Время перемен. Сборник драбблов (гет)

Рождество. Папу выписали из больницы. Праздничный ужин. Должна бы радоваться, но внутри все сжимается от тревоги. Опасность где-то рядом, поблизости, тихо подкрадывается, чтоб накинуться из-за угла, когда меньше всего этого ожидаю. Война. Пока еще невидимая, но осязаемая.

Сириус сидит в углу и думает о чем-то своем. Как всегда. С каждым днем все больше отдаляется. Уходит в дальние комнаты, реже спускается на ужин. Заложник своего дома, без вины осужденный. Сложно представить, каково ему. Тяжелее, чем Гарри, уж точно. Сириус бы и рад сражаться, но ему не позволяют. «А он все равно будет», — мелькает шальная мысль, и я улыбаюсь ей.

— Джин, ты чего встала? Пройти мешаешь.

Рон со свойственным ему чувством такта пихает локтем в бок и поднимается по лестнице. К Гарри и Гермионе. Туда, куда меня опять не приглашают.

Одиночество не стучится, запрыгивает на шею и ложится на плечи. Давит тяжестью так, что не вздохнуть. Я всегда буду где-то рядом, но не с ними.

Обвожу взглядом комнату и натыкаюсь на Сириуса. Он поглаживает ножку бокала длинными пальцами и смотрит в пустоту. Наверное, вспоминает. Он всегда так замирает, когда думает о прошлом: о друзьях, радости, свободе. Когда Сириус смотрит на меня, его губы кривятся. Никак не пойму, улыбка это или горечь, но знаю, о чем именно он думает. Рыжие длинные волосы и веснушки — Лили. «Со спины почти не отличишь», — как-то шепчет он. А мне кажется, что он скорее убеждает себя в этом. Вслед за мыслями о Лили приходят воспоминания о бесшабашных проделках с Джеймсом, и почти сразу наваливается ответственность за Гарри. Сириус должен его наставлять и подавать пример, но как, если он заперт в четырех стенах? Он человек действия, не слова. Как и Гарри. И Джеймс. И Лили.

Подсаживаюсь к Сириусу и опускаю голову так, что волосы закрывают лицо. Знаю, что щеки заливает румянец, и это тоже напоминает ему о ней. Джинни Уизли — ходячее напоминание о Лили. Хочу кричать и топать ногами. Я не похожа на нее. Ни капли. Нельзя сравнивать живых с умершими. Нельзя жить прошлым. Нельзя стыдиться искренних чувств. И уж совершенно точно не стоит целовать, чтобы потом исступленно шептать: «Прости».

Джеймсу не за что тебя прощать. Я не Лили.

В глазах мелькает огонек узнавания и почти тут же гаснет. Сириус Блэк живет в собственном мире и не хочет из него уходить.

Для всех чужой. Пятая лапа у собаки. Родители вечно причитают, что Сириус разрушает им жизнь. Сириус беззаботно шарится по замку после отбоя со своими дружками. Северус бросает все дела ради того, чтобы провести хотя бы пару минут с драгоценной Лили.

Мне не хватает для Слизерина презрительного высокомерия и апломба. Лишний.

Сижу на подоконнике и кутаюсь в мантию. Холодно, но и в гостиной не теплее. Это в камине гриффиндорской гостиной весело трещат дрова, может, еще и в хаффлпаффской. У слизеринцев же сыро, промозгло и гадко, как в настоящем серпентарии.

— Почему ты сидишь здесь?

Зачем она садится рядом? Не хочу говорить, тем более с ней. Молчать люблю куда больше.

Она теребит край рукава, закусывает нижнюю губу — ее что-то мучает, но я-то причем.

— С Северусом что-то не так, — наконец решается и замирает в ожидании. Чего?

Передергиваю плечами и тянусь к сумке. Она не даст мне спокойно посидеть. Я так много хочу? Посидеть в тишине, почувствовать себя ничтожеством, поговорить со своим одиночеством…

Сжав мою ладонь, она поворачивается ко мне лицом. Зеленые глаза душат сочувствием. К горлу подкатывает тошнота.

— Не смей меня жалеть.

Хватаю сумку, выдергиваю руку и уже ухожу, когда слышу ее всхлипы. Блэковское воспитание требует добить, унизить, растоптать, но что-то истинно мое вопит: «Ты не можешь оставить ее вот так».

Она сидит на полу, обнимает колени и плачет. Не демонстративно навзрыд, нет: моргает, прикрывает глаза, а по щекам текут слезы.

— Вставай. — Протягиваю руку, она несмело принимает ее и поднимается.

— Почему?

— Что почему? — на мгновение теряюсь и почти понимаю, что Северуса привлекает в ней. Непредсказуемость.

— Не ушел.

Она смотрит и ждет. Пожимаю плечами. Я и сам не знаю. Отказываюсь признавать, что на самом деле все прекрасно понимаю.

— Ты лучше, чем хочешь казаться.

— Северус сам скажет, когда посчитает нужным. Это его тайна.

Она касается моей щеки, заглядывает в глаза и улыбается. По всему телу растекается тепло, согревает, достает до самого сердца.

— Северусу повезло, что у него есть такой друг, как ты.

Наверное, краснею. По крайней мере, мне так кажется. От ее ласкового голоса внутри что-то сжимается, вздрагивает, кровь быстрее течет по венам.

Я нужен. Кому-то я и вправду нужен. Осознание этого почти окрыляет.

— Ты важнее, — срывается с губ, прежде чем успеваю себя остановить. — Потому что первый друг. Потому что приняла его как равного. Потому что поддерживала, когда все отворачивались.

Она нежно улыбается, целует в щеку. В легких застревает запах ее духов, а в сердце разливается умиротворение. Кажется, хочет что-то сказать, но молчит. Просто стоит рядом, а я больше не чувствую себя лишним.

Гермиона щурится и надевает шляпу. Старательно делает вид, что недовольна, но я-то вижу, как приподнимается уголок ее губ. Еле заметно, но мне достаточно.

— Я же говорила, что брюзга. — Она цедит через соломинку сок из запотевшего стакана.

— Просто отдыхать не умеешь.

Она качает головой и ставит сок на стол.

В голове зреет план, как быстро научить ее этому. Гермиона сама напрашивается, даже если и не понимает этого. Широкополая шляпа, шезлонг, холодный напиток — клише любой мелодрамы, а у Гермионы не бывает, как у всех.

— Я лучше на тебя посмотрю, — удобнее устраивается на лежаке и тянется к книге.

— Неа, — смеюсь и перехватываю ее руку. Сжимаю ладонь и дергаю на себя. От неожиданности она ойкает и буквально влетает в мои объятия.

— Скорпиус, — шепчет полувозмущенно-полуласково.

Ее волосы треплет ветер, щеки горят, глаза блестят. Не могу устоять, наклоняюсь и целую приоткрытые губы. Какая же она все-таки… Моя.

Гермиона прижимается крепче, обнимает за шею, запускает руки в волосы. Пытается перехватить инициативу, но я не позволяю. Мы на отдыхе. Здесь не нужно руководить, только расслабляться. Чувствую, как Гермиона отпускает себя, отдается желаниям. Чуть отстраняюсь. Она недовольно стонет и бьет кулаком мне в грудь. Ничего не говорю, лишь ухмыляюсь и аппарирую.

— Эй! — почти визжит Гермиона, взмахивает руками, и меня окатывает водопадом брызг.

— Ах ты… — с размаха шлепаю по воде. Капли воды серебрятся на ее теле, ослепляют, соблазняют. Стекают тонкими струями все ниже, ниже и ниже… Застываю на миг, восхищенный, мысли уходят в далеко не невинное русло. Гермиона краснеет под моим взглядом и слегка улыбается.

— Какая же ты красивая, — выдыхаю ей на ухо, едва касаясь кончиками пальцев ее кожи.

— Вряд ли этот аргумент убедит Малфоя.

— Как минимум, одного Малфоя он более чем устраивает. — Она кладет голову мне на плечо и улыбается в шею. По коже бегут мурашки, обнимаю Гермиону и поглаживаю по спине. — Отец может выгнать меня из дома, лишить наследства, но это не изменит того, что я люблю тебя.

— Скорпиус…

— Тс-с-с, — прижимаю палец к ее губам. — Забудь обо всем. Здесь и сейчас есть только ты и я.

— Но…

— Да что ж ты неугомонная такая, — закатываю глаза и притягиваю к себе еще ближе. — Расслабься. Пожалуйста, — одними губами добавляю через пару секунд.

Гермиона прищуривается, окидывает оценивающим взглядом с головы до ног, а потом резко отталкивает и обдает столбом брызг.

— Тогда догоняй, — озорно смеется и ныряет.

Гермиону невозможно не любить, как она не понимает. За ней хоть против отца, хоть на край света — не задумываясь.

Отчаяние подкрадывается неслышно. Так, что и не подозреваю, пока оно не сдавливает грудную клетку. Дышать нечем, по щекам текут слезы, в ушах шумит. Драко уходит. Смотрю ему вслед, но и слова не могу сказать.

Плечи расправлены, горделивая осанка, будто гора падает с его плеч. Словно Драко избавляется от непосильного груза. Меня…

Конечно, я не самая терпеливая, ласковая, но не заслуживаю этого. Не заслуживаю! Куда я теперь? Я должна его вернуть, просто обязана!

* * *

— Поттер, — в голосе все-таки проскальзывают умоляющие нотки.

— Паркинсон.

В его глазах немой вопрос. Хотя почему немой, вполне красноречивый.

Набираю в легкие побольше воздуха и почти скороговоркой:

— Мне нужна твоя помощь.

Он выгибает бровь, даром что не слизеринец, складывает руки на груди. Губы кривятся в усмешке. Злость поднимает голову, жаждет вырваться наружу, но душу ее в зародыше. Сейчас я не в том положении.

— И в чем же?

Физически ощущаю, как меня окутывает его гнев. Окунаюсь в него с головой, но выбора нет. Не к кому больше идти. Друзей нет, а если бы и были, засмеяли или, еще хуже, рассказали Драко.

— Сделай мне ребенка, — будто с разбега прыгаю в ледяную воду. Волосы на руках встают дыбом, гусиная кожа покрывает с ног до головы. Холодно и страшно.

Выражение лица Поттера непередаваемо. Кажется, что глаза вот-вот выпрыгнут из орбит и покатятся по полу. Он подбирается, вытягивается как струна. Во взгляде удивление пополам со злостью. Внутренности сжимаются в комок, но я только упрямо поднимаю подбородок и жду. Сейчас грянет гром.

— А Малфой не в состоянии?

Бьет по больному. Осознанно. Но какая сейчас разница…

— Он бросил меня. — Сглатываю горький ком в горле. — Чтобы его вернуть, мне нужен ребенок.

В глазах Поттера отчетливо проступает… Сочувствие? Нет, жалость. И это прорывает плотину. По щекам бегут горячие слезы, тело сотрясает дрожь — подступает истерика. Не получится сохранить достоинство. Ну и пусть. Терять уже нечего. К черту уважение, мне нужен ребенок. Всего лишь.

Поттер подходит ближе, неуверенно приобнимает за плечи, и я цепляюсь за него, как утопающий отчаянно хватает ртом последние глотки воздуха.

— Все хорошо. Все будет хорошо.

Но от его слов становится только хуже. Тону в отчаянии, ухожу в него с головой и даже не сразу осознаю, что Поттер гладит меня по волосам.

— Почему я?

Поднимаю голову и внимательно смотрю в его лицо. Не хочу анализировать его эмоции. Едва ли не впервые в жизни хочу слепо довериться.

— Ты же герой, ты всех спасаешь, — отвечаю бесхитростно, не задумываясь.

Уголок его губ дергается в… улыбке?

Поттер осторожно стирает слезы с моих щек. Мягко, почти нежно.

— Я всего лишь обычный человек, — не отрывает взгляд, смотрит в самое сердце, — и с малознакомыми девушками, даже однокурсницами, не сплю. — Чувствую, как с ресниц срывается еще одна слеза. — Может, выпьем по чашке кофе, Панси?

Неуверенно улыбаюсь и опускаю взгляд. Глупо, но мне неудобно смотреть в глаза человеку, которого я только что просила переспать со мной. Запоздало киваю и иду к кафетерию. Спиной чувствую его взгляд, но боюсь обернуться. Вдруг он передумает и уйдет, или окажется, что это только сон. Но отчетливо слышу его шаги и ровное дыхание. В душе разгорается надежда. Все-таки Поттер герой, хоть и отрицает. Он не бросит. Если за что-то берется, доводит до конца. От осознания этого широко улыбаюсь. Впервые за последние несколько дней. Все и правда будет хорошо.

Не люблю вспоминать прошлое, особенно войну. Столько потерь и смертей, напрасных и бесполезных. Прошлое тянет за собой, заставляет раз за разом переживать плохое заново, а я не хочу. Только один шрам невозможно вырвать из памяти. Он выделяется розовым рубцом на коже предплечья. Грязнокровка. То, кем я являюсь. То, против чего воевала. То, что напоминает о себе, хоть я и редко это позволяю. Только раз в год, забравшись с ногами в кресло у камина. В день, когда впервые испытала на своей шкуре Круцио, думаю о человеке, притащившем меня в Малфой-мэнор, чтобы бросить на растерзание Беллактрикс. Не вспоминаю боль, только путь к ней, липкий страх, спутанные волосы и кожаный плащ. Неясные образы, отрывки эмоций.

Ненавидела ли я его? Разве что поначалу, когда надо было чувствовать хоть что-то, чтобы найти в себе силы идти дальше. Потом пришло понимание. Он всего лишь пытался выжить, как и все тогда. Естественный отбор, ничего личного. Успокоилась, пережила, потерялась в рутине. Мирная спокойная жизнь была в новинку. Не то чтобы скучная — другая. Работа, дом, Рон, работа, дом, Гарри, Джинни. Бесконечный день сурка, но мне нравилось, пока случайно не встретила его. Он стоял посреди Атриума и смотрел на фонтан. Бессмысленный взгляд в пустоту и поджатые губы, но неизменный плащ и шрамы. Я помнила его другим. Совсем. С наглой ухмылкой и бешеным блеском в глазах.

— Наслаждаешься? — Его хриплый голос отдается мурашками по всему телу.

Он не может меня помнить. Столько лет, столько жертв…

— Помню, как ты кричала. — Вздрагиваю, но стою рядом с ним, будто врастаю в пол. — Спасала друзей, забирая боль на себя. Глупое безрассудство. — Поворачивается и смотрит в глаза. Слышу отголоски своего крика и захлебываюсь воспоминаниями. — Но достойно уважения.

— Зачем? Зачем ты это говоришь?

Дыхание сбивается, сердце стучит где-то в горле, перед глазами темнеет. Снова переживаю тот день. Некоторые раны не заживают и, судя по ухмылке, он прекрасно это знает.

— Ты та, кто ты есть. Пока не осознаешь и не примешь это как часть себя, будешь топтаться на месте.

Он разворачивается и уходит, а я как дура смотрю ему вслед и не понимаю: зачем он это сказал? Для чего?

Слишком много пищи для размышлений, и я слишком долго думаю. Настолько, что не замечаю, как люди вокруг меня меняются. Уходит Рон, Гарри и Джинни женятся. Жизнь идет своим чередом, а я будто застываю. Ищу в каждом поступке себя, а в каждом прохожем — его. Не знаю, почему и для чего, но вместе с ним как будто ушло что-то важное, недостающая часть меня. Будто он знал что-то такое, чего я не понимала. И до сих пор не понимаю.

Единственное, что осталось, это память. Раз за разом прокручиваю в голове всю свою жизнь, блуждаю во тьме и цепляюсь об острые углы.

В стекло стучится незнакомая сипуха. Громко и настойчиво. Неохотно скидываю шаль, подхожу к окну и распахиваю его. Сова еще раз взмахивает крыльями и протягивает лапку.

«Ты так ничего и не осознала».

Пергамент падает на пол. Почти вижу его ехидную ухмылку, когда он пишет эти слова. Чувствую себя марионеткой в руках кукловода. Он развлекается, а я рада стараться. На языке оседает вкус горечи. А может, слишком много думаю и мало чувствую? Может, он именно это хочет сказать?

Сова смирно сидит рядом и не сводит с меня немигающего взгляда. И что я должна ответить?

«Хочешь помочь?»

Вывожу непослушной рукой и отправляю, не даю себе время передумать. Импульсивно, порывисто, необдуманно, но, может, так и надо? Скабиор — сгусток непредсказуемого непостоянства. Как ветер в волосах или румянец. Что если?..

Я ничего не теряю. Теперь уже ничего. И никого. Смотрю в звездное небо и жду ответа. Все мое существо охватывает нетерпение: наступает время перемен, и я к ним готова.

Ночь перед последним испытанием слишком длинная. Не знаю, чего ожидать. Мантикоры, кентавры или мутировавшие нюхлеры, кто знает. Турнир Трех Волшебников всегда непредсказуем. Тем более, когда в нем участвует Поттер. Усмехаюсь. Мальчик, победивший смерть, вынужденный сражаться дальше. Вопреки всему, наперекор всем. Чисто по-человечески его жаль. За Поттера все решили другие. Профессора, комиссия, Кубок. Я хотя бы знал, на что шел. Думал, что знал, а теперь… Есть Чжоу и неуемное желание жить. Сомнения не дают уснуть. Никогда всерьез не принимал прорицания, но почти уверен — завтра я не вернусь. За красивой оберткой Флер сильная, подготовленная волшебница, Крам — выходец из темномагической школы, безжалостный к противникам, а Поттер — везунчик, и за его спиной таинственный покровитель, хотя вряд ли друг. Я всего лишь жизнерадостный хаффлпаффец с верой в лучшее, вот только она не заслонит от Авады.

Тяжело вздыхаю и упрямо пялюсь в полог. Чего я жду? Чуда, озарения, предзнаменования? Фарс. Все бессмысленно.

Чжоу. Милая, добрая Чжоу. Соломинка, за которую хватаюсь. Свет. Ее сияющие глаза на балу, тонкие пальцы в моей руке, чуть дрожащие губы, когда впервые целую ее. Образы ярким хороводом проносятся в голове. Улыбаюсь. Решение приходит интуитивно. Быстро поднимаюсь и выхожу из спальни. Все равно не усну, почему бы не провести это время с близким человеком, самым родным в этом замке. Не думаю, как доберусь до ее комнаты, даже в голову не приходит. Просто иду за светом ее глаз и улыбаюсь.

Замок пуст. Замер в ожидании зрелища. Настойчивое предчувствие снова закрадывается в душу, терзает, рвет когтями внутренности. Тревога заползает ужом в сердце и уходить явно не собирается.

— Седрик! — Удивленный возглас режет слух. Чжоу бросается на шею и крепко обнимает. — Я боялась, я… хотела увидеть тебя перед…

Не хочу. Не сейчас. Не нужно. Говорить об опасности все равно что вытащить на поверхность все страхи. Я не трус, и Чжоу о них знать необязательно. Иду по самому простому пути, закрываю ей рот поцелуем.

Веду ее запутанными коридорами в пустой класс. Там пусто, пыльно и темно, но кажется, будто это самое уютное место на земле. Чжоу вжимается в меня всем телом, лихорадочно целует лоб, виски, щеки, подбородок.

— Ты чего? — Отодвигаю от себя и заглядываю в карие глаза. В них стоят слезы.

Мотает головой и снова пытается поцеловать. И на какой-то момент чудится, что она прощается. Внутри все сжимается от боли.

— Я вернусь, — шепчу ей в губы. — Вернусь, слышишь?

По ее щекам катятся слезы, и я их сцеловываю.

— Обязательно вернусь, — повторяю как заклинание.

И она верит. Неловко улыбается, но эта вера во взгляде непоколебима.

— Вернешься, — вторит мне и целует.

Но тревога не уходит, лишь усиливается. Нервы натягиваются струнами до передела. Страшно. Но перед ее светлой улыбкой не могу устоять. Пытаюсь верить, ведь любовь — самая сильная магия, она может победить даже смерть.