Туман не любит солнце (гет)

Туман. Он завоевал весь лес своими серыми, влажными и злыми войсками. Запах затхлости повсюду. Пропитал одежду, волосы и, кажется, уже добрался до самого желудка. Этот запах не может перебить даже плебейский, но такой живой аромат костра.

Панси проклинает ту минуту, когда какая-то нелёгкая дернула мисс Паркинсон поддаться уговорам кузена и отправиться на пару дней с егерями по лесам — посмотреть «настоящую войну настоящих мужчин». Отец был только «за» — ему всегда не хватало сына. Мать отправилась на недельку к своей тётке в Ирландию. А Панси, приехавшая на каникулы, умирала от скуки в пустом доме. Только этим можно было объяснить, почему она приняла столь глупое решение. Слава Мерлину! Уже завтра Панси вернется домой — примет ванну, выпьет пару чашек превосходного кофе, приготовленного услужливыми домовиками. И, наконец, барабанные перепонки не будет разрывать громкая матерная ругань егерей.

Туман становится ещё гуще. Эта весна жутко холодная и неприветливая. Листвы практически нет. Деревья уныло-голые, словно жалкие нищие на паперти. Словно те Лишенные палочек, которые теперь побираются в Косом Переулке. Хорошо хоть деревья молчат, только отчаянно хватают за подол плаща своими кривыми ветками, будто скрюченными руками.

«Подайте! Подайте!» — надрывно воет у Панси в голове. И пахнет затхлостью туман.

* * *

Позавчера егерям удалось поймать группу сбежавших грязнокровок, с ними были два гоблина. Все сопротивленцы походили на загнанных диких зверей: пропитанные несчастьем и безумно свирепые. Двое особенно отчаянно сражались, дав возможность сбежать своим подельникам. Сивому распороли зачарованным ножом бедро. А кузен Паркинсон до сих пор не пришёл в себя после стычки. И всё же троих удалось уничтожить: грязнокровок Теда Тонкса и Дирка Крессвелла, ну и гоблина. Они получили сполна за своё неповиновение… за всё сопротивление. Потому что Сивому нравилось, когда кричат от боли, захлебываясь собственной кровью.

Тогда Панси едва справилась с тошнотой и решила — нет, эти карательные рейды не для неё. Они вообще не для леди. Панси не против сражаться, но пусть это будут интриги в пышных бальных залах или «битвы» бумаг и капиталов в Министерстве и Визенгамоте. Чтобы не было запаха крови — только сухие строчки победы да испуганные лица проигравших.

— Слышала, крошка, с тех пор, как установили заклинание Табу на имя Милорда, у нас богатый улов? — Скабиор сплёвывает жвачку и посылает Панси пошловатую улыбочку.

Паркинсон никогда не была избалована мужским вниманием, поэтому его заигрывания одновременно и льстят самолюбию, и вызывают брезгливость.

Словно в ответ на слова Скабиора срабатывают сигнальные чары. Егеря почти мгновенно аппарируют. Что-что, а скорость у них отменная — иначе велик риск упустить законную добычу прямо из-под носа.

* * *

Поттер, Уизли и Грейнджер…

Панси узнает их. Туман утекает сквозь пальцы. А возле рассекреченной палатки уже завязался отчаянный бой. Похоже, они успели подготовиться, словно знали о заклятии Табу. Почему же тогда попались?

Панси стоит в стороне и отрешенно наблюдает за схваткой. Егеря не могут задавить сопротивленцев количеством — банда слишком ослабла после недавней стычки с грязнокровками, те оказались искусными магами.

— Что… ты… застыла?!! — рычит Скабиор, мешая свою речь с отборными ругательствами. — Помогай!

Но Панси словно впала в ступор. Она слышит, как шумит на ветре первая листва и хриплую брань сражающихся. Даже Грейнджер отчаянно матерится. «Наверное, это реакция на стресс», — вяло думает Паркинсон, рука не может поднять волшебную палочку, словно воздух стал тяжёлой могильной плитой и нестерпимо давит.

А потом Панси задевают шальным заклятьем и она валится под ноги Уизли, невольно хватаясь за его щиколотку. В это время Трио аппарирует, и Паркинсон уносит сквозь пространство вместе с ними. Она не пытается отцепиться, напротив, держится крепко-крепко — слишком хорошо вбито в голову правило, что в случае аппарации, вольной или невольной, лучше как следует сосредоточиться, а то свои кости будешь по всей Британии собирать.

* * *

Снова ругань. Панси приходит в себя.

— Если зачаровать ей память… — это, кажется, Грейнджер.

— Искусный волшебник может снять любой блок. Не думаю, что В… то есть Сами-знаете-кого остановит, что он может сломать Паркинсон психику, добывая сведения о нас, — а это уже Поттер.

— И ведь вцепилась мёртвой хваткой — зараза! — вроде голос Уизли.

— Скажи, спасибо, что мы вообще оттуда ноги унесли, — снова Грейнджер.

— С довеском только, — бурчит Уизли. — Вечно от меня проблемы.

«Это уж точно», — злорадно комментирует Панси в мыслях, стараясь не думать о том, во что она вляпалась сама.

— Перестань, Рон. Мне кажется, даже сама Паркинсон не специально прицепилась к нам, вряд ли бы у неё хватило на это смелости и мозгов.

«Но-но, потише, бобриха! Думаешь, ты тут самая умная!» — ругается про себя Панси. Хотя вообще, конечно, Грейнджер права — полезла бы добровольно мисс Паркинсон в самое пекло, держите карман шире.

— Пульс нормальный, — вновь голос Уизли. Тёплые пальцы касаются её шеи, а потом легонько бьют по щекам. — Давай, Паркинсон, приходи в себя. Хватить подслушивать.

Этот предатель крови ещё и лапать её вздумал?!

— Специально или нет — это не решает нашей проблемы. Что нам с нею делать? — опять Золотой мальчик голос подал.

— Зачаровать память и оставить здесь, а сами аппарировать. И пусть тогда ищут ветра в поле, — устало говорит Уизли и убирает свои руки (слава Мерлину!) от Панси.

— Рон! — укоризненно восклицает Грейнджер. — Её же тут никто не найдет!

А какой учительский голосок. Хотя, конечно. Панси совсем не улыбается остаться после Обливейта одной в лесу.

— Эй, — слабо стонет она. — Я вас и так не выдам. Хоть в город или деревню какую-нибудь отправьте. Я же тут околею.

— Гляди-ка, очнулась, — комментирует Уизли. — А то всё в обмороке упорно была.

Какая-то жалкая палатка, вроде тех, что используют всякие нищеброды. Панси, похоже, уложили на жёсткую кушетку, что ж лучше, чем совсем ничего.

— Если мы бы тебе и поверили, — пожимает плечами Поттер, — это всё равно не гарантирует нам защиту от вашего, хм, Лидера. Даже если ты, правда, попытаешься выполнить обещание. Только Непреложный Обет…

— Да ты что! — Панси резко садится. Голова кружится, и Паркинсон невольно опирается на плечо сидящего рядом Уизли.

Тот хмурится:

— Что ты всё время хватаешься за меня, Паркинсон? От этого и все проблемы.

Но не отстраняется, позволяя Панси справиться с головокружением, а потом самой брезгливо отдернуть руку.

— Непреложный Обет?! А если Лорд меня Круциатусом пытать начнет?!

— А ты предпочитаешь, чтобы он пытал нас? — недобро щурится Поттер. — Знаешь что, Паркинсон…

Грейнджер, успокаивающе накрывает его ладонь своею — ох, чудны дела в Датском Королевстве. Интересно, а они все втроем спят? Или делят Бобриху по чётным и нечётным дням?

— Ладно, всё равно другого выхода у нас нет, — неожиданно врывается в неторопливые размышления Панси голос Уизли. — Давайте.

— Что «давайте»?! — Паркинсон даже не пытается скрыть своего испуга, в конце концов, она не безбашенная гриффиндорка, а нормальный, разумный человек.

— Магические наручники, — спокойно поясняет Грейнджер. — Прикуём тебя к Рону.

— Это… это плохая идея, — запинается Панси.

— Неужели? — цедит Поттер.

Сейчас он порою похож до ужаса на… Паркинсон резко обрывает свои мысли — неважно!

— Грейнджер, ты же тоже девушка, ты должна понять, — Панси даже перебарывает брезгливость и вполне дружелюбно обращается к грязнокровке.

— У Гермионы и без тебя хватает проблем, — сухо обрывает её Уизли. Шагает вперед и протягивает руку.

«Проблема» — она для них всего лишь проблема. Неодушевленная, назойливая и плохо поддающаяся разрешению. Панси ненавидит их за свою беспомощность! А больше всех она почему-то ненавидит Уизли. Может, потому что она теперь связана с ним сверкающей нитью магических наручников — теперь расстояние между Панси и Уизли не должно быть больше ярда. Паркинсон со злостью смотрит на сверкающую полоску магии, обвившую её запястье, и думает о мести.

* * *

Пахнет дымом. Туман, несмотря на вступление весны в свои права, покидает леса очень неохотно. Словно старая вдова, медленно убирает с лица такую же старую, густую вуаль.

Панси бесится, злится на грёбаных героев. За то, что они не нашли ничего лучше, как таскать пленницу за собою по лесам. То и дело не выдерживает и начинает перебранку с Уизли. Но, однажды услышав сообщение по колдорадио на волне «Поттеровского дозора» (очень оригинальное название!) о репрессиях Тёмного Лорда по отношению к семьям Упивающихся смертью, резко замолкает и начинает покорно выполнять указания своих тюремщиков. Порою вяло думает о том, что её враги до тошнотворности милосердны… по сравнению с её друзьями.

Туман обычно приходит ночью. И ранним зябким утром. Панси плохо спит. Часто вскакивает с узкой спартанской постели, задыхаясь от неконтролируемого ужаса, и тогда мерное дыхание ещё трёх человек в палатке неожиданно успокаивает её.

Панси не может колдовать с кандалами на руках. Отходить от Уизли больше, чем на ярд, иначе магия просто дергает Паркинсон обратно — к её тюремщику. Панси должна подчиняться. Панси ненавидит Уизли за его вежливое равнодушие к её судьбе, за его ровное, лишенное жесткости и каких-либо эмоций отношение, за его солнечную улыбку, которая ни разу не предназначалась ей.

Панси учится готовить еду вместе с Грейнджер. Учится не обращать внимания на частые приступы Поттера. Учится засыпать в грязной палатке вдали от дома. Это не её война, однажды решает Панси. Тут каждый сам за себя.

А потом она снова видит, как готовы прикрыть друг друга Поттер, Уизли и Грейнджер, и тогда Панси ненавидит их особенно сильно. Яркая ненависть… ярая.

* * *

Тихонько играет радио. Какой-то вальс. Панси поджимает к груди ноги и закрывает глаза.

Традиционно её дебют состоялся в пятнадцать лет. Дорогие мантии и фамильные медальоны. Неожиданно превратились во взрослых дам и кавалеров те ребята, с которыми она играла в детстве. Церемонные поклоны и до напыщенности красивые слова. Старомодные, немного неестественные танцы.

Потом спектакль в маленьком домашнем театре Ноттов. На сцене актёры в золоченных полумасках с напудренными лицами подобно марионеткам создавали совершенно иной мир на утеху зрителей. И всё было для них — для этих выросших и злых детей, которые готовились править страной по праву рождения.

А теперь Панси примостилась на дерюге. И магические наручники то и дело дёргают Паркинсон за запястья — марионетка… Поттер часто сидит у входа в палатку и смотрит в пустоту. Грейнджер нервными и рваными движениями выполняет привычную работу. Уизли крутит ручки радиоприемника. А потом Трио вместе черкают какие-то планы на листе. Каждый отыгрывает свою роль. И вечно пахнет туман. А Панси жадно ждёт апрельское солнце.

* * *

В прохладном свежем ветре наконец-то звенит музыка весны. Панси с ужасом смотрит, как из палатки выходит Беллатриса Лестрейндж. Но тут к ней спокойно подходит Поттер со словами:

— Ну, как ты, Гермиона?

— Ничего, — Белла несколько обескуражено мотает головой.

И Панси понимает, что это заучка Грейнджер под оборотным. Интересно, где они взяли волосы самой преданной соратницы Тёмного Лорда? И что собираются делать в таком виде?

— Гарри Поттер, — пищит тихий голос.

И Панси видит, как из пустоты появляется какой-то домовик.

— Добби, — теперь Поттер наклоняется к нему.

Кажется, Малфоев и Беллатрису облапошил вольный домовик-бездельник, которого несколько лет назад проворонили Малфои.

Панси уже всё равно, кто победит. Она боится Лорда не меньше, чем своих нынешних тюремщиков. А по правде говоря — даже больше. Только бы скорее. Скорее… всё закончилось.

* * *

Панси научилась курить. Теперь она дымит, нервно комкая в пальцах презренную магловскую сигарету. Сидя у задней двери «Кабаньей головы», где оставили её Поттер, Уизли и Грейнджер… А сами пошли воевать.

Над Хогвартсом висит марево: это Упивающиеся смертью пытаются пробить магическую защиту. Помойка на заднем дворе зачуханного трактира нестерпимо воняет. А Панси всё мнёт сигарету.

— Там этих… ваших эвакуируют, — говорит, как сплевывает, выглянувший из-за двери Аберфорт Дамблдор. — Гуманисты!

По гримасе, скривившей его морщинистое лицо, видно, какого он мнения о доброте защитников Хогвартса.

— Ну что сидишь? Шуруй с ними!

От презрения в его голосе Паркинсон тошнит сильнее, чем от вони давно не вывозившейся помойки.

Панси очень медленно встает:

— Что вы сами не сражаетесь? — тихо и зло спрашивает она. — Герои добра и света!

Дамблдор только хмыкает:

— Мала ещё зубёнки скалить. Иди, давай, а то как бы ваши чеканутые родственнички в масках не взорвали трактир, через который эти малахольные сопротивленцы их же чистокровных ублюдков спасают.

— И что же мне теперь — идти против своих воевать? — кривит губы Панси.

— Ты сначала определись: где у тебя свои, — отвечает Аберфорт и захлопывает дверь.

Паркинсон остаётся одна и вновь опускается на грязный порожек, не заботясь о запачканной мантии.

Холодный ночной ветер весны обманчиво медленно пробирается под одежду. На запястье остался след от магических наручников — Уизли снял их перед уходом. Всё равно эта битва обещала быть последней… при любом исходе.

Панси растирает запястье — ей всё кажется, что её кто-то тянет за невидимую цепь. Ветер весны на помойке не пахнет юной травой, он пахнет помойкой. Панси водит окурком по каменному порожку, словно пытаясь отгадать загадку. Небо над Хогвартсом то и дело освещается вспышками. Там умирают. Тут же не страшно. И даже тихо. И цепи нет. И Уизли рядом нет. Никого нет.

Мелькает серая тень. Крыса! Панси поспешно поджимает ноги, прижимая коленки к груди. А утром встанет солнце. И сколько человек его уже не увидят? И вдруг Панси отчаянно хочется дожить до утра. Ощутить солнечные поцелуи на своём лице. И она комкает подол мантии, бездумно считая минуты. А ветер весны уносится в сторону осажденного Хогвартса. А на войне ветер весны всегда пахнет кровью.

* * *

В это верится с трудом, но войне и впрямь пришёл конец. Поттер победил. Гриффиндорцы победили.

Панси сосредоточенно изучает министерские документы о конфискации большей части имущества государственных преступников, в число которых попал и отец. Мать рассеянно ходит по дому, то пытается поправить занавески, то начинает собирать какие-то безделушки и тут же бросает.

— Что же теперь будет? — тихо спрашивает она.

— Азкабан, от трёх до пяти лет, плюс конфискация, — не отрываясь от документов, машинально отвечает Панси, которая за этот месяц изучила уже все законы. — Слава Мерлину, там сейчас нет дементоров.

— Да… А дом? Ведь дом принадлежит семье.

— Наш дом занесен в реестр «Зданий, представляющих опасность», поскольку их владельцы были признаны чёрными магами, — Панси машет постановлением. — Видишь: тут подпись самого Министра. Дом, может, и вернут, но сколько лет теперь ждать.

— Ты поедешь со мной к тёте Джейн в Ирландию, пока весь этот кошмар не закончится. Тем более ты несколько месяцев была пленницей этой шайки мародёров! Бедная моя девочка!

— Не мародёров… а героев сопротивления. Не пленницей, а представительницей гражданского населения, которая под благотворным влиянием Гарри Поттера и его соратников стала всецело сочувствовать идеям освобождения Британии от гнёта тирана.

— Что?! — фарфоровая статуэтка выскальзывает из рук матери и со звоном разбивается о каминную решётку.

— Репаро! — почти не глядя, взмахивает палочкой Панси. — И в Ирландию поезжай ты одна, тебе надо отдохнуть. А я отправляюсь волонтёром восстанавливать Хогвартс.

— Мерлин! Да ты помешалась, дорогая! — шепчет мать, кидаясь к Панси и нежно прижимая её голову к своей груди.

Паркинсон выдыхает такой родной запах материнских духов и негромко смеётся:

— Нет. Просто я не намерена всю жизнь ходить с клеймом врага народа и дочери преступника. Я почти два месяца шаталась с нашим золотым трио по лесам, и теперь намерена использовать каждую минуту времени, проведенного прикованной к Уизли, на благо себя и своей семьи. А там и амнистия для папы не за горами.

— Ты не справишься, не выдержишь их гнёта, ты ещё такая юная, моя девочка. Они не идиоты, эти победители, за каждую милость сдерут с тебя втридорога. Моё состояние не тронуто, будем жить спокойно в Ирландии, а там… а там всё забудется.

— Они такие же юнцы, как и я, мама. Плебеи боготворят их, забывая, что это всего лишь несколько мальчишек и девчонок. Но я изучила их, пока сидела привязанная к Уизли — они гриффиндорцы до мозга костей. И даже война не смогла выбить из них эти глупые идеалы. Это мой шанс. Сейчас в экстазе победы полетят не только головы, но и милости. Это недолго будет длиться. Потом либо по-настоящему умные маги приберут Министерство к своим рукам, либо заматереют наши герои. И тогда их уже не проймешь тремя слезинками и трудом на благо родной школы. А уехать я всегда смогу.

— Иногда ты невыносимо похожа на своего отца, — вздыхает мать. — Пиши мне, Панси.

— И ты мне.

* * *

Вот уже почти месяц ведутся восстановительные работы на территории Хогвартса. Солнце палит во всю — пьяное и жаркое лето. Панси уже дважды успела обгореть, и теперь смугла, как последняя плебейка. Руки все в мозолях, далеко не везде можно использовать магию. Волосы отросли ниже плеч — Паркинсон связывает длинные пряди в небрежный узел на затылке. Она привыкла к магловским коротким хлопковым штанам, именуемым бриджами, и мужской клетчатой рубашке с короткими рукавами. Она уже спокойно переговаривается с грязнокровками, передавая им зачарованные стройматериалы или левитируя совместно тяжелые камни. Предки, наверное, задыхаются от стыда на небесах. Ну и пусть… Небеса далеко, а Панси надо жить здесь — на этой раскаленной, пересохшей уже в самом начале лета земле.

Когда остаются вечером силы, то Паркинсон подходит к зеркалу и неожиданно обнаруживает, что она похорошела. Похудела, подтянулась, загар оттеняет тёмные глаза и смягчает грубоватые черты лица. И Панси вдруг понимает, что зря она всю жизнь втискивалась в корсеты и мантии пастельных тонов, проклиная всё на свете, пыталась забелить лицо.

Панси привыкает к вечно орущей музыке из зачарованных радиоприемников, что пачку сигарет приходится делить на всех, что ночью волонтеры спят вповалку и без сновидений — слишком устают за день.

Рон Уизли всегда здесь. Грейнджер то и дело мотается в Лондон, сдает какие-то экзамены каким-то Мастерам. Поттера медленно, но неотвратимо утягивают в Министерство — политика будут делать… ну, или марионетку… это как получится. Хотя в этой игре Паркинсон поставила бы на Мальчика — который — выжил. А Уизли всегда здесь. То спокойно раздаёт указания, то отчаянно матерится, то ржет в компании вечных гриффиндорцев — и всё время вкалывает, как проклятый. А Панси почему-то то и дело оказывается поблизости.

— С этим крылом, кажется, закончили, — Уизли вытирает пот со лба и усаживается на бетонный блок. — Надо чтобы Макгонагалл проверила.

Странно: сегодня из приёмника поют не Ведуньи. Хрипловатый женский голос разносится над просторами и холмами, на которых они росли и учились и на которых потом грянула битва. И на которых теперь выросли несколько обелисков…

— Кто это поёт? — Панси садится рядом.

В конце концов, они в палатке в лесу спали рядом, какие тут уж церемонии.

Уизли щурится, глядя на солнце. Он сам, как солнце, рыжий, солнечный и, наверное, нестерпимо горячий. Панси хочется пить — она ненавидит жару.

— Это Патти Смит, — наконец, отвечает Уизли, доставая бутылку с водой.

— Кто?

— Магловская певица, — он смотрит на Паркинсон, чуть усмехаясь.

— Хватит пялиться, — резковато говорит Панси (голос у этой Смит всё равно красивый, хотя слова песни странные), — дай лучше попить.

Уизли не интересуется, почему Панси не может наколдовать себе воды, а молча протягивает ей бутылку. После Паркинсон, не вытирая горлышко, пьёт сам. И отчего-то Панси хочется закричать: «Перестань!» А что перестань-то? Она и сама не понимает.

— Всё! Сил нет — невыносимая жара, — Уизли стягивает через голову свою футболку и с волшебной палочкой наизготовку направляется к блокам.

Панси теребит сползающую на глаза бандану и старается не смотреть на широкие плечи и сильную шею. А потом подходит и становится сзади, практически дышит ему в затылок, точнее куда-то в плечо, выше не дотягивается. И тихо спрашивает:

— Уизли… за что ты меня ненавидишь?

Тот не оборачиваясь, медленно, словно подбирая слова, отвечает:

— Я тебя не ненавижу, Паркинсон… я тебя просто не люблю.

— А на войне как на войне — да? — устало и горько говорит она.

— Что ты, Панси, какая война? — Паркинсон может поклясться, что проклятый Уизли ухмыляется. — И не стой за спиной, пожалуйста. Лучше помоги с этими блоками.

* * *

Дафна Гринграсс в сотый раз подбегает к Уизли, что-то спрашивает, щебечет нежным голоском и хлопает ресницами. Панси ненавидит её особенно сильно. Из девочек-слизеринок всего две пошли волонтерами восстанавливать Хогвартс. И теперь белокурая Дафна окучивает простодушных героев войны. Уизли улыбается в ответ, забыв, что Гринграсс тоже из «врагинь», ведь у неё тонкая талия и пухлые губки. Расчётливая белобрысая сука! Ведь ей же от Уизли кроме орденов и славы больше ничего не надо — а он уши свои развесил, дурак рыжий! Разулыбался, Казанова недоделанный… И от этой улыбки веснушки танцуют на его лице.

— Красиво, правда? — тихий голос над ухом.

— Ага… Что?! Мерлин! Лавгуд, разве можно так подкрадываться? — Панси даже подпрыгивает от неожиданности.

А Полумная стоит рядом и пялится своими огромными, бледными глазами.

— Чего тебе? — не злобно, скорее устало спрашивает Панси.

— Держи, — Лавгуд протягивает ей руку, на ладони лежит маленький камешек с дырочкой. — Ведьмин камешек.

— И зачем он мне? — Панси старательно косится в сторону, пытаясь разглядеть: разговаривает ли всё ещё Уизли с Дафной.

Паркинсон хочется нагрубить Полоумной, прогнать её, но разум берёт верх — не стоит ссориться с героиней войны, пусть и чокнутой на всю голову.

— Посмотри сквозь дырочку на солнце и загадай желание. Только самое тайное и заветное.

— У меня таких нет, — отмахивается Панси, — только меркантильные и прагматичные планы.

— У всех есть такие желания, — пожимает плечами Лавгуд. — И порою, мы боимся признаться в них даже самим себе.

Панси медленно переводит на неё взгляд, а потом молча протягивает руку — камешек ложится в ладонь, тёплый. Панси суёт его в карман, не поблагодарив Лавгуд — в конце концов, подарок — сугубо инициатива Полоумной.

* * *

Панси, словно хищник в засаде, наблюдает за Золотой Троицей. Отмечая такие детали, как Поттер, то и дело смущенно улыбающийся Грейнджер. И Грейнджер, поправляющая зачем-то в пятый раз воротник рубашки Избранного. Что же этого и следовало ожидать.

А Уизли в пролёте: причем, и брат, и сестра. Впрочем, как раз Уизлетта не выглядит расстроенной, она смеется, дружелюбно общается с Поттером и Грейнджер, созывает гриффиндорцев к себе в гости… короче, делает хорошую мину при плохой игре — мысленно усмехается Панси. А вот Рон… да и он спокоен и весел. И улыбаться реже не стал. Улыбается он по-прежнему не Панси.

А Паркинсон, напоминая себе о собственной принадлежности к славному факультету Слизерин, пытается воспользоваться сложившейся ситуацией и соблазнить своего врага. Соблазнить Рона Уизли. Соблазнить за то, что он не любит её.

Вот только она не умеет соблазнять. Даже такого простачка, как Уизли. Ну не умеет мисс Паркинсон кокетничать, нести чушь, тереться ножкой… ну, или ещё чем там трутся о мужчин шлю… то есть успешные барышни. Панси выдумывает идиотские предлоги, чтобы подойти, поговорить с Уизли, сесть рядом. Мерлин! Как всё просто было прежде — сосватали родители чистокровную барышню за подходящего жениха, а твое дело маленькое: сидеть с вежливой улыбкой да не путаться в столовых приборах. Впрочем, вряд ли можно удивить этим Уизли — он и о вилке с ножом вряд ли слышал.

Панси старательно накручивает себя — мысленно унижает Уизли. Унижает его днём и ночью, засыпая, сидя на обеде, работая на улице под палящим солнцем. Вот только легче от этого не становится. Да и дался ей этот Рон Уизли? Даже с Поттером и Грейнджер отношения вполне сносные — Панси участник всех молодёжных новых течений. По вторникам она консультант по вопросам улучшения условий жизни Домовых эльфов, по пятницам организовывает благотворительные вечера в пользу репрессированных, а впоследствии реабилитированных оборотней. Олицетворяет собою прогрессивную чистокровную молодежь, левитируя тяжелые блоки бок о бок с маглорожденными на территории Хогвартса. Теперь Панси даже в мыслях заставляет себя звать их «маглорожденными» — только политкорректные термины. Ну, зачем ей ещё Уизли при жизни такой? Ерунда какая! Тем более лето скоро кончится. А по вечерам Панси читает книжки по теории шахматной игры, продираясь сквозь путанные объяснения. Зачем?..

* * *

Глаза у Рона голубые. Дурацкий цвет! И имя дурацкое — Рональд. И почему Уизли не поставили в пару с ней, с Панси, в течение прогулки по магловскому Лондону? Подумаешь, что он тоже чистокровный.

Дин Томас любезно показывает Панси парк. Гриффиндорцы уже давно не разговаривают с ней сквозь зубы. Приятельские отношения словно наладились сами собой. А чего это стоило Панси — никто и никогда не узнает. О тренировках в бытовых и строительных чарах по ночам. О многочисленных проглоченных оскорблениях. О спокойной улыбке в ответ на грубость. О мантре, которую Паркинсон повторяла перед сном: «Ты должна забыть всё, чему тебя учили. Маглорожденные — а не грязнокровки! Друзья иных рас — а не мерзкие твари! Непростительные — а не заклятья для избранных колдунов!» Только «предатель крови Уизли» как-то легко превратился в Рона, а вот как раз без этого Панси бы превосходно обошлась.

Уже сентябрь. Это обилие красок, словно прощальный наряд свергнутого короля. Этот пахнущий нежностью умирающих ароматов воздух. И приглушенные лучи нежаркого солнца. Рыжее солнце, рыжее. Как листья, которые кружит ветер. Как растрепанные волосы…

— Панс, я тут… — Дин запинается и виновато глядит на Паркинсон, а потом на наручные часы.

— Тебе надо идти?

— Да, прости. Лаванда ждет.

— Не бери в голову. Конечно, иди. Я уже запомнила дорогу и со схемой метро разобралась — дойду домой сама. А пока ещё погуляю.

— Спасибо!

— И напомни Лаванде, что бы она зашла ко мне за выкройкой новой мантии — я подобрала ей тот фасон, который она хотела.

— Панс, это так круто, что именно тебя мне поставили в пару! А то кто-то мучается, выполняя этот министерский проект со всякими снобами. И Лаванда с радостью заскочит к тебе, чтобы мы без тебя делали.

— Буду ждать, — улыбается Панси.

Она ненавидит выкройки и идиотские новомодные мантии. А болтовня с Лавандой наводит на неё тоску. Но лицемерьте и вам воздастся.

Паркинсон бредет по парку, рассеянно поддевая кончиками магловских туфель опавшую листву. И почти не удивляется, видя крепкую фигуру у озера. Недаром она попала пусть и не в пару к Уизли, но именно в эту группу. Рыжее солнце золотит рыжие волосы. Панси тихо подходит сзади, привстает на цыпочки и шепчет куда-то в вырез его свитера, где линия плеча переходит в линию шеи:

— Здравствуй, Рон Уизли.

— Паркинсон! — тот резко оборачивается. — Привет.

— Где твоя подопечная? Или ты сам кого-то курируешь?

— Я в паре с Гермионой. Но сейчас они с Гарри решили съездить на экскурсию в Тауэр, — Уизли открыто смотрит своими светлыми голубыми глазами в глаза Панси.

От его честности и прямоты тошнит!

— А ты?

— Вот ещё удовольствие — блуждать по пыточным подвалам сырой башни! Я лучше у озера посижу.

— Можно с тобой?

— Ну, садись.

Они опускаются на деревянные бревна, которые заменяют скамейку на берегу озера.

— Что же ты уток не кормишь? — спрашивает Панси.

Уизли пожимает плечами, подставляя лицо вечернему солнцу:

— Я же не влюблен.

— Чего?

— Тут уток кормят только парочки, — он кивает на двух маглов, стоящих в обнимку на мосту и кидающих хлеб жирным неторопливым уткам.

— Ритуал что ли?

— Ну, почти. Отсюда к самому озеру не подойдешь, только с моста. А мост — это что-то вроде моста влюбленных.

— Довольно глупо, — не удерживается Панси.

— Романтика, — хмыкает Рон, по его лицу видно, как он к этому относится.

Он сам ни капли, ну ни капельки не романтичен. От рыжих вихор до крепких рук, наверное, шершавых от метлы и работы.

Панси вдруг встает перед ним, заслоняя ему солнце. Её тень падает на его лицо. Ветер треплет её короткую кружевную юбку. Помедлив, Рон тоже встаёт. На секунду оказавшись близко-близко. И Панси решается.

Чтобы поцеловать его, ей приходится встать на носочки. Туфли утопают в песке, она практически повисает на плечах Рона. Пытается понять, распробовать вкус его губ.

— Панси, не стоит, — кажется Рон ошеломлен. И, тем не менее, отстраняет её вполне решительно.

— Это из-за неё… из-за Грейнджер?! — Паркинсон медленно теряет самоконтроль, даже верное лицемерие не спасает её.

Кажется, это так просто — пожать плечами, будто ничего не случилось, вежливо распрощаться и уйти с берега озера. А лучше вообще — обратить всё в шутку. Но Панси в отличие от того же Рона начисто лишена чувства юмора.

— Гермиона тут совершенно ни при чем, — тихо отвечает Уизли и отводит свой честный взгляд, упорно смотрит куда-то на солнце.

— Ну, конечно, мистер тактичность! Только не надо врать — у тебя всё равно не получается! — Панси заводится всё сильнее, понимая где-то на периферии сознания, что она уже кричит на весь берег и нелепо не то трясёт, не то кивает головою, словно китайский болванчик. — Ты же сам знаешь… ты не можешь не знать этого! Они трахаются! Твои любимые Поттер и Грейнджер!

Рон спокоен. Его всегда такое живое, даже немного гримасничающее лицо неподвижно. Он с какой-то внимательной вежливостью слушает Панси — ах ты ж паршивая, не вовремя появившаяся вежливость!

— Но я тебе больше скажу… — тихо добавляет Паркинсон, — они любят друг друга.

Рон едва заметно горько улыбается:

— А ты жестокая, Панси.

* * *

Снова сырой туман накрыл Лондон. Смешался с грязью города. Смог. Густой и равнодушный, он словно ложится на плечи прохожих тяжестью их грехов. Злобный ноябрь.

Панси торопливо курит на заднем дворе Министерства, ежась от сырости. Её начальница Матильда Найтли ненавидит запах табака — старая карга! Хотя вообще-то она ничего, и Паркинсон явно выделяет из других сотрудников. Не меньше чем герои (а, может, и больше) новому Министерству нужны активные и всецело разделяющие курс Правительства представители «старой гвардии», бывшей чистокровной элиты, которая не такая уж и бывшая.

А весною можно подать прошение об амнистии для папы. Первое, конечно, отклонят. Но в сентябре Панси исполнится двадцать, и она уже сможет распоряжаться замороженными капиталами, как исполняющая обязанности главы семьи в отсутствие отца. А будут деньги, будет и амнистия для папы. Его-то личное имущество всё конфисковано. А мамино трогать нельзя — надо же на что-то жить. Паркинсон тушит окурок и, кутаясь в мантию, клацая зубами от холода, ныряет обратно в тёплый холл здания. И почему возле Министерства сейчас нельзя применять чары? Очередной бзик Аврората на почве повышенной безопасности.

А вечером Министерский бал. Пышными розами увит зал, а вот на вине явно сэкономили. Панси брезгливо отставляет почти полный бокал и наблюдает за танцующими парами. Не то чтобы она так любила танцевать — но сорок галлеонов за одну прическу, а во сколько обошлось бальное платье даже вспоминать страшно — неужели она не заслужила хотя бы одного приглашения на танец? Впрочем, Паркинсон успешно забывает, что она уже отказала трём кавалерам — да какие это кавалеры? Так, непонятно кто — мелкие сошки, да ещё вид неказистый.

В центре зала танцуют, разумеется, блистательные Поттер и Грейнджер. Странно, что окружающие ещё не падают ниц перед ними от умиления и почтения. Уизлетта нарасхват… не то что Панси — Паркинсон залпом выпивает тот самый оставленный бокал вина. Рон танцует с Полоумной — колоритная парочка. Фрак ужасно не идет Уизли. В джинсах и свитере, или в квиддичной форме он смотрится куда лучше. Панси ловит взгляд Рона, тот вежливо кивает ей и отворачивается. Грейнджер выгибается в страстном танго, почти подметая волосами пол — когда заучка научилась так танцевать?

— Мисс Паркинсон, я понимаю, что сегодня праздник, но, может, вы поможете мне с кое-какими документами? Это срочно, — секретарь Министра Перси Уизли подходит к ней, увы, не за тем, чтобы пригласить на начавшийся вальс.

Впрочем, скучная мышиного цвета мантия и ссутуленные плечи — невелика потеря.

— Конечно, мистер Уизли, — Панси улыбается. Самые искренние улыбки всегда получаются у профессиональных лицемеров.

* * *

Дождь как будто сорвался с цепи, словно понимая, что это, может быть, его последний финальный аккорд перед зимними холодами. Хотя Панси аппарирует практически на порог, но за пару шагов успевает изрядно промокнуть.

Заветный адрес. Паркинсон старательно дергает за шнурок дверного колокольчика. Потом, немного подумав, ещё и громко стучит.

— Ну, кого там принесло?

На пороге Рон Уизли — что же, ожидаемо.

— Привет, кхм, Рональд. Я тебе твои документы принесла… доставка на дом, так сказать, — Панси пытается улыбнуться, но мышцы лица словно парализованы Ступефаем. С Роном отчего-то всегда так.

— Здрасте. Интересно, и откуда ты взяла мой адрес?

Ну да, адреса героев войны тщательно засекречены, а то покою от поклонников не будет. Уизли, конечно, не Поттер, но пару фанаток Рона Панси лично прокляла.

— Да то там, то здесь — птичка по зернышку клюет, — туманно отвечает Паркинсон.

— Ну, уж с этого места поподробнее, — решительно заявляет Уизли, — и зайди, не на пороге же тебе стоять.

— О, благодарю, — с непередаваемой язвительностью отвечает Панси, а потом быстро заходит в дом.

Мда, бардак феерический!

— Хм… у меня тут немного не прибрано, — чуть краснеет Рон. — Гостей не ждал. Так кто тебе сказал?

— Я не могу выдать своих информаторов.

— Да брось, им ничего не будет.

Панси недоверчиво щурится.

— Слово гриффиндорца.

Она ухмыляется, но потом решает, что большой беды от её честности не будет, да и Уизли может быть подобреет.

— Мне Перси отдал эти документы, чтобы я их сегодня принесла тебе, а соответственно, сообщил и адрес.

— И как же ты уговорила моего принципиально братца нарушить инструкцию? — Рон машет волшебной палочкой, зажигая свечи на большой люстре.

— Ну, я устроила ему свидание с Дафной Гринграсс.

— Неплохо. То есть подкуп. Только не в жисть не поверю, что Гринграсс с Перси добровольно пошла. Признавайся, ты применила к ней Империо? — в свете свечей хорошо видно, как от улыбки вновь танцуют его веснушки.

Панси чувствует, как на собственных губах вдруг дрожит робкая ответная улыбка. Что-то Рон слишком дружелюбный к ней, ведь они почти не общались после той встречи в парке, только по работе. Наверное, на балу тоже не удержался от дегустации того паршивого алкоголя — вон как глаза блестят. А фрак Уизли уже сменил на нелепый красный свитер и старые джинсы — ему идёт.

— Хорошего ты обо мне мнения, просто Дафна — моя подруга.

— Неужели?

Чёртов Уизли, ведь ты же такой простачок, что же ты такой проницательный?

— Ну ладно. Она мне была должна.

— Ты оформила ей документы на виллу в обход начальства. Миссис Найтли и не знает об этом… или делает вид, что не знает, — спокойно замечает Рон.

— Это не преступление!

— Ага. Так мелкое должностное нарушение. Панси, я же работаю в Аврорате и догадываюсь, сколько левых договоров течет через твои руки. Ты активно злоупотребляешь своим служебным положением.

— Что же ты не настучишь? — внезапно с вызовом спрашивает Панси.

Как же он ей надоел со своей честностью!

— Ты промокла, — абсолютно не тему говорит Уизли и вдруг достает из шкафа толстые шерстяные носки, — вот, снимай туфли и надевай их.

— Да, ладно. Я заклинанием высушу, — растерянно отвечает Панси.

— Глупости. Мама всегда говорила, что в таких случаях помогают только носки. И обязательно колючие. Ты не переживай, Паркинсон, я выбрал для тебя самые колючие.

Панси давится своим ответом от этих слов.

— Надевай, и я жду тебя на кухне. Пойду, чай заварю.

Уже выходя из комнаты, он добавляет:

— Я не собираюсь стучать на тебя, Паркинсон. Вдруг свой человек в Министерском отделе по недвижимости пригодится, — и Рон подмигивает ей.

* * *

Натянув носки, Панси тащится по коридору, стараясь не споткнуться о раскиданные вещи. Замечает в зеркале своё отражение — Мерлиновы подштанники! От дождя прическа превратилась в гнездо, которое словно трепали бешеные гиппогрифы, — и сейчас эта красота затмевает даже известные лохмы таких дам, как Гермиона Грейнджер и Беллатриса Лестрейндж, причем последняя после побега из Азкабана. Тушь потекла. А элегантное бальное черное платье доходит как раз до щиколоток… оттуда уже начинаются те самые шерстяные носки — колючие, заразы! Уизли — гад!

— Увидеть и умереть, — констатирует Панси.

Попытки подправить макияж не увенчиваются успехом, а за прическу она даже не рискует браться. Тем более у Рона уже закипел чайник. А всю кухню заполнила громкая музыка.

Панси плюхается на табурет.

— Одного понять не могу, чем ты Найтли прижала? — спрашивает Уизли, выкладывая на тарелку помятые кексы.

— Шантаж, — угрюмо отвечает Паркинсон, ей до смерти надоело лгать. Тем более, похоже, Рону не имеет смысла врать — он и так в курсе всех дел, ну или скоро будет в курсе. Пусть лучше узнает от неё.

— Впечатляет. Надеюсь, ничего ужасного?

— Обычные финансовые махинации в период правления Волдеморта, — откусывает большой кусок неожиданно вкусного кекса Паркинсон. — Кто-то сражался, а кто-то сейфы Гринготтса набивал.

— У тебя совершенно нет принципов, Панси, — Рон садится напротив и подпирает подбородок кулаком, задумчиво смотрит на неё.

— Знаешь: на свете куда больше людей с принципами, чем без них. Непринципиальный человек — это редкость, особенно, если он кому-то верен, так что цени.

Паркинсон делает большой глоток чая и улыбается — сладкий. Она любит сладкий чай.

— Неужели?

— Так и есть. Вот ты — если бы не был верен своим идеалам дружбы, отбил бы Грейнджер у Поттера в самом начале, ещё когда мы по лесам шатались, и получил бы то, что хотел.

— Перестань! — Рон мгновенно заливается краской.

— А женщины, Уизли, они настойчивых любят. Чтобы между дружбой и любовью, любовью и долгом Родине мужчины всегда выбирали их. Чтобы раз и навсегда — до самого гроба. Как в легендах, нелепых и не существовавших.

— Тебя слушать противно, — брезгливо говорит Рон.

— Гриффиндорец, — хмыкает Панси и тянется за очередным кексом.

— А что же ты тогда за мной бегаешь, а Паркинсон?

Бьёт без промаха.

— А я не принципиальная, — кривит губы в усмешке Паркинсон. — Кто поёт, опять твоя Смит?

— Да. Эта песня называется «Pastime Paradise», — машинально отвечает Уизли.

— Своеобразный текст. Ладно, где у тебя пепельница?

— А я не курю. И другим запрещаю делать это в моём доме, — ехидно сообщает Рон.

Паркинсон едва удерживает рвущиеся с языка матерные ругательства.

— Ну что ж, будем снимать стресс по-другому. Не откажите даме, господин Аврор.

Она тянется за поцелуем, но сама не целует.

— Не принципиальная, говоришь, — тихо говорит Рон и резко впечатывает её в стену — так, что Панси ударяется затылком о какую-то полку, — затыкает поцелуем рот.

Пока Уизли, путаясь в крючках и застежках, стягивает с неё платье, Паркинсон беззвучно и ликующе смеется, запрокинув голову, — она добилась своего!

* * *

Панси идет по берегу Темзы. Февральский ветер треплет тёплый плащ, словно пытаясь своими ледяными когтями разорвать подол… а потом и саму Панси. Она добилась, чего хотела. Прошло три месяца, а она до сих пор помнит быстрые, грубые поцелуи и феерический трах на полу захламленной чужой кухни. Рон Уизли и сам не походил на себя — это она, Паркинсон, заразила его своей злостью, своей непринципиальностью.

Туман окутал Темзу. Хотя бы капельку солнца… Ну хоть капельку! Панси запрокидывает голову к небу, отчаянно ища пусть самый маленький, но живой солнечный лучик. Сплошная серая мгла.

А потом, после того вечера, они расстались быстро и скомкано. И едва раскланивались в Министерстве. Панси курит последнюю сигарету. А вот Уизли не курит и, судя по всему, его раздражает запах табака. Ну и пусть! Пусть найдёт себе какую-нибудь правильную клушу и дарит ей солнечные улыбки! А Паркинсон будет добиваться своего. Только чего? Ах, если бы она тогда на войне не растерялась, а наложила Круциатус на Уизли и смотрела бы, смотрела, как он кричит и стонет от невыносимой боли, повинуясь её волшебной палочке. Тогда бы Панси не влюбилась, тогда бы было всё иначе…

Паркинсон вдруг расстегивает на себе плащ, одну из пуговиц выдирая с корнем. И подставляется ледяному ветру. Сырой туман пропитывает волосы и лижет лицо — она сама, как этот туман. Раствориться бы в нём, сыром и мерзком. Там ей самое место! Недобрая, нелюбимая.

Недокуренная сигарета падает в лужу, и пачка, как назло, пуста! Панси судорожно хлопает себя по карманам, но там тоже ничего нет. Тогда Паркинсон принимается обыскивать мантию под плащом. Мантия старая, ещё летняя. Сигарет в ней нет, зато пальцы нащупывают странный круглый предмет. Панси вытаскивает и недоуменно разглядывает камешек с дырочкой посередине — идиотский подарок Лавгуд. Паркинсон и забыла про этот хлам. Вертит камешек в руках. «Посмотри сквозь дырочку на солнце и загадай желание. Только самое тайное и заветное…» Бред! Панси хочет выкинуть камешек в Темзу. Но тут сквозь туман пробивается слабенький, нелепый лучик солнца. Паркинсон изумленно вглядывается в небо. Глупости какие! Да и не будет толку для волшебства Ведьминого камешка от такого луча-задохлика.

А потом Панси дрожащей, окоченевшей от холода рукой подносит камешек к лицу и, прищуривая один глаз, старательно ловит отблеск солнца — самое тайное и заветное…

* * *

Министерская столовая. Что может быть обыденнее? Замызганные столики и заляпанные окна. А вот цветов много — расположились в плошках по всему залу, вытесняя заскочивших за законным обедом сотрудников. Редкостная бурда, именуемая кофе, стоит, как в приличном ресторане. Панси вяло ковыряется в тарелке. Когда же, наконец, мисс Паркинсон последует примеру миссис Найтли и начнет приносить каждый день на работу еду из дома. Тем более готовить Панси наконец-то научилась и даже полюбила.

— Что ты такая мрачная? — кто-то садится за её столик, вот же неймется людям.

Паркинсон старательно навешивает на себя дежурную улыбку, а потом поднимает взгляд:

— Уизли?!

— Как видишь.

Те же веснушки. Жаль, не танцуют — Рон не улыбается.

— Арестовывать пришел?

— А что, есть за что? — а вот теперь почти улыбается.

Лёгкий он. Панси бы так.

— Вам лишь бы на честных людей чужие грехи повесить, — бурчит она.

Теперь Рон уже почти смеётся:

— Ну-ну… Ладно, к разговорам о твоей кристальной чистой совести вернемся попозже. Так отчего ты такая мрачная? Неужели котлеты настолько не съедобны?

Честно говоря, Панси безумно рада, что Уизли сам подошёл. Нет, она ни на что не надеется — она же не идиотка! Просто какой-то странный камень с души свалился.

— Тут курить нельзя, — отвечает она.

— По-прежнему потакаете вредным привычкам, мисс Паркинсон?

— Так ведь никто не воспитывает, — неожиданно ухмыляется Панси. — Все честные да принципиальные господа себе таких же барышень ищут.

Вот почему с Уизли всегда так? На те же грабли! Мерлин, Паркинсон, да что же ты такая дура?!

Улыбка Рона и впрямь потухает, но он не злится, а тихо говорит:

— Извини меня.

— Что?

— Прости меня за такое поведение, Панси.

— Ты просишь у меня прощения? — обескуражено спрашивает Паркинсон. — Почему?

— Ну, кто-то же должен был попросить прощения. А из нас двоих именно я, в конце концов, человек с принципами, — и Рон накрывает её ладонь своей.

— Это да. Так что я извиняться не буду, — тихонько фыркает Панси. — Сам знал, с кем связывался.

— Ничего. Пирогами отработаешь — я знаю, там весь ваш отдел твоими кулинарными шедеврами объедается. Чего сама в нашей сиротской столовой сидишь, ума не приложу? — солнечно улыбается Уизли.

— Ладно, — Панси улыбается тоже. — Поцелуй меня, Рон... Не волнуйся: я столовские котлеты не ела, — потом добавляет она.

Уизли давится смехом, и притягивает её к себе, и целует на глазах всей министерской братии.

Кто-то давится салатом. А пришедший инспектировать местную кухню глава Управления Министерства Магии в общей суматохе умудряется под шумок отправить премерзкий компот в стоящий рядом цветок.

* * *

Утром Панси тихонько пробирается на кухню. Пол под босыми ногами холодный. Апрельское солнце радостно бьёт в окно. Панси лезет на подоконник, открывает форточку. Футболка задирается, обнажая бёдра — сквозняк скользит по ним. Паркинсон ежится и выманивает Акцио припрятанные за шторой сигареты. Огонёк зажигается на кончике волшебной палочки. Ммм, хорошо…

— Панси! — на кухню влетает Рон. — Куришь!

Ведь спал же без задних ног!

— Воздухом дышу, — Панси пытается спрятать сигарету и умильно похлопать ресничками.

— Ага, — Рон складывает руки на мощной груди. — Куришь в доме, да и ещё в моей футболке. А я-то думаю, почему мои шмотки все табаком воняют.

Ну не нашла она свою одежду — сам же раскидывал по своему дому. А футболка Рона уютная, хоть и надеванная.

Сигарета отправляется в окно, а саму Панси, перекинув через плечо, волокут в ванную.

— Мало того, что ты лицемерка, взяточница и шантажистка, ты ещё и куришь у меня дома! — Уизли опускает её на пол и наклоняет над раковиной. — Полощи рот и чисть зубы. Невыносимый ты человек!

— Перевоспитывать будешь? — отплевываясь от зубной пасты, спрашивает Панси.

— Да уж, пожалуй, придется, — усмехается Рон.

Вроде в ванной и окон нет, а Панси кажется, что по стенам скользят солнечные лучи. И так каждый день...