Равновесие неприемлемо (джен)

Лондон погружался в сладкую дрёму под тягучие, как сироп, звуки скрипки. Инструмент с охотой откликался на мягкие прикосновения смычка, рождая на свет неторопливую мелодию. Она заполняла погружённое в полумрак пространство, грациозной волной взбиралась вверх по лестнице, неотступно прокрадывалась в узкую щелку под дверью, за которой пряталась спальня.

Вдруг скрипка взвизгнула, зашлась надрывным криком и, осипнув, резко замолчала.

Джону показалось, что он превратился в одну большую, неистово сокращающуюся мышцу под названием «сердце». Осознание, что вовсе не кошмары послужили причиной его внезапного пробуждения, пришло не сразу. На короткое мгновение воображение успело трансформировать окружающее пространство в скромную комнату его бывшей квартиры, но затейливый узор тёмных обоев вернул всё на свои места: и спальню на Бейкер-стрит, и недавно потухшую мелодию.

«Шерлок».

Джон спустился в гостиную, покосился на неподвижную фигуру детектива в кресле, прошёл на кухню. Стакан молока смягчил сжатое в спазме горло. Ещё один обречённый взгляд на циферблат настенных часов. Кажется, они даже тикали понимающе, с сожалением сокращая время до того момента, как в спальне наверху прозвенит будильник, поднимая доктора на работу.

Сжав и разжав подрагивающие от резкого пробуждения пальцы, Уотсон отправился обратно, но задержался у самого выхода из гостиной для того, чтобы сказать:

— Назови причину, которая до сих пор удерживает меня здесь.

Фигура странным образом слегка уменьшилась в размерах, утонула в густой тени кресла, только гладкие струны скрипки тускло поблёскивали в свете уличных фонарей.

— Сложнее всего тот вопрос, ответ на который очевиден. – Жидкий бархат низкого голоса разбавил прохладный воздух – одно из окон был открыто настежь.

Джон устало покачал головой. Только когда дверь на втором этаже с мягким шорохом притворилась, фигура приобрела черты живого человека. Живого Шерлока, который, погладив подушечками пальцев смычок, хмыкнул и произнёс едва слышно:

— Ты просто не хочешь увидеть его, Джон.

* * *

«Шерлок ждал. Ждал возвращения Мориарти с ворохом новых невообразимых ребусов».

Так рассуждал Джон в состоянии крайней раздражённости, ежедневно наблюдая неизменную картину: темноволосое, слабо похожее на человека кудрявое нечто в намозолившем глаза синем халате и со скрипкой на плече. Стоит заметить, через пару дней обстановка изменилась – скрипка уступила место револьверу. Именно тогда Уотсон мысленно взмолился, что лучше бы Шерлок продолжал демонстрировать своё невежество по ночам и будил его, Джона, особо громкими скрипичными партиями, потому как дырок в стене стало значительно больше. Было очевидно, что на этом их счёт останавливаться не собирался.

Правда, потом слишком хорошая память услужливо подсовывала картины-вспышки: ярко-голубая неспокойная вода в бассейне, светлый кафель, разлетавшийся на мелкие осколки от града пуль, и следы крови на нём. Той самой крови, которая ужасающим пятном расцветала на белой рубашке Шерлока и ещё долго преследовала Уотсона во снах. Тогда раздражённость уступала место привычному, хоть и вынужденному спокойствию.

Шерлоку вновь стало скучно. И что самое главное – Шерлок был временно покинут таким же гениальным, как и он сам, изощрённым, сумасшедшим, но единственным в своём роде противником. Не было Мориарти, а значит, не было желанного раздражителя нервных окончаний, не было адреналина, страсти.

Искусный Мориарти, чья фантазия и изобретательность будоражили ум детектива, уполз в свою змеиную нору, не забыв оставить на правой стороне груди Холмса нестираемый «автограф» — шрам от огнестрельного ранения.

Действительно, Шерлоку всего-навсего стало скучно. Смертельно скучно.

Вскоре револьвер был забыт так же успешно, как и скрипка. Пальцы Холмса находили нитевидный шов на коже между пятым и шестым ребром, внимательно ощупывали его, но потом резко отдёргивались, как от раскалённого металла. Никотиновые пластыри в количестве трёх штук не приносили удовлетворения. В удручённый мозг детектива всё чаще закрадывалась мысль о традиционном получении организмом никотина, да только какой от этого толк? Убийства сами собой не совершались, а Лондон, как назло, превратился в ярчайший и возмутительный пример законности и правопорядка.

Холмс был разочарован: слишком правильным Лондоном, притихшим Скотленд-Ярдом, затаившимся Мориарти, назойливой миссис Хадсон и странным Уотсоном. С первыми тремя пунктами детектив разобрался, хотя полученные умозаключения не радовали: в домовладелице проснулись совсем неуместные материнские чувства, которые, правда, пресеклись на корню, что касаемо Джона – Шерлок недоумевал и терялся в богатой палитре суждений. Уравновешенный и такой привычный сосед ни с того ни с сего поменял направление, словно стрелка рельсов сама собой перевелась в другое положение и направила состав поезда в неверную сторону. Нет, Джон не изменил своей военной выдержке. Всё осталось по-прежнему и в то же время стало в разы хуже. Он так же, как и раньше, ходил в магазин, платил по счетам, читал сообщения Майкрофта, поступавшие на телефон Холмса-младшего, не обращал внимания на лабораторное оборудование посреди кухонного стола, временно забытое утомлённым гением. Разве что молчал в два раза больше, чаще оставался у Сары и постоянно о чём-то думал, вытягивая губы трубочкой – столь характерный, но незаметный для него самого жест. Шерлок в полном смысле слова ощущал, с каким поражающим воображение усилием щёлкал мозг доктора, но не считал нужным произносить коронное: «Вопросы есть?». В конце концов, что в его поведении было нового, отличного от прежних периодов скуки? Абсолютно ничего.

Дело же состояло в том, что у Джона, как у любого человека, был лимит, граница терпения, обозначенная незримой красной линией. Самым загадочным фактом оставалось то, что Шерлок с завидной постоянностью стирал эту линию и проводил новую, только несколько выше прежней. Как ему это удавалось – риторический вопрос для Уотсона. Холмс, конечно же, знал о подобных вещах, но предпочитал молча рисовать воображаемые линии и дальше.

Только на этот раз лимит стал вовсе критическим, сны по ночам – кровавыми, вернувшаяся хромота – невыносимой, а время – резиновым. И всё из-за чего: Шерлок чудесным образом пришёл к сугубо индивидуальному заключению о том, что его ранение никоим образом не должно было отразиться на взаимоотношениях с Уотсоном и, уж тем более, на самом Холмсе. Да, один из снайперов Мориарти подстрелил его, но он выжил, а это значит, что первобытные страхи о сохранности его, Шерлока, жизни должны были исчезнуть у всех потенциальных сострадальцев ещё так дней семь назад. В любом случае, в тот вечер один из двоих ушёл бы с пулей в груди или…

Или остался бы с пулей в голове.

Ушли оба с той лишь разницей, что Мориарти – целый и невредимый домой, праздновать свою победу, а Холмс – в реанимационное отделение больницы.

* * *

— Одна из этих пуль останется с тобой навсегда!

Театральный возглас скрывшегося за дверью Мориарти растворился в бесперебойном треске выстрелов. Гений преступного мира сдержал своё обещание: шальная пуля достигла своей цели. Джон оглянулся как раз в тот момент, когда выстрелы разом стихли, а единственный в мире консультирующий детектив подозрительно медленно начал оседать на разбитый вдребезги пол, борясь с пуговицей на пиджаке. Безумная догадка острым ножом полоснула по разуму Уотсона, толкая вперёд для того, чтобы он успел подхватить стремительно слабеющего Шерлока под руки и увидел разрастающееся кровавое пятно в просвете расстёгнутого пиджака. Тонкие пальцы впились в предплечья доктора с внезапной силой, но в следующее мгновение крупно задрожали. Дыхание детектива резко сбилось, стало частым и поверхностным, попытка произнести: «Мориарти выиграл» обернулась резким удушьем, разрастающейся болью в грудной клетке, а затем влажным кашлем и мелкими брызгами крови на плече содрогнувшегося от ужаса Джона.

Новый вдох дался труднее предыдущего, при этом Шерлок заметил странный звук где-то в районе огнестрельного отверстия, словно там появился второй дыхательный путь. От железного привкуса во рту сжалось горло, новый приступ кашля как будто разорвал грудь на мелкие кусочки. Детектив успел вовремя отвернуться и сплюнуть кровь, вернул теряющий концентрацию взгляд на лицо Джона, когда тот осторожно повёл его к ближайшей стенке кабинки.

Усадив Шерлока на холодный пол, Уотсон опустился перед ним на корточки. Его мозг, не ожидая специальных распоряжений, переключился в режим «боевой готовности», словно возвращая хозяина на поле боя в Афганистане.

Осторожно отодвинув край пиджака, Джон склонился над раной, не прикасаясь руками, внимательно изучил входное отверстие, заглянул за спину детективу. Мысли складывались в одну большую упорядоченную мозаику с космической скоростью.

«Проникающее огнестрельное ранение, раз выходного отверстия нет, значит, ранение слепое. Трогать, тем более пытаться отклеить прилипшую ткань рубашки категорически нельзя».

Глубоко вдохнув, Уотсон отогнал на задний план собственные эмоции и дикий, леденящий страх за жизнь Холмса, который находился в вынужденном сидячем положении, быстро и поверхностно дышал. Неверие корчилось в приступах агонии в мыслях детектива, который рассмотрел все возможные варианты развития событий, кроме одного. Он не мог, он просто не мог совершить такую ошибку, не мог позволить Мориарти уйти живым.

Вспомнив про Майкрофта, Джон достал телефон Шерлока и, вложив его в ладонь хозяина, произнёс почти приказным тоном:

— Напиши своему брату, чтобы тот сейчас же вызвал медицинскую помощь.

Плавный кивок позволил Уотсону вернуться к осмотру. Не раздумывая, Холмс набрал короткое сообщение: «Бассейн, срочно. ШХ». Майкрофт умный, он поймёт, что его брат попал в серьёзнейшую переделку, раз впервые в жизни обратился за помощью. Ничего, сегодня можно.

Тем временем, чуткие подушечки пальцев доктора задержались на тыльной стороне бледного запястья, затем переместились на шею под линией челюсти.

«Разрыв париетальной плевры за счёт нарушения целостности скелета грудной клетки – проникновение и скопление воздуха в области плевры, дыхательная и сердечнососудистая недостаточность, частый нитевидный пульс… Пневмоторакс».

В груди справа сильно кололо, с каждым новым вдохом боль становилась нестерпимее, но сознание было ясное, а вид сосредоточенного Джона, тихо что-то бормочущего себе под нос, вызвал в Шерлоке уважение и долю симпатии, столь неожиданное в данной ситуации. Даже в таком тяжёлом состоянии взгляд детектива смог заметить маленькие детали, свидетельствующие о тщательно сдерживаемом волнении доктора: бисеринки пота на нахмуренном лбу, нервно вздрагивающая венка на виске, поджатые губы, беспокойный взгляд, то и дело возвращавшийся к лицу Шерлока. Были и другие зацепки, но на них сил не хватило: Холмс зажмурил глаза, всеми силами сдерживая накатывающие приступы кашля.

Резко поднявшись на ноги, Уотсон быстро оглянулся по сторонам. Вознеся Богу искреннюю благодарность, он побежал к дальней противоположной стене, на которой висел белый ящик с красным крестом. Внутри ящика оказался пакет первой помощи в прорезиненной оболочке. Она стерильна с внутренней стороны и не пропускает воздух, поэтому подошла в качестве герметизирующей подкладки под давящую повязку, наложенную на рану в фазе выдоха. Таким способом перекрылось поступление воздуха через входное отверстие ранения, что, как следствие, уменьшило проявление пневмоторакса. О таких вещах, как предварительное обеззараживание собственных рук, обработка раны и частичная остановка кровотечения, доктор уже не задумывался, а совершал автоматически.

— Вот и всё, Шерлок… — Он сделал всё, что было в его силах. Теперь очередь за Майкрофтом.

Как только Джон, потирая слегка ноющие виски, поднял взгляд на лицо Шерлока, тот скривил губы в подобии вымученной улыбки: на дне серьёзных глаз доктора он смог разглядеть затаившуюся тревогу. Уотсон лишь покачал головой в ответ (на большее он пока что не был способен), словно говоря: «Не стоит», и решил подумать над смыслом улыбки Шерлока позже. Искреннее чувство благодарности — единственный вариант, хоть чувство это определённо инородное в спектре ощущений детектива, но других вариантов у доктора пока что не было.

Отложив коробку с медикаментами в сторону, Джон сел прямо на холодный кафельный пол, прижал ладони к лицу, переводя дух, а когда отнял руки, увидел бледное с синеватым оттенком лицо Шерлока. Тот прикрыл глаза, стараясь дышать как можно тише, хоть это и было потенциально невыполнимо. Последняя мысль в голове доктора сформировалась молниеносно.

«Если помощь не подоспеет вовремя, то…ухудшение кашля, усиление колющих болей в поражённой части грудной клетки, нарастание кровопотери, возможные костные осколки, внедрившиеся в ткань лёгкого, могут способствовать развитию гнойной инфекции, плевропульмональный шок и…»

И ничего! Ничего такого, за что он, Джон, стал бы казнить себя всю оставшуюся жизнь.

Через три минуты тяжёлая дверь отворилась, вбежала группа работников медицинской помощи с чемоданчиками и носилками, их бег нестройным эхом отражался от стен просторного помещения, и только потом вошёл слегка побледневший Майкрофт. Его пальцы нервно постукивали по гладкой ручке зонтика, взгляд то и дело останавливался на повязке, обхватывавшей грудь Шерлока, а в выражении лица и манере говорить не было ни капли привычной манерности. Поэтому его искреннее: «Спасибо вам, Джон. Вы спасли самого дорогого мне человека», стало небольшим, хоть и секундным удивлением для Уотсона, который успел усомниться в реальности происходящего.

Но бассейн и раненый Шерлок были реальными, а поведение как никогда естественного Майкрофта – настолько правильным, что Джон наконец-таки смог вздохнуть полной грудью. Впервые с того момента, как он ушёл с Бейкер-стрит, оставив Холмса наедине с телевизором, ноутбуком и злосчастной флеш-картой.

Шерлок не умрёт.

* * *

Те полтора дня в больнице превратились для Джона в бесконечное напряжённое безвременье, а Шерлок, пожалуй, отоспался за всю свою пока что прожитую жизнь, которая получила возможность продолжаться и дальше благодаря усилиям лучших врачей Лондона (заслуга Майкрофта). Удаление воздуха и пули из плевральной полости, рентгенологическое исследование, диагностическая плевральная пункция, антибиотики, искусственное аппаратное дыхание, противошоковые мероприятия... От последних Шерлок отпирался всеми возможными в его состоянии способами, но Майкрофт, и уж тем более, доктора были непреклонны, так что детективу оставалось лишь недоумевать, какого чёрта все вокруг считают его эмоционально неустойчивым.

Уотсон посчитал Сару чуть ли не святой, когда та согласилась подменить его на работе. Нереально, просто нереально было оставлять Шерлока одного в той больнице. Пускай, он не знал о присутствии Джона, но это даже к лучшему, ибо доктор с уверенностью мог сказать, что детектив не обрадовался бы подобной новости.

Он даже не удивился, когда Шерлок, стоило ему переступить порог квартиры на Бейкер-стрит, почти стал самим собой, а именно: скучающим Шерлоком, который в течение суток разглядывал тихий город за окном с кислым выражением лица. Когда «пресловутый мир» по ту сторону стекла стал вызывать у Холмса приступы бесконтрольного раздражения, порой граничащего с почти детской капризностью, а потом и вовсе погрузил в апатию настолько сильную и не характерную импульсивному детективу, что Уотсон забеспокоился не на шутку. Темноволосая голова не отрывалась от подлокотника дивана несколько часов подряд, пустой взгляд замирал где-то в районе люстры. Последними словами, которые Джон слышал от Шерлока, были: «С возвращением, скука», произнесённые в день прибытия из больницы. Возможно, детектив перемещался по квартире, когда его сосед был на работе, но в окружении не менялось ровным счётом ничего. Книги, ручки, бумажные листы лежали на тех местах, где Джон оставлял их до ухода на работу, ноутбук Шерлока стоял на тумбочке в его спальне, покрытый многодневной пылью, даже его любимый шарф ниспадал с крючка точно такими же складками, какие были полторы недели назад. Уотсон допускал вариант, что он недостаточно внимателен к маленьким деталям или Холмс умел создавать иллюзию неприкосновенности к вещам, тем не менее, со всем этим надо было что-то делать. Но здесь Джона поджидала неприятность: Шерлок принципиально не желал понимать таких тривиальных вещей, как то, что окружающие могут беспокоиться о нём. Причём, не просто «окружающие», а Уотсон, который жил с ним под одной крышей и терпел все выходки детектива. Доктор не раз задавался вопросом: почему он продолжал находиться рядом с Шерлоком? Дело вовсе не в квартире. Не эта, так другая. В конечном счёте, есть Гарри, хоть этот вариант и был неприемлемым. А что, можно было уйти в любой момент, стоило только собрать свои немногочисленные вещи и навсегда забыть дорогу на Бейкер-стрит 221-Б. Можно было переехать жить к Саре, которая действительно этого хотела, продолжить работать в клинике, в общем, вести спокойную, совершенно нормальную жизнь обычного Лондонского жителя. Никакой пальбы в стены, никакой ночной скрипки, никакой беготни с пистолетом. Впрочем, всего этого сейчас, по сути, и не было. Шерлок замер в полном смысле слова. Поэтому разница между тем, что было сейчас, и тем, что могло бы быть, стоило Джону оставить всё и съехать, была невелика. В его жизни вновь ничего не происходило.

Только решиться было нереально. Сколько раз он взвешивал все «за» и «против», все плюсы и минусы – весы в его голове никак не хотели перевешивать в ту или иную сторону. Они замерли в напряжённом ожидании, предоставляя своему хозяину возможность выбирать самому.

Джон пока что не хотел выбирать и продолжал жить по схеме: «Утром – работа, днём – Шерлок, вечером — Сара».

Его отношения с Сарой – такие уютные и комфортные. Отношения с Шерлоком – пересоленные, щедро заправленные перцем и уксусом, если вкусил немного больше, значит, заработал язву или несварение желудка, как минимум. Самое печальное – Джон прекрасно осознавал, что он уже отравлен, причём, с летальным исходом. «Летальным» по той причине, что Джон собственноручно и с великим энтузиазмом рыл себе могилу, продолжая жить с этим «высокоактивным социопатом», находящимся в состоянии глубочайшей подавленности и депрессии.

На десятый день после выписки с больницы Шерлок сменил место дислокации с дивана за письменный стол. Детектив сидел на краю стула, пристроив подбородок на сцепленных в замок ладонях, и разглядывал хоровод дырок от пуль на противоположной стене.

— Майкрофт шлёт мне сообщения. Интересуется твоим состоянием. Что, позволь узнать, я должен ему отвечать?

Уотсон только что вернулся с магазина. Он должен был встретиться с Сарой через полчаса на Пикадилли.

Узкие плечи детектива раздражённо дёрнулись, пальцы разогнулись, соединяя ладони в молитвенном жесте, острый подбородок слегка задрался.

Недовольство во плоти.

Джон, находясь на кухне, конечно же, ничего этого не увидел, поэтому ему не удалось скрыть негодование, от которого голос вибрировал, как сильно натянутая струна.

— По-твоему, мне следует игнорировать его?

— Совершенно верно.

Рука доктора, опускавшаяся в пакет, замерла.

Шерлок заговорил.

Продолжив разбирать покупки, Джон продолжил несколько громче.

— Ты не ешь, судя по всему, даже не спишь, впервые за последние десять дней откликнулся на мой вопрос, и то таким тоном, будто я до безумия раздражаю тебя своим вниманием. Может, мне вообще уйти жить в другое место?

На этот раз ответа не последовало. Уотсон поморщился, устало запрокинул голову. Взглянув на часы, решил, что в его распоряжении есть ещё пара минут. Когда он вернулся в гостиную и сел за стол напротив Шерлока, тот устремил свой взгляд на весьма докучливого соседа. То ли это солнечный свет, щедро лившийся из высоких окон, всему виной, то ли ещё что-то, но глаза детектива были словно стеклянные, наполненные изнутри необычным туманным блеском, отчего Джон бессознательно замер, вглядываясь в холодную глубину светлых радужек. Он увидел, как в спокойном мареве этого тумана возникло какое-то сильное чувство, как оно постепенно разрослось, желая устремиться наружу, обрести выражение не только во взгляде, но и в чертах застывшего лица. Как вдруг Шерлок опустил веки на несколько мгновений, а когда поднял их вновь…

Удивительная демонстрация могущества самоконтроля.

Молчание становилось тягостным. Холмс чувствовал, что Уотсон хочет что-то сказать, он даже был уверен, что именно, но великодушно предоставлял доктору возможность заговорить первым. Тяжело выдохнув, тот, наконец, решился:

— Не закрадывалась ли в твою умную голову мысль о том, что Мориарти может вообще больше не объявиться?

Шерлок повёл подбородком, медленно растянув губы в полуулыбке.

— Я более чем уверен, что он скоро даст о себе знать, так что можешь перестать терзать свой несчастный мозг мыслями о переезде к Саре.

Воздух в лёгких Джона закончился слишком резко.

Спрашивать о том, как Шерлоку опять удалось догадаться, было бы смешно. Пытаться понять – глупо и безрезультатно. Шерлока нельзя понять, его нужно просто принять. И всё же противное чувство, природу которого Джону пока что не дано было понять, беспокойным червём провернулось в животе, а пальцы сами собой сжались и разжались несколько раз.

— К вопросу о Саре…

— Ты настолько громко думал о том, чтобы съехать, что я чувствовал это спинным мозгом, но уезжать тебе не хотелось.

Холмс внезапно подался вперёд, широко расставив локти, и добавил на тон ниже:

— Тебе не хватает Мориарти так же, как и мне.

Уотсон изумлённо моргнул, откинувшись на спинку стула.

— Что, прости?

— Ты прекрасно слышал, дважды повторять не стану, — резко ответил Шерлок.

Джону потребовалось доброе количество секунд, чтобы прийти в себя от подобного заявления.

— В отличие от тебя, я не скучал по Мориарти.

Шерлок медленно принял такую же позу, как и Уотсон, с той лишь разницей, что кончики его пальцев были соединены на уровне подбородка.

— Отнюдь, Джон. Мне, безусловно, присуще чувство скуки, но не по отношению к людям. Я скучаю по работе и только, а вот ты… — быстрый, но острый взгляд на стремительно помрачневшего доктора, — ты скучаешь по головоломкам Мориарти, по тому темпу жизни, который он задаёт для нас с тобой. Как, кстати, твоя нога? Наверняка не болит?

Неприлично-прозрачный намёк на его, Уотсона, психосоматику, был сродни удару ниже пояса. Джон сдавленно кашлянул, подавшись вперёд, прошил разве что не триумфально-сияющего Холмса недовольным взглядом:

— Неужели ты в самом деле считаешь, что я могу скучать по гирлянде из взрывчатки на собственной груди и красным точкам оптических прицелов на твоём пиджаке?

Шерлок молниеносно оценил состояние своего коллеги: пальцы, безотчётно сжавшиеся в кулаки, пристальный взгляд, зрачки немного расширены, голубоватая жилка на шее вздрагивала чаще положенного. Вздохнув терпеливо и несколько устало, детектив прищурился, переведя загадочный взгляд на книжную полку.

— Для чего такие крайности?

— Он чуть не убил тебя!

— «Нас», Джон, «нас». По счастливой случайности, пули тебя не задели.

Воздух вибрировал от напряжения.

— Хорошо, Шерлок, «нас», если тебе угодно. И ты прав: грудь не мне прострелили, а тебе.

Призрачно-бледная кожа, синеватые веки с чётко обозначенными ниточками капиллярных сосудов, и вновь, вновь – ужасающие кровавые «цветы» на белой рубашке, при воспоминании о которых у Джона начинало беспощадно колоть в ногах и в области солнечного сплетения.

— Ответь мне только на один вопрос: тебе действительно настолько безразлична собственная жизнь?..

Безусловно, Уотсон не ждал ответа, но не спросить не мог. Проведя ладонью по лицу, он встал со стула и ушёл прочь на улицы цветущего Лондона, туда, где его ждала женщина, ценившая не только свою жизнь, но и присутствие Джона рядом с собой. Весы в его голове протяжно заскрипели, наклонившись в сторону этой самой женщины. Пока только наклонившись.

* * *

Шерлок, как всегда, был чертовски прав. Сара идеально подходила Джону. Внимательная и заботливая, она окутывала его мягким коконом домашнего уюта. Пряный аромат бальзамического уксуса и базилика из духовки, цветочный шлейф её духов. Лавандовые мешочки в шкафу между постельными комплектами, булочки с корицей на кофейном столике перед телевизором. Легчайшее прикосновение кончиков ресниц к щеке и длинные русые волосы, падавшие на плечи Джону каждый раз, когда она его обнимала.

К ней всегда хотелось возвращаться вновь и вновь. В редкие минуты хотелось вернуться и не уходить никогда.

Но даже здесь Уотсона подстерегала очередная головоломка. Чем бы он не занимался, как бы ни старался убедить себя в том, что лучше Сары ему уже не найти, Холмс занимал собой подавляющую часть его мыслей. Холмс, который закрылся, отвернулся, спрятался за обманчиво тонким, но столь неприступным тёмно-синим шёлком.

Джон прекрасно помнил слова детектива, произнесённые им в день их знакомства: «Слабость гения – потребность в публике». Также отчётливо понимал, что он является для Шерлока этой самой «публикой». Возможно, это должно было вызвать чувство, что тобой пользуются или, как минимум, обиду, но и в этом случае вездесущий Шерлок уже озвучивал ответ: «Обидчивый мне не компаньон. Что за сыщик с таким нежным сердцем?». Джон – человек не обидчивый и сердце его отнюдь не нежное, а закалённое в огне боёв Афганистана. Более того, Уотсон не кривил душой и знал, что ему давало общение с Шерлоком в первую очередь: опасность, риск, адреналин. Всё то, без чего доктор просто не мог существовать.

Однако, несмотря на всё это, они оба оставались людьми, хоть Шерлок и был весьма неординарен, а чувство тревоги за жизнь знакомого человека никто не отменял.

Таким образом, спустя два дня Уотсон стоял у порога дома на Бейкер-стрит. Осторожно притворив за собой дверь, он тихо поднялся по лестнице и прислушался к звукам в квартире, но не услышал ничего, кроме отдалённого шума города. Заглянул в гостиную: Шерлок расположился на диване так, что согнутые в коленях ноги были перекинуты через подлокотник, голые ступни почти касались пола. На плоском животе детектива покоился раскрытый журнал, веки были опущены, а лицо приобрело такое умиротворённое выражение, какого Джон ещё никогда не видел.

Шерлок Холмс, закутанный в любимый халат, спал безмятежным сном.

Джон бесшумно прошёл на кухню. Первое, что бросилось ему в глаза – это исчезновение домашней химической лаборатории со стола. Он был подозрительно пуст и чист. В остальном же, за исключением спящего Холмса, квартира являла собой вполне привычную картину.

Потерев переносицу, Джон опустился в своё кресло, погладил ладонями подлокотники. Солнечные лучи оставляли мерцающие блики на глянцевой обложке журнала, который приподнимался вместе с диафрагмой от размеренного дыхания детектива.

Мысли повернули в предсказуемом направлении. Неимоверных усилий стоило усмирить эти мысли.

— Ты просто…изумителен, – шёпотом выдохнул доктор, достиг дивана и стал аккуратно вытягивать журнал из слабых пальцев.

Сон Холмса был крайне чутким, поэтому Уотсон вздрогнул, когда те же пальцы резко вцепились в его запястье, дёрнув на себя, вторая ладонь сильно сжала горло под самой челюстью, яростный взгляд распахнувшихся глаз молниеносно оценил ситуацию. Не успел Джон и рта раскрыть, чтобы осыпать Шерлока проклятиями, стремящимися сорваться с кончика языка, как тонкие пальцы тут же разомкнулись, а острые льдины в глазах постепенно оттаяли.

Запахнув полы халата, Холмс вернулся в первоначальное положение, даже веки вновь прикрыл, а Уотсон недоумевал ещё секунд пять, пока догадка не озарила его.

— Ты подумал, что это кто-то чужой?

Ленивое мычание послужило утвердительным ответом.

— Но ведь я никогда не забываю закрывать входную дверь.

Кудрявая голова плавно повернулась, тёмные ресницы вздрогнули.

— Помнишь, что я говорил о безопасности квартир?

Джон нехотя кивнул.

— «Живут на четвёртом этаже, повесив на дверь цепочку, и думают, что жилище неприступно». Что-то вроде этого, дословно не помню… Да, мы живём на втором этаже, но, Шерлок, я же не китайский акробат-убийца.

Светлые глаза изучали его несколько мгновений, после чего уголок губ пополз вверх. Сначала Джон не понял, а потом осознание заставило его улыбнуться в свою очередь: он сказал «мы живём».

Когда Уотсон, побуждаемый любопытством, заглянул в холодильник, то обнаружил там неоспоримое доказательство того, что Шерлок начал «оживать»: на одной из полок стоял пакет молока, заполненный на две трети. На белом корешке была проставлена сегодняшняя дата.

Затишье у раскрытой двери холодильника показалось бы подозрительным даже самому ненаблюдательному человеку, что уж говорить о Холмсе, который бесшумно оказался за спиной доктора и, слегка склонив голову над его плечом, спросил с плохо скрываемой иронией:

— Удивляешься отсутствию охлаждённых частей человеческого тела на одной из полок?

Фонтанирующий активностью Шерлок сотворил что-то страшное с воображаемыми весами в голове Джона, которые угрожающе покачнулись и накренились в одну сторону – нетрудно догадаться, в какую.

— Удивляюсь. – Джон развернулся к заинтересованному Шерлоку. – Тому, что ты потерял бдительность.

И, прежде чем детектив успел что-либо ответить, Уотсон указал на белёсый след от молока над верхней губой Шерлока. Тот нахмурил брови, размышляя о чём-то ему одному доступном, стёр «улику» и не поленился проводить Джона странным даже в толковании самого Холмса взглядом.

Доктор, пользуясь моментом, откровенно сбежал на улицу, споткнувшись о громоздкое оборудование, которое Шерлок за каким-то дьяволом поставил возле самой лестницы. Противоречие мыслей сводило с ума. С одной стороны – тихая радость от того, что Холмс потихоньку начал приходить в себя, с другой – опасения, как бы потом не было хуже. В силу своей профессии Джон как никто другой знал о частых случаях, когда у, казалось, безнадёжно-больных людей наблюдались значительные улучшения самочувствия, как вдруг – летальный исход буквально через несколько часов. Но Шерлок не больной, да и ранение не должно его беспокоить, только Уотсон прекрасно помнил намерение Холмса купить молока в вечер знаменательной встречи с Мориарти.

Спустя несколько минут мозгового штурма, Джон в который раз пришёл к заключению, что все попытки понять мотивы Холмса в любом случае обречены на провал. В следующую секунду в голову пробралась постыдная мысль о том, что он, Уотсон, просто смешон, раз сбежал, как мальчишка, на улицу. Укорив себя за подобное поведение, он вновь поднялся в квартиру.

До того момента, как тихо скрипнувшая дверь известила о возвращении Джона, Шерлок разглядывал крышу противоположного дома за окном. Обернувшись, он избавил доктора от участи что-либо произносить и заговорил первый:

— Просто я знал, что ты сегодня вернёшься.

Шерлок улыбнулся, а чаша весов наклонилась в одну сторону, уверенно коснувшись поверхности сознания Джона.

* * *

На следующий день растянутые майка и домашние штаны были забыты, на смену им пришёл любимый чёрный костюм и серая рубашка. Сам Шерлок что-то набирал на клавиатуре своего мобильного с крайне сосредоточенным видом. Возведя благодарственный взгляд к воображаемому небу, доктор хотел подняться в спальню за ноутбуком, но последующие слова заставили его передумать:

— Я более чем уверен, что это дело рук Мориарти.

Это было произнесено с ноткой знакомого предвкушения в низком голосе, не отрывая взгляда от слабо мерцающего экрана телефона.

— То есть он вновь объявился? – спросил Джон, прижимаясь плечом к дверному косяку.

Шерлок встал с кресла, закружил по комнате, одновременно с твёрдой и лёгкой поступью отчеканивал каждое слово:

— Лестрейд прислал сообщение, просит моей помощи. Джон, я чувствую, что это вновь Мориарти, я не могу ошибаться.

Джон нахмурился, прошёл в гостиную, бросил беспокойный взгляд на спину Шерлока, который склонился над своим нетбуком.

— Да уж, кто-кто, а ты не имеешь права на ошибку.

Детектив взглянул на собеседника через плечо, криво улыбнувшись, отчего тонкие мимические морщинки собрались у внешнего уголка светлых глаз, и торжественно произнёс:

— Игра вновь началась, Джон.

Захлопнув крышку нетбука, Шерлок выскользнул на лестничную площадку, прихватив пальто и шарф. Звук быстро удаляющихся шагов и приглушённый хлопок входной двери окончательно подтвердили последнее высказывание Холмса, так же как и то, что не требуется в словесном подтверждении: он ждёт Уотсона на улице, а их, в свою очередь, ждёт новое запутанное дело об убийстве.

Прежний Шерлок вернулся.

Вовсе не стихийная смена настроения Холмса была причиной обеспокоенности Джона: он уже привык. И не грядущее расследование, которое могло быть не менее опасным и рискованным, чем предыдущие, и даже не факт уверенности Шерлока в том, что это – проделки Мориарти, а ведь как известно – Холмс никогда не ошибался. Одухотворённый вид детектива и капитуляция скуки многого стоили.

«Да, многого», — размышлял Уотсон, пока витрины магазинов проплывали по ту сторону окна кэба. Короткий, но внимательный взгляд в сторону окрылённого Шерлока, которому даже поворачиваться не надо было, чтобы определить характер этого взгляда. – «Многого, но не очередного кровопролития».

За свою карьеру военного врача Джон повидал немало ужасающих ран, пробитых голов, оторванных рук и ног. Как он сказал однажды: «Насмотрелся вдоволь», только против призвания ничего не поставишь. Раз его поле боя теперь имеет иную географическую широту и долготу, придётся смириться с видом мёртвых тел ни в чём не повинных людей. Единственное, странная эта «война». Там, в Афганистане, оба противника были вооружены, каждый из них преследовал свою цель, за которую они выпускали автоматные очереди, здесь же, в цивилизованное и мирное время, беззащитные люди становились жертвами больных на голову преступников. Кто этот невидимый враг, с которым необходимо бороться?

Уж точно не Мориарти. Он – один в череде сумасшедших и опасных гениев, которых на планете бесчисленное множество. Он – персональный рай для Шерлока Холмса.

Джон усмехнулся. Вот уж кто не согласился бы с ним по всем пунктам, кроме последнего, так это человек, сидящий рядом. Шерлок Холмс, который прижимал к губам сжатую в кулак ладонь, обтянутую кожаной перчаткой. Детектив, чьи глаза светились в интригующем предвкушении.

Джон действительно подсел на риск, который напрямую связан с Холмсом и если так сложилось, то он готов и дальше спасать его бесценную шкуру, ведь клятва Гиппократа – не пустой звук.