Два верамона (джен)

Волны тихо плескали о фундамент маяка, качали маленькую лодочку. По морю бежала серебристая дорожка лунного света, медленно проплывали тёмные, почти чёрные облака. Сидящий в лодке человек оставил вёсла, и вскоре плеск волн разрезал мелодичный звон струны.

Маяк поднимался в чёрное небо, вознося к звёздам сияющую верхнюю площадку и глядя на запад мёртвыми проёмами окон.

Волны лениво качали лодочку, перешёптывались. Голос вознёсся ввысь, и наконец на середине песни в самом нижнем окне вспыхнул свет. Окно открылось, свет очертил силуэт человека, опирающегося локтями о подоконник.

Стих звон струн.

— Про что на этот раз? — спросили из окна.

Гитара тихо стукнула, когда её положили на скамью.

— Про то же, что вчера.

— Про любовь? Язык не поворачивается назвать это пошлостью.

— Не поверишь, я этому только рад.

Они помолчали. Волны с мерным шумом шелестели и шипели, набрасываясь на крепкий фундамент маяка.

— С тех пор, как я здесь, мне стало спокойно, — признался человек в окне. — Может, и хорошо, что меня сослали сюда. Так чего ты хочешь?

Внизу хмыкнули.

— Ну, например, чтобы ты меня наконец впустил.

— Дверь заперта.

— Так открой.

— Запирал не я. И я не девица из сказки, у меня нет длинных светлых кос, чтобы спустить их тебе сюда.

— Но, надеюсь, верёвка у тебя найдётся?

— Найдётся. Но ты так и не сказал, зачем хочешь войти.

Внизу опять помолчали.

— Ну, может, потому, что у меня есть отличное вино, а пить его не с кем. И ещё потому, что всё давно закончилось. Кто тебя не выпускает?

Наверху тоже ответили не сразу.

— Я солгал. У меня есть ключ. Если хочешь войти, приставай с другой стороны, там ступени. А я выйду с фонарём.

— Так соскучился по хорошему вину?

— Не только, — признались наверху.

— По песням?

— По ним тоже.

— А по чему ещё?

Молчание было долгим, а силуэт так и не пошевелился.

— Обходи маяк, — наконец тихо попросил он. — А там узнаешь.

Скрипнули вёсла в уключинах, ударили по воде. Лунная дорожка мерцала, тянулась к маяку от горизонта с розовеющей полосой там, где смыкалось море и небо.

Огонь на вершине маяка не гас до самого рассвета.

Единственное освещённое окно погасло в середине ночи.

— Холодно, — сказал Альмейда.

— Холодно, — не оборачиваясь подтвердил Бермессер.

Они помолчали. Снег во дворе дома Вальдеса переливался синеватым под высоко стоящей луной.

— Невесело вышло, — как будто виновато заметил наконец Альмейда.

— Какое уж тут веселье.

— В любом случае я… — начал Альмейда и запнулся. — Я рад, что всё так закончилось.

— Его Величество и господин регент руководствуются собственными соображениями, — глухо ответил Бермессер. — И я не думаю, что наше мнение что-то для них значит. Как и какие-то суеверия, связанные с Изломом.

Альмейда коснулся плеча, скрытого небрежно наброшенным меховым плащом.

— Поверьте, для Алвы это не просто суеверия.

Бермессер пожал плечами; это наверняка не стоило понимать как то, что он пытается сбросить его руку.

— В любом случае, всё закончилось, — сказал он. — Примите мои поздравления и…

— И вы мои.

Луну закрыло лёгкое тёмное облако и тут же пронеслось мимо, гонимое свирепым северным ветром.

— Вы не обернётесь?

— Нет.

Альмейда обошёл его, неподвижно стоящего на расчищенной дорожке, ведущей от ворот к дому, заглянул в глаза. В тени они казались чёрными, а не серыми.

— Вы слишком сильно задумались и слишком поспешно стремились остаться в одиночестве.

— А вы умеете добиваться своего, господин Первый адмирал, — протянул Бермессер. Усмешка сделала его лицо неприятным. — С каких это пор вы обо мне беспокоитесь? С момента подписания мира? Вам не кажется, что это несколько…

— Кажется, — признал Альмейда. — И я правда умею добиваться своего. Идёмте в дом. Вам нужно согреться. И мне, пожалуй, тоже.

В доме ласковым светом горели окна, и казалось, что прошлое останется за порогом, стоит только войти.

Но они оба знали, что это не так.