Волчьи чувства (гет)

Странно снова стать человеком. Непривычно и даже дико. Другой образ жизни, другие мысли, другое поведение. В природе все намного проще. Минимум правил, только инстинкты. А у людей… Все слишком сложно. Будь я койотом, в ярости просто перегрызла бы глотку противнику, будучи человеком — должна обходиться словами. Неконтролируемая агрессия считается патологией, болезнью, но почему? Если меня бесит Стайлз, почему я не могу просто съездить ему кулаком по лицу? Почему должна сдерживаться? Не понимаю. И даже когда меня запирают в одиночке, не понимаю. Выживает сильнейший, но как показать силу, если ей нельзя пользоваться? Быть койотом намного проще, и именно поэтому меня раздражает Стайлз. Превратиться обратно в человека меня заставил Скотт, но виноват во всем Стайлз. Потому что умнее, потому что настырнее, потому что улыбка красивая.

В дикой природе я бы вызвала его на поединок и одержала верх. Но у меня больше нет звериной формы, не могу вернуться в шкуру койота. А если бы могла… Схватка была бы неравной. Стайлз — обычный человек, хоть и в эпицентре мира сверхъестественного: оборотни, банши, кицунэ и еще черт знает кто. Не представляю, как он справляется. Нет ни силы, ни скорости, ни регенерации, и он до сих пор не сбежал. Несмотря ни на что, лезет в самое пекло, будто инстинкт самосохранения отсутствует напрочь. Друзья… Да плевать, что лучший друг — истинный альфа, лучшая подруга предчувствует смерть. Как это поможет выжить, если на него вздумает кинуться самый заурядный волк? Порвет на куски и съест, не подавившись. Глупый, глупый Стайлз. Но меня все равно к нему тянет как магнитом.

Слишком привыкла жить инстинктами. Они помогали остаться в живых, но в человеческом мире только все усложняют. Чувствовала в подвале Эйкона, как от Стайлза разило страхом, но он слишком любопытный и дотошный, чтобы отступить. Если что-то непонятно, не успокоится, пока не докопается до истины. Детектив чертов. В тот момент мне стало интересно: а что будет, если я его поцелую? Не то чтобы считала его подходящим парнем или что-то в этом роде, просто он странный, довольно симпатичный и милый. Невинный эксперимент. Тогда я узнала, каким он может быть, когда молчит. Не думает, не анализирует, не рассуждает и даже не говорит — просто делает, поддавшись импульсу, инстинкту или своему неудержимому любопытству. У него сильные руки и мягкие губы. И он теплый, очень теплый, даже горячий. На холодном диване в Эйконе я буквально горела в его объятиях, закусывала губы до крови, царапала ему спину ногтями. Стайлз даже не морщился и не причинял ответной боли, у него нет моей силы.

А когда он обнимал меня после, я не чувствовала ничего. Впервые за восемь лет вина и боль от смерти родных отошли на второй план. Он отодвинул их своими руками и теплом тела. Задвинул на край подсознания. Впервые мне было спокойно.

Наверное, тогда Стайлз перестал быть ненавистным другом Скотта, сыном докучливого шерифа Стилински. Пожалуй, в те минуты я начала принимать себя человеком, но раздражать он меня не перестал. Теперь уже потому, что не могла понять своих то ли инстинктов, то ли чувств. Хотелось Стайлза одновременно поцеловать и порвать на кусочки. Я не понимала себя и свои поступки. Опять же, впервые за восемь лет. Мир перевернулся с ног на голову, и во всем виноват только Стайлз Стилински. Гребаный Стайлз! Милый, добрый, совершенно непонятный Стайлз. Как же у людей все сложно.

* * *

С отцом было сложно общаться. Каждый раз, глядя на него, вспоминала крики мамы и сестры, когда они умирали. Койотом не воспринимала их крики, слышала, но не слушала, а как человек раз за разом просыпалась в холодном поту. Стоило закрыть глаза, видела кровь, страх, боль в их глазах и слышала душераздирающие вопли. Я когтями рвала их тела, грызла кости и не понимала, что творила. Стала хищником с инстинктом убийцы. Клыки вонзались все глубже, красная пелена застилала глаза. Они были лишь жертвами, оказавшимися не в то время не в том месте, а я палачом. В венах бежала только неукротимая ярость. Она поглощала, засасывала остальные эмоции. Монстр в голове кричал: «Рви, грызи, убей!»

Тишину комнаты разрывал крик, теперь уже мой. За стеной стонал отец: то ли услышал меня, то ли сам переживал нечто похожее во сне. И тогда я стала уходить к Стайлзу. Больше не к кому. Те, кого знала, не обращали на меня внимания. Я не была частью их жизни, а впускать новые проблемы из-за малоуправляемого оборотня-койота никто не хотел. И мысленно я соглашалась. На их месте я бы сделала так же, слабым не место рядом с сильными. Но и считать себя слабой я отказывалась, поэтому шла к Стайлзу, который однажды уже заслонил от бездны.

Стучала в окно, и он открывал. Всегда. Когда мне казалось, что ему меня жалко, накатывала прежняя злость, но он успокаивал. Стирал с ресниц слезы, заматывал в одеяло и целовал в лоб. И снова все остальное уходило куда-то назад, в прошлое, во вчера. Не чувствовала ничего, кроме тепла и умиротворения. Его руки, его губы, его улыбка — только это было важно здесь и сейчас. Я и не заметила, когда Стайлз стал целым миром. Самым близким и… родным? Только в далеком, почти забытом уже детстве, где были куклы, качели, живые и счастливые мама с сестрой, сильный и радостный отец, испытывала похожие чувства. В том не разбитом вдребезги мире я знала эти эмоции, а сейчас… Был Стайлз и магия его тепла. Обычный человек с комнатой маньяка-психопата. Сколько бы ни говорила ему об этом, Стайлз только улыбался и приклеивал новую вырезку, писал другие загадки, сцеплял красными нитками зацепки между собой. А потом целовал. Трепетно, нежно, исступленно, отдавая свои чувства и забирая мои.

* * *

В Мексику все поехали за Дереком, а я за Стайлзом. Потому что он не мог оставаться в стороне. Стайлз и не догадывался, скольких усилий мне стоило отпустить его с Лидией. С той, в которую он был влюблен когда-то. Я чувствовала их близость, ощущала чувства. Никто не говорил, но связь между ними была осязаема. Слишком сильные эмоции, чтобы их скрыть. Если бы не страх потерять его, разорвала бы Лидию на части. Он был дороже всех и тянулся к Лидии. Люди и не подозревали, насколько острое обоняние у оборотня. Похоть, влюбленность, дружба, нежность, доброта — у всего есть свой запах. От Лидии и Стайлза пахло преданностью и привязанностью. А еще была ревность. Ее ревность. Лидия не признавала, а я чувствовала.

И только из-за него я осталась в зале. Заглушала жажду убийства громкой музыкой и танцами. Крутилась как юла, обнимала Киру, лишь бы не думать, что творилось наверху. Все равно прислушивалась, хоть и не могла ничего разобрать в рое других голосов. А когда нас заперли в туалете, вздохнула с облегчением. Не могла думать о чем-то кроме того, что он рядом со мной.

Стайлз метался в неизвестности, а я дышала им.

* * *

— Что происходит? Ты слышишь?

Сижу у раковин и смотрю на него. Хочу только одного — сорвать одежду и поцеловать, почувствовать его руки на теле, горячий язык на коже. Знать, что он только мой. Мой Стайлз. Не Лидии, не Скотта — мой.

— Слишком много голосов, не могу разобрать.

Падает на колени рядом со мной, сжимает предплечья, заглядывает в глаза. Что он видит в моем взгляде?

— Сосредоточься. Слушай только мой голос, закрой глаза…

Просто целую его. Потому что со мной, потому что пытается всем помочь. Остается Стайлзом в любой, даже самой критической ситуации. Потому что только так могу собраться. Его губы на моих губах, его язык гладит мой. Он пахнет только эмоциями ко мне. Только так я могу сконцентрироваться на чем-либо.

Открываю глаза и слышу. Действительно, слышу каждое слово, произносимое охотниками, чую отчаяние Киры, боль Скотта, страх Лидии. Но острее всего слышу стук сердца Стайлза. Он беспокоится за каждого, но больше всего хочет защитить меня. Эмоции ко мне сильнее, чем к Лидии. Ощущаю, что нужна ему, и улыбаюсь помимо воли. Плевать на Дерека Хейла, я дорога Стайлзу.

* * *

Кто придумал эту дурацкую школу? Глупые формулы, идиотские правила, непонятные книги. Чем мне это поможет? У Дерека забрали часть силы, Кейт непонятного вида оборотень, киллеры на оборотней за каждым поворотом. Как уроки с этим соотносятся? Вообще никак. Никакой свободы действий. Ни обнять Стайлза, ни поцеловать, ни поговорить. Даже выйти без разрешения из класса нельзя. И ладно бы хоть что-то понимала. Ненавижу математику, даже с конспектами Лидии — темный лес. Хотя нет, в лесу ориентироваться намного проще.

— К доске пойдут Диего, Лидия и… — учительница обвела класс взглядом, — Малия.

— Но я не хочу.

Почему я должна идти, если ничего не знаю?

— Уже хочешь!

Стайлз показал два пальца вверх и улыбнулся. Черт! Значит, я должна. Недовольное рычание сдержать не получилось. В глазах Стайлза мелькнул страх. Поглубже вдохнула и пошла к доске. Толку-то, все эти цифры, буквы, знаки — ничего не понимаю. Стайлз ободряюще улыбнулся из-за парты, Лидия в очередной раз закатила глаза.

— Я же давала тебе свои конспекты, — прошептала она, недовольно сверкнув глазами.

— Я их не понимаю, — пожала плечами. — Я пыталась, — в оправдание добавила чуть позже. И правда пыталась.

— Икс равен двадцать пяти, — все-таки подсказала Лидия и села на место.

Она неплохая, но я чувствовала в ней соперницу. Она дорога Стайлзу, очень дорога, и какой бы хорошей ни была Лидия, я ревновала. И думала о ней хуже, чем она есть.

Ненавижу математику!

После урока Стайлз утащил меня в раздевалку. Хотел что-то сказать, но я его перебила. Мы так мало бывали вместе. Меньше, чем могли бы. Намного меньше, чем хотелось бы. Поговорить можно и чуть позже.

* * *

Жадно целую его губы. Так, будто задохнусь без них. Стайлз удивлен, пытается остановить, но я сильнее.

— Малия… — он уже прижат к стене, — могут же… — забираюсь руками под рубашку, — войти, — заканчивает он, сжимая мои ягодицы.

Сдается, закрывает глаза и самозабвенно отвечает на поцелуй. Стайлз стискивает меня в объятиях настолько, что нечем дышать. И я позволяю, потому что всегда доминирую. А сейчас хочется подчиняться. Здесь, в этом школьном мире он опытнее и сильнее. Выше меня на голову. Почему бы и не уступить в сексе.

Закидывает мои ноги себе на поясницу, и уже я прижата к стене. Чувствую каждую неровность, но так даже лучше. Добавляет остроты ощущений, распаляет. Ближе, сильнее, ярче!

Почти разрывает майку — захлебываюсь ощущениями. Милый, добрый Стайлз? Ни черта подобного. Я и сама не подозревала.

— Как же я соскучился, — выдыхает в шею, покрывает судорожными поцелуями ключицы и наконец добирается до груди.

Превращаюсь в сплошной сгусток ощущений. Выгибаюсь в его руках, выстанываю имя, цепляюсь за плечи. Наверняка будут синяки, но я не в силах сдерживаться. Слишком хорошо, слишком ослепительно.

Он на пределе. Чувствую, как у него стоит, и почти кричу: «Хочу!»

Упрашивать не приходится. Стайлз лихорадочно расстегивает джинсы (мои, оказывается, уже сняты, когда?) и входит. Резко, одним движением заполняет без остатка.

— Стайлз, — выдыхаю прежде чем впиться в его губы поцелуем.

Он не стонет — почти рычит, приводя меня в полный экстаз. Входит мощно, глубоко, не давая возможности отдышаться. Не вижу перед собой ничего, даже его лица - слишком ярко. Он таким еще никогда не был. Сильнее сжимаю ноги на его бедрах, подаюсь навстречу. Кажется, от стены отваливаются куски камня, но не уверена. Возможно, это я так загнанно дышу. Или Стайлз. Или мы оба стонем, или ругаемся, или кричим. Не понимаю, где я и что я. Только удовольствие, выкручивающее мышцы, иглами втыкающееся в кости.

Чувства, чувства, чувства.

Стайлз, Стайлз, Стайлз.

— Малия, — он кусает мою шею и кончает.

Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Слишком хорошо. Эмоции отключаются, и я проваливаюсь в омут с головой. Нужно почаще затаскивать Стайлза в раздевалку.

* * *

Заниматься с ним — сущее наказание. Мысли о чем угодно, но не о школе. Как можно думать о формулах, когда Стайлз рядом на кровати и так улыбается?

Хитро улыбнулась, перевернула Стайлза на спину и поцеловала. Так-то лучше и куда познавательнее! Он попытался отодвинуть меня, но не тут-то было.

— Я соскучилась, — вернула его же слова.

— Сначала учеба, — все-таки прервал поцелуй.

А взгляд хитрый-хитрый. Сам ведь совсем не об уроках думал. Стайлз такой… Стайлз.

— Что у тебя здесь? — показал на тетрадь и прищурился. Ждал, как я буду выкручиваться.

— Зеленым помечаю то, что понятно, желтым — с чем разбираюсь, а красным — то, что непонятно.

— И поэтому почти все красное. — Он не насмехался — подтрунивал, но все равно бесило. Я и в школе-то первый месяц только.

— Ненавижу математику, — захлопнула тетрадь и надулась. Глупо и по-детски, конечно, обида маленького ребенка. Иногда Стайлз бывал просто невозможен.

— Придумываешь, как именно меня убить, — он взял меня за подбородок и повернул к себе.

Взгляд карих глаз окутывал теплом и домашним уютом. Именно в тот момент поняла, что Стайлз и есть мой дом. Отец многого не знал, и я не могла ему рассказать о себе, о смерти мамы с сестрой, о восьми годах в шкуре койота. А Стайлз знал и принимал меня такой, какая я есть. Не пытался переделать, только объяснял прописные истины, которые я все равно зачастую не понимала. Потому что привыкла доверять только себе и своим инстинктам. Полагаться на кого-то для меня странно и нелогично, но Стайлзу я доверяла. Стайлз — мой дом.

— Я тебе рассказала не совсем все. — Он слушал, не задавал вопросов, ждал, пока я сама скажу. — В тот день мы сильно поругались. Не помню уже, из-за чего конкретно, какой-то мелочи. И я сказала: «Чтоб вы все сдохли».

Я не поднимала глаз. Вспоминала, проживала заново те слова, брошенные в гневе маленьким ребенком. Девочкой, спустя пару часов разорвавшей свою семью на куски. Чувство вины поглощало, засасывало в бездну. Снова.

— Эй. — Он придвинулся ближе и обнял, раскачивался из стороны в сторону, словно убаюкивал. — Ты не виновата, слышишь? Не виновата. Ты не могла себя контролировать.

Он заслонял меня от себя самой. Темной части души — необузданной, звериной. Мир концентрировался на теплых ладонях и мягких губах. На чутком и всепонимающем Стайлзе. Откуда в нем это?

— Ты не виновата, — говорил он снова и снова, — и я не устану это повторять.

В его руках хорошо и спокойно. Чувствовала, что каждое слово искренне шло от сердца, из души. Он верил в свою правоту, и я верила вместе с ним. Где-то на грани между сном и реальностью посмотрела на стену. Зеленые, желтые и красные нитки между газетными вырезками.

Мы похожи больше, чем мне казалось.

* * *

С каждой минутой становилось хуже. Почти не чувствовала пальцев ног. Когти втянулись в пальцы сами собой, но казалось, будто их туда затолкали силой. Это как тысяча иголок в одно место втыкались — не столько больно, сколько раздражающе. Легкие сдавило, и я закашлялась. Вздрогнула, меня знобило.

Время заканчивалось.

— Малия…

Не сразу осознала, что меня звал Стайлз. Перед глазами туман. Как в кошмаре, когда не можешь проснуться.

— Мне нужно уйти. Слышишь? Мне правда нужно.

Он обеспокоен. Лихорадочный блеск глаз, капли пота на лбу.

— Ты заразился, — прошептала я, и Стайлз улыбнулся. Слабо и неуверенно, но стало легче.

Он снял толстовку и укутал меня в нее.

— Я скоро вернусь, обещаю. Никогда тебя не брошу, помнишь? — Вытер лоб рукавом, а я улыбнулась. Почти забыла о боли и дрожи. Если бы было можно, просто бы смотрела на него, гладила по волосам, обнимала и не думала ни о чем. Потому что этого достаточно, чтобы жить. Чувствовать себя нужной, цельной.

Стайлз ушел. Обернулся, бросил встревоженный взгляд, но ушел. Он должен был, но так не легче. Без него холод забирался в душу. Скотт с Кирой прижимались друг к другу — они вместе. Оба сверхъестественные, и если умрут, то держась за руки.

А мы со Стайлзом... Мы из разных весовых категорий. Койот и человек. Хищник и жертва. Убийца и детектив. Мы со всех сторон несовместимы, тогда почему вместе? Из-за моего упрямства или его храбрости? Раньше даже не задумывалась об этом. Стайлз просто был. Не отталкивал, ворчал, злился, кричал, но после обнимал, целовал, любил… Любил? Об этом чувстве столько говорили, но я не уверена, что понимала его смысл. Любовь. Слово перекатывалось на языке, обволакивало, согревало, но я понятия не имела, что оно означало. А может знать необязательно, достаточно чувствовать?

Холод стал нестерпимым. Судорожно куталась в толстовку, спрятала руки в карманы и сжала бумагу. Что это?

Скотт дернулся — что-то важное. Может, письмо какое? Список смертников, а что такого?

Буквы расплывались, сливаясь в бесформенное черное месиво. Что… Темнота. Кромешная, оглушающая, перехватывающая дыхание.

— Я не вижу! Я ничего не вижу! — мой крик разорвал тишину, будто увяз в ней. Может, я и слышать перестала?

Страшно. Стайлз, Стайлз, Стайлз. Где ты? Что с тобой? Успеешь ли? Спасешь? Я не хочу умирать на холодном полу в хранилище Хейлов. Мне семнадцать, я только начала жить. Только поняла, что это такое. Только встретила тебя…

Стайлз, Стайлз, Стайлз. Его имя без остановки крутилось в голове.

Стайлз, Стайлз, Стайлз. Просто обними, и я смогу вдохнуть воздух. Смогу бороться, хвататься за реальность.

Стайлз, Стайлз, Стайлз. Не чувствую рук, ноги ватные, каждый вдох обжигает слизистую. Это смерть или еще нет?..

Где-то на задворках сознания кто-то кричал, ругался, что-то билось — мне было все равно. Стайлза не было, живот скручивала жгучая боль, к горлу подкатывала тошнота. И тут в нос ударил запах чего-то омерзительного. Резкий вдох — легкие обожгло, покатились слезы. Перед глазами поплыли разноцветные круги, но я видела. Снова видела! Судорожно сжала пальцы в кулаки, дышала так, будто задыхалась. Вернулась к реальности.

Стайлз смог. Он снова нас вытащил. Снова. Обычный человек спас оборотней всех мастей.

В руках хрустнула бумага. Список смертников, который нашла в толстовке. И чего он с собой его таскал до сих пор?

На автомате опустила глаза… и мир рухнул.

Малия Хейл. Все перешептывания, переглядывания встали на свои места.

Малия Хейл. Правда лавиной обрушилась на голову.

Малия Хейл. Внутренности горели, мозг заволокло дымом.

Малия Хейл. Здравый смысл корчился в агонии. Только устаканившаяся жизнь рвалась в клочья.

Малия Хейл. Два слова, вывернувшие наизнанку все, что знала до этого.

Малия Хейл. Дочь маньяка-психопата. Стайлз знал, Скотт знал, Кира знала. И наверняка даже Лидия. Грязный секрет, который был известен всем. Всем, кроме самой Малии Хейл.

Вот почему я открыла хранилище. Вот почему я оборотень с рождения.

Он знал. Черт его дери, Стайлз знал и скрывал это! Почти физически чувствовала, как внутри все рвалось. Ощущала, как койот жаждал крови. Отомстить, разорвать, убить. Вырвать сердце, сжать в ладони и смотреть, как оно истекает кровью. Кровь бы стекала по руке и капала на пол. Наслаждаться агонией Стайлза, его предсмертными муками и улыбаться. Видеть, как в глазах гаснет жизнь. Она хищник, а он жертва. Она оборотень, он человек. Между ними нет ничего общего. Только одна большая чудовищная ложь. Все ложь. Взгляды, прикосновения, чувства. Нет ничего, только уничтоженное доверие. Вырванная с мясом привязанность. Растоптал, унизил, предал. Знал, но не сказал.

Стайлз!

Сжалась в комок у стены. Плохо, больно, невыносимо. Кто угодно, но не он. Кто угодно…

— Эй, ты в порядке?

Его голос… Родной голос, всегда успокаивающий, сейчас раздражал. Злил, бередил неостывшие эмоции.

— Малия, — взял за плечо, хотел убедиться. Не понимал моего коматоза. Не понимал…

Подняла взгляд и посмотрела прямо в глаза. Беспокойство, забота, тень страха. И надежда. Он догадывался. Понимал, что когда-то правда выплывет, но надеялся, что не сейчас. Придет время, утихнут эмоции, все станет нормальным. Ничего не станет!

Как ты мог, Стайлз? Как. Ты. Мог.

Злость сдавила горло. Дыхание перехватило. Еле сдержала рвущийся из груди рык. Чувствовала, как все внутри разрывалось. Истекало кровью и иссушало эмоции. Не могла смотреть в его глаза. Карие с золотистыми искорками.

Убрала его руку с плеча и встала. Не оглянулась, не посмотрела на Скотта с Кирой. Спасибо, что не дал умереть. Спасибо, что так нелепо открыл правду. Спасибо, что убил доверие и надежду на нормальную жизнь. Спасибо, что сделал человеком. Спасибо, что перечеркнул все двумя словами на простом листе бумаги. Малия Хейл.

Лучше бы осталась койотом. Так было проще. Жизнь или смерть. Убить или умереть. А теперь…

Я не хотела его видеть. Отказывалась слышать оправдания. Не желала прикосновений. Не когда инстинкты кричали: убить, растерзать и сожрать все до последнего пальца.

Малия Хейл. Первый шаг к саморазрушению.

Малия Хейл. Четыре миллиона долларов.

Малия Хейл.

* * *

Забраться в хранилище Хейлов было не лучшей идеей. Встретиться с Питером — катастрофическим невезением. Это было логично, но учесть все факты, связать их воедино и просчитать возможный исход не моя фишка — Стайлза. Воспоминания резанули бритвой по венам. Не время, не место. Нельзя.

Понимала, что Питер играл со мной, нашел уязвимое место и давил на него. Выторговывал только ему известную выгоду, но я не могла отказаться. Слишком любопытна, слишком ранима. Правда о маме. Плевать на воссоединение, а вот посмотреть и спросить, за что она так со мной, — этого хотелось даже больше, чем всадить Питеру когти в горло. Он манипулировал ее чувствами и прекрасно это знал. Отец, как же. Сделает что угодно, лишь бы ему было хорошо.

Малия Хейл — дочь Питера Хейла. Расчетливого убийцы без морали и совести. Он не остановится ни перед чем на пути к достижению цели. А что, если и она такая же? А что, если? От этих мыслей стало дурно. Нужно поскорее уйти отсюда. Плевать, куда, лишь бы быстрее.

* * *

Вечеринка у костра показалась подходящим местом. Напиться и забыться. Никаких мыслей о Питере, никаких чувств к Стайлзу. Водка и музыка — идеальный релакс. Мне отчаянно хотелось так думать, а на деле…

Прыгала и пила, пила и прыгала, вот только не пьянела совершенно. И кто говорил, что алкоголь — это весело? Горло обжигало, дыхание перехватывало, выбивало слезы из глаз — и ничего. В чем кайф? Может, нужно больше выпить?

О нет, только не Скотт! Вместе с ним придут мысли… А где Стайлз? Он не с ним, тогда с кем?.. Не думай, не думай, не думай. Тебе плевать, тебе все равно, не вспоминай о Стайлзе!

И я не думала, пока не повело в сторону. В глазах двоилось, барабанные перепонки лопались — мир превратился в кривое зеркало. Искаженная реальность отключала все чувства. Невозможно ни сопротивляться, ни чувствовать, ни двигаться. Пара дней без Стайлза, а я уже в руках каких-то мужиков, жаждущих моей смерти.

Но ведь он придет? Здесь же Скотт, его лучший друг. И он звонил, хотел извиниться. Надоедал, нервировал, но это же Стайлз. Тот, кто всегда спасал меня. Меня и своих друзей.

Где же ты, Стайлз? Мне страшно!

* * *

Он не спас, потому что был с Лидией. Он был с ней — снова. И попал в больницу. Из-за Лидии, как обычно, полез в самую гущу событий. У Стайлза просто талант какой-то нарываться на неприятности. Нет чтобы сидеть дома и ждать — нужно залезть в самый эпицентр происходящего. Теперь он в больнице, и наверняка рвался помогать и дальше. В этом весь Стайлз.

Но он был с ней. Опять Стайлз и Лидия заодно. Больно и обидно. Меня он с собой редко куда брал, а ее постоянно. Тяжело смириться и принять, но ему плохо. Иначе не оставили бы в больнице. Его пытались убить. Пытались, но не убили. Стайлз!

Наверно, я бы долго еще злилась, если бы не это. Нас обоих хотели убить, пока мы были порознь, а если бы были вместе… Если бы. Он бы защитил меня, а я его? Из кожи вылезла бы, но справилась и со звоном в ушах, и с туманом перед глазами, ведь речь бы шла о жизни Стайлза.

Приняла решение раньше, чем успела все обдумать. Как и всегда. Не хотела потерять его, это слишком.

* * *

У стойки регистрации встречаю маму Скотта. Она будто и не удивлена вовсе, ведет меня к палате Стайлза и загадочно улыбается. Будто знает больше, чем я думаю.

Он вскакивает с койки. Удивлен и рад одновременно. Это плещется в его взгляде. Стайлз не знает, как реагировать, и ведет себя так, как может только Стайлз.

— Слышал, вас чуть не убили, — ему неловко так же, как и мне.

— Тебя тоже пытались, — невпопад отвечаю я. Так нелепо, так глупо — ходить кругами вокруг того, что беспокоит обоих. — Нас чуть не сожгли.

— Но все обошлось?

Как будто и так не видно!

— В общем, да. А ты в порядке?

Бессмысленный разговор. Хочется взвыть или расцарапать ему лицо. О какой чуши мы говорим сейчас. Он знает, я знаю, а все равно мелем ерунду.

— Ты как?

— Нормально.

— Ну, я пойду.

— Тебе не стоит.

— Мне пора.

— Ладно.

И все это за доли секунды. Я отворачиваюсь, он догоняет. И какого черта? Я же пришла, чтобы поговорить. Нормально, по-человечески поговорить, а не снова закрываться, но хочется убежать. Подальше от виноватого взгляда карих глаз, взъерошенных волос, которые хочется пригладить, от любимой клетчатой рубашки. Все сложно! Чертовски сложно. Настолько, что хочется одновременно закричать и зацеловать до смерти. Он близко, он живой — все обошлось. Хочу быть с ним, до боли в мышцах хочу, но как быть с остальным? Недомолвками, ложью, Лидией.

«Он пытался тебя защитить», — звучит в голове голос Скотта. Я и так это знаю. Еще одна дурацкая привычка Стайлза — держать все под контролем. Заботиться даже тогда, когда никто не просит. Оберегать от правды, от боли — от жизни.

Стайлз!

Дергаю ручку двери, но она не поддается. Закрыто. Мы вдвоем заперты в палате. В другое время я бы даже обрадовалась, но сейчас… Не могу смотреть ему в глаза, остается лишь одна мысль — броситься в объятия и забыть обо всем.

— Может, она случайно закрыла дверь? Может, она машинально?

О чем он говорит? О двери, серьезно? Сейчас!

— Она глупая? — Похоже, это соревнование на самый идиотский ответ. Ни о чем. Пустые слова и одна на двоих неловкость.

— Нет, — он взмахивает руками, крутит головой. Стайлз, знакомый и понятный. — Иногда даже самые умные люди делают глупости, потому что думают, что поступают правильно. Но мы же не будем на нее из-за этого злиться до конца жизни. Тем более если она извинится. Будет звонить не переставая, оставлять сообщения на голосовой почте. — Он делает шаг вперед, приподнимает брови и ждет.

Наконец мы приближаемся к главному.

— И она будет продолжать? — подхожу ближе. Глаза в глаза, еще немного — и можно прикоснуться.

— Скорее всего, — ухмыляется уголком губ. Как же я люблю эту улыбку.

— Есть вещи, которые мне легко даются, а есть те… — Не знаю, как правильно сформулировать мысль. Чтобы понял, насколько нужен мне.

— Как математика?

— Ненавижу математику, — теряюсь. Он специально уводит все в шутку. Доводит до абсурда, чтобы мне было проще переступить черту. Он совсем рядом, передергивает плечами.

— А меня?

— Ты мне нравишься, Стайлз. Очень нравишься.

К чему врать, я уже больше не могу. Обиды, недомолвки — к черту. Он хочет быть со мной, он слишком близко, чтобы я могла сопротивляться. И он смотрит прямо в глаза, улыбается. Он… он…

— И это хорошо, — выдыхает Стайлз в мои губы.

И этого достаточно, чтобы сдаться. Поцеловать так, что под веками прыгают звезды. До одурения прижаться к нему, чувствуя руки на своей спине. Ощущая, как напрягаются его мышцы от моих прикосновений, ладони перемещаются на талию, ниже, еще ниже. Я готова отдаться прямо здесь и сейчас. Потому что мы оба живы, а дни без него — сплошная череда однообразной серости, от которой хочется удавиться. Потому что со Стайлзом все играет яркими красками. Потому что Стайлз — сгусток сарказма и очарования, которому невозможно противиться. Потому что Стайлз — это Стайлз.

* * *

Он такой милый, когда спит. Трогательный, забавный, так и хочется потискать. Ущипнуть за правую щеку, поцеловать в левую. Положить голову на грудь, обнять и так заснуть. Чтобы тепло и нежно, чтобы не убежал.

— Стайлз, Стайлз, — тормошу его, но он только мычит, — у тебя важная тренировка перед матчем.

— Ее нет, — хрипло отвечает, даже не думает двигаться, не то что просыпаться.

— Раз уж я собралась смотреть за твоей игрой, не хочу, чтобы ты облажался.

— Не облажаюсь, — все в той же манере бормочет Стайлз и переворачивается на бок.

— Ты обещал привести меня в школу пораньше, чтобы я подготовилась к тесту. — Последняя надежда гаснет вместе с его безразличным «Ага». — От этого зависит, перейду ли я в следующий класс.

Не то чтобы меня это особо волновало, но как-то же надо поднимать этого соню. В конце концов, мы оба допоздна не спали. Я же встала!

— Стайлз!

Он только удобнее закутывается в одеяло. Эгоист! Ему-то что, он сдаст с закрытыми глазами. Зло бью по одеялу и перевожу взгляд на стену. Сколько же тут всего. Фотографии, рисунки, вырезки из газет, надписи и красная лента, соединяющая головоломку воедино. Только Стайлз может в этом разобраться. Только он. Качаю головой и натыкаюсь на запись, за которую могу простить все.

«Кто такой пустынный волк?» Он разгадает и эту загадку. Из-под земли достанет, выкопает, поставит на кон свою жизнь. Просто потому, что он такой. Какой он, к черту, эгоист? Нет, чокнутый на всю голову придурок, очертя голову кидающийся в новые приключения. Только если это касается его близких, самых близких. Теперь я точно знаю, что в его сердце есть место и для меня.

Резко разворачиваю его к себе и целую. Пытаюсь передать все чувства к нему: благодарность, нежность, заботу, симпатию, страсть. Выворачиваю наизнанку душу в этом поцелуе.

— Ты чего делаешь? Я даже зубы еще не почистил, — удивленный, но совершенно точно проснувшийся.

— Мне все равно.

Не хочу говорить, просто целовать, обнимать и чувствовать. Его улыбку, запах кожи, руки на моем теле. Он заворачивает меня в одеяло и прижимается теснее. Целует так, будто без моих губ задохнется. Хрипло стонет, когда я трусь пахом об его пах. Он хочет, я хочу, но это намного больше, чем страсть. Не физиология, не гормоны — что-то более интимное, чувственное. То, что зарождается в сердце, перебирается в голову и затмевает все вокруг себя.

Перехватывает дыхание, выкручивает кости, сжимает сердце — остается только стонать и кричать. Потому что больше, чем хорошо. Круче, чем сдать математику. Удивительнее, чем выжить после пяти пуль в сердце. Так просто не бывает.

Мое тело вздрагивает от каждого прикосновения. От его дыхания на моей коже мурашки бегут по всему телу. Его губы заставляют выгибаться навстречу и просить, умолять, кричать: «Еще, не останавливайся, пожалуйста!» Мои губы безостановочно шепчут:

— Стайлз, Стайлз, Стайлз…

Ничем не замутненное удовольствие плещется в венах. Мир концентрируется на кончиках пальцев и взрывается фейерверком перед глазами. Мысли утекают сквозь пальцы, оставляя эмоции биться о края черепной коробки. Полное умиротворение.

Может, это и называют любовью?