"Вы подрубили мой ствол злобным своим топором"... (джен)

— И что будем делать? – вопросил Карваль.

Кардинал отвел глаза, герцог Эпинэ тяжко вздохнул, Одетта Мэтьюс всхлипнула.

Окровавленный будуар королевы и жуткий вид останков к тому располагал…

— Я просто сошла с ума, — тонким голосом прозвенела Катарина, — сошла с ума, я не понимаю…

— Успокойтесь, ваше величество, — пробасил лекарь. – В вашем положении вредно волноваться. Вам вредно здесь находиться – прошу вас выйти, прилечь, заснуть… У вас был тяжелый день…

— Он сидел здесь и сидел, — звонко продолжала Катарина, — и читал свои стихи. Читал и читал, читал и читал… Это было невыносимо… Я схватила его кинжал и ударила. На меня точно что-то нашло…

— Ваше величество, мы вас хорошо понимаем, — пылко вставил Карваль. – Окделл был навязчив и докучлив. Вы не должны оправдываться.

— Он читал их так громко, — сказала королева, — а у меня с утра болела голова. Я просила его говорить потише, но он словно не слышал. Он вопил и подвывал, и я просила его уйти, но он желал дочитать поэму и не желал уходить. Я звонила в колокольчик, чтобы вызвать стражу и вывести его, но никто не пришел…

— Сестра, — сморщившись, попросил Эпинэ, — сестра, не вспоминай больше… Не растравляй себя. Лекарь прав, тебе лучше пойти прилечь.

— Если хотите знать мое мнение, — громко объявила Розалин Дрюс-Карлион, — то Окделл был ужасен. Он был садист, настоящий мучитель! Я видела это своими глазами. Когда я вошла, ее величество была в полуобмороке и едва держалась рукой за голову, а он стоял над ней и терзал ее своими кошмарными стихами. Он чуть не замучил ее до смерти! Он поступал бесчеловечно – приходил и пытал больную беременную женщину. Всякий раз после посещения Окделла ее величество приходилось откачивать, и весь дворец готов это подтвердить!

Герцог Эпинэ сморщился еще сильнее, кардинал уставился в потолок, а Карваль махнул рукой стражникам, чтобы убрали труп.

— И что будем делать? – повторил комендант Олларии.

— Можно сделать вид, что он покончил с собой, — предложил капитан королевской охраны.

— От несчастной любви, — кивнул кардинал. – Он написал столько стихов о том, как уйдет из этой жестокой жизни, где он всего лишь подрубленный пень…

— Не выйдет, — отрезал Мевен, — слуги уже разболтались. По городу пошли слухи.

— Я готова взять всё на себя, — мужественно предложила Дрюс-Карлион. – Я не допущу, чтобы ее величество пострадало из-за этого… этого… поэта. В конце концов, я же тоже резала его. Возможно, именно мои удары его добили! Я готова пойти в Занху, господа, и в Багерлее, и я выдержу любые допросы. Тем более, что в Багерлее я уже была…

— Я не забуду вашей преданности, Розалин, — отрывисто сказала королева.

— Мы тоже не забудем, — уточнил кардинал, — но мы пойдем другим путем. Не так легко объяснить миру, что герцога Окделла зверски зарезали две беззащитные женщины за то, что он читал им плохие стихи.

«Даже если это были очень плохие стихи, — подумал сердобольный Эпинэ. – Даже если ужасные. Нет, всё-таки это не оправдание» .

— Это была самозащита! – возразила упрямая Дрюс-Карлион.

Мэтр Инголс покачал головой:

— Суд вас не поймет.

— Может, Окделл вообще не умирал? Я могу незаметно вывезти труп, — заметил Карваль, — подальше от Олларии, хотя бы в Надорское ущелье. И закопать там. Ручаюсь, что труп никто никогда не найдет. Пустим слухи, что Окделл сбежал в Дриксен, и пусть его там ищут до самого светопреставления.

— Народ не поверит, — вздохнула королева, — мы слишком часто ему лгали. Народ хочет правды, иначе он взбунтуется. Мы не будем лгать ему, господа.

— Так что же нам делать? – спросила Розалин, и Мевен заявил, что у него есть план.

И это было только начало…

* * *

У меня есть план, — объявил виконт Мевен и таинственно добавил:

— Ваше величество изволило попенять на то, что на звук колокольчика не вышла охрана. Я расследовал это дело и нашел виновную. Господа, вы сами увидите, что мы нашли выход! Пусть стража доставит сюда графиню Рокслей.

* * *

Три часа спустя изматывающего допроса победа над виновной была одержана.

— Сударыня, — торжествующе вопрошал Мевен, — вы сами признались, что сняли язычок с колокольчика, чтобы свиданию герцога Окделла с ее величеством никто не мешал. Герцог посвящал королеве стихи и не желал знать, что его муза считает их невообразимо безобразными, а сами посещения поэта являются для нее изысканной пыткой. Вы хотели, чтобы Окделл увидел королеву в истинном свете…

— Чтобы она сказала ему правду! – прорыдала Дженнифер.

— Вы не отрицаете, что сами знали эту правду!

— Ее весь дворец знал…

— Главное, что ее знали вы, — ликующе заключил обвинитель. – Вы знали, что королеве ненавистны эти визиты, и вы ждали, что она сорвется. Это вы, сударыня, виновны в смерти несчастного герцога Окделла!

— Я не могла представить, что наша королева – маньяк-убийца! – взвизгнула Рокслей. – А что Розалин Дрюс-Карлион такая же ненормальная – тем более…

— Вы не могли представить? Вы разоблачаете сами себя, — заявил «прокурор».

— Я не предательница, чтобы лелеять такие мысли о королеве…

— Пусть писарь найдет протоколы допроса госпожи Мэтьюс и госпожи Феншо. Напоминаю вам, сударыня, что мы опросили всех фрейлин. Разве не вы утверждали в частной беседе с графиней Феншо, что королева – «манипуляторша»? Не вы говорили своей служанке, что королева — «стерва, зараза и уродина»? Не отпирайтесь, графиня, нам всё известно. Вы считали королеву негодяйкой и губительницей молодых людей. Вы считали ее убийцей Эстебана Колиньяра, Джастина Придда и Оскара Феншо-Тримейна! Вы давно замыслили злодейское убийство Окделла, и вы послали его к королеве на верную смерть, ожидая, что она его убьет!

— Ничего подобного! – возмутилась Рокслей.

— Лучше признайтесь, — посоветовал Мевен. – Это вы, и никто другой, убили несчастного юношу. Такого молодого, такого талантливого. Вы убили его чужими руками, спровоцировав и спланировав это преступление. Не королева — манипуляторша, а вы!

— Я не знала, что ее величество убивает за дурные стихи! – вскрикнула графиня. – Если кто и виноват, так это... рифмоплетство! Окделла убило то, что он был дурным поэтом, а это значит… Это значит… Это значит, — нашлась подстрекательница, — что виноват герцог Алва, а не я! Герцог взял Окделла в оруженосцы, то есть он должен был научить Окделла всему, что положено истинному рыцарю. Он должен был дать Окделлу курс стихосложения! Но Алва преступно пренебрег своими обязанностями, его оруженосец не научился основам поэтики, и бедного юношу убили. Вот кто на самом деле виноват.

— Еще скажите, что виноват мэтр Шабли, который обучал унаров из выпуска Окделла изящной словесности, — отмахнулся Мевен. – Не перекладывайте на других свою вину. Вы преступница, сударыня, ваша виновность доказана, и сейчас вас препроводят в Багерлее. Народ потребует от нас кары убийце герцога Окделла, и мы знаем, что ему ответить.

Графиня поникла под тяжестью справедливых обвинений.

— Уведите.

* * *

— Капитан Сэц-Ариж, что вам?

— Монсеньор, я стесняюсь… я тут подумал… — Смущенный юноша наконец решился: — Я хотел сказать, что графиня Рокслей может быть права. Если дело в поэзии, то Марио Барботта виноват куда больше нее. Именно ему подражал покойный Окделл…

— И вы предлагаете арестовать вместо графини Марио Барботту? – перебил Карваль. – Прекрасно, но мы уже десять лет как не можем его найти. Никто не знает его настоящего имени. Найдете нам Барботту, капитан, — вам честь и хвала, а пока… Мы не можем арестовать то, чего нет, придется довольствоваться тем, что есть. То есть графиней Рокслей.

— Ступайте, капитан, — вздохнул Мевен. – Удачи вам.

Карваль проводил взглядом поборника справедливости и шепотом заметил:

— По-честному, графине следует выдать награду. Еще немного, и я сам пристрелил бы этого рифмоплета.

— Я тоже, — шепотом признался Мевен.