Нюансы причин (джен)

Он немолод.

Обычно он считает это преимуществом. Юношеская глупость, в конце концов, так мешает лучшей молодёжи галактики. Этот недостаток проходит только со временем, и оно, по крайней мере, на его стороне.

Ему не хочется называть себя старым — в собственном смысле слова. Скорее, богатым годами. Он прожил достаточно долго, чтобы претендовать на мудрость, которую приносит время. Но, тем не менее, он не старик. Старик — это человек в отставке, который может только вздыхать о старых добрых временах, но не действовать. Ему пока далеко до этого. Он готов действовать и ещё скажет своё веское слово в судьбе галактики. У него впереди вся жизнь. А самое главное — он намерен отстоять своё право её прожить.

Его учитель — человек мудрый, умный и хитрый, преподавший ему немало полезных уроков. Но он высокомерен… и это ослепляет его. Он думает, что может потерпеть поражение только при каких-то необычайных, вселенского масштаба обстоятельствах, и эта самоуверенность, дитя гордыни — его слабость.

Победа и поражение в битве рождаются в деталях, в кем-то не замеченных моментах.

Его учитель сказал бы именно так. Но он не видит, что его уроки можно применить и к его собственной жизни. Сидиус не падёт в великой битве. Он примет смерть в безвестности, в которой его истинная личность пребывала для Республики, для Джедаев — для всех, кроме нескольких избранных.

По крайней мере, наставнику хватает достоинства уйти молча. Слова в последнее время стали отвратительными и пустыми. То, что когда-то было бесценным учением, превратилось в бесполезную ложь, когда он понял, что Сидиус не собирается вечно держать его в учениках. Ему уже готова замена в лице Анакина Скайуокера. Время, некогда его единственный союзник, превратилось во врага перед лицом всё быстрее развивающегося плана. Всё просто — смерть Сидиуса стала вопросом выживания.

Он не убивает учителя во сне. Он обдумывал эту идею, главным образом, потому что тот прикончил своего наставника именно так, и в этом было бы нечто символическое. Но, когда наступает время для окончательного решения, он отбрасывает этот вариант, опасаясь, что Сидиус может быть готов к нему.

Он делает как раз то, чего учитель не ожидает. Он убивает его, глядя ему прямо в лицо.

Всё настолько очевидно и прямолинейно, что Сидиус так ничего и не заподозрил. Ему никогда не пришло бы в голову, что его смерть будет такой простой — световой меч в живот посреди самой обычной беседы с учеником. Никаких намеков на то, что произойдёт. Просто дружеский разговор, и убийца даже не меняется в лице, нанося удар. Сидиус не ожидает подобного, поскольку гордость не позволяет ему представить себе настолько банальную смерть. Так что это идеальный вариант. Такой простой.

Сидиус умирает в одиночестве в затерянной части Корусканта, вдали от любопытных глаз. Утром Республика впадёт в панику, отчаянно разыскивая пропавшего Канцлера. Начнётся хаос, и надо успеть до его наступления. Сидиус оставил ему необходимый уровень доступа. Клоны выполнят его приказы, хотя нужно отдать всего один — до того как на этой планете наступит рассвет.

— Привести в исполнение Приказ Шестьдесят Шесть.

Секундная пауза, проверка допуска, который он унаследовал от Сидиуса, а потом:

— Будет исполнено, мой Лорд.

На рассвете каждого мира Республики его народ проснётся и узнает, что Верховный Канцлер исчез, Сенат погряз в раздорах, а Джедаи, защитники мира и справедливости в галактике, уничтожены. Люди проснутся и увидят хаос — а среди него восстанет Дуку, чтобы занять место, которое по праву принадлежит ему

— Полёты — это для дроидов!

С другого конца линии доносится смешок Анакина — тихий, тёплый и настолько неподходящий к текущей ситуации, что Оби-Вана тянет ответить упрёком. Но он не делает этого — всё равно раньше не помогало. Анакин только ещё больше смеётся, справедливо полагая, что бывший учитель огрызается из-за нервов, и развлекаясь за его счёт.

— Учитель, ты летаешь лучше любого дроида.

Он знает, что Анакин никогда не говорит неискренних комплиментов, и потому этот особенно ценен. У Анакина Скайуокера много недостатков: он дерзок, упрям, импульсивен — но всегда честен. У него душа нараспашку, его чувства как на ладони, и в них нет обмана. Он не скрывает свои эмоции и не пытается их контролировать. И нередко это становится проблемой.

— Хорошо. — Комплимент или нет, но у них впереди битва, которую надо выиграть. — Звено, построиться за мной.

— Принято, Красный Лидер, — доносится ответ капитана клонов. Это не Коди, тот ведёт сейчас наземные войска. Они пойдут вслед за авиацией, когда путь будет расчищен. Но для этого надо разобраться с ситуацией в воздухе, и это не дело Коди. Хотя Оби-Ван вынужден признать, что почти хочет поручить это ему. Коди не только талантлив, но и надёжен. Как было бы хорошо, будь командующий сейчас здесь, в том числе лично для Оби-Вана — он предпочёл бы сам вести наземные войска. Такие полёты выводят его из равновесия.

Пожалуй, именно окружающая обстановка больше всего действует ему на нервы. Перед ними раскинулось чёрное пространство космоса, и кажется, что, если их собьют и корабль не рухнет вниз, на планету, они будут вечно падать в бескрайнем океане пустоты. Это очень отвлекает, и Оби-Ван старается сосредоточиться на планете далеко внизу и, может быть, даже на тоненьких лучиках света, создающих ощущение глубины. Во тьме всегда есть свет, надо только вглядеться, чтобы увидеть его.

— Анакин?

— Я здесь, учитель.

Учитель. Это не его позывные, разумеется, но он давно уже не пытается заставить Анакина их использовать. Чуть ли не с довоенных времён.

— Приближаются истребители, — объявляет он, наблюдая за приближением вражеских кораблей. Ими управляют дроиды. Никаких убийств — это просто металл. Они могут бесконечно убивать, не испытывая ни малейших угрызений совести. Оби-Ван им завидует — иногда кажется, что мёртвые будут являться ему в кошмарах вечно.

— Я их вижу, — бормочет Анакин.

Истребители открывают по ним огонь. Оби-Ван отворачивает вправо, голос Анакина звенит у него в ушах. Они пытаются обойти вражеские силы с фланга. В основном они добиваются успеха: дроидам в таких случаях на руку отсутствие совести, но они медленнее приспосабливаются к ситуации. Они очень эффективны, когда надо действовать по готовому сценарию, но, когда требуется гибкое мышление, преимущество за человеческим интеллектом. А Оби-Ван — очень творческий стратег.

— Влево! — рявкает Анакин, и Оби-Ван отворачивает влево, уклоняясь от ракеты. Одному из клонов везёт меньше, его корабль взрывается шаром неистового пламени. Остаётся надеяться, что он умер быстро. На войне только на это и можно надеяться.

Клоны погибают. Джедаи погибают. В этом отношении в бою они равны. Если они остановятся под огнём, чтобы оплакать погибших, то, скорее всего, воссоединятся с ними в Силе. Сейчас надо сосредоточиться на выполнении задачи, не думая об останках человека, дрейфующих за ними в космосе.

Вцепившись в рукоятки управления, Оби-Ван занимает позицию за Анакином. Его трясёт. Совсем немного.

— Займись теми, что впереди. Я прикрою.

— Конечно, учитель.

Сила, он так и видит, как улыбается Анакин. Мальчика воодушевляет схватка, он всегда оживляется в подобных ситуациях. Для него всплеск адреналина, угроза смерти — хорошая встряска. Оби-Ван не понимает и не может понять этого азарта, который иногда пугает его. По крайней мере, это всего лишь дроиды. Если бы Анакин так наслаждался уничтожением разумных существ, Оби-Ван беспокоился бы куда больше. Или, возможно, он пытается списать свою тревогу на действия бывшего падавана. Может быть. В таких ситуациях, на войне, столько всяких «может быть», и Оби-Ван устал от всего этого. Куда ушли те дни, когда Джедаи были защитниками мира?

— Красное Звено, втяните их в схватку один на один, — командует он клонам. Как и следовало ожидать, истребители дроидов слишком малы и быстры, чтобы уничтожить их иначе. Другого способа расчистить дорогу десанту нет. У него над крылом свистят выстрелы, и он разворачивает корабль, уворачиваясь от них.

— Сила, — бормочет он себе под нос, сжимая штурвал так, что белеют костяшки пальцев. Он ненавидит полёты. — Анакин?

— Хорошо, учитель…

Что бы он ни собирался сказать, закончить ему не удаётся. Его заглушает залп… сзади.

— Что за…

С этого направления не должны стрелять! Оби-Ван поворачивается на сидении, пытаясь увидеть, что творится сзади. Где клоны? Не могли же их всех незаметно обойти с фланга! Что происходит?

А потом у него замирает сердце. Клоны так и не ответили на его приказ.

— Красное Звено, — повторяет он, на этот раз более резко, почти с отчаянием. Ему не хочется верить в то, что уже подсказывает логика. — Ваш статус?

Молчание.

— Анакин?

— Мне они тоже не отвечают, учитель.

Но они отвечают. Только не по комлинку.

Истребитель неожиданно вздрагивает от нескольких попаданий в хвост, которые закручивают его так, что Оби-Вану кажется: он вот-вот развалится в воздухе. Корабль, словно обладающее собственным разумом живое существо, вырывается из-под контроля. Возможно, это к лучшему — на управляемом истребителе столкновение будет более сильным, а так, возможно, есть шанс выпутаться раньше…

До него доносится поток хаттской брани. Видимо, это Анакин, и, при всей серьёзности ситуации, это, как ни странно, немного успокаивает Оби-Вана. Если Анакин ругается, значит, он ещё жив.

— Во имя… — выдыхает он, безуспешно пытаясь вывести корабль из пике. Но ничего не получается. В любом случае, он теряет мощность — должно быть, пробит двигатель или что-то ещё… уже неважно.

Планета внизу становится ближе. Но до земли ещё далеко, и до чего же страшно смотреть, как она приближается. Оби-Ван начинает сомневаться, что найдёт способ выжить. Его корабль уже нагревается, войдя в атмосферу. Щиты разрушены не полностью, какая-то защита от жара у него ещё есть, но её не хватит. Если ему не удастся выровнять корабль и замедлить падение, он умрёт ещё до столкновения с землёй.

Неожиданно истребитель во что-то врезается. Сильно. Оби-Вана швыряет вперёд на ремни безопасности, он ругается про себя — он даже в такой ситуации не собирается опускаться до уровня Анакина — чувствуя, как у него хрустит шея. Что-то мощно хлещет по нему — впрочем, уже неважно. С каждой минутой он всё больше уверяется, что: ему не пережить это падение.

Но всё-таки оно замедляется. Полученного удара недостаточно, чтобы вывести корабль из пике, но этого хватает, чтобы Оби-Ван снова вцепился в штурвал, отчаянно пытаясь оценить угол падения — теперь это уже возможно — и приземлиться так, чтобы сохранить хоть какие-нибудь шансы на выживание.

Земля приближается очень быстро. Приветливый зелёный простор, который из космоса казался Оби-Вану таким привлекательным, сейчас стал худшим его кошмаром. Что это за планета? Он знает её название, но забывает за приступом страха и почти паники, видя, как массивы зелени на лесной планете быстро увеличиваются в размерах.

— Тяни ещё! — раздаётся крик Анакина, и Оби-Ван тянет, хотя ему кажется, что он уже нашёл правильный угол. Но Анакин летает намного лучше, и Оби-Ван готов доверить ему свою жизнь, даже сейчас…

Он врезается в землю. Его швыряет вперёд, потом вбок или на крышу, или ещё куда-то — уже непонятно. Он чувствует всё новые удары и уже не отличает верх от низа. Возможно, корабль перевернулся. Боль в ноге, в руке… кажется, он кричит, как перед смертью. Сила, он сейчас умрёт. Он ударяется обо что-то головой, и становится темно.

Анакин сажает истребитель без особых проблем. В него не попал ни один залп от своих — корабль Оби-Вана прикрыл его от клонов. Его истребитель получил повреждения — не очень серьёзные, слегка помято правое крыло и проблемы с двигателем, — только от вполне целенаправленного столкновения с кораблём Оби-Вана при попытке выровнять его, и, несмотря на эти повреждения, ему удаётся приземлиться. Вряд ли он сможет снова взлететь, но сейчас это неважно. Сейчас его волнует человек внутри разрушенного дымящегося истребителя, лежащего у корней дерева.

— Оби-Ван! — Он выпрыгивает из кабины, не дожидаясь, пока истребитель остановится, и бежит к этому кораблю, отбрасывая с дороги хлещущие по лицу ветки. Он не обращает внимания на боль, отчаянно пытаясь как можно скорее добраться до корабля Оби-Вана.

На сердце наваливается холодная тяжесть. Он чувствовал то же самое, когда нашёл свою мать. Он держал её на руках, такую хрупкую, и в глубине души знал, что она не выживет. Анакин помнит, что чувствовал, когда понял это: страх, леденящий ужас и осознание. Сейчас он чувствует то же самое. Оби-Ван не может умереть, просто не может — потому что этого не может быть никогда. Он всегда возвращается, и Анакину нужно, чтобы так и было дальше. Очень нужно.

Он знает, что не должен нуждаться в учителе, но сейчас ему плевать. Потом, когда он будет уверен, что с Оби-Ваном всё в порядке, он забудет об этом страхе. Он обратится к нему спокойно, как будто ничего не случилось, и они даже посмеются над этим. Но сейчас он должен бежать на помощь.

— Учитель! — кричит он, и в его голосе куда больше мольбы, чем ему хотелось бы. Нет, он не умоляет, он приказывает. Оби-Ван, наверное, не упустил бы случая поддразнить его, сказав, что в подобных ситуациях нет разницы.

Но Оби-Ван ничего ему не говорит. Он не отвечает. Почему? Он всегда отвечает на призыв ученика, даже если речь о чём-то обыденном и раздражающем. Анакин начинает сердиться, что на этот раз ответа нет.

— Ответь мне! — требовательно выкрикивает он, расшвыривая сучья, засыпавшие корабль. Он не обращает внимания, куда они упали, сейчас это неважно. — Учитель, ответь мне!

Оби-Ван не отвечает, и, отбросив ветки, Анакин понимает почему. Учитель без сознания.

— Оби-Ван! — Анакин открывает кабину и наклоняется над ним, отчаянно пытаясь найти пульс. Оби-Ван весь в испарине — видимо, от стресса в бою и при падении, и у Анакина поначалу скользят пальцы. По крайней мере, это не кровь. Он ненавидит кровь, ненавидит этот пот, но продолжает искать пульс механически, будто машина. Он сейчас не в состоянии думать, но действует эффективно, как любой из виденных им автопилотов. Результат тренировки — как и любой, кто не раз бывал в подобной ситуации, он на автомате делает сейчас то, что сделал бы и для любого другого, куда менее близкого человека.

Наконец он находит пульс, неровный, но достаточно сильный, чтобы Анакин был уверен: изменений к худшему не будет — по крайней мере, пока. Оби-Ван жив.

Он жив, и этого достаточно для прекращения паники, хотя страх и не уходит. Но в голове у Анакина проясняется достаточно, чтобы начать думать, выйти из автоматического режима и вернуться к реальности. Он не сможет эффективно помочь Оби-Вану, если не возьмёт себя в руки — и это очень отрезвляет.

Глубоко вдохнув, Анакин заставляет себя смириться с обстоятельствами. Никаких эмоций, только Джедайское спокойствие и решимость перед лицом затруднительного положения. Он вытащит учителя из этой заварухи. Он уже спасал Оби-Вана и сделает это снова.

Раздаётся тихий хлопок. Дым, который он заметил раньше, валит из двигателя истребителя, и это плохо. Очень плохо. Ему не хочется перемещать Оби-Вана — не стоит трогать раненого, не оценив повреждения — но угроза взрыва, который испепелит учителя, заставляет его пойти на риск. Нагнувшись, он отстёгивает ремни безопасности и как можно осторожнее вытаскивает бывшего учителя из корабля с помощью Силы. Это требует сосредоточенности, но Анакин закрывает глаза и поднимает Оби-Вана в воздух, отступая и ощупывая путь Силой, чтобы не споткнуться об отброшенные впопыхах ветки.

Отойдя на добрые сто метров от истребителя, он бережно опускает Оби-Вана на землю… и видит, как взрывается корабль.

— Я уже пятый раз спасаю тебе жизнь, учитель.

Он никогда не признается, что напуган до смерти, что, промедли он хоть немного, шестого раза уже не было бы. Не было бы и пятого. Он никогда не признается, что напуган до смерти, что, промедли он хоть немного, шестого раза уже не было бы. Не было бы и пятого.

Нет. Он не хочет об этом думать. Он спас Оби-Вана, и остальное неважно. Он не потеряет учителя, как потерял мать.

Когда он задумывается об этом, то задаётся вопросом — не к этому ли всё сводится? Он боится утрат. Он боится потерять тех, кого любит. Анакин никогда не забудет, как обмякла у него на руках мать, как её жизнь испарилась, словно вода на песках Татуина. Её жизненная Сила просто… ушла. Как такое можно забыть? Он так часто видит её смерть в кошмарах, а иногда это Падме или Оби-Ван. А иногда он видит, как все они умирают. Но не сегодня.

Сохраняя с таким трудом достигнутое спокойствие, он кладёт голову на грудь Оби-Вану и слушает, как у того бьётся сердце — звук сильный и довольно ровный.

Просто услышать его должно быть достаточно, но что-то заставляет Анакина по-прежнему прижиматься к учителю и слушать. Это успокаивает, как в детстве, в те первые дни в Храме, когда он скучал по матери и боялся кошмаров. Тогда Оби-Ван позволял ему спать в своей постели, прижавшись к учителю, положив голову ему на грудь и слушая, как у того бьётся сердце. Наверное, именно тогда он начал по-настоящему доверять Оби-Вану — в эти тёмные ночи в чужом и незнакомом месте, когда ему снились кошмары и только учитель мог немного его утешить.

Этого воспоминания достаточно, чтобы он закрыл глаза и продолжал прислушиваться к ровному сердцебиению. Какой-то иррациональной частью души он боится, что, как только он поднимет голову, у Оби-Вана остановится сердце. Нелогично, да, но всё-таки он послушает ещё немного.

Даже прислушиваясь к сердцебиению Оби-Вана, он не может избавиться от мысли, что происходящее не должно так на него действовать. Они уже бывали в смертельно опасных ситуациях, но на этот раз — на этот раз Анакин знает, что учитель не должен был выжить. Если бы Анакин не устроил столкновение с его кораблём, Оби-Ван не смог бы его выровнять и спастись. А ещё, собственно говоря, сам Анакин не должен был остаться в живых, устроив такой манёвр в воздухе. Поэтому он так сильно потрясён… или потому что Оби-Ван не приходит в себя. Или, что самое вероятное — из-за того, кто их сбил.

В них стреляли клоны. Другого объяснения нет. Их сбили их собственные солдаты… и от этого — от этого мороз идёт по коже. Наверное, когда тебя сбивает враг, внешне всё происходит так же — смерть есть смерть, в конце концов, и вроде бы нет разницы, кто стреляет. Но всё же разница есть — в чём-то очень важном.

— Они пытались убить нас, — бормочет он, закрывая глаза и по-прежнему прижимаясь к груди Оби-Вана. — Они действительно пытались нас убить.

Это не укладывается у Анакина в голове. Они сражались бок о бок с клонами несколько лет, а на войне доверяешь товарищам по оружию, считая, что на них можно положиться. Если не доверять им, то положиться нельзя ни на кого, и от этого можно сойти с ума. Такое доверие нельзя предать, просто нельзя. Но его предали, и он не понимает почему.

Крепко зажмурившись и выдохнув, Анакин пытается выкинуть из головы эти мысли. Сейчас на них нет времени. Клоны их сбили, но нельзя исходить из того, что их с Оби-Ваном считают мёртвыми. Хотя и должны бы, выжить после такого падения невозможно.

Никто не смог бы пережить такое. Но они — смогли. А раз это так, то нельзя рассчитывать, что клоны не учтут такую возможность. Они умны, он знает это. И они знают его. Он понимает, что всегда можно сменить тактику, чтобы запутать их, но нельзя заставить их забыть: его и Оби-Вана не так просто убить. Это не скроешь

Ещё раз глубоко вдохнув, чтобы успокоиться, Анакин поднимается и начинает осматривать раны учителя. Он не целитель, но каждый, кто работает в поле, обучен оценивать тяжесть травм. Для этого нужно всего лишь уметь сканировать с помощью Силы, и на это Анакин способен, разумеется.

Результаты ему не нравятся: сотрясение, два сломанных ребра, трещина в руке, чистый перелом правой ноги и столько синяков и порезов, что это повод для беспокойства. Он с облегчением вздыхает, убедившись, что непоправимых внутренних повреждений, к счастью, нет. Оби-Ван выживет. Ему будет очень нехорошо, пока не прибудет помощь, но его жизни ничто не угрожает… по крайней мере, не раны. Другой вопрос, что опасность со стороны клонов никуда не делась.

— Извини, учитель, это может быть больно, — бормочет Анакин, используя Силу, чтобы снова левитировать Оби-Вана. Это плохая идея, ему не хочется трогать учителя. Но он больше опасается оставаться на открытом месте, когда их ищут клоны, чем ещё сильнее навредить раненому. В сотне метров от них поваленное дерево, под которым можно выкопать укрытие и спрятаться, если переместить туда Оби-Вана. По крайней мере, это убежище нельзя будет заметить с воздуха.

Разумеется, придётся убрать обломки. Примерно в четверти мили отсюда есть озеро. Если оставить часть обломков плавать по поверхности, всё будет выглядеть так, будто они разбились об воду. Истребители повреждены достаточно сильно, чтобы предположить, что при столкновении с озером от них ничего не осталось, кроме обломков. Замечательно. Вряд ли клоны, если они вообще будут их искать, что-то заподозрят, а если и да, то им придётся оценить его искусство владения световым мечом.

Ему удаётся более или менее спокойно переместить Оби-Вана к дереву. Учитель стонет несколько раз, когда Анакин поднимает и опускает его. К счастью, он без сознания и ничего по-настоящему не чувствует, а передвижение, кажется, не повредило ему ещё больше.

Упавшее дерево, которое привлекло внимание Анакина, в диаметре с половину его роста. Это хорошо: оно станет опорой для других материалов, которые Анакин хочет поместить сверху, чтобы устроить надёжное укрытие. Он надеется, что Джедаи — которые, в отличие от клонов, смогут почувствовать их в Силе — найдут их быстро. Ему не доставляет удовольствия мысль сидеть на природе в компании с брюзгливым раненым Мастером-Джедаем, и он совершенно уверен, что Оби-Вану не понравится спать в грязи, когда он и без этого уже плохо себя чувствует.

Анакин быстро выкапывает укрытие под деревом. Несколькими взмахами меча он отрезает куски дёрна, а потом левитирует их в сторону с помощью Силы. Земля понадобится потом, чтобы положить поверх кустарника, из которого он делает крышу. Это будет неплохой камуфляж.

Остальное не так уж сложно. Он собирает ветки и прислоняет их к бревну по обе стороны, оставив небольшое пространство для входа, создавая что-то вроде крыши. Затем он кладёт сверху листву и закрывает её кусками дёрна. Когда работа окончена, у них есть укрытие, достаточно глубокое, чтобы сидеть, не стукаясь головой о потолок, и достаточно широкое и длинное, чтобы они с Оби-Ваном помещались, не мешая друг другу, хотя свободного места остаётся немного. Не идеальные условия, и Анакин надеется, что им не придётся застрять здесь надолго, но ему случалось видеть и похуже.

— Твой плащ я постелю на пол, — говорит он, снимая с Оби-Вана плащ и расстилая его на полу. Он ухмыляется, представив себе, какое лицо будет у учителя, когда тот увидит свою грязную одежду. Оби-Ван терпеть не может пачкаться понапрасну. Хотя сейчас это вряд ли «понапрасну», правда? — Я знаю, ты меня простишь, — добавляет он, аккуратно занеся учителя внутрь и устроив его на полу.

В укрытии пахнет деревом и свежевыкопанной землёй. Ничего удивительного, но, укутывая Оби-Вана в свой плащ, Анакин вынужден признать, что этот запах его немного успокаивает. Для мальчика, выросшего в пустыне, аромат земли и деревьев — самой жизни — обещание, что и для них не всё кончено. А ему так нужно это обещание. Он должен знать, что Оби-Ван выживет.

Ему не нравится, каким хрупким выглядит Оби-Ван — у земляной стены, под запасным плащом Анакина. Ему это совсем не нравится, а у него никогда не было терпения мириться с тем, что его не устраивает — будь это подобная ситуация или слишком медленный транспорт, который везёт его домой к жене. Иногда Падме дразнит его за это. Даже если она ничего не говорит, ей достаточно посмотреть на него с той лёгкой понимающей усмешкой, которая сводит его с ума. Сила, как же он скучает по жене!

Нет. Нельзя думать о Падме. Не сейчас. Сейчас надо сосредоточиться. У него будет полно времени думать о ней, когда они вернутся на Корускант и Оби-Ван снова окажется в больнице.

— Целители будут очень рады видеть тебя, учитель. Давно ты у них не бывал.

Он даже не отдаёт себе отчёта в том, что именно говорит, но всё равно продолжает говорить, потому что молчание оставляет ощущение… пустоты. Такое чувство, что если он перестанет говорить, то его уже некому будет услышать — а этого нельзя допустить. Пусть Оби-Ван и дальше слушает его.

— Мне надо убрать корабли, — сообщает он Оби-Вану, плотнее подтыкая под него плащ. — Я скоро вернусь и займусь твоими травмами, хорошо?

Как и следовало ожидать, Оби-Ван не отвечает. Анакин последний раз проверяет, не получил ли он смертельно опасных ран, а потом вылезает обратно на солнце и направляется к кораблям.

Иногда, когда Оби-Ван очень сильно устаёт, ему снится жизнь до Храма. Он вспоминает тёплые руки и успокаивающий запах матери, обнимавшей его. В этих снах — обрывки мелодии, которую она напевала, и, возможно, рука, которая ласково гладит его по волосам. Иногда он думает, что это воспоминания о тех моментах, когда она ухаживала за ним во время болезни. Но он жил с семьёй слишком давно, так что ни в чём нельзя быть уверенным. Это просто смутные воспоминания, которые с равной вероятностью могут быть и подлинными, и выдумкой подсознания. Порой после этих снов он просыпается с мокрыми щеками, хоть и не понимает почему.

Сейчас у него то же чувство. Кто-то что-то стирает с его лба теми же осторожными и нежными движениями, которые, наверное, были у его матери, когда он был совсем маленьким. Он болен? Она за ним ухаживает? В глубине души он отчаянно хочет это знать. Оби-Ван слегка поворачивается и открывает глаза, надеясь увидеть лицо своей матери, а обнаруживает мокрую тряпку на голове.

Поначалу он совершенно сбит с толку и не может думать. У него всё болит. Где он? Вокруг темно, но над ним возвышается знакомая фигура. Определённо не его мать, которую он не помнит, но присутствие этого человека тоже успокаивает.

— Анакин?

Зря он пошевелился. Кажется, тот, кто прижимает тряпку к его лбу, тоже так думает — он прижимает его руки, удерживая его на месте.

— Да, учитель, это я.

Ну да, хорошо. Уже лучше в таком случае. Он боялся за Анакина, хотя и не помнит почему. Он вообще мало что помнит. Сила, как же больно. Но если с Анакином всё хорошо, то можно расслабиться. Совсем немного.

Ну да, хорошо. Уже лучше в таком случае. Он боялся за Анакина, хотя и не помнит почему. Он вообще мало что помнит. Сила, как же больно. Но если с Анакином всё хорошо, то можно расслабиться. Совсем немного.

— Где мы? — бормочет он. Это явно не его комната в Храме, и здесь слишком темно, чтобы осмотреться по сторонам. Анакин опять расколотил лампу в их палатке? Ну почему он не послушался, когда ему было велено убрать её на ночь с дороги?

— Мы разбились, учитель. Ты не помнишь?

— Ммм… возможно.

Приподнявшись, он берёт Анакина за руку и несколько раз моргает. Анакин не останавливает его, прекращая, как с запозданием понимает Оби-Ван, протирать один из его порезов. Вся тряпка запачкана кровью.

— Что-то… было не так.

— Ну конечно, — смеётся Анакин. — Мы разбились, учитель.

Оби-Ван изгибает губы в слабой улыбке. Но смеяться при сломанных рёбрах не стоит.

— Я имею в виду необычно.

Ему нравится, как смеётся Анакин, будто он действительно видит что-то забавное. Слыша этот смех, Оби-Ван чувствует себя безопаснее и правильнее, потому что, хотя его и не должны волновать чувства Анакина, они его волнуют. И всегда волновали. В этом отношении он был плохим учителем. Он слишком сильно переживал за ученика и по-прежнему это делает. Надо ли об этом думать? Он не стал бы, если бы у него не так путались мысли. Оби-Ван смутно припоминает, что старался избегать этой темы для размышлений, даже когда был здоров.

— Потом об этом поговорим, Оби-Ван.

Нет. Его это беспокоит сейчас.

Кажется, Анакин ни капли не испугался. Судя по выражению лица, он совершенно не раскаивается — наоборот, он ухмыляется и снова начинает протирать порез на голове Оби-Вана.

— Ещё бы!

— Я хочу знать. Это… приказ.

Да. Он ведь по-прежнему может приказывать? Даже если он больше не учитель Анакина, он всё равно старший по званию. Да. Сила, наверное, удар головой был сильнее, чем он думал. Следовало раньше сообразить. И почему Анакин ухмыляется ещё шире?

— Ну да, — отвечает он чуть веселее, чем следует. — Ты прекрасно знаешь, что я не склонен выполнять приказы и не собираюсь начинать. Особенно учитывая, что у тебя сильное сотрясение мозга и ты даже не вспомнишь, что я ослушался. Учитель, мне не так часто выпадают такие возможности.

Оби-Вану хотелось бы ответить каким-нибудь саркастичным замечанием, но на уме у него только головная боль. Ещё один грозный взгляд демонстрирует, что он хочет сказать, хоть и не очень эффективно.

Анакин ещё раз проводит тряпкой по его лбу.

— Ты сможешь впасть в исцеляющий транс? Я не хочу, чтобы ты уснул, ничего не сделав с сотрясением, но исцеляющий транс должен помочь.

Исцеляющий транс? Он должен был сам подумать об этом.

— Я… да.

До него не сразу доходит, что на лице у Анакина написан неприкрытый скепсис.

— Ну да, конечно. А произнести по буквам собственное имя?

— Не создавай… проблем.

— Жаль, что я не могу это записать. Какой был бы материал для специального выпуска новостей!

Неужели он спускал Анакину с рук такое поведение, когда тот был моложе? Он помнит, кажется, что наказывал его. Строгий взгляд в то время тоже действовал куда лучше. Или, возможно, сейчас он не срабатывает, потому что Оби-Ван совершенно беспомощен и, как заметил Анакин, впоследствии, возможно, вообще ни о чём не вспомнит.

— Давай я тебе помогу.

Как? У Анакина нет особых талантов к целительству.

— Я знаю. И ты сказал это вслух.

Проклятье! Это так неприятно, а хуже всего, что он не осознал, что говорит, а не думает. Это чувство просто сводит с ума. Ему так тяжело сосредоточиться, как будто он рассыпался на куски. У него в голове всё обычно разложено по полочкам, а происходящее совершенно не даёт ему сконцентрироваться. Наверное, лучше принять предложенную помощь.

Видимо, Анакин чувствует раздражение учителя: он перестаёт ухмыляться и смотрит почти сочувственно. В конце концов, он по собственному опыту знает, что такое травма головы.

— Я помогу сфокусировать Силу, а в исцеляющий транс тебе придётся впасть самому.

Оби-Ван со вздохом откидывается назад на… это его собственный плащ? Анакину обязательно надо было постелить его на пол их убежища, где бы оно ни было? Вытянув руку, он проводит пальцами по грубой ткани, а потом по полу, и чувствует под ними землю. Значит, они под землёй.

— Готов? — спрашивает Анакин, положив руки на виски Оби-Вана.

— О да.

Поток Силы, которую аккуратно собрал Анакин, течёт вокруг Оби-Вана, успокаивая, омывая его разум. Он всё больше погружается в неё принимая даруемое ею исцеление. Сила обволакивает его, и он чувствует, как меркнет сознание. Он с радостью принимает это. Он подумает обо всём позже, а сейчас просто отдохнёт в потоке Силы.

* * *

К тому времени как Оби-Ван просыпается, Анакину уже ясно, что его собственный истребитель пострадал слишком сильно, чтобы летать. Всё могло быть в порядке, будь он немного осторожнее при приземлении. Но он так торопился найти Оби-Вана, что выпрыгнул из кабины до того как корабль остановился, и в результате он врезался в дерево. Хотя, возможно, он и без этого не смог бы летать: от столкновения с истребителем Оби-Вана на такой скорости должны были остаться серьёзные повреждения.

— Ты связался с Храмом, чтобы вызвать помощь? — спрашивает Оби-Ван, всё ещё не открывая глаз. Сейчас он говорит куда более связно. Но исцеляющий транс хоть и творит чудеса при сотрясении мозга, не лечит сломанные кости, если раненый не пробудет в нём долго. А погрузить его в такое состояние может только целитель. Пока не прибудет помощь, Оби-Вану будет очень нехорошо.

— Да. Они не отвечают. Даже на аварийной частоте.

Он бормочет что-то себе под нос. Наверное, ругательство — Анакин не уверен, он не знает этого языка. До чего в стиле Оби-Вана: он даже в такой ситуации не станет выражаться при ученике. Что-то там про «сохранять достоинство и подавать хороший пример». Анакин всегда слишком невнимательно слушал его речи на эту тему, чтобы знать точно.

— Что с твоим истребителем?

— В ближайшее время не полетит. За несколько недель я бы смог его починить, наверное.

Оби-Ван вздыхает и трёт переносицу. У него всё ещё болит голова? Анакин уже собирается спросить, но в это время учитель заявляет:

— Прекрасно. Какие ещё есть варианты?

— Никаких. Будем надеяться, что в Храме нас услышали. А я тем временем займусь истребителем.

Теперь Оби-Ван, наконец, открывает один глаз и косится на Анакина.

— Ты выдал наши координаты, не зная, кто тебя слушает и слушает ли кто-нибудь вообще?

Анакин подавляет желание закатить глаза. Это зашифрованный канал, к которому есть доступ только у Джедаев. Сейчас только он и безопасен.

— Учитель, это защищённый Джедайский канал.

— Ну да, а клоны должны были быть на нашей стороне. На войне нет ничего определённого, Анакин.

Наверное, ему стоит предложить Оби-Вану снова впасть в исцеляющий транс, потому что сейчас Анакин совершенно не в настроении выслушивать ещё одну лекцию. Особенно учитывая, что ответить ему нечего. Он знает, что неразумно было в такой ситуации выдавать их координаты, но Оби-Вану нужна медицинская помощь, и Анакин многим готов рискнуть ради неё. Если случится что-нибудь плохое, он всё ещё вооружен и сможет защитить их обоих. Надежда получить помощь для учителя стоит риска.

Разумеется, это нельзя говорить вслух. Оби-Ван отреагирует на его слова тем сдержанным выражением, которое у него бывает, когда он поднимает свои щиты до такой степени, что эта закрытость отражается даже на лице. Он ничего не показывает, потому что боится. Никаких признаков привязанности, и Оби-Вану не нравится, когда Анакин демонстрирует их слишком открыто. Тонкие намёки его устраивают, на них он просто смотрит сквозь пальцы — своего рода компромисс, который, хоть и не нравится Анакину, всегда желавшему от Оби-Вана большего, всё-таки лучше истинно Джедайской альтернативы. По правилам он должен был заставить ученика полностью прятать эмоции.

— Всё будет в порядке, учитель. Поверь мне.

— Ты знаешь, что я тебе верю, Анакин, но должен же кто-то с тебя спрашивать?

Да, и этим, разумеется, занимается Оби-Ван.

— Как будто не весь Орден это делает.

— Можно подумать, ты их слушаешь.

— А тебя я слушаю? — спрашивает Анакин, изогнув бровь.

— Хотелось бы думать, что да — иногда, по крайней мере.

Он действительно слушает, когда его это устраивает. Потому что много лет назад он сказал Падме правду: Оби-Ван сильный и мудрый человек, и он замечательный учитель. Он сдерживает опрометчивость Анакина, и вместе они — идеальная команда, в которой слабости одного компенсируются сильными сторонами другого. Они уравновешивают друг друга, и репортёры любят называть их «Командой».

Это прекрасное чувство. Оби-Ван растил его с девяти лет, но эта война заметно уравняла их. Оби-Ван почти отец для Анакина и, скорее всего, навсегда им останется, но теперь он стал ещё и другом. Они лучшие друзья, знающие все манеры и привычки друг друга, ближе, чем братья.

Так что Оби-Ван говорит правду: Анакин действительно иногда его слушает.

— По крайней мере, я пытаюсь учиться на твоих ошибках, — острит он. — Поэтому я до сих пор цел.

— Пока ты цел, я согласен.

В голосе Оби-Вана такая искренняя и неподдельная забота, что Анакин совершенно не сомневается: учитель добровольно принял бы эти раны, чтобы защитить его. Вопрос не в том, что Анакин не сделал бы того же ради Оби-Вана. Просто у этого стремления разные истоки. У Оби-Вана склонность защищать ученика почти инстинктивная, выработанная за годы заботы о маленьком ребёнке, которого надо было опекать.Для Анакина это сознательное решение, основанное на привязанности к человеку, который его вырастил. Первое — почти неосознанное желание, второе — выбор.

— Я в порядке, учитель, — бормочет он. Это действительно так, и Оби-Вану будет лучше, когда он услышит это. — И с тобой всё будет хорошо.

— Знаешь, тебе придётся вправить мне ногу.

Он знает. Просто он надеялся, что скоро прибудет помощь и ему не придётся заниматься этим самому. Но поскольку не удалось связаться ни с кем в Храме, вряд ли стоит ждать.

— Хочешь, чтобы я сейчас этим занялся?

— Да.

Солнце давно село, и единственный свет в укрытии — от меча Анакина, который тот стоймя воткнул в землю в углу, включив самый низкий уровень напряжения. Если его кто-нибудь заденет, то получит только лёгкий ожог, что гораздо лучше, чем потерять конечность, как это обычно бывает.

В голубоватом свете меча видно, как Оби-Ван решительно сжал зубы. Он знает, что будет больно, и готов к этому. Такова реальность войны, в которой они живут уже не первый год. Они оба бывали тяжело ранены, и им приходилось терпеть боль.

— Я не знаю, не ищут ли нас клоны. Так что нельзя сильно шуметь.

Оби-Ван кивает, тянется за плащом Анакина и стискивает кусок ткани между зубами, чтобы удержаться от крика.

Наклонившись, Анакин разрывает леггинсы на учителе, начав с уже существующей дырки. Нога у Оби-Вана опухла и горит, и Анакину приходится глубоко дышать. Всё настолько по-другому, когда речь идёт о человеке, которого он знает. Он каждый день видит смерть. Эта война — настоящая бойня, но когда дело касается Оби-Вана — это очень личное. С тех пор как умерла мать, при виде травмы у человека, которого Анакин любит, в памяти всплывает её лицо.

Он не даёт Оби-Вану шанса подготовиться. Если ждать боли, то будет только хуже. Вместо этого он наклоняется и вправляет учителю ногу, не позволяя Оби-Вану задуматься, как это будет — или, возможно, не давая себе возможности долго размышлять об этом. Он чувствует, как кости встают на место, и его тошнит. Анакин понимает, что ему и вполовину не так плохо, как Оби-Вану, но вдоль позвоночника всё равно проходит дрожь.

Даже сквозь ткань плаща слышно, как Оби-Ван вскрикивает от боли — впрочем, крик сдавленный, за пределами убежища его услышать не должны. «Сила!» — стонет он, откинувшись на плащ, глядя в потолок и тяжело дыша. Боль написана у него на лице — в том, как он стискивает зубы и закрывает глаза, пытаясь восстановить дыхание.

— Давай я наложу шину. Это немного снимет боль.

Анакину сейчас отчаянно хочется лучше знать целительство. Будь это так, он смог бы омертвить нервные окончания в ноге. Но при его навыках это опасно, он неважный целитель, а у такой процедуры могут быть осложнения. Оби-Вану только их сейчас и не хватало.

— Нет, просто помоги мне заснуть.

— Сильно болит?

Должно быть, он очень плохо себя чувствует, если просит Анакина вырубить его.

— Не очень.

Ну да. Оби-Ван сказал бы то же самое, даже если бы его переехал спидер. Зачем только Анакин спрашивал? Собственно, однажды его действительно переехал спидер — когда террористы бомбили Корускант. Если Анакину не изменяет память — а она ему не изменяет — учитель пытался приуменьшить свои раны как только оказался в больничном крыле и достаточно пришёл в себя, чтобы связно говорить. Иногда Оби-Ван просто невыносим.

— Опусти щиты и я помогу тебе заснуть.

Это он точно может сделать. Он хорошо умеет воздействовать на сознание, а погружение в сон с помощью Силы — разновидность такого воздействия.

— Да, хорошо.

Оби-Ван опускает щиты, а потом откидывается назад, закрыв глаза. Бледное в голубоватом свете лицо искажено болью, и Анакину хочется как можно скорее погрузить учителя в транс.

— Спокойной ночи, учитель, — бормочет он, положив руку ему на лоб.

Оби-Ван с лёгкостью погружается в наведённый сон, позволяя себе отключиться. Он проспит до утра, а возможно, воздействие продержится даже дольше. Бывает по-разному, в зависимости от того, захочет ли подсознание Оби-Вана сопротивляться внушению — обычная проблема при воздействии на сознание Джедая, даже если он добровольно принимает манипуляцию Силой.

Анакин знает, что на войне приходится очень много ждать. Вывести войска на позицию. Подождать врага. Втянуть его в бой и сражаться. А по окончании битвы подождать деталей о результате. Потом — ждать нового назначения. Ждать хороших разведданных. Ждать проверки этих разведданных. Ждать, пока враг перегруппируется. Ждать, пока в Храме примут твоё послание. Ждать спасения. Всё всегда упирается в ожидание — и Оби-Ван почти всегда рядом. Они живут в одной квартире или в одной палатке во время полевых миссий, и хотя Оби-Ван почти всё время занимается планами сражений и стратегией, есть хотя бы с кем помолчать. Обычно вечером они полчаса разговаривают перед сном, и редко когда им не приходится ждать — когда они так измучены, что с трудом дотаскиваются до постели и падают замертво. Или в такие вечера, как этот, когда кто-то из них слишком тяжело ранен, чтобы разговаривать. Это хуже всего.

Оби-Ван засыпает, и Анакину ничего не остаётся, кроме как попытаться последовать его примеру. Учитель не проснётся до утра, а в этой грязной норе посреди бескрайнего леса, где до цивилизации много миль, Анакин предпочитает смотреть сны, а не слушать в одиночестве тишину или звуки в ночном лесу.

Закрыв глаза, он натягивает на себя край плаща и сворачивается клубком, повернувшись спиной к Оби-Вану. Придётся соблюдать осторожность, чтобы не толкать его во сне. Утром, наверное, действительно придётся наложить шину на раненую ногу, а ещё побеспокоиться о завтраке. Но обо всём этом он подумает утром. А сейчас он просто постарается заснуть.

Дуку смотрит на голограмму перед собой, внимательно изучая каждую деталь раздражённого лица Скайуокера. Красивое лицо: длинноватые, чуть растрёпанные волосы, тёмные глаза. Мальчишке нравится играть в почти отступника, и внешне он во многом именно так и выглядит. Какая нелепость. Скайуокер так и не научился тонкому искусству контролировать свои эмоции, чтобы не давать противнику преимущества.

Дуку уверен, что у него на лице чувства совершенно не отражаются — на что Скайуокер, кажется, абсолютно не способен — но его внутреннее равновесие далеко не так устойчиво. Кеноби и Скайуокер? Рекламные мальчики войны, двое из числа самых известных Джедаев — и они выжили. Оба. Он знает что в прошлом эти двое практически творили чудеса, но обмануть смерть в виде атаки от собственного звена при полёте над атмосферой — это впечатляет даже Дуку. Впечатляет и раздражает. На исправление этой ошибки уйдёт время — время, которое он не собирался тратить.

Они не единственные Джедаи, которым удалось выжить. За последний час у него накопилась информация о дюжине других счастливчиков, правда, настолько знаменитых среди них больше нет. Разумеется, есть ещё и те, о ком он пока не знает, а от клонов продолжают поступать сведения о смертях. Почти весь Совет погиб, и самое главное — Йода. В глубине души Дуку жалеет об этом — в конце концов, Йода был его учителем — но он прекрасно понимает, что не справился бы с наставником один на один, если бы дело дошло до поединка. Он проверил это на Геонозисе. Нет, всё-таки смерть Йоды — к лучшему.

Покачав головой, он продолжает изучать голограмму, анализируя новый поворот событий. Ситуация, конечно, складывается не лучшим образом, но Кеноби и Скайуокер — незначительная помеха. Да, он как никто другой знает, что даже один Джедай, а тем более двое способны изменить ход событий. Но разве понимать именно это — не важнее всего? Зная их возможности, он сможет оценить их по достоинству и, соответственно, справится с обоими. Однажды он уже взял над ними верх и сделает это снова, и на этот раз Йода не придёт им на помощь.

Дуку невольно хмурится при мысли о своём старом учителе, даже не пытаясь сдержаться. Йода. Он был главным тормозом Ордена Джедаев. Тот, кто столько времени пробыл у власти, в лучшем случае станет самодовольным, в худшем — развращённым. Йода не позволял Ордену меняться, в результате превратив его в загнивающую организацию, поддерживающую коррумпированную систему. Из-за его негибкости Орден стал хрупким, а сопротивление переменам не давало приспосабливаться. Это стремление жёстко придерживаться традиций невольно помогло Дуку в реализации его планов.

Получить доступ к аварийной частоте, которой Джедаи пользовались только тогда, когда все остальные недоступны, было несложно. В конце концов, когда-то Дуку тоже был Джедаем. Его немного забавляет мысль, что аварийную частоту не сменили после его ухода из Ордена. Ещё один прекрасный пример сопротивления переменам. Впрочем, не всё настолько просто: чтобы добраться до аварийной частоты, нужен код доступа, и его всё-таки изменили со времён ухода Дуку. Тем не менее, проникнув в Храм, он смог воспользоваться своей информацией о других кодах и пройти по базам данных, пока не нашёл нужные сведения. Коротко говоря, никто, кроме Джедая — или, как в его случае, бывшего Джедая — не смог бы выяснить код доступа, и даже в этом случае потребовалось бы без помех провести в Храме очень длительное время.

К счастью, сейчас тела Джедаев лежат в холлах Храма и по всей галактике, так что у Дуку есть столько времени, сколько нужно. Теперь, несколько часов спустя, он определил координаты всех Джедаев, попросивших о помощи. И как удобно, что один из них — Скайуокер, докладывающий также о Кеноби.

— Есть здесь кто-нибудь? — спрашивает мальчик. Лицо у него искажено раздражением. Должно быть, в детстве он виртуозно корчил обиженные гримасы. На лице взрослого человека это выражение смотрится несколько неуместно, и, хотя сейчас больше похоже, что Скайуокер хмурится, Дуку не оставляет ощущение чего-то ребяческого. В мальчишке очень много детского. В некоторых отношениях он зрел не по годам — война заставляет взрослеть — но в других он всё ещё избалованный ребёнок, которому слишком многие и слишком долго говорили, что он Избранный пророчества.

Дуку презрительно фыркает. Избранный или нет, он совершенно не умеет держать себя в руках. Анакин Скайуокер непредсказуем, и даже по Джедайским меркам он не образец для подражания. Он не Ситх и не годится в Джедаи. Он просто невероятно талантливый, очень эмоциональный и нестабильный человек, которого по ошибке обучили Джейдайским искусствам. Совет был так ослеплён надеждой на его силу, на то, что этот мальчик может быть их Избранным, что предпочёл правильному решению неопределённые перспективы. Анакина Скайуокера просто не следовало обучать.

— Есть здесь кто-нибудь? — повторяет Скайуокер под изучающим взглядом Дуку. Он уже упоминал, что они с Кеноби в затруднительном положении и его учитель ранен. Глупый юнец, которому не хватает ума не выдавать информацию, если он не знает, кто его слушает.

Дуку снова качает головой. И что только Сидиус видел в этом мальчишке, кроме таланта и очевидной склонности к гневу? Даже Ситху нужно уметь контролировать эмоции, а Скайуокеру очень сильно не хватает этого навыка. Наверное, он доводит Кеноби до припадков.

Кеноби. При мысли об этом человеке Дуку не в силах подавить искорку интереса. Если откровенно, то Кеноби — что-то вроде его внука, падаван его падавана, последнее, что осталось от его наследия. Честно говоря, Дуку вынужден признать, что никогда не мог подавить интерес к нему.

Он восхищается Кеноби и его скрытой силой. Мало кто обладает такой преданностью делу и дисциплиной, как этот человек. Он истинный Джедай, и его главный недостаток только придаёт ему загадочности в глазах Дуку: Кеноби слишком сильно любит. Обещание учить Скайуокера? Дитя привязанности. Преданность ученику? Тоже привязанность. Кеноби любил Квай-Гона и любит Скайуокера. Как бы он ни старался скрыть это даже от самого себя, это его слабость.

Слегка откинувшись в кресле, Дуку продолжает изучать фигуру в голограмме. Скайуокер, конечно, красивый мальчик. Сильный. Талантливый. Должно быть, Кеноби им гордится, как сам Дуку гордился Квай-Гоном. Любой преданный своему делу учитель гордится успешным учеником, поскольку, что бы там ни говорили в Ордене, ученик — ребёнок учителя. Учеников растят, защищают, заботятся о них. Учитывая правило безбрачия, это единственное наследие, что остаётся от Джедая.

— Если вы слышите это послание, отправьте, пожалуйста, спасательную команду, — всё ещё раздражённо заканчивает Скайуокер. — Мастеру Кеноби как можно скорее нужна медицинская помощь. Конец связи.

Да, он уже упоминал о состоянии Кеноби. Сломанные кости, сотрясение мозга, синяки и шишки — впрочем, не имеет значения, если Дуку решит поступить с ними так же, как с другими Джедаями, которые вышли на контакт. Один сеанс связи — и клоны отправятся туда, где сейчас Кеноби и Скайуокер. Один приказ — и они будут уничтожены. Но сейчас, поразмыслив, он уже не уверен, что хочет этого.

Дуку хмурится и задумчиво берёт себя за подбородок. Не стоит лгать самому себе. Понятно, почему он размышляет, не пощадить ли Оби-Вана. Всё сводится к одной простой причине: его бывший падаван. Дуку любил Квай-Гона, и он прекрасно знает, что Квай-Гон любил Оби-Вана. Однажды Дуку уже приказал убить Кеноби, но, как ни странно, он обрадовался, когда тому удалось бежать с Геонозиса. Тогда казалось, что это последняя услуга Квай-Гону. И что-то в Кеноби интригует его.

Нажав на несколько кнопок, Дуку сохраняет голограмму с сообщением Скайуокера и переключается на связь с клонами в том секторе, где находятся Кеноби и Скайуокер. Даже в процессе он всё ещё сомневается в своём решении. Оно выглядит легкомысленным. Уступкой эмоциям, которые, как ему казалось, он давно подавил. Но ведь теперь он может себе это позволить, если не заходить слишком далеко? Он победил. Доля снисхождения к своим чувствам не повредит, правда?

Кеноби ничего не будет значить. Это просто последняя услуга человеку, который был небезразличен Дуку. Мёртвые не могут предать, так почему бы не позволить себе проявление привязанности к погибшему ученику? Да, именно так. Возможно, если всё пойдёт по плану, Кеноби даже окажется полезен. В конце концов, он всегда интересовал Дуку. Раньше обстоятельства не давали ему углубляться в детали, но теперь — теперь у него есть время и ресурсы поставить Кеноби в такое положение, которое, возможно, позволит его использовать. Вот такой проект, если угодно. Не то чтобы ему было мало целой галактики, но это личное. Он с удовольствием выяснит побольше об этом человеке, который так давно его занимает. Ученике его ученика, почти члене семьи, последнем из линии Дуку. Да, эту связь определённо стоит изучить подробнее.

— Доставить ко мне Кеноби и Скайуокера. Живыми.

Клон отвечает мгновенно. Даже если приказ кажется странным, он не задаёт вопросов.

— Да, мой Лорд.

— Очень хорошо.

* * *

Оби-Ван просыпается под пение какой-то птицы. За окном не слышно шума от движения спидеров, а в дверь не стучит Анакин, надеясь получить завтрак. Определённо, он не на Корусканте.

Через несколько секунд он вспоминает события предыдущего дня. Разумеется, боль во всём теле — очень живое напоминание, без которого он предпочёл бы обойтись. Его вполне хватило бы голоснимка на память об этой планете, а ещё лучше — открытки с красивым пейзажем.

— Ты проснулся, учитель?

Он морщится и трёт лоб.

— К сожалению.

Фигура Анакина едва видна в тусклом свете убежища. На лице у него пляшут тонкие лучики света, проникающие через маленькое отверстие, часть дверного проёма, которую он решил не закрывать.

— Есть хочешь? Сухие пайки в НЗ пережили крушение.

— Сухие пайки? И почему ты раньше меня не разбудил?

Определённо, яду в голосе могло бы быть поменьше. Впрочем, Анакин его знает и знает, что сарказм адресован не ему, а Оби-Ван не в состоянии сдерживаться, когда у него так сильно болит нога.

— Запомню на будущее.

— Не надо так шутить. Пусть лучше это никогда не повторится.

Оби-Ван откусывает кусок, заставляя себя не обращать внимания на вкус. Это пища. Ему приходилось есть куда худшие вещи и, возможно, ещё придётся когда-нибудь в будущем.

— Есть какие-нибудь признаки, что помощь близко? — спрашивает он. Анакин качает головой.

— Ничего. Займусь сегодня ремонтом корабля.

— А если ты не сможешь его починить?

— Когда это мне не удавалось отремонтировать что-нибудь механическое? — слегка оскорблено спрашивает он.

— На случай, если это впервые произойдёт.

— Ну, тогда, я надеюсь, тебе нравятся леса, учитель, потому что нам придётся здесь задержаться. По крайней мере, пока у тебя не заживёт нога и мы не сможем дойти до ближайшей деревни.

Упаси Сила. Ему не нравится спать в грязи на собственном плаще, укрываясь плащом Анакина. Конечно, ему приходилось жить и в худших условиях, но кто сказал, что ему должны нравиться эти? И что он должен стремиться остаться здесь подольше? Это просто непрактично.

— Да. Предлагаю тебе продемонстрировать свой талант механика и отремонтировать истребитель.

Анакин шаловливо улыбается и отнимает у учителя обёртку от сухого пайка.

— Что, не в восторге от такого питания? — усмехается он, комкая обёртку и кидая её в угол. Он совершенно не обращает внимания на строгий взгляд Оби-Вана. Эта неряшливая привычка у Анакина была и тогда, когда они жили вместе во времена его ученичества. Впрочем, он по-прежнему регулярно забегает к учителю на обед или на ужин, так что Оби-Вану пока не удаётся наслаждаться чистотой и порядком в квартире.

— Нет, я…

Шум снаружи заставляет обоих замолчать.

Для большинства шум — не причина прекратить разговор. Скорее всего, в нём нет ничего особенного — возможно, какое-нибудь животное. Но Оби-Ван и Анакин слишком долго воевали и знают, что любой звук может что-то значить, и этого достаточно, чтобы проверить. Иначе они могут погибнуть.

Оби-Ван видит, как настораживается Анакин, у которого игривое настроение испаряется за несколько секунд. Сейчас, когда он бесшумно скользит к выходу, положив руку на рукоять меча, лицо у него абсолютно серьёзно. В нём не осталось и следа ни того ребёнка, которого когда-то знал Оби-Ван, ни шутника, который был рядом всего несколько секунд назад. Теперь это воин, готовый убивать, если нужно.

Таким Анакина сделала война, и, несмотря на напряжение, от которого мурашки бегут по спине, Оби-Ван жалеет об этом.

Они ничего не говорят друг другу — в этом нет необходимости. За прожитые вместе годы они научились общаться взглядами, жестами, а иногда и одной интуицией. Оби-Ван знает, что собирается делать Анакин, а Анакин знает, о чём думает Оби-Ван.

Оби-Ван протягивает руку за своим мечом, но, сомкнув пальцы на гладком металле, он понимает, что это бесполезно. Он не может ходить, и рука у него болит слишком сильно, чтобы ею можно было действовать. Если Анакин не сможет устранить угрозу, Оби-Ван не сможет ни бежать, ни сражаться. Ощущение беспомощности вызывает раздражение и почти гнев. Он стискивает зубы и, несмотря на боль, прислоняется к стене справа от входа. Там у него будет шанс убить вошедшего раньше, чем тот успеет оглянуться.

Он понимает, разумеется, что, если там достаточно клонов, чтобы справиться с Анакином, все его усилия будут бесполезны.

Когда Анакин выскальзывает наружу, в леса, Оби-Ван прислоняется к грязной стене, так напряжённо вслушиваясь, что все звуки неожиданно становятся очень громкими. Кажется, что каждый его вздох сотрясает стены, а когда Анакин выходит, земля по сторонам прохода шуршит так, словно их убежище вот-вот обрушится.

Оби-Вану кажется, что он никогда не слышал ничего громче, чем звук активации меча и выстрелы. Как и всегда в начале боя, когда он слышит эти звуки. За ними — разрушение и смерть, на это раз, возможно, его собственная.

Снаружи доносятся крики. Кричит не Анакин, но и эти голоса ему хорошо знакомы. Клоны. Значит, их нашли. Сколько их здесь и далеко ли подкрепления? Последнее будет решающим фактором, если им с Анакином каким-то чудом — хоть это и почти невозможно — удастся сбежать. Они не смогут двигаться быстро, и шанс у них будет, только если подкрепления далеко отсюда.

Затем раздаются ещё выстрелы, гудение меча и крик боли, который слишком хорошо знаком Оби-Вану. Он режет по сердцу хуже, чем меч, и Оби-Ван напрягается, отчаянно вслушиваясь в надежде снова услышать гудение меча. Но всё тихо. Он знает, что Анакин побеждён, и, если бы он мог, то заставил бы себя подняться, выйти наружу из этой дыры и что-нибудь сделать. Он не знает что, но лучше сделать хоть что-нибудь, чем просто сидеть здесь, ожидая, пока они его найдут.

Вместо этого он слышит, как Анакин сдавленно стонет от боли, а потом раздаётся голос клона:

— Сдавайтесь, генерал. У нас приказ взять вас в плен. Живым. Неважно, в каком состоянии — это зависит от вас.

От этого голоса мурашки бегут по коже. Они с Анакином несколько лет сражались бок о бок с этими людьми. Оби-Ван доверял им даже свою жизнь и был уверен, что они доверяют ему так же. Но было ли хоть что-то в их отношениях правдой? Наверное, это худшее, что есть в предательстве: оно оскверняет все хорошие воспоминания, и они начинают причинять такую же боль, как и плохие. Он не хочет признаваться даже самому себе, как его ранит предательство клонов.

Анакин изрыгает поток хаттских ругательств, но гудения меча по-прежнему не слышно. Вероятно, его разоружили.

— Где генерал Кеноби?

— Мёртв! — резко бросает Анакин. Голос у него звучит ровно так, как надо: сдавленно, но управляемо, как будто Анакин пытается подавить эмоции. Звучит убедительно, но эти клоны хорошо их изучили. Это совсем не то, что обманывать врага, который их не знает. С этими людьми они спали в одной казарме и сидели рядом в траншеях. Эти люди знают их уловки и привычки — знают их.

— Обыскать пещеру! — доносится голос клона.

Оби-Ван инстинктивно прижимается к стене, не обращая внимания на грязь, которая забивается в поры на коже и на голове. Скорее всего, он сможет одолеть только одного или двоих, но если Анакин найдёт способ разобраться с остальными, то и это будет на пользу. Но ему всё равно не нравится мысль убивать людей, которые были его товарищами по оружию. Это неправильно, совершенно неправильно. Это его братья. Его друзья. По крайней мере, они ими были. Но иногда на войне и ради выживания приходится делать то, что не хочется.

Первый клон быстро падает, его голова откатывается вглубь пещеры. В начале войны Оби-Вана стошнило бы от такого зрелища — но не теперь. Он повидал слишком много смертей и понимает, что такое необходимость.

К сожалению, клоны быстро определяют, где он находится. Второй входит в пещеру в полной готовности, направив бластер прямо на Оби-Вана. Это неважно — если то, что они сказали Анакину, правда, бластер включён в режим оглушения. Если нет — что ж, это будет его смерть, и он всё равно нанесёт удар. Лучше так, чем просто сидеть и ждать, когда его найдут. Он не так уж сильно боится возможного исхода: выстрел из бластера в жизненно важный орган — сравнительно быстрая смерть.

Он убивает клона ровно тогда, когда тот стреляет. Заряд из бластера попадает Оби-Вану в грудь и впечатывает его в стену. От сломанных костей по телу расходится волна ошеломляющей боли, и, если бы он мог двигаться, то закричал бы. Но он не может, совсем ничего не может, только молча страдать, отчаянно надеясь, что Анакину удастся бежать. Прежде чем потерять сознание он успевает подумать, что, по крайней мере, уходит в бою. Эта мысль доставляет некоторое удовлетворение.

* * *

Анакину редко хотелось убить кого-нибудь так сильно, как сейчас хочется убить коммандера Коди, посылающего людей в пещеру за Оби-Ваном. Этот человек обязан всей своей карьерой и не раз — самой жизнью тому, кого сейчас предает.

Не раздумывая, он бросается вперёд, со всего размаха ударяя локтем по лицу одного из клонов, которые его держат. Им не стоило снимать шлемы. Анакин надеется, что клону больно, что удар сломал ему нос и вдавил его в мозг. Даже сейчас, когда Анакин обезоружен, а его световой меч в руках у Коди, он, если надо, готов порвать клонов на части голыми руками.

Приставленный к голове бластер заставляет его передумать.

— Генерал, не заставляйте нас калечить вас, — говорит Коди с самым серьёзным видом, как будто ему не всё равно.

Анакин подавляет порыв плюнуть ему в лицо. Он выше этого. Выше.

— Вы просто пытались убить нас.

— У нас был приказ, сэр.

— Чей?

— Это секретная информация.

— Генерал Кеноби твой командующий офицер, и я тоже старше по званию. Я только что задал тебе вопрос. По протоколу ты обязан на него ответить.

Коди просто качает головой и смотрит на выход из пещеры, откуда другой клон вытаскивает тела Оби-Вана. Он жив, Анакин знает это — он бы почувствовал, как разрывается связь — но одного вида бесчувственного тела Оби-Вана достаточно, чтобы оживить в памяти все виденные во сне кошмары. Он потрясён. Он терпеть не может видеть учителя таким, как сейчас — молчаливым и неподвижным, словно он больше никогда не встанет, как и мать.

— Вы больше не наш командир, сэр. Как и любой Джедай.

— О чём ты говоришь?

— Мы больше не подчиняемся вашим приказам. Мне очень жаль.

— Да иди ты в пять кореллианских адов! — выкрикивает Анакин, снова бросаясь на него. Пусть стреляют ему в голову, если хотят. По крайней мере, тот, кто приказал взять их живыми, будет недоволен.

Но вместо этого его ударяют бластером по голове.

Он сильно ударяется о землю, едва успев вытянуть руки вперёд. Перед глазами всё плывёт; он моргает, чтобы как-то сфокусировать зрение. В конце концов, ему надо подумать о своём достоинстве — как он будет выглядеть, если упадёт лицом в грязь?

Лёжа на земле, Анакин видит, как приближаются ботинки Коди.

— Если нужно, мы можем оглушить вас, сэр, но мы бы предпочли, чтобы вы пошли с нами по собственной воле.

Честно говоря, если бы речь шла только о нём самом, Анакин продолжал бы сражаться. Но на кону не только его собственная жизнь. Оби-Ван ранен, и его не оставляет чувство, что он должен хотя бы смотреть и жаловаться, если учителю не окажут помощи. Вряд ли его будут слушать, но, как часто говорит Оби-Ван, при желании Анакин может очень раздражающе ныть.

— Хорошо, — бормочет он, скорчив гримасу.

Он позволяет им надеть на себя наручники, сковывая руки за спиной. К счастью, они, кажется, привезли с собой медицинскую капсулу. Анакин видит, как медик обследует Оби-Вана, а потом несколько клонов поднимают его и кладут в капсулу.

— У него сломаны нога, рука, два ребра, а ещё сотрясение мозга, — кисло говорит Анакин. — Ему нужна медицинская помощь.

— Нам разрешено оказать её, сэр, — отвечает Коди, кивнув клонам, которые загружают Оби-Вана в капсулу. — За генералом Кеноби будут хорошо ухаживать.

— По твоим словам, он больше не генерал.

— Это правда, сэр.

Правда? В чём правда? Правда, конечно, в том, что Анакину больше всего на свете хочется отделать Коди так же, как они отделали Оби-Вана. Это, конечно, поворот на сто восемьдесят градусов, учитывая, что ещё вчера он считал клонов друзьями — и личностями. А теперь они, с его точки зрения, всё больше и больше напоминают дроидов, запрограммированных на определённое задание. Они исполняют приказы, не задавая вопросов. У них нет верности. Они созданы только для войны.

Он не понимает этого. Они провели столько времени вместе. И после всех историй, которые они рассказывали друг другу, после бесчисленных случаев, когда Джедаи спасали клонов, они без малейших сомнений исполняют приказ убить своих командиров.

Внезапно он начинает гораздо меньше, чем раньше, сожалеть обо всех клонах, погибших в этой войне.

Смерив Коди тяжёлым взглядом, он делает шаг, а клоны по бокам от него тянут его вперёд.

— Я надеюсь, что когда-нибудь, — низким и угрожающим голосом бормочет Анакин, — ты на собственном опыте узнаешь, как это — когда тебя предают твои люди.

— Ничего личного, сэр. Просто долг.

— Да, а человек, которого вы пытались убить, всегда исполнял то, что считал своим долгом — защищал вас, как мог. Только трус отплатит за это неблагодарностью

Анакин ненадолго останавливается перед Коди, не обращая внимания на то, что ему давят на локти. Он почти не в состоянии удержать свои чувства при себе. Ему хочется сделать что-нибудь — что угодно — чтобы показать Коди, как он взбешён. Но сделать ничего нельзя. Он может только смотреть клону в лицо — пусть тоже посмотрит в глаза человеку, которого пытался убить. Но этого слишком мало.

— У нас был приказ, — просто говорит Коди, посмотрев ему в глаза. Никакого раскаяния. Ни капли.

— Ну да, конечно.

Анакин идёт дальше. Сейчас ничего нельзя сделать, и он, как всякий хороший стратег, перегруппируется и подождёт, пока у него будет шанс. Он будет готов, когда настанет время. Этим клонам не сойдёт с рук то, что они сделали с ним и с Оби-Ваном. Анакин этого не допустит.

В глубине души он чувствует слабые угрызения совести. Джедаю не подобают такие мысли, он не должен желать мести… но он не такой уж хороший Джедай, и всё его существо жаждет возмездия. Он не верит, что это желание — порождение тёмной стороны. Это просто справедливость, которая должна восторжествовать, ничего более. Опасность в том, что Анакину очень хочется лично обеспечить торжество справедливости.