчит Медведь уже в коридоре.

Антон вздыхает. Дёрнуло же его влезть с предположениями. Хотя, зная Гесера, можно процентов на девяносто быть уверенным, что это задание так или иначе досталось бы Городецкому.

* * *

— Куда он пропал, как думаешь? — Антон прикуривает очередную сигарету. Костя улыбается.

— Куда захотел, туда и пропал. Он же Высший — никто не указ.

Городецкий затягивается, смотрит на крепкий чай в чашке. Ему очень повезло, что вампир оказался в Москве: дай шеф это задание завтра, и пришлось бы разговаривать с другим Тёмным, а Саушкин купался бы в гейзерах Исландии.

— А ваши что, не беспокоятся?

Костя говорит неожиданно серьёзно:

— Беспокоятся, конечно. Разъехались, вот, по всему миру, Завулона ищут.

Разговор не вяжется, и Антон покидает офис Дневного Дозора голодным и недовольным.

Костя весело улыбается, глядя на закрывшуюся дверь.

— Беспокоятся!.. — он фыркает. — Све-е-етлый!..

Если бы Костя знал, что Тёмные посильнее действительно беспокоятся — не за Завулона, конечно, за себя, за статус Дозора, за неизбежные перестановки — он бы, возможно, и рассказал об этом Городецкому. Но Костя не знал.

А Тёмные беспокоились. Искали. Призывали, но дозваться не могли. Вся верхушка Дневного Дозора просчитывала варианты развития событий, те, кто был поближе к Завулону, пытались вспомнить — не плёл ли тот очередные сети большой игры, не стоил ли планов на ближайшее время, не стравливал ли Светлых между собой... Не говорил, не строил, не стравливал.

Нет, говорил, строил и стравливал, конечно. Но — как обычно, в рабочем режиме, не больше и не чаще.

Тёмные почесали в затылках, а потом разъехались по курортам.

* * *

Выходя из офиса Дневного Дозора, Антон решает посмотреть линии вероятностей — должен же он когда-нибудь встретить Завулона. Все линии сначала путаются в разноцветный клубок, но всё-таки ведут к Шереметьево. Городецкий тихо матерится.

Шереметьево так Шереметьево.

* * *

— Антон! — кричит Лас, потрясая чудовищных размеров баулом. — Дружище, ты тут как? В отпуск собрался?

Городецкий улыбается, но голова непроизвольно втягивается в плечи. Он жмёт руку Ласу и терпит удары крепких ладоней — на спине завтра точно синяки появятся.

Если бы Лас остался человеком, с ним было бы немного проще. Но вот судьба, дама со странным чувством юмора, решила не только сделать Ласа иным, но и влюбить в него одну из Светлых волшебниц. Сильных, красивых волшебниц.

— Здравствуй, Антон, — раздаётся из-за спины.

— Свет, представляешь, Антошка нас проводить пришёл!

Лас действительно рад его видеть, Светлана тоже улыбается, но в глаза не смотрит. Что уж тут, любовь — дама еще более странная, чем судьба.

Чувствуя неловкость волшебницы, Антон ругается про себя. Сколько можно?

— Да нет, не проводить, я же на задании, — глаза Ласа вспыхивают азартом, — случайно вас встретил...

— Погоди, погоди! Не рассказывай! Сейчас я кофе возьму! У нас регистрация через полчаса, всё успеем!

Он убегает за кофе. Внезапно оставшиеся вдвоем Антон и Светлана молчат. Светлана рассматривает табло вылета, Городецкий собирается с мыслями.

— Да нормально всё, Свет. Честно. Хватит уже. Сколько можно, любовь у вас, никто не виноват.

Света кривит лицо, будто сдерживая слёзы, и говорит тихо, почти неслышно в людском гомоне:

— Просто нечестно как-то, Антош! Нечестно!

Городецкий обнимает её крепко, Светлая замирает, уткнувшись лицом в его куртку.

— Нормально всё, — шепчет Антон в светлые волосы. — Нормально.

К моменту возвращения Ласа Света уже почти успокаивается. Лас передаёт два стаканчика Городецкому, качает головой и обнимает свою волшебницу. Антон подмигивает Ласу, а потом, поддавшись внезапному порыву, обнимает их обоих: свою бывшую женщину и своего почти-друга.

Про задание поговорить они так и не успевают — неуместность этого чувствуют все трое, и Антон отговаривается делами и уходит, лишь раз обернувшись издали: красивая пара смотрит ему вслед, чуть улыбаясь. Городецкий вскидывает кулак, одними губами проговаривая: "No pasaran!"

Света и Лас одновременно вскидывают кулаки в ответ и смеются.

* * *

Просматривать линии вероятностей несложно, это знает и умеет каждый иной, надо просто задавать правильные вопросы. И вот тут зарыта не просто собака, а или собака Баскервилей, или Скуби-Ду: правильно задать вопрос чаще всего можно только в ситуации, когда и так, в принципе, всё ясно. Сейчас же Антону только и понятно, что точка отправления — терминал Е аэропорта Шереметьево, но вот куда и зачем он летит?..

— Регистрация на рейс Б двести двадцать четыре, следующий маршрутом Москва-Красноярск, начнётся через десять минут, — сообщает приятный женский голос. — Просим пассажиров пройти к стойкам регистрации с семнадцатой по двадцать первую.

Голос ещё раз повторяет сообщение, а Городецкий, будто ведомый каким-то чутьём, бежит к кассам.

Успел, билеты ещё есть. Да и много ли желающих слетать в Красноярск зимой? Это в Москве плюс один и мокрый снег, а там минус двадцать, а снега уж точно выше крыши.

Нарастающий гул двигателей ощущается кожей, уши закладывает. За окном неподвижное серое небо, затянутое тяжёлыми облаками, в наушниках веселятся братья Самойловы.

Когда я на почте служил ямщиком,

Ко мне постучался косматый геолог.

И, глядя на карту на белой стене,

Он усмехнулся мне.

Стюардессы разносят нехитрую еду, желудок жизнерадостно урчит — Антон его не слышит, Антон его чувствует.

Быстро перекусить, запить сладким горячим чаем — и можно немного поспать. Чай, что интересно, оказывается неожиданно вкусным. Ни в кафе, ни в ресторанах сейчас такого не найдёшь. Такой чай давали в школьных столовых — настоящий чёрный индийский. Или грузинский. То ли в детстве деревья действительно выше, трава зеленее, а чай "наваристее", то ли тот, первый чай, стал настолько привычен, что все остальные волей-неволей сравнивались с ним, с настоящим. Первым.

Городецкий усмехается. Лас со Светкой так повлияли, не иначе. С чего бы взрослому мужику, Светлому иному, сравнивать столовский чай с первой любовью?

Что дальше? Какие еще посетят ассоциации? Костя Саушкин, как первый Тёмный иной, которого Антон знал достаточно близко до инициации — работа по ночам?

Насмешливое прозвище, полученное от Тёмных, "любимчик Завулона" — задание Гесера, связанное именно с Высшим Тёмным?

Он рассказал, как плачет тайга,

Без мужика она одинока.

Нету на почте у них ямщика.

Значит, нам туда дорога,

A, значит, нам туда дорога.

Городецкий усмехается и прикрывает глаза. Судьба всё-таки дама весёлая, и случайная песня выпадает, как всегда, прозрачно намекая.

Облака в небо спрятались,

Звёзды пьяные смотрят вниз

И в дебри сказочной тайги

Падают они.

Дебри сказочной тайги терпеливо ждут.

* * *

Аэропорт Красноярска встречает Городецкого по-сибирски просто: ясное синее небо почти звенит, яркое солнце с непривычки слепит глаза. И снег. Пустыня снега. Антон не угадал, в Красноярске не минус двадцать, а минус тридцать. Приходится застегнуть куртку, поправить ремень сумки так, чтобы не сползал, и не нужно было постоянно его поправлять, морозя руки без перчаток.

Какие перчатки? Тут варежки нужны, из шкуры бурого медведя.

На самом деле и перчатки, и варежки — лишь способ не думать, куда двигаться дальше.

Антон выходит на стоянку такси, и его окликает бородатый мужчина, летевший с дочкой этим же рейсом: они сидели через проход от Городецкого, девочка рисовала цветными карандашами, а бородач поглядывал на Антона с ощутимой гордостью за ребёнка. Никаких признаков магии, просто очень светлые сами по себе люди.

— Куда тебе, парень?

Антон пожал протянутую руку.

— В дебри сказочной тайги.

— Это нам по пути! — хохотнул бородач. — Тоже пересаживаешься, значит? Это правильно, там всё иначе!

Бородач многозначительно кивнул и вернулся к дочери.

— Ты чего вышел-то? На пересадку тут налево надо, а не на выход!

Он машет рукой, и Антон возвращается назад, в здание аэропорта.

* * *

Этот самолёт намного меньше того, зелёного. Проходы уже, кресел меньше, гул двигателей громче. Городецкий занимает своё место, самолёт разгоняется, почти привычно закладывает уши.

Бородач хлопает его по плечу.

— А дальше ты куда?

— Я ищу... — Антон теряется.

Кого? Человека?

Завулон не человек, он иной.

Друга?

Угу, друга. Разлюбезного.

Врага?

Бородач настолько светлый, что за "врага" Антону дорогу не покажет, а то и вообще — прикопает в каком-нибудь сугробе, до весны не найдут. А весна тут в мае-июне наступает. Да и сугробов... Ищи-свищи Светлого мага среднего уровня силы.

— Кого? Бабу?

Антон фыркает.

— Мужика!

Бородач радостно хохочет.

— Его зовут Артур. Высокий, худой, — бородач кивает. — Вид такой... Усталый интеллигент. Москвич. Он странный немного, но мне надо его найти. Вот и ищу.

— О! Проезжал у нас такой: и вид, будто первый раз замужем!

Антон подбирается, незаметно касается сознания бородача. Не может быть! Завулон!

Антон углубляет воздействие: да, это он. Приехал, недолго пробыл и убрался на какое-то зимовьё.

— Да точно тебе говорю! Усталый-усталый и вздыхает так многозначительно, будто одолжение делает. Не, он мужик, может, и неплохой, но рядом с ним находиться как-то... Странно как-то, будто смеётся над тобой, играет будто.

Бородач передёргивает плечами.

— Где он сейчас? — голос звучит неожиданно хрипло. Бородач опять хлопает Городецкого по плечу.

— Да не переживай! Нам мимо ехать, подбросим!

И возвращается к дочери.

Ох... Городецкий не верит своей удаче, но он нашёл Завулона. Почти нашёл.

* * *

Самолёт набирает высоту, и бородач опять заговаривает с Антоном.

— Вертушек сегодня нет — машина пойдёт.

Антон кивает, глядя на девочку. Той явно плохо: она бледнеет и прикрывает глаза. Бородач, проследив за его взглядом, бросается к дочери, разворачивая бумажный пакет перед бледным лицом. Девочку рвёт. Антон и сам чувствует тошноту, и опять закладывает уши.

Леденцы, провалявшиеся в кармане куртки чуть ли не с осени, приходятся очень кстати. Один себе, один бородачу, остальные — девочке. Над леденцами потрудилась Светлана: тогда, осенью, они ещё были вместе, и волшебница смеялась, заговаривая леденцы на "хорошее самочувствие". По задумке Светлой, леденцы должны были лечить больное горло и облегчать дыхание, но что-то пошло не так, впрочем, тогда всё пошло не так: вернулся с какого-то рейда Лас, они пересеклись со Светланой и... что-то ушло. А леденцы остались и облегчали все симптомы разом, даря бодрость и немного радости.

Девочке стало лучше, лёгкий румянец покрыл щёки. Городецкий улыбнулся, глядя на идиллию: бородач что-то шептал в русую макушку ребёнка, поглаживая дочь по плечику.

Машину приходится ждать в маленьком аэропорту около получаса. Здание больше напоминает старую, советских времён контору. Двойные рамы на окнах, дощатый пол, вытершаяся краска на самых проходных местах. Вдоль стен проходят трубы, но кажется, что отопление тут печное. На узких подоконниках стоят горшки с куцыми гераньками, занавесок нет вообще. Стулья, по четыре штуки в ряд, как в старых кинотеатрах. От всего веет коммунизмом и геологическими экспедициями, и Городецкий уверен, где-то здесь есть и Красный уголок — запертая комната со знамёнами, трибуной и гипсовым бюстом Ленина. А может быть и не запертая, а функционирующая в соответствии с остановившимся тут временем.

Бородач подходит неожиданно, отвлекая Городецкого от мыслей. Девочка поправляет рыжую лисью шапку, делающую её забавно большеголовой, и снимает варежки.

— Машина идёт, всё в порядке. Часа через два будешь на месте!

— Спасибо, — говорит Антон.

Мужик чешет бороду и вскидывает кустистые брови.

— Да пока вроде не за что...

— Спасибо, — уверенно повторяет Антон.

Водитель грузовика тоже бородат и внушителен. Даже его красный пуховик демонстрирует радость от встречи со старым другом.

— Кешка! — орёт мужик, влетая в зал ожидания — комнату три на три метра.

Морозный воздух катится по полу белыми клубами.

— Кешка, старый ты!.. — он останавливается, увидев девочку. — Серафима-красавица, как ваши дела?

— Расту потихоньку, — отвечает девочка, улыбаясь.

Солнце, отражаясь от пола, подсвечивает её лицо снизу. Девочка сейчас похожа если не на ангела, то на светлую иную — точно. Антон чувствует волну тепла, поднимающуюся где-то внутри. Есть ещё люди, добрые и светлые сами по себе, чистые и искренние, как эта Серафима, как бородач-Кеша, как бородач в красном пуховике.

Кеша кивает на Антона.

— Вот, земляка надо подбросить до Соль-Завода.

Красный пуховик удивлённо смотрит на Городецкого, что-то меняется в его взгляде. Антон прикрывает глаза, глядя сквозь сумрак. Аура Пуховика светится удивлением, и лишь пара мелких пятен подозрения чуть-чуть нарушают светлый образ.

— Подвезём, конечно, — аккуратно говорит Пуховик.

В кабине устраиваются единственно возможным образом: Пуховик за рулём, рядом бородач-Кеша с Серафимой на коленях, Городецкий — с краю, возле окна. Пуховик конечно снимает свой пуховик, забираясь в кабину, и остаётся в свитере крупной вязки с высоким горлом. Свитер тоже красный, но этот красный менее яркий, ближе к натуральному. Городецкий отмечает забавность такого перевоплощения: при встрече с другом — чистый красный, свет, яркость, порыв, при необходимости подвезти попутчика до "Соль-Завода" — приглушённый красный, менее заметный, менее откровенный, но всё-таки по-настоящему домашний.

Городецкий незаметно улыбается, глядя в окно на пробегающие мимо дома посёлка. Низкие, одно— и двухэтажные домики, с завалинками, усыпанными снегом, с дымящими трубами, с лающими собаками, целыми сворами лающих собак. Пушистых лаек, беспородных дворняг, где-то даже мелькает хаски.

Городецкий прикрывает глаза под негромкий разговор приятелей.

— Земляк, — аккуратно будит его Кеша. Антон распахивает глаза.

За окном синеют сумерки, машина стоит посреди узкой дороги в снежном коридоре, над сугробами видны чёрные ветви деревьев, местами тёмные конусы ёлок поддерживают низкое небо.

— Приехали? — спрашивает Антон.

Пуховик курит в приоткрытое на сантиметр окно. Кеша пожимает плечами.

— Приехать-то приехали... Слушай, я тебя до зимовья-то провожу, а там посмотрим.

— Да дойду я...

— Дойдёшь! — сердится непонятно на кого Кеша. Переводит взгляд на спящего ребёнка и понижает голос. — Дойдёшь, но я тебя провожу. Если там никого нет, поедешь с нами, а если есть... Сам решишь, короче.

Антон чувствует Кешину тревогу и кивает.

— Ладно, проводи. Спасибо вам.

Пуховик внезапно оборачивается, смотрит прямо в глаза.

— Все мы люди... Ты осторожнее с этим. Тёмный он какой-то.

— Тёмный?

Пуховик кивает и отворачивается, выдыхая дым в щёлку окна.

* * *

Тропинка в сугробе ведёт сквозь заросли замёрзшего шиповника, ягоды чернеют на кустах. Кеша идёт впереди, Городецкий разглядывает немного сутулую спину перед собой. Ремень сумки сползает, и приходится его поправлять. Руки предсказуемо замерзают.

Зимовьё — бревенчатый домик с маленькой дверью — завалено снегом чуть ли не по крышу. Из трубы тянется дымок.

Кеша останавливается, обернувшись к Антону.

— Ты светлый человек, земляк. Осторожнее с ним, ладно?.. Если передумаешь, поехали с нами!

Антон качает головой.

— Ладно. Спасибо. Давай зайдём сначала.

Кеша кивает и, приблизившись к избушке, стучит в низкую дверь и, дождавшись еле слышного ответа, заходит. Антон идет следом.

— Да-да, — уже громче повторяет Завулон, сидящий за крохотным столом у крохотного окошка.

— Привет, — говорит Антон.

— Городецкий, — устало шипит Завулон, прикрывая глаза.

— Здравствуйте, — говорит Кеша. — Пойду я, пожалуй. До свидания.

Антон предупреждающе смотрит на Завулона и выходит вслед за Кешей.

— Спасибо.

— Осторожнее, ладно? — опять просит Кеша.

Городецкий кивает, протягивая руку.

— Антон Городецкий.

— Иннокентий Садовский, — жмёт руку Кеша. — Удачи, земляк.

— Удачи, — шепчет Городецкий, глядя в сутулую спину уходящего в синие сумерки хорошего человека.

В избушке ждёт Завулон, на землю опускается ночь, нос щиплет от мороза. Пора заходить и разбираться с исчезновение главы Дневного Дозора.

* * *

Городецкий пригибается, входя в избушку, холодный воздух влетает вслед за ним, клубясь по полу. Завулон так же сидит возле окна, но на маленькой буржуйке закипает чайник, на столике рядом с фонарём лежит пакет с печеньем да стоят две большие кружки.

— Заходи, Городецкий, раз уж пришёл, — вздыхает Тёмный.

Антон снимает куртку, вешает её на гвоздь рядом с щегольской курткой Завулона. Чайник закипает, Антон несёт его к столу, пока Завулон сыплет чай в керамический заварник с трещиной на носике.

Заливая кипятком крошево чайных листьев, Антон смотрит на бледные пальцы Тёмного: тот спокоен и сосредоточен, ничто его смутить не способно. Подумаешь, явился по его душу Светлый маг Ночного Дозора города Москва Антон Городецкий. И ничего, Завулон его чаем угостит, печеньками. Будто так все и надо, так все и задумывалось.

— Мы думали, ты пропал, — начинает Антон, закрывая крышкой заварник.

Приятный аромат, домашний, греет не хуже самого чая. Завулон ухмыляется.

— И ты, как типичный Светлый, рванул на поиски пропавшего, Городецкий? — Антон поджимает губы, чтобы не послать зарвавшегося придурка куда подальше, а тот продолжает: — А может, на поиски меня Светлые бросили все свои силы? Или кого не жалко?

Антон не выдерживает.

— Гесер дал задание, я тебя нашёл. Вот, чаю попью и обратно поеду.

Тёмный разливает заварку по кружкам, мелко кивая.

— Поедешь, конечно. Попей, попей чаю-то... А на чём поедешь? На собаках? Или портал провесишь? Сможешь?

У Городецкого создаётся стойкое ощущение, что Завулон издевается. Портал он провесить не сможет — нос не дорос, попутка когда будет и будет ли вообще — он не знает, собак тут не видно и не слышно. Добираться пешком, через сумрак... На машине, вон, два часа ехали, а пёхом только к утру в посёлок можно добраться. Ладно, пока стоит просто чаю выпить.

Сахар сыпется в горячий напиток, растворяясь, кажется, даже не коснувшись дна кружки. Завулон устало улыбается, тем не менее демонстрируя вселенскую скорбь и вековую мудрость.

А вот интересно...

— А вот интересно, Тёмный, ты живёшь очень давно, а на собачьих упряжках когда-нибудь ездил?

Широкие брови приподнимаются не спеша, но ответ всё-таки звучит:

— Ездил, Светлый. Давно.

— И запрягать умеешь?

Нет, Антону действительно интересно!

— Умею, Городецкий. Научить?

— Научи. Ты зачем сюда приехал, Тёмный? Восстанавливать навыки езды?

Завулон делает большие глаза, изображая удивление и азарт, ставит локти на стол, подбородком опираясь на кисти рук.

— У меня тут дело есть, старое и незаконченное. Для завершения которого мне просто необходим Светлый маг среднего уровня, ну, знаешь, из таких, как ты: светлое сердце, чистые помыслы... — он отпивает чай. — А тут как раз один такой появился. Хочет спасти и вернуть в домой!

Он патетично прикрывает глаза. Антон морщится. Веки у Тёмного тонкие, ресницы дрожат в свете настольного фонаря. Антон вновь морщится.

— Нужен ты мне больно!

Тёмный смотрит насмешливо.

— Осторожнее со словами, Городецкий. Ты что, ничего не чувствуешь?

Вот тут-то Антон и вздрагивает. Прикрывает глаза, оказываясь в сумраке. Синий мох. Его тут нет. Как в Эдинбурге, как... Место силы, чистое ото мха. Тянет холодным ветром, избушка в сумраке выглядит точно так же, только окошко чуть больше. Завулон вновь поддевает:

— Осторожнее со словами, Светлый.

Городецкий выходит обратно, сдерживая ругательство.

— Что, Пресветлый Гесер ни о чём не предупредил, отправляя на задание? Узнаю старого интригана...

— Кто бы говорил. Что тут такое?

Тёмный театрально вздыхает.

— Это ты мне скажи: что ты видел на первом уровне?

— Ничего, даже мха нет. Погоди, мы что, разное там видим?

Завулон улыбается одними глазами и молча пьёт свой чай.

Спать они укладываются на узких, похожих на нары и палати одновременно, кроватях. Антон навешивает вокруг своего спального места штук десять охранных и сигнальных чар.

— Не такой уж ты привлекательный, Городецкий, чтобы беспокоиться о нетронутой чести, — хихикает Тёмный.

Антон старается не обращать внимания на подколы. У самого Завулона наверняка припасены защитные амулеты на все случаи жизни.

— Кто тебя знает, Тёмный. Подкрадёшься ночью и поминай как звали.

— Неужели ты мне не доверяешь? Мы же переломили хлеб, всё такое...

— Не доверяю, — говорит Антон и гасит свет.

* * *

Снится всякая ерунда. Даже понимая, что всё вокруг нереально, и он может проснуться в любой момент, Городецкий отбивается от Завулона. Тот смотрит на него с ехидцей, играет бровями и порывается шлёпнуть по заднице. Братья Самойловы, расположившись на соседней койке, играют на гитарах, а Тёмный поёт «нету на почте у нас ямщика».

И подмигивает.

Антон думает, что надо было навесить пару заклинаний от наведённых снов и просыпается.

В избушке тепло, за окном негромко воет ветер, мочевой пузырь тактично просит выйти и подышать свежим воздухом. Завулон спит на своей лежанке, подтянув одну ногу к животу и приоткрыв рот. Глазные яблоки беспокойно двигаются под веками, выдавая активную фазу сна. Кошмар ему снится, что ли? Антон не знает. Он просто смотрит на синие в свете луны ресницы и на их тень.

Так, свежий воздух, свежий воздух... И покурить.

Гесер выходит из портала и бьётся головой о потолочную балку.

— Антон, — начинает он, потирая ушибленное место. — Что-нибудь разузнал?

Завулон возится во сне, причмокивает губами и будто бы даже улыбается. Городецкий разводит руками.

— Нашёл вот, никто его не похищал, сам уехал...

Антон хочет рассказать про шуточки Тёмного о необходимости Светлого мага, но Гесер перебивает его, глянув на спящего.

— Хорошо, завтра я провешу сюда портал, скажем, в восемь утра. Будь готов.

— А сейчас мне нельзя с вами, Борис Игнатьевич?

— Сейчас тебе надо поспать, Антон. Завтра в восемь!

И исчезает в портале.

Хлопает входная дверь, запустив белые морозные клубы по полу, голос Завулона звучит до омерзения жизнерадостно:

— Просыпайся, спящая красавица! Петушок пропел давно!

Антон ворочается, натягивая одеяло на голову.

— Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало! — вещает Тёмный. — Городецкий! Подъём! Нарушение Договора!

Антон резко садится на лежанке, слепо глядя перед собой.

— Добренькое утречко!

— Тьма и Свет, — шипит Городецкий, падая на подушку. — Ну что ты за человек?..

Тёмный пожимает плечами, сидя на корточках около буржуйки.

— Я не человек, я иной, — запускает фаербол в жестяное нутро и говорит тихо, будто ни к кому не обращаясь: — Я думал, ты сразу догадался...

Антон сдерживает желание огрызнуться, но вставать рано или поздно придётся, ещё и Гесер... Так, ночью Гесер приходил через портал, Завулон спал. Не-ет. Гесер установил сеанс связи во сне, старый пройдоха. А вот портал будет в восемь. Городецкий проверяет мобильник: никто не звонил, что не удивительно — сотовых вышек тут нет, соответственно и пробиться можно только магическими способами. Зато часы верно показывают время: половина седьмого. За окном непроглядная ночь, что там Тёмный пел про Солнце?

— Полседьмого, Завулон! — стонет Антон. — Полседьмого!

— Лишь бы не полшестого, Городецкий. Чему вас только учат?..

Чайник закипает моментально, вечерняя заварка остыла, но чай получается самой лучшей температуры. Маги догрызают вчерашнее печенье, глядя в маленькое окошко. Если честно, это Антон смотрит в окошко: там та темень, у которой есть одно неоспоримое преимущество — она лучше всего отражает то, на что падает свет настольного фонаря. Усталое лицо Высшего Тёмного.

Тёмный тоже смотрит в окно, и до Городецкого вдруг доходит, что и Завулон видит отражение на фоне темноты.

Чай стынет в кружках, буржуйка потрескивает горящими дровами, два мага смотрят в глаза отражений.

«Тут всё иначе», — вспоминает Антон слова бородача-Кеши.

Иначе, да. По-другому. На фоне одной и той же темноты светятся два отражения. Двое иных: усталый Высший Тёмный и Светлый маг среднего уровня силы.

— Зачем ты приехал сюда, Артур?

Вопрос даже не звучит вопросом, это мысль, риторика, попытка понять.

Тёмный прикрывает глаза.

— Я умираю, — спокойно говорит он. — Глупое и почти необратимое проклятие. Бывает.

Городецкий потом будет себя материть и, скорее всего, сильно пожалеет, но сейчас он не может не вмешаться. Внутри, около желудка, вращается осколок льда с острыми краями. Вращается, морозит и режет внутренности. Не спеша, но ощутимо.

— Почти?..

Отражение Тёмного кивает.

— Тут сосредоточие силы, Антон. Тут я могу долго жить, без особой надежды на спасение, но долго. Тут — могу.

— Гесер знает?

Завулон невесело хмыкает.

— Догадывается.

— Как снять проклятье?

— Све-етлый! — смеётся глава Дневного Дозора. — Сня-ять! А что не спросишь: кто его наложил, за что, когда, почему?

Его смех звучит зло и неуместно в маленькой избушке в дебрях тайги.

Чёрные сказки белой зимы

На ночь поют нам большие деревья,

Чёрные сказки про розовый снег,

Розовый снег даже во сне.

Антон не поёт — читает слова песни шёпотом. Завулон, вздрогнув, резко обрывает свой смех, замолкает. Городецкий видит его глаза: Высший Тёмный смотрит на него — не на отражение, — повернув голову, разглядывая почти в упор. Смотрит со странным выражением на лице, чем-то средним между ужасом и восторгом.

А ночью по лесу идет Сатана

И собирает свежие души:

Новую кровь получила зима

И тебя она получит,

И тебя она получит.

— Как снять проклятье, Завулон? — так же шёпотом спрашивает Антон у отражения. — Тебе нужна кровь Светлого мага среднего уровня силы? Моя кровь, Завулон?

Высший Тёмный молчит, Антону виден его профиль: как реверс старинной монеты. Молчит, и Городецкому кажется, ещё немного — и он сам начнёт кричать, а Тёмный вдруг утыкается лбом в его плечо.

Потрескивают дрова, в восемь Гесер провесит портал и заберёт дозорного из этого сумасшедшего дома. Из сумасшедшей избушки без курьих ножек и с одним единственным пациентом. А пациент этот останется ждать спасения без «особой надежды».

Однажды спасение придёт, и Высший Тёмный вернётся.

Или не придёт, и Антон уйдёт в сумрак. Спокойно, тихо, потому что он — Светлый и он — не спас.

Антон поворачивает голову. Лоб Завулона, горячий и пахнущий сигаретным дымом, — совсем рядом. Прижаться к нему губами не в поцелуе — в знак поддержки, — оказывается единственно верным решением. Прижаться, чтобы потом, через сотни лет, чуть отвернуть голову и прошептать:

— Как снять проклятье, Завулон?

* * *

Светлый краем сознания понимает, что стоит изменить позу, отпить чаю, распрямить плечи, заговорить в голос, и всё — момент будет упущен. Какой именно момент, Городецкий не думает: просто момент. Абстрактный, как сферический конь в вакууме. Но Завулон отстраняется сам, будто стесняясь внезапного порыва близости и откровенности, хотя чего стесняться Высшему Тёмному?

— Твоя кровь, Светлый... Не именно твоя, а просто кровь, отданная добровольно. Здесь, — он передёргивает плечами, — на третьем уровне хранится артефакт. Вытаскивать его не надо, да и незачем.

— Погоди, — перебивает Антон и поворачивается лицом к Завулону. — А из Тёмных что — никто не отдаст немного крови?

Тёмный устало трёт лицо сухими ладонями.

— Отдадут, но не совсем добровольно, к тому же не каждый пройдёт на третий слой. Кроме Светлых мне рассчитывать не на кого.

— Алиса, Алиса Донникова же... Эээ... Влюблена в тебя.

— Алиса, — сердито говорит Тёмный, — до сих пор злится на меня из-за Артека.

Его интонации звучат так, будто Городецкий должен заранее знать, что там было в Артеке. Тёмный вскидывает брови.

— Ты не слышал эту историю, Городецкий? Я поражён! Светлые такие заботливые, но вы что, вообще не общаетесь между собой? — он театрально взмахивает руками, Антон начинает злиться. — Летом я отправлял Алису в Артек, набраться сил, отдохнуть... Она там умудрилась влюбиться в Светлого, устроили дуэль, чуть не утопили ребёнка, Инквизиция даже расследование проводила. Городецкий! Я в шоке, Тьма и Свет! Не прикидывайся, я не хочу про это рассказывать!

Злость поднимается волной — из желудка к горлу, хочется схватить Тёмного за сероватый ёжик волос и долго бить головой о столешницу. И орать в такт ударам. Нет, каким же самоуверенным идиотом надо быть, чтобы практически попросить помощи, а потом вот так, прикрываясь эмоциями, сдавать назад!

Антон вскакивает, разливая чай из полупустой кружки, и предсказуемо ударяется головой о балку. В ушах стоит глухой гул, Тёмный смотрит растеряно снизу вверх.

— Нет уж, мой хороший! — орёт Городецкий. — Всё рассказывай! И про Артек, и про Инквизицию, и про артефакт на третьем слое!

Высший Тёмный мелко хихикает, прикрывая губы кончиками пальцев.

— Как ты стал Светлым, Городецкий? Переходи к нам! Столько эмоций...

Антон размахивается, и звон пощёчины долго висит в воздухе. Тёмный молчит, поджав губы. Его щека наливается красным, он медленно переводит взгляд на Светлого.

— Расскажу, Городецкий. Не смей меня бить. Никогда. В следующий раз это может стать причиной дуэли...

— Следующего раза может не быть, как ты знаешь.

Темнота за окном из чёрной становится чёрно-синей. На мобильнике высвечивается время: четверть восьмого.

— Просто расскажи, Завулон.

— Алиса влюбилась в Светлого, он тоже в долгу не остался, ну, да там тёмная история...

— Любовь — светлое чувство, Тёмный, не придуривайся!

— Да, да, да, — мелко кивает тот. — И они так говорили. А после неудачной дуэли эти двое заявились ко мне, кричали, ногами топали, заклинаниями бросались... Вот и прокляли на пару.

Антон знает, кожей чувствует, если проклятие накладывала влюблённая пара — на эмоциях и очень искренне, — то даже Высший Тёмный не сможет его отразить или уклониться.

Или ему нужно было затащить в таёжные дебри Светлого мага? Или именно его, Городецкого? И он подставился под проклятье? Да ну, бред какой-то.

— Ладно, Тёмный. Как оно звучало и как его снять?

— Снять несложно, Светлый. И как звучало — не слишком важно. Подвох в другом — что будет с тем, кто отдаст свою кровь. Я не могу не сообщить, хотя и хотелось бы.

Завулон молчит почти минуту, потом поднимает глаза на Городецкого. Абсолютно пустые глаза старого больного человека, до смерти уставшего от игр и жизни.

— Сядь, пожалуйста. — Антон садится, не отводя взгляда. — Ты будешь привязан ко мне, Светлый. Лет сто, не меньше. Привязан крепко. Я тоже, конечно, не смогу без тебя, но у меня выбора нет, — он опять замолкает. — А у тебя есть.

Антон протягивает руку, берёт кружку Завулона, отпивает остывший чай — невозможно сладкий, сколько он туда сахара вбухал? — странный стук звучит неуместно на фоне потрескивания дров и воя ветра в трубе. Тёмный накрывает холодными пальцами руку Антона, судорожно сжимающую кружку.

— Тише, тише, Светлый, — шепчет он.

Стук прекращается. Антон понимает, что трясущаяся рука задевала кружкой его зубы.

— Тише, тише.

В синих утренних сумерках кричит птица.

— Пошли. На третий, так на третий.

— Подожди, Светлый. Прими клятву, — Тёмный говорит тихо. Антон хмурится: Тёмный уже клялся однажды. — Я приму твою помощь, Светлый. Я обещаю помогать тебе по мере своих сил и не чинить препятствий. Я не ограничиваю тебя. Пусть Тьма будет свидетелем моих слов.

Избушка чуть дрожит, на протянутой ладони Завулона появляется и кружится чёрный шарик.

— Пусть Свет будет свидетелем твоих слов, — хрипло говорит Антон.

В горле сухо, глаза слезятся, как от песчаной бури. Светлый смаргивает неприятное ощущение и смотрит на лепесток белого огня на своей ладони. Знакомый маленький укол при рукопожатии. Дело сделано.

Мобильник высвечивает без четверти восемь. Городецкий чиркает записку для Гесера: «Ушёл на третий слой с Завулоном. Антон». Находит свою тень и шагает в сумрак.

Второй слой встречает привычной прохладой. На третий выбраться оказывается неожиданно трудно. Тёмный протягивает руку, хватает за предплечье и тянет за собой, скалясь. Этот оскал выглядит посмертной маской. Антон шагает за Завулоном.

Из стыков каменных плит когда-то росли деревья, теперь они стоят картонными силуэтами в бесцветном мире без движения. Сухая трава шуршит под ногами, вместо избушки здесь скамья. А перед ней стоит фигурка из серого камня: маленькая ссутуленная девочка, сидящая на коленях. Здесь веет скорбью и острой недавней потерей.

Завулон смотрит на фигурку, замерев и не приближаясь.

— Сколько крови ей надо? — спрашивает Антон, не отводя глаз от девочки. Ему почему-то кажется, что она вот-вот рассмеётся, прерывая вечный плач.

— Не ей, Антон, — глухо шелестит Тёмный, — мне.

Антон рвёт зубами запястье. Сумрак шипит, вбирая чистую энергию. Поднимается ветер, гудят бесцветные камни.

Кровь льётся на девочку, фигурка начинает меняться, и на Антона смотрит Светлана. Настоящая Светлана, живая, яркая. Она некрасиво морщит нос, вновь сдерживая слёзы, и говорит тихо-тихо:

— Нечестно, Антон... Это нечестно!..

Кровь бежит по светлым волосам, стекает на лицо, Светлана стирает её руками и плачет.

— Нечестно, Антон...

Когда она закрывает лицо руками, рыдая куда-то внутрь, глухо и безнадёжно, Антон подходит и обнимает тёплую Светлую. Живую.

— Я... Прощаю тебя, Светлая.

Светлана убирает руки от лица, смотрит с надеждой. Антон моргает, и в его объятиях оказывается девочка. Каменная девочка, только что скорбевшая о своей потере. Ребёнок улыбается, наклоняет голову к плечу, разглядывая из-за него Высшего Тёмного.

— Ты врёшь, Высший.

Завулон молчит, его глаза расширены, губы шевелятся, но поднявшийся ветер не доносит ни звука.

Девочка выпрямляет спину, потягиваясь. Камень хрустит от её движений.

— Спасибо, Светлый. Иди, тебя ждут.

Антон облизывает губы, глаза всё ещё щиплет от песка. Откуда тут песок?

Девочка кладёт каменную ладошку на рваное запястье, из которого всё ещё течёт кровь, и кивком приказывает Завулону:

— Спасай, Высший.

На третьем уровне сумрака, обнимая каменную фигурку среди сухой травы, Светлый маг Антон Городецкий теряет сознание.

* * *

— Чем ты думал, когда тащил его с собой?! — через вату доносится до Антона крик шефа.

— Чем ты думал, когда посылал его сюда?! — кричит Завулон.

Антон морщится, пытаясь понять, куда его занесло теперь. Вокруг тепло и пахнет озоном и яблоками. Антон пытается повернуться, и крики разом стихают. Зато шипит сам Городецкий, задевая раненое запястье: оно почти зажило, но тугая повязка жмёт, и руку простреливает электрическими искорками.

— Вставай, Антон. Потихоньку, потихоньку, — спокойно говорит Гесер. — Сейчас через портал — в офис, там подлатаю получше...

Он недоговаривает. Завулон хмыкает.

Сил нет, стоит приоткрыть глаза, как начинает тошнота и головокружение, ноги слабые, колени подкашиваются. Шеф чуть ли не взваливает Светлого на себя.

— С тобой потом поговорим, Артур, — зло говорит Высший Светлый.

Делая шаг в портал, Антон смотрит на Завулона: тот грустно улыбается ему со своей лежанки.

— Встретимся и поговорим, — говорит он.

* * *

Игорь появляется на пороге Городецкого не один. Алиса выходит из-за его спины, хмыкает, оглядывая Антона с ног до головы, и протягивает пакет с апельсинами.

— Да нет, не на сто лет, Городецкий, ты что? — ведьма смеётся, Игорь обнимает её. — На двадцать! За сто он бы нас обоих развоплотил на месте!

Влюблённые — странная пара: Светлый маг и Тёмная ведьма, — смеются в квартире Городецкого.

— А почему именно двадцать? — спрашивает Антон.

Пара переглядывается, и маг отвечает, чуть подумав:

— Ну... Вообще-то мы хотели, чтоб Завулон связал себя со Светлой... Детишки там, любовь, совместный быт. Ох.

— Ох, — подтверждает Антон.

К Завулону его тянет. Хочется быть рядом, видеть, касаться Высшего... Сейчас шеф дал три дня «на восстановление», и Антон не стал отказываться. В конце концов, не так уж часто удаётся отдохнуть.

— А он... Как? — тихо спрашивает Светлый у Алисы, пока Игорь убегает за чем-то на кухню.

Ведьма злорадно улыбается и радостно тянет:

— Му-у-учается!

Антон никогда не сможет понять логику Тёмных.