О чём шепчет Небо (джен)

Да, я снова это делаю. Как заведённая игрушка, я каждое утро встаю перед зеркалом, чтобы создать новый образ. Новый ли? На моём лице давно ничего не менялось. В последнее время на меня начали странно смотреть на работе — это как ежедневно носить один и тот же свитер. Наверное, во мне что-то пошло не так, раз я над этим задумываюсь и совсем не забочусь о своей внешности.

Ну вот и завершён последний штрих. Кажется, ничего не забыл — я в последнее время достаточно рассеян. Странно, раньше я не замечал такого за собой. Проверив ещё раз все мелочи, старясь быть на пике сосредоточенности, я убрал карандаш в... косметичку. Ух, я ненавижу это слово! Видать, со мной что-то и вправду не так, надо бы сходить к психологу. Пусть он вправит мне мозг, чтобы не лезли странные мысли...

Свежий воздух отрезвляет мою голову, и пять минут я могу идти, ни о чём не думая, вставив в свой недавно нарисованный и потому функционирующий рот сигарету. Пять минут — а потом затхлый воздух метро, подземка, пропахшая потом толпы с такими же искусственными лицами, как и у меня. Расфуфыренные дамочки с тоннами краски и макияжа на плоских непримечательных лицах, становящихся выразительными под этой маскировкой. Мужчины тоже не отстают: строгие, бровастые лица — это, безусловно, начальники, помыкающие своими подопечными. Добрые и с широкой улыбкой на лице — эти явно что-то продают или консультируют людей. И нигде ни единой ошибки — идеальная красота, от того кажущаяся неестественной. Неестественной?! Сегодня же запишусь на прием к психологу.

У нас все художники. С детства каждого ребенка учат рисовать — и пока он не сможет создать себе идеальный (или близкий к этому) образ — его даже на улицу не выпустят. Появиться с пустым лицом в обществе — верх неприличия. Собственно, именно поэтому я каждое утро его рисую. Глаза, рот, нос — на плоском холсте лица эта игра света и тени будто оживает, создает эмоцию. Вот так и носишь эту эмоцию целый день, до вечера, пока не смоешь краски. А утром — снова практика изобразительного искусства, и ты можешь нарисовать новое лицо. А я вот уже почти месяц не придумывал ничего нового. Просто мне это стало надоедать. Странно...

Я проезжаю свою остановку. Задумался? Нет, просто не выспался... Много думать у нас тоже не принято. Да и зачем думать о внутренних чувствах, когда можно всё нарисовать на лице? Что ты хочешь скрыть, а что показать... Это так удобно. Это не ложь, а средство для поддержания мира в обществе. Действительно, люди мало ссорятся — да и как можно злиться, когда широкая улыбка постоянно озаряет лицо твоего собеседника?

Следующий поезд уже светит огнями в туннеле. Одна остановка назад — и я вновь выхожу на улицу. Тут, в центре города, свежего воздуха ждать не приходится, но до работы идти какие-то пару кварталов. Я вновь смогу закрыться в своем тесном кабинете и выполнять скучную, никому не нужную работу...

Сегодня мои мысли меня пугают ещё больше, чем вчера, позавчера, или неделю назад. Я замечаю, что всё началось тогда, когда мне стало лень придумывать новые маски. Маски? Лучше не говорить это при людях, меня точно не поймут. И к психологу лучше, наверное, не ходить.

Очередной скучный монотонный день подходит к концу. Ещё немного — и я дома, позволю себе стереть эти чёртовы краски с лица и снова стать самим собой... Я уже привыкаю к этим странным и новым для меня ощущениям и мыслям. В принципе, я почему-то не чувствую нелогичность в себе, я не думаю, что я страдаю психическим отклонением. А другие, скажи я им свои мысли, явно бы посчитали меня сумасшедшим...

Говорят, мы всегда были такими. Безликие, белые короли из шахмат. Да и разве задумывается человек, ни разу не видевший солнце, о том, что оно существует?

* * *

Сегодня я видел малыша, которого родители, видимо, хотели тайно вывести на прогулку. Они накрывали его ненарисованное лицо капюшоном, чтобы не вызвать осуждающих взглядов. Но я заметил. Весь рабочий день у меня не выходило из головы это личико, не обезображенное искусственными красками, хотя такое я вижу каждый день в зеркале. Но ведь это я, а там был ребёнок, единственный настоящий человечек в этом безумном мире, пропитанном ложью. И пусть я не мог увидеть этого на его лице, но я чувствовал радость и счастье, исходившее от этого ребенка, впервые увидевшего небо.

Мы не смотрим в небо. У нас и без этого много забот. А он смотрел, смотрел и улыбался. Как я смог разглядеть улыбку на лице, на котором никогда не было мышц за их ненадобностью?

В тот день я пришел домой и ещё до того, как лечь в постель, со злостью размазал краски по лицу, с удовлетворением смотря, как они смешиваются в однотонную грязную массу. Сколько же их на моем лице!

После этого мои вспышки гнева кончились, и я изрядно малевался каждый день, вновь не задумываясь о мотивах своих действий.

* * *

Сколько лет прошло с тех пор? Я перестал считать. Ребёнок без лица выпал из моей головы, выгнанный работой и парой посещений психолога, к которому я всё же решился сходить. Я ему почти ничего не рассказал о том, что думаю, но и та толика сказанного помогла мне "перестать думать о ерунде", как сказал врач.

Я добросовестно работал и даже ждал повышения в должности, как вдруг случилось то, что я никак не мог ожидать, хотя, возможно, глубоко в душе надеялся. И это перевернуло всю мою жизнь.

Я снова проходил мимо того дворика, в котором несколько лет назад увидел ребёнка, выведенного на прогулку и ещё не умеющего нарисовать свою мордашку, чтобы выглядеть прилично. Даже у нас детям многое прощается, и его родителей вряд ли стали бы сильно осуждать за нарушение общественных правил.

Я шёл и вдруг снова вспомнил тот день судьбоносной встречи. Но ребёнка там уже не было. Вместо него на качелях сидела девочка лет двенадцати, с безумно красивым личиком, которому позавидовали бы многие светские дамы. Конечно, оно было нарисованным, но настолько искусно, что я остановился и загляделся. И девчушка, почувствовав взгляд, повернула голову и посмотрела со своей очаровательной улыбкой. И тут меня будто током дёрнуло — каким-то неведомым образом я узнал в ней ту малышку из прошлого!

Тогда неправильно работающий механизм окончательно сошёл со своей оси. Во мне будто рушились кирпичи, изначально составленные шаткой пирамидкой. Убери один из основания — и всё строение полетит вниз.

Я не помню, как дошёл до дома. Но я мог думать только о той девочке и ребёнке. Это был один человек, но как она изменилась! Нынешняя она была такой же куклой с разукрашенным лицом, нарисованным лицом! В котором нет ни капли искренности, сплошная ложь, ложь...

Я впервые за многое время смотрел на себя в профиль, разглядывая эту гладкую, без единой выпуклости, кожу. Взяв карандаш, которым я вычерчивал брови, я нарочито небрежно и криво нарисовал нос картофелиной, глаза двумя пирожками и рот — будто ножом по дереву полоснули. Я смотрел и ненавидел эту ненатуральность, лживость... А потом я пошел в ванную и стёр эту гадость к чертям. Уже навсегда.

И теперь мне было не страшно появиться в обществе с пустым лицом, ведь это всего лишь мораль, надуманная и глупая. Я с каким-то злым удовольствием отмечал направленные на меня изумлённые взгляды, которые тут же отворачивались, когда я смотрел прямо в их ненастоящие глаза. Но, конечно, они не могли знать, куда я смотрю.

А я видел. Впервые я видел искусственность мира, который можно сдуть, как картонный домик. Я отчаянно хотел это сделать, и с каждым днём все отчётливее понимал, что, выбравшись из клетки, мне не сбежать из зоопарка.

Но я чувствовал, как меняется мир. Не этот бездушный, а тот, который над нами. Как я иначе вижу небо и солнце, не скрытое за пеленой маски на моём лице. Это синее, прекрасное небо будто пыталось что-то сказать мне, шепча таинственные слова во сне, которые я никак не мог уловить и разобрать. Возможно, когда-нибудь они станут понятны мне?..

Меня уволили с работы в первый же день моего избавления от маски, объяснив, что не потерпят рядом с собой чокнутого. Я ушёл, не сказав и слова о том, что чокнутые как раз все они. Что ж, кто сильнее, кого больше — тот и прав. Но не истинен.

Я не хочу быть тем, кто откроет их душам истину — я всего лишь загнанный в угол зверь, пытающийся выбраться из нереальности этого мира.

Сны мои становятся отчётливее, и иногда мне кажется, что я могу разобрать, о чём шепчет небо. Но я просыпаюсь — и будто не было ровным счётом ничего.

* * *

Будучи без работы, я не упускаю возможности выйти на улицу и снова почувствовать отвращение к этому миру. Я уже не пытаюсь уловить людей в толпе — для меня их теперь нет. Я привык к странным взглядам, а они привыкли ко мне.

Странно — между пятым и седьмым домами моей улицы я вижу странный свет. Его здесь раньше не было. И этот свет какой-то другой. Он не из этого мира, но выглядит реальнее, чем я что-либо когда-то видел. Мне интересно, и я приближаюсь ближе. Почему-то в этот миг мне кажется, что я могу протянуть руку и дотронуться до домов, между которыми бьёт свет всё сильнее, хотя до строений ещё как минимум метров двадцать. И в порыве не до конца понятных мне чувств я вытягиваю руку и кончиками пальцев касаюсь слегка шероховатой поверхности дома. Она вовсе не кажется кирпичной, а скорее... картонной.

Лёгкий толчок пальца — и дом №5 падает, как от дуновения ветерка. Он заваливается назад, влечёт за собой соседние дома, улицы — весь город, весь этот картонный мир... Кажется, кроме меня, никто вокруг не обратил и доли внимания на эту небольшую катастрофу. Но я не смотрю на руины прошлого — моему взору открывается прекрасная картина настоящего мира. Здесь всё так же, как и в том, в котором я жил до сих пор, и который сейчас лежал жалкими плоскими картонками у моих ног, но одновременно всё иначе. Наконец я вижу реальный мир, полный красок — не тех, которыми я создавал лицо. И оно теперь настоящее — будто вырезанному из газетной бумаги человечку дали второй шанс, новую жизнь, лучше, чем предыдущая. И я смотрел на свой Дом, как слепой человек, впервые увидевший солнце, вдыхая новые ароматы, которые чувствовал совсем иначе. И я понимал, что и не жил последние тридцать лет. Да и были ли они, эти годы?

Теперь я понимал, о чём так настойчиво шептало мне небо.