Сожаления (джен)

Сэм кусал губы, не понимая, откуда взялось тяжёлое странное чувство, душившее изнутри, когда Дин сказал, что вернётся домой. Не к «ним», не к «Лизе и Бену», нет… он сказал: «Домой». За последний год Винчестер, наверное, полностью забыл о том, что такое настоящие чувства, стал простой машиной для убийств, но сейчас… он поверить не мог, что испытывает ревность.

Сэм сам просил его жить нормальной жизнью с этой женщиной. Но только когда сам он окажется вне досягаемости брата. Он наказал его тем, что с детских лет было мечтой младшего Винчестера. И что же теперь? Дин смотрит больными глазами не на него, он больше не звонит ему каждые пару часов, чтобы убедиться, всё ли с «Сэмми» в порядке. Он больше не семья. Не сказать, что в этом, бездушном состоянии, Сэмюэль мог нормально расстроиться, но чувство мешало спокойно спать по ночам.

Хотя при чём тут душа? Ни тогда, ни сейчас, Лизу всерьёз он не воспринимал. Нет, серьёзно? Его старший брат, не пропускающий не одной юбки, и какие-то выходные с учительницей йоги? Единственное, что Дин вспомнил о Брейден — «Мы с ней такие кренделя выделывали…»

Какая тут к чёрту любовь? Какая к чёрту… семья? Его брат болен охотой, он никогда не бросит, ОН втянул его в это, подвёл к самой черте… Дин всё время твердил, что охота — семейное дело, что им не найти покоя на Земле, что спокойная жизнь не для них, твердил: Сэмми, ты для меня — всё, а теперь готов был променять брата на тех, кого едва ждал. Ну, во вселенских масштабах.

Долго Дин не выдержал, вернулся-таки, но Сэм быстро понял: лучше бы он этого не делал. Стало только хуже.

Больнее всего были телефонные звонки. Дин спускал кучу денег на сотовый, вечно держал его под рукой, заряжал чуть ли не ежедневно. А как преображалось его лицо, когда он говорил: шутливое, нарочито-серьёзное для Бена и мягкое, умиротворённое для Лизы. И ладно бы появились секреты, ладно бы не доверял! Так нет же, нет. Просто теперь Винчестер-старший не кидался к брату по первому зову. Просто теперь в его жизни появился кто-то другой.

Если бы у Сэма была душа, он назвал бы это ревностью. Но у него не было души, а потому он с затаённой радостью смотрел, как его брата поят вампирской кровью.

Нельзя было этого говорить. Нельзя.

Сэм не жалеет. Он пожалеет. Невелика разница. Подумаешь. Но он не жалеет. Ему плевать. Хотя нет. Он упивается. Гордится. Может, чувствует, наконец, долгожданное превосходство над старшим братом. Сэм так и не вырос пока. Ничего, у него ещё всё впереди, осталось совсем немного до того момента, когда малыш Сэмми превратится в Сэма. Часики тикают.

Не сейчас, потом. Много позже. Сейчас он испытывает чувство удовлетворения — нашёл-таки, сделал то, что нужно ещё со времён юности: показал, что и сам справится, поставил брата на место. Доказал своё право жить своей жизнью. Если бы он знал, что произойдёт дальше — сожрал бы собственный язык и не подавился.

Стоя на полу, залитым кровью, умоляя брата сказать, что это не он, не его вина, Сэм на всё готов, лишь бы происходящее обернулось сном, лишь бы Дин стал прежним. Господи, всё… поздно.

Сэм вздыхает, собирая всю волю в кулак. Он качает головой, чувствуя, как гнев заливает с головой, не давая, как обычно, проглотить то, что вертится на языке. Он качает головой. Это решение принять непросто, оно разрывает сердце. Ничто уже не будет как прежде, он чувствует, что должен — нет, пожалуйста, нет! — сказать это. Винчестер просто слишком хорошо осознаёт: промолчи он сейчас, ничего не изменится. Их и так подгнивающий прудик окончательно превратится в болотце. Он просто пытается этого не допустить. Любой ценой.

Сжимая ладонь правой руки в кулак, Сэм поднимает на брата тусклый, но решительный взгляд. Недостаточно короткие ногти с силой впиваются в ладонь, заставляя мыслить трезво, возвращая в реальность, совсем как тогда. Он готов как никогда. И делает шаг в бездну.

— Хорошо.

Он пожалеет. Неделями, месяцами наблюдая за выгорающим изнутри братом, ощущая собственное бессилие перед изменяющей его тьмой. Он не сможет сделать ровным счётом ничего для того, чтобы Дин не превратился в свой собственный самый большой страх — Монстр, чудовище, так ты себя видишь, да?

Недели, месяцы спустя, когда не сможет вскрыть броню, которую старший отрастит, не подберёт ключа к замкам, на которые он закроется. Впервые за всё время. По капли лишающийся человечности Дин действительно сводит с ума. Они оба виноваты в том, что произойдёт дальше, ведь жизнь — та ещё сука, для которой выученный урок всегда важнее цены, которую надо платить.

Они виноваты. Оба. У каждого своя ноша, своя дорога, но одна на двоих гордость. Одно на двоих упрямство. И впрямь, половинки целого, два идиота. Балбесы…

— Мы больше не смотрим на вещи одинаково… — Сэм захлёбывается словами, говорит, говорит не в силах остановиться, притормозить, осознать, куда подталкивает колесо Судьбы. Винчестер не может, он просто не в состоянии остановиться, выговаривая всё, что есть на душе. Он возмущён, зол… он обижен обманом Дина, который снова просто не смог отпустить, не смог в него поверить.

Сэм не понимает, что брат никогда ему не лгал. Его всего лишь надо было слушать. Слушать, что Дин говорит:

— Я сделаю всё, чтобы тебя спасти. Всё.

Дин никогда не врал… ангелу тоже не следовало — он мог просто выйти и сказать всю правду. Старший Винчестер не поменял бы ничего, как бы ему теперь ни хотелось думать иначе.

— Я не могу тебе доверять…

Есть слова, которые нельзя произносить вслух. Просто потому что нельзя. Непреложный закон. Табу. Они убивают, выжигают изнутри, словно ангельское проклятье, заставляя затравленно скулить, хватаясь за края рваной раны.

Сэма несёт, он уже не остановится. И всё же он мнётся, не может сказать сразу. Он чувствует себя мальчишкой, который боится ступить в ледяную воду. И надо просто набрать побольше воздуха в лёгкие и сделать это наконец-то. Но он чувствует, как внутри что-то скребётся, мешает, не даёт. Он изворачивается, оттягивая неизбежное.

— Мы можем охотиться вместе, — Сэм сглатывает, облизывает губы. Во рту внезапно становится сухо нестерпимо хочется прокашляться, но охотник берёт себя в руки.

— Но… быть братьями… — он пожимает плечами. Он не может произнести этого вслух. Не после всего того, что между ними было. Не после всего, чем каждый из них пожертвовал ради другого. Но и молчать дальше не получается. Он сжимает ладонь сильнее, почти переставая чувствовать боль. Его голос твёрд — лучшее, на что сейчас способны изнурённые голосовые связки. Он чеканит каждое слово. — Это моё условие.

Дин кивает. Он ещё не осознает, что это — их очередная точка невозврата. Никто уже не разберётся, с чего всё началось. Сейчас кажется — так было всегда. Просто в один момент один из Винчестеров совершает глупость и — всё. Слышится едва слышимый перелив рвущихся нитей. За свои слова, за поступки нужно отвечать.

С каким удовольствием каждый загоняет себя в гол, пока не выдохнется, не замрёт, попав в очередную хитросплетённую пауком — им самим — ловушку.

Сэм пожалеет. Но главное — он вспомнит. Наконец, малыш Сэмми вспомнит, почему старший брат его всегда защищал, почему не бросал, не давал упасть, поучиться на своих ошибках. Настало время отдавать долги. И понимать — за свои слова нужно отвечать.

Заглядывая в гаснущие глаза брата, Сэм ощущает беспомощный холод. Нет. Не так. Этого не должно было произойти! И как-то сами собой забываются все обещания оставить как есть, не быть братьями. Это только слова. Жуткие, жестокие, но всего лишь слова. Он ещё не понимает, но уже способен сожалеть.

Лишь поменявшись с Дином местами, примерив на себя роль вечного спасителя, чей подопечный обречён умереть, он поймёт, каков был ответ на его вопрос: почему. Серьёзно, почему? Ответ настолько простой, что хочется смеяться и плакать одновременно. Истеричка. Настолько пафосный и привычно слетающий с языка, что, кажется, уже успел обесцениться. Но нет. Они же, Кроули побери, семья.

Сэм понимает. Вот только проку от этого понимания?..