Большой куш (джен)

Пару дней назад я окончила курс посещений школьного психолога, и теперь мне предоставлялась полная свобода (насколько это можно так назвать) действий. Больше не нужно было каждый день после уроков заходить к мисс Мэдисон, чтобы рассказать обо всем том, что произошло за время уроков. По сути, рассказывать-то было не о чем: время тянулось чередой однообразных дней. Так что чаще всего мы просто говорили о моих страхах насчет будущего и пили чай. Мисс Мэдисон заваривала чай из пакетиков, и вкус у него был просто отвратительный. Знаете, все говорят о том, что растворимый кофе — полная лабуда, но нет, чай куда хуже. Представьте себе эту картину: вы опускаете бумажный пакетик в кипяток, предвкушая наслаждение ароматным цейлонским чаем (это обещает яркая надпись на упаковке); вода окрашивается в приятный оттенок, а по комнате разносится вкусный аромат. Размешав серебряной ложечкой сахар, вы уже готовитесь сделать глоток напитка, но какое же разочарование поджидает, тихо склонившись в сторонке, когда оказывается, что чай в пакетиках похож на сырую землю с ароматизатором малины. Наверное, странно, что я так много говорю об этом чертовом невкусном чае, учитывая то, что к психологу я ходила на протяжении пяти месяцев, но, кроме него, мне с наших занятий ничто так сильно и не запомнилось. Мы почти не сдвинулись с начальной точки. Я все еще не знала, как успокаивать себя в особо трудные моменты, как не переходить на крик, когда разговариваю с взрослыми, и как не закатывать истерики по поводу беспросветно темного будущего.

Единственное, что действительно въелось мне в голову, оставив там хоть какой-то след, так это дерьмовый чай и то, что, когда сильно злишься, нужно медленно посчитать от одного до десяти про себя. Со стороны, наверное, выглядит, будто ты впал в ступор, но лучше пусть все считают тебя недотепой с замедленной реакцией, чем неуравновешенной истеричкой. Но, в общем-то, на людей я беспричинно не срывалась, так что такие знания мне были ни к чему.

А еще полгода назад мисс Мэдисон посоветовала по окончании наших встреч завести дневник, чтобы записывать туда каждую мелочь, которая меня беспокоит. Сперва я отнеслась к этой идеи весьма скептически, но потом подумала, почему бы и нет? Тем более, что личный дневник — это куда лучше, чем бесконечная череда записей в интернет-блоге, которые спустя какое-то время покажутся полным бредом, но факта публикации уже не отменить. Да еще и вероятность того, что их прочтет какая-нибудь проныра из клуба школьных сплетниц довольно велика, а мне такой известности не нужно. Так что я, взвесив все плюсы и минусы, таки решилась взять среди многочисленных полупустых блокнотов (есть у меня такая привычка постоянно заводить новые, не заканчивая предыдущие; как говорится, ни сюда ни туда) какую-то симпатичную тетрадь толщиною в 96 листов и сделать первую запись. Не заходя за красные поля и соблюдая размер букв величиною ровно в одну печатную клеточку, совсем как прилежная ученица первого года старшей школы. Ведь девиз частной старшей школы Сильверстон в Хидден-Хилсе — «Делай так, как следует, и дело у тебя в кармане». Честно сказать, идиотский девиз, учитывая то, что каждый второй ученик Сильверстона регулярно курил за футбольным полем по будням и распивал отвратное шампанское по выходным. Хотя для тех, кто никогда не учился у нас, Сильверстон — образец целомудрия.

Отыскать подходящую для этой важнейшей роли тетрадь, к слову, из-за извечного бардака было немного трудновато. По правде говоря, это мой второй дневник — первый я вела, когда мне было лет восемь. Помнится, когда мы переезжали из маленького города со звучным названием Брэдбери (да, он назван именно в честь того самого писателя, автора книги «Вино из одуванчиков») из-за папиного повышения по работе (Хидден-Хилс считается самым богатым городом в Америке, так что родители были невероятно рады, когда отцу предложили возглавить офис именно тут), я нашла его в одной из коробок со всяким хламом. С неописуемым смущением я его открыла и обнаружила хронику просто «невероятно занимательных» приключений восьмилетней меня. Я до сих пор иногда посмеиваюсь над некоторыми записями, пытаясь поднять паршивое настроение. Например, вот одна из моих любимых:

«Приветики дорогой дни дневник!

Севодня мы с Мэри катались на раздвижных воротах ее дома! Представляешь! Было так весело, а потом пришел Крег Боулд (он мне нравится) и захотел кататься с нами. Но Мэри не разрешила. Я хотела уговорить ее но я боялась что ктота узнает, что мне нравится Крег!»

Несмотря на то, что в младшей школе я получила сертификат за первое место на конкурсе по спеллингу (чем, естественно, ужасно гордилась), грамотностью в повседневной жизни я, увы, не блистала. Что же, надеюсь, что к тридцати годам мне будет не так стыдно читать откровения пятнадцатилетней меня.

С этими мыслями я несколько секунд повертела ручку и принялась как можно аккуратнее выводить на бумаге слова:

«Дорогой дневник!

В общем, Бэт часто к нам заходила, и мы как-то начали общаться. Сначала это было неловко, потому что говорить нам, по правде, было не о чем: она оторва, совершенно не печется о хорошей репутации в глазах учителей, но, тем не менее, ходит в любимицах, а я более спокойная, правила не нарушаю и соблюдаю школьный режим. Словно две абсолютные противоположности. Но, шаг за шагом, мы начали все больше времени проводить друг с другом, перейдя от десятиминутных переговоров ни о чем в нашей с Люси комнате к прогулкам по берегу озера и походам в кафешку. Как-то все так быстро произошло, что деталей я уже и не помню. В любом случае, все самое интересное началось, когда Элизабет познакомила меня с Феей. На самом деле ее, кажется, Офелией зовут. Или нет, может, она Фелиция, я и не помню, мы никогда ее полным именем не называли, потому что оно странное. Она сама говорит, что оно странное и глупое, поэтому никто его и не использует. Хотя мне нравится. А впрочем, какая разница? Фея так Фея. Да и она, в общем-то, на фею похожа. Миниатюрная, с тонким голоском, но невероятно удачливая и буйная…»

Я захлопнула тетрадь с сильным чувством недовольства. Почему-то ситуация показалась такой наигранной и комичной, что прямо тошнит от плохой актерской игры. Все эти описания... Как будто бы я когда-нибудь забуду, какая Фея или Элизабет, или что у Люси по математике твердая три с минусом, или то, что она — моя соседка по комнате. Такое впечатление, будто я пишу это для того, чтобы потом отнести в редакцию школьной газеты. Как раз для тех сплетниц, от которых я так усиленно скрываю свою личную жизнь. Вот именно, что личную!

«Словно в дешевом британском телешоу на ночь», — пронеслось в голове.

Как раз оставив мне время, чтобы спрятать злосчастный дневник в стол и забраться на второй ярус кровати, в комнату ворвалась Люси.

— Не представляешь, что случилось! — Она возбужденно пританцовывала на месте. Иногда Люси вела себя как ребенок, вот честное слово.

— Мистер Коллинз снова проспорил кому-то из учеников? — я прыснула от смеха.

Вообще, это уже стало школьной традицией — сдавленно смеяться при любом упоминании мистера Коллинза и его любви к азартным играм. Дело в том, что в прошлом семестре он поспорил со старшеклассниками на то, что те обязательно завалят Главный тест. И, не поверите, то ли это такая учебная стратегия у него, то ли он действительно не ожидал, что целый класс напишет на отлично, но тем не менее, на Рождество он пробежал марафон Хидден-Хилса в костюме жареной индейки. Да, черт возьми, он бежал семь с половиной километров, выкрикивая что-то наподобие «я невообразимо голоден, но, увы, не страдаю каннибализмом», а в конце сорвал с себя костюм, оставшись в одних лишь семейках. Да уж, весело тогда было. Чуть ли не впервые за всю историю марафона на него сошлось такое количество людей. Не знаю, совпадение ли это, или же все потому, что Ли Харпер, один из старшеклассников, которые спорили с мистером Коллинзом, взломал сайт города, разместив там забавнейшее объявление. Знатно же нам тогда влетело. Но оно того, по определению, стоило. Этот розыгрыш даже в книгу истории Хидден-Хилса вошел. Под звучным названием «Рождественский прикол Сильверстона». Обычно наши затеи не выходили за пределы школьных ворот, потому что, по словам нынешней директрисы, это вредило имиджу школы. Однако после «Рождественского прикола» к нам перешло около сотни человек, что в размерах Хидден-Хилса очень даже внушительная цифра. Так что недоразумение быстро замяли, хотя видео с ютуба все-таки удалить заставили. Ну правда, негоже учителям истории бегать в костюме жареной курицы. Хотя, думаю, их больше смущала часть награждения.

— Почти. — Люси тоже засмеялась. Говорю же, это уже практически рефлекторно получается.

— Так что же тогда?

— Мэтт приехал из Голландии, он тут, в Сильверстоне! Как же я скучала по нему, — восторженно затараторила Люси, однако, увидев мое замешательство, поспешно добавила: — Мэтт Грин, он учился на курс старше, помнишь, часто у нас зависал, а потом уехал в Голландию по обмену.

Да, я что-то такое припоминала. Складный парень с угольно-черными волосами, не слишком длинными, чтобы их можно было собрать в небольшой хвост, но и не слишком короткими, чтобы назвать их такими. Он тоже друг Люси. Наверное, один из немногих, кто действительно был ее другом, а не просто вертелся рядом постоянно, пытаясь добиться ее расположения или же купить блок красных Мальборо. Однако мне было как-то все равно, я-то с ним почти не знакома. Я пересекалась с Мэттом не больше, чем с любым другим старшекурсником Сильверстона, даже учитывая тот факт, что они с Люси — лучшие друзья. А беря во внимание то, что он вот уже полгода как учился в Голландии, я и подавно ничего о нем не знаю. Так что восторга соседки по комнате я не разделила. Поэтому она быстро переключилась с меня на проходившую мимо девочку, чьего имени, к сожалению, я не знала. Скорее всего, она обиделась на меня за это, но, право, чего обижаться. Она ведь знает, что я не особо популярна в школе, да и интриги меня тоже не интересуют. Так что если хотите о чем-то восторженно протараторить, то ко мне лучше не обращаться.

Возможно, в этом и была моя проблема: мне было немного плевать на переживания и жизни окружающих. Нет, не то чтобы совсем плевать, просто я частенько не проявляла должной заинтересованности: то и дело забывала о том, что в нужный момент нужно картинно пустить слезу, когда рассказывают о чем-то абсолютно печальном. Да, впрочем, и ахала от умиления, когда со мной делились до безумия светлыми историями, я тоже редко. Так что за глаза — хотя, честно признаться, в узких кругах друзей тоже, — меня окрестили странным прозвищем Батончик. Вот, знаете, наверное, мне должно было быть обидно, или что-то такое, но мне, наоборот, очень нравилась эта кличка.

— Мэг, пошли с нами? — Люси, казалось, забыла о том, что минуту назад обижалась.

— Ладно. — На самом деле мне не очень хотелось, но все равно делать нечего.

Я лениво сползла со стула и, мельком глянув в зеркало, вышла из комнаты за подругой.

Наша сто пятнадцатая находилась на четвертом этаже, настолько далеко от учительского поста, что именно тут обычно обитали все жители Сильверстона.

На самом деле, я довольно часто удивлялась своим мыслям. Вот вроде бы и не задумываешься о том, что тебе в голову лезет, но оно порой такое странное. Хотя кажется абсолютно обычным. Вот так со всем: вроде бы кажется совсем непримечательным, а копнешь глубже — и уже сам разобраться не можешь. Вот почему все называют учеников нашей школы “жители Сильверстона”? Ведь, по сути, мы тут всего лишь учимся, а не живем. Нет, конечно, формально мы тут-таки живем, но ведь это не наш дом, тут всего лишь находится комната большого общежития. В любой момент можно собрать вещи и уехать далеко из Сильверстонской ракушки, как, черт его знает почему, называют общежития уже на протяжении 40 лет (ровно половина того времени, на протяжении которого существует школа). Люси, Бэт и Филипп говорят, что «ракушка» — вполне логичное название, а я не вижу ничего схожего. Вот совсем. И все же. Сильверстон — отдельная страна для нас, учеников, да, впрочем, для учителей тоже. Тут есть свои правила и законы, которые нельзя нарушать. Тут даже есть самосуд и мэрия. Например, вот, Лорен состоит в мэрии Сильверстона. На самом деле туда отбирают лишь по одному критерию — твой средний балл в табеле должен быть выше 4,6. Ну, и, может быть, еще ты должен быть активным членом какого-то клуба. Потому что отличников в школе у нас хватает, все-таки Сильверстон, несмотря на все недостатки в поведении и постоянном нарушении школьного устава (об этом тщательно умалчивается, естественно), — приличное и очень престижное учебное заведение. Наверное, у нас должно было бы учиться много детей богатеньких родителей, но тут нам, наверное, повезло. По крайней мере, таким, как мне. Знаете ли, тех, чьи мама с отцом не зарабатывают по девятьсот тысяч зеленых в год, мажоры Хидден-Хиллса недолюбливают. Но, как я говорила, в Сильверстоне особо состоятельных нет. Конечно, по коридорам ходят девочки со своими сумками Луи Виттон, сочетая с ними туфли Шанель из последней коллекции, а некоторые мальчики каждый день меняют Ролекс на левой руке, но где такого не случается? Здесь они особо не высовываются. За что, честное слово, я хочу их поблагодарить.

— Слышите? СПАСИБО! — Пара человек обернулась в мою сторону, но, в принципе, всем было все равно, на этаже всегда царил жуткий шум.

В общежитии лифта нет, зато есть длинная крутая лестница. Представляю, каково приходится новеньким, которые приезжают сюда на своих дорогущих машинах (а может, и на вовсе недорогих, какая разница), вытаскивают огромные чемоданы на колесиках из багажника и идут в холл, ожидая увидеть тут швейцара. Видели бы вы их взгляд, когда вместо швейцара в идеально сшитом красном костюме они видят лишь стаю сплетниц, которые, как гиены, набрасываются на тебя только из-за того, что ты тут впервые. А потом еще и эта треклятая лестница. Ох, как же мне жаль бывает этих новеньких. Сама-то я приехала сюда в начале семестра, когда никто еще, по сути, друг друга не знал, да и насчет того, что это за школа такая, я была прекрасно осведомлена. Это все потому, что моя мама проверяла качество обучения в Калифорнии. Знаете, бывает, дети совершенно не интересуются тем, чем занимаются их родители. Я бы, в общем-то, тоже не интересовалась, да моя мама всегда жутко хотела, чтобы я пошла по ее стопам, ну, или, на крайний случай, по отцовским. А я не хочу. Нет, не сказать, что работа у них плохая, просто не для меня.

Так вот, о лестнице: да, она была длинной. Но длинной не по-голливудски, а просто длинной. Не винтовой, не из благородного дерева, обычная себе лестница на четвертый этаж сильверстонского общежития. Кстати, зданий общежитий на территории Сильверстона было около пятнадцати. И только мне (естественно, я преувеличиваю, не только мне, а еще двумстам людям, что живут в корпусе №3) не посчастливилось находиться как раз над квартирой мистера Граймса. Все остальные учителя имели небольшой домик около школьного озера, но Граймс, как блюститель порядка в Сильверстоне, сам предпочел жить, как он говорил, в «логове врага». За глаза его все только Псом и называли. В этом что-то есть, потому что у него нюх на всякие противозаконные действия, которые можно лишь представить. Так что если тебя бросил кто-то, то напиться в комнате и рыдать у тебя не получится — Пес за пару секунд вычислит, кто источает стойкий запах дешевого алкоголя. Но на самом деле подростки не были бы подростками, если бы не придумали чего-то эдакого. У нас в Сильверстоне все друг за друга горой. Так что если кому-то уж сильно нужно, то остальные сразу начинают устраивать всякие беспорядки (конечно, не слишком большие, в пределах школьного устава), чтобы отвлечь Пса. А тот каждый раз ведется. Не понимаю, как он, бывший военный, еще ни разу не заподозрил никого. Последний раз кого-то ловили года два назад, это мне Люси рассказала. Но даже так кидание настороженного взгляда на дверь апартаментов Пса, когда спускаешься через второй этаж, вошло в привычку. Вот и я украдкой посмотрела на серебристую табличку с надписью «Д. Граймс — Заведующий дисциплиной старшей школы Сильверстон», которая находилась прямо посередине массивной двери, преодолевая тридцать шесть ступенек второго этажа.

Выйдя из здания, любой сразу понял бы, где именно находился Мэтт — его плотно окружили самые разношерстные студенты. Протиснувшись между них, Люси его крепко обняла, а я лишь смущенно осталась стоять рядом. Право, было немного неловко, ведь, как я уже говорила, мы не знакомы. Спустя некоторое время Мэтт кивнул головой в мою сторону, как бы намекая подруге, что был бы не против узнать хотя бы мое имя.

— Знакомься, это Мэган. Мэган Эйприл, моя сожительница и подруга.

Я зачем-то сделала реверанс. Наверное, со стороны это выглядело очень глупо. Мэтт звонко рассмеялся и протянул мне ладонь со словами:

— Мэтт Грин. Мисс Эйприл, приятно познакомиться. — Он тоже мотнул головой, пытаясь изобразить изящное приветствие.

Кажется, мое лицо залилось густым румянцем: по крайней мере, появилось ощущение того, что щеки просто горят. Хотя мне не привыкать — я краснею каждый раз, когда кто-то проявляет любые знаки внимания по отношению ко мне. Ничего не могу с этим поделать!

Люси передала какую-то записку Мэтту и, схватив мою ладонь, потянула меня за собою.

— Почему мы так быстро? — Я не совсем понимала происходящего, ведь Люси столько ждала приезда бывшего сильверстонца. Она мне все уши прожужжала насчет того, как было бы замечательно обсудить с ним все-все на свете, лишь бы времени хватило.

По правде говоря, мне показалось, что Люси нравится Мэтт. А почему бы и нет? Он до безумия симпатичный, интересный молодой человек. Моя бабушка всегда давала именно такую оценку понравившимся ей парням: будь то дедушкин друг или же случайный школьник на улице.

— Всему свое время. — Она заговорщицки усмехнулась и достала из рукава слегка помятый клочок белоснежной бумаги.

Я осторожно взяла его из рук Люси, разгладила и прочла несколько слов, что были там написаны. Оказалось, что это была записка. Как я поняла, обладателем крупного почерка был Мэтт.

«Ну что, мелкая, устроим шабаш? М»

Лишь на секунду взглянув на Люси, я поняла: шабаш мы-таки устроим — так сильно блестели ее глаза.

— Мэг, что-то мне подсказывает, что это будет лучший вечер во всей нашей жизни, — сказала Люси скорее в пустоту, чем обращаясь ко мне, однако я решила, что стоит что-то ответить.

— Хм, пожалуй, соглашусь. Однако, — я слегка помедлила, оглядев кучу людей, которые толпились в паре метров от нас возле Мэтта, — если сейчас же вся эта толкучка не разбредется или хотя бы не переместится куда-то подальше, а останется стоять прямо под окнами Пса, то, смею предположить, нас быстро раскусят, и все, не видать нам ничегошеньки.

— Да ладно тебе, чего тут подозрительного? Как будто каждый день давние друзья из Голландии возвращаются, ясное дело, тут все собрались — поговорить, поглазеть, да просто от скуки.

— Люси! — Я театрально закатила глаза. — Нам нужно, чтобы как можно меньше людей трепались о том, что Мэтью Грин приехал. Ты сама сказала, что с ним все поздороваться хотят. Пускай он, конечно, и не звезда мирового масштаба, но в пределах Сильверстона, а особенно в канун экзаменов, когда ничего не случается, он как Иисус, сошедший с небес. Учителя пускай и закрывают иногда глаза на наши выходки, но они же не совсем дураки. Это только Пес до сих пор ни о чем не догадался. А вот остальные, думаю, сразу поймут, что к чему.

По выражению лица Люси было видно, как сосредоточенно она обдумывает мною сказанное. В конце концов, на этот раз она главная — отвечает, чтобы все прошло гладко. Так что, поразмышляв еще с минуту, она начала быстро разгонять всех. К слову, ее попытки оказались весьма удачными — спустя минут десять вокруг Грина осталось человек пять, да и те уже собирались уходить.

— Ну ладно, чувак, увидимся еще. — Один из тех пяти, кажется, его Тайрисом звали, махнул Мэтту и по-дружески хлопнул его по плечу. Это же движение повторили и все остальные, явно поняв, что пора уходить отсюда.

Не знаю, что на них так подействовало: испепеляющий взгляд Люси или же то, что, судя по всему, Тайрис был главным у них в компании. В любом случае, тот факт, что площадь перед третьим корпусом чиста и теперь подозрений у учителей возникнуть не должно, радовал.

— Ну что, девочки, идем в комнату, что ли? А то, кажется, если я останусь тут, меня на мелкие кусочки разорвут. — И он так лучезарно улыбнулся, что мы с Люси только лишь переглянулись и поспешно согласились.

На самом деле, в его словах был смысл. Хотя, зная то, что к нам в комнату суется чуть ли не вся школа, проку от такого прятанья было немного.

Поднимаясь по лестнице, второй этаж мы миновали почти бегом, перепрыгивая по две-три ступеньки за раз и молясь, чтобы в самый ненужный момент из-за двери не решил выглянуть мистер Граймс — посмотреть, как там дела на этаже обстоят.

Запыхавшись и держась за бока, мы быстро добрались до нашей слегка обшарпанной двери с позолоченными цифрами «115». Ввалившись в комнату, мы начали смеяться, еще больше сбивая дыхание.

— Жутко у вас тут как-то, мужской руки не хватает, вот когда я тут учился, гораздо лучше у вас было, правда. — И мы снова засмеялись.

— Это с Люси-то Брист у нас мужской руки не хватает? Да в этой комнате парней побывало больше, чем насекомых в самый жаркий день июля. И вовсе не парней, а тех, кто за ней пытается приударить. Эх, никакого из-за них личного пространства. Хоть дверь бронируй.

— Мелкая, ты что, оказывается, мисс популярность? — произнес Мэтт и усмехнулся.

— Ой, да иди ты. — Люси сложила руки на груди и нахмурила брови, а затем добавила: — Оба идите.

Я тыкнула в Мэтта пальцем, пытаясь привлечь его внимание, и уж слишком громко, так, чтобы Люси услышала, зашептала ему:

— Вот увидишь, сколько раз к нам постучатся в дверь ее поклонники.

И действительно, за то время, пока мы сидели в комнате, из коридора к нам попыталось пробраться человек тридцать, не меньше. Ясное дело, большинство из них просто хотели достать очередную пачку курева, но Мэтт-то этого пока не знал, и каждый раз, когда из-за двери слышался стук, он покатывался со смеху.

Чтобы чем-то занять себя и нас, Мэтт предложил посмотреть его фотографии из Голландии. Дождавшись нашего согласия, он извлек из дорожной сумки пачку аккуратно запакованных полароидных карточек.

Судя по снимкам, там было просто сказочно красиво. А кроме того, Мэтт, кажется, нашел себе отличных друзей — на большинстве фотографий была запечатлена веселая компания.

Пока мы рассматривали этот своеобразный “альбом”, я решила, что как-нибудь обязательно туда поеду, может, после выпуска. Там жизнь казалась краше, лучше, разнообразнее, что ли. По крайней мере, через призму камеры точно.

Вспомнив о данном мисс Мэдисон обещании записывать все, что со мной происходит, в дневник, я подумала, что стоило бы занести небольшую пометку «Голландия» на страницы моей тетради.

Как можно более незаметно я достала из верхнего ящика письменного стола мой дневник (не хотелось, чтобы о нем узнал кто-то) и, покрутив в руках шариковую ручку, сделала маленькую запись:

«02.03.2004. Все та же суббота — 17:26

Пока»

Буквально через пару часов каждый ученик Сильверстона — начиная с перепуганного первокурсника и заканчивая абсолютно безразличным ко всему выпускником — позабыл о своих планах и предвкушал что-то грандиозное. Казалось, что все знали о предстоящем веселье. В воздухе стояло почти ощутимое возбуждение. Кто-то ожидал от вечера долгожданной встречи с Мэттом, кто-то алкогольного насыщения (вылить внутрь себя столько красного «Чарльза Шау»[1], чтобы хватило на месяц вперед), а для кого-то вечеринка — удачный шанс перепихнуться с подвыпившей любовью всей жизни. В любом случае, несмотря на мотивы, все, как один, желали поскорее устроить Весенний Шабаш.

Правила были просты, ничего нового: ты приносишь что-то, что может пригодиться для вечеринки (любой алкоголь, еда или пачка сигарет с фильтром — на что денег станет), а тебе ставят пометку на руке — своеобразный пропуск. Пометка, надо сказать, каждый раз новая — элементарная осторожность на случай чего. Если Пес поймает — не стоит, чтобы из-за одного выставили всех. Хотя, по правде говоря, никого из Сильверстона за такое не выгоняли, максимум — пятнадцатиминутный судебный процесс школьной мэрии да неделя осуждающих взглядов от учителей. Вот и все, что ожидало непутевого тусовщика. Однако никто все равно не хотел разделить такую участь.

Но наибольшему риску подвергались вовсе не те, кто, напившись в стельку, валялся по углам, а те, кто дезориентировал Пса. Всячески отвлекая его, они играли с огнем. Если Граймс сложит все воедино или что-то пойдет не так, то это конец!

Но что поделать, ради веселья нужно рисковать. Одним из основных девизов сильверстонцев (естественно, в узких, а может, уже и широких кругах самих сильверстонцев) был «кто не рискует, тот не пьет».

Так вот о тех, кто собирался в этот раз отвлекать смотрителя.

Люси вытащила из переднего кармана наспех сунутый туда потрепанный лист бумаги и развернула его. Положив его так, чтобы нам с Мэттом было видно, она сверилась с тем, что было написано. Заметив наше недоумение, она пояснила:

— Это список учеников старшей школы. Все добровольцы, — огласила она, пройдясь указательным пальцем по листу, — почти все. Каждый раз мы в соответствии со списком выбираем тех, кто будет отвлекать Граймса. В прошлый раз была я и Линда Маккалистер. А сегодня… хм… Миранда Уолтиш из 289 комнаты и… Мэган Эйприл, комната 115. Мэг, сегодня твоя очередь.

— Что? Господи, да я же понятия не имею, как его отвлечь.

— Прости, Мэг, правила есть правила. Давай я сообщу Миранде, что на сегодня вы сообщники, а там уже попробуете что-то придумать. Времени у вас еще вагон и тележка. — С этими словами Люси аккуратно сложила список и закинула его куда-то вглубь стола.

Отодвинув Мэтта, она перегнулась через кровать и вытащила оттуда жестяную банку с привязанной к ее основанию леской, которая тянулась куда-то за пределы комнаты. Это у нас был такой своеобразный способ общения. Вообще, были и сотовые телефоны, не у всех, но были, однако связь до жути дорогая, тем более, так гораздо веселее.

Потарахтев жестянкой и протерев дно рукавом кофты, Люси крепче ее сжала, так как леска натянулась — это кто-то на другом конце провода узнал о наших манипуляциях. Пытаясь потянуть так, чтобы сигнал пошел прямо в комнату напротив нашей, Люси стала крутить прибор в разные стороны и изгибать леску под разными углами. Наконец-таки добившись, по ее мнению, удовлетворительного результата, она приложила банку к губам, протянула вторую половинку мне, чтобы услышать ответ, и заговорила:

— Внимание-внимание, 289, прием, это 115. — Люси перекрестила пальцы, надеясь на удачу.

Буквально через пару секунд леска завибрировала, и из своей части «телефона» я услышала голос Миранды:

— 115, это 289, как слышно?

— Слышно хорошо, как меня? — Люси затараторила в трубку. Дождавшись, пока собеседница дважды дернет леску в свою сторону, что значило, что на том конце провода слышно без помех, она продолжила: — Через пятнадцать минут встречаемся на четвертом этаже нашего корпуса. Есть дело.

Видимо, все эти чуть ли не детские махинации с банками и импровизированными телефонами так рассмешили Мэтта, что он чуть ли не задыхался, наблюдая за тем, как Люси возится с проводами.

— Чего ты смеешься? Сам так же год назад делал.

— Да ничего, забавно просто.

Захватив блокнот и ручку, я плюхнулась в шаткое кресло возле окна. Пытаясь хоть что-то сообразить насчет мудреного плана отвлечения Пса, я сидела там, покачивая ногой и время от времени черкая что-то неясное на листке. Идеи совершенно не шли в голову. Точнее, была у меня пара идей, но все они были если не полностью идиотскими, то невероятными.

Из бредовых размышлений меня вывел стук — Миранда пришла. Из дверного проема показалась сначала голова девушки, а потом и вся она: невысокая, стройная, с рыжими волосами до плеч и зелеными глазами. Ее лицо было усыпано веснушками, а на губах застыла улыбка.

— Мэтт! Привет! Как же давно не виделись, какими судьбами? — Девушка прямо с порога бросилась в распростертые объятия парня, что сидел на моей кровати.

— Да вот, пока у нас каникулы, со старыми друзьями повидаться приехал. Я всего на день-второй.

— Ах, — Миранда прищурила глаза, поняв, что это за дело ее ожидает, — значит, в этот раз Пса отвлечь нужно любой ценой? Эх, Грин, только ради тебя.

Меня почему-то взбесила эта фраза. Ясное дело, что Миранда будет рисковать вовсе не потому, что так рада видеть Мэтта и готова на все ради него. Конечно же нет. Я вообще не уверена, что они общались, когда он у нас учился. Уолтиш так быстро согласилась на это только потому, что иначе она бы стала изгоем. А кому хочется быть изгоем? Даже самый большой интроверт на земле будет рад чьему-то обществу. Пускай даже и не покажет этого никогда, но без людей жить сложно. Одиночество — это тяжело. А Миранда и подавно бы не выжила без постоянного внимания. Она безумно любила обращенные к себе взгляды и шлейф слухов, что прямо-таки ощутимой лентой тянулся за нею. Именно поэтому Уолтиш и ходила во все эти заведения для детей богатых родителей, хотя, честно сказать, денег у нее было вовсе не много. Зачастую она заказывала себе что-то подешевле и тщетно пыталась растянуть небольшую порцию всё равно дорогущего блюда на весь вечер, пока не подоспеет кто-то, кто согласится заплатить за ее заказ. Только вот в таких местах не встретишь ни одной искренней улыбки или счастливого взгляда. Все они заказывают дорогие коктейли, которые им, закрыв глаза на юный возраст посетителей — ведь главное — внушительность набитого баксами кошелька неокрепшей натуры, приносят недружелюбные официанты. А коктейли до ужаса вредные для детского организма, мерзкие, горячие. Хочется выплюнуть обжигающий алкоголь, но приходится глотать жидкость — на тебя уже обращены жадные взгляды остальных: насколько красиво ты отхлебнешь из бокала? Но на самом деле всем плевать, если ты не облажаешься по-крупному. Нет, какой-то гадостный слух о тебе и так придумают, но если ты сделаешь что-то не так, поводов будет больше.

В общем, не нравилась мне эта Миранда, а еще больше не нравилось, что придется провести с ней весь вечер, да еще и в такой сомнительной ситуации. По правде говоря, на Шабаш мне тоже не особо хотелось идти — курить я не курю, а напиваться вдребезги тоже не хотелось. Странное на дворе время, когда если в неполных шестнадцать ты трезвенник — тебе окажется нечего делать.

Присев в кресло около меня, Миранда закинула ногу на ногу и сосредоточенно потерла переносицу большим и указательным пальцами. Мысли, которые бились об уголки ее сознания, казалось, было можно увидеть. Пару раз она глубоко вздохнула, и когда окончательно разочаровалась в своей изобретательности, обреченно произнесла:

— Ну что, есть у кого-то какие-то идеи? — Миранда потерла руки и заглянула в мой блокнот, в котором я так ничего путевого и не написала — все рисунки да обрывки предложений. — Ясно, значит, идей никаких. Ну что ж, будем думать дальше.

— Ну, вообще, есть у меня одна идея, — робко начала я, выдвигая свое невероятное предложение, — мы могли бы притвориться больными, а учитывая, что мадам Прим, наша медсестра, в отпуске, Пес бы отвез нас в больницу. Ближайшая больница в километрах двадцати от Сильверстона, так что только на дорогу у нас бы ушло минут сорок, вы же знаете скорость жестяной старушки Граймса.

— Замечательно! — воскликнула Люси. — Начало мне нравится, а дальше? Сорока минут нам, думаю, не хватит.

— На обследование уйдет еще с полчаса, а потом — обратный путь, к тому же, мы можем спустить шину, и тогда в Сильверстон нам не явиться еще часа два.

— Ну вот, отлично! — Мэтт хлопнул в ладоши.

Обдумывая план действий, мы и не заметили, как стемнело, а значит, до начала оставалось совсем немного времени. Решив действовать как можно быстрее, потому что в наш корпус уже начали подтягиваться люди из других зданий, мы договорились разделить план на части. И при выполнении каждой обязательно звонить друг другу, чтобы держать друг друга в курсе событий. Для этого дела мы даже раскошелились на дорогие звонки по сотовой связи, — дело того стоило. Да и успех иначе не представлялся возможным, ну правда, кем вы будете без контроля над ситуацией?

Мне почему-то стало смешно, жутко смешно, знаете, по-идиотски, по-наркомански смешно, когда ты не можешь ни понять причину веселья, ни остановиться. Наверное, это нервное. Все-таки я волновалась, ведь если не получится, то под угрозой окажется большая часть сильверстонцев.

— Я так понимаю, мы больше не увидимся, — я протянула ладонь Мэтту, — приятно было познакомиться. Пока.

— Не зарекайся, мисс Эйприл. — Он сделал реверанс, почти такой же неуклюжий, как и я днем, когда мы только познакомились. — До встречи.

Я слабо улыбнулась.

Раздав последние указания вроде «делайте все как можно медленнее» и «будьте максимально правдоподобными, вы же сильверстонцы, увиливать — в крови», Люси пообещала повеселиться за нас и отправила вниз, к Граймсу. Мы стояли около двери минут пять, пока Миранда наконец не постучала по шероховатому дереву. Как только из его комнаты послышалось шарканье ботинок и тяжелые шаги, мы поспешили сделать жалостливую гримасу и скорчиться, будто от боли.

Выйдя в холл на втором этаже, Пес прошелся по нам своим злобным взглядом с головы до пят. Так посмотрел, что кровь в жилах стыла! Хотелось расплакаться, рассказать ему все о нашем плане и убежать. Он вообще не любил детей. Нет, конечно, может, и любил, но не чужих, точно. Да и не сейчас. Возможно, в далеком прошлом он просто обожал маленьких ребятишек, каждый день ходил по улицам с конфетами и раздавал их прохожим детям. И, скорее всего, он лучезарно улыбался всем, но бывшая работа его сломала — он ведь с год работал в подростковой колонии. А там детки не сахар. Да, впрочем, и сильверстонцы не слишком замечательные. Мне на долю секунды даже жалко его стало: он, наверное, нормальный человек, а мы с ним так. Но потом я опомнилась, сейчас мы оппоненты, да и ближайшие пару лет таковыми останемся. Мы из разных поколений, а значит, все равно будем враждовать. Знаете, как-то на уроке английского мы писали сочинение на три печатных страницы, а темой его была пропасть между поколениями. Сколько же чуши я тогда в нем наплела только для того, чтобы снова два получить. Но спросите меня об этом еще раз, я уже без страха перед плохой отметкой отвечу, что никакой пропасти нет, это не пропасть, это два разных мира, и никаким хлипким веревочным мостом их не соединить. Если уж не повезло родиться в разные времена с нужным тебе человеком, — значит, не повезло, ничего и сделать нельзя, даже пытаться не стоит.

— Так-с, что произошло?

— Мистер Граймс, сэр, дело в том, что у меня уже второй день жуткая боль в животе, возможно, это заразно! — Видно было, что Граймс совершенно не разбирается в медицине, потому что при слове «заразно» он немного пошатнулся и постарался стать от Миранды как можно дальше. А Уолтиш тоже хороша, заразные боли, надо же! Ну и ладно, главное, Пес повелся.

— А у тебя что? — Граймс перевел взгляд на меня, ожидая то ли новых симптомов нашей выдуманной болезни, то ли подтверждения слов Миранды.

— У меня то же самое, — не стоит путать и так нескладную историю дальше, — скорее всего, это отравление. Ну, знаете, тепло уже, продукты быстро портятся?

— Это ты хочешь упрекнуть нас в том, что вас плохо кормят? Или что вы, ученики, едите всякую дрянь?! — воскликнул он. Это явно задело Пса. Не стоило говорить про отравление, больно уж ревностно он охраняет права Сильверстона.

— Нет, что вы, мистер Граймс, я имела в виду, не могли бы вы отвезти нас в больницу?

— А, ты об этом? Ну ладно, спускайтесь вниз, я сейчас подойду.

Мы с Мирандой довольно переглянулись и быстро набрали на ее Нокии сообщение Люси:

«Спускаемся в тарантайку, ч1 выполнена успешно».

Пса ждать долго не пришлось, буквально через несколько минут он уверенной походкой вышел из корпуса, подозвал нас за собой, и мы втроем молча погрузились в его седан. Потратив немного времени, чтобы завести потрепанный автомобиль, мы наконец-таки тронулись. И лишь когда мы отъехали метров на двадцать от главной аллеи Сильверстона, я решилась незаметно глянуть в боковое зеркало. Ученики большими кучками заваливались в наш корпус. Теперь все зависело от нас.

Граймс сначала пытался разузнать, что же все-таки произошло с нами, но поняв, что ничего, кроме мычания, мы вымолвить не способны, он оставил свои попытки и включил радио. Весь салон погрузился сначала в тихую музыку Black Eyes Peas, чей сингл вышел в середине 2003, а потом Eminem. Наверное, это был какой-то хит-парад самых успешных песен, но какая, по сути, разница. Так мы и ехали в полном молчании, точь-в-точь в соответствии с расчетами, сорок минут. Время от времени я перекидывалась взглядами с Мирандой, а та проверяла свой телефон на наличие сообщений от Люси. Судя по тому, что приходили они немного реже, чем мы договаривались, стало ясно, что вечеринка в самом разгаре.

— Приехали, — зачем-то объявил Граймс, хотя это и так было ясно, когда машина чуть резче нужного остановилась, а из окон стало видно освещенную лампочками вывеску больницы Святого Грува.

Выйдя из машины, Миранда протянула мне одну из двух цветных таблеток, которые перед отъездом нам дала Люси. Они должны быстро поднять температуру.

Проглотив ее, я не почувствовала ровным счетом ничего. Надеюсь, это не плацебо, потому что в таком случае, увы, ничего не сработает. Уж слишком много я об этом думала. Знаете, всегда так происходит. Мама мне когда-то говорила, что мысли материальны. Не знаю, так ли это, но благодаря моему собственному жизненному опыту я выяснила, что чем больше ты о чем-то думаешь, тем меньше все идет как задумано. Вспомнив об этом, я постаралась сразу же переключиться на что-то отстраненное, но, увы, у меня этого не получилось. Мысли как-то неловко путались, все время обращаясь к начальной точке — мнимому беспокойству.

За те десять минут, что мы продвигались к корпусу больницы, мне показалось, что моя температура поднялась с привычных 36,6 до 39 градусов — тело будто поместили в чан с кипящей водой, ещё немного, и я сварюсь заживо. Черт знает, что за таблетки, но они явно действовали. Я глянула на Миранду — с ней, кажется, все было нормально. Поднявшись на второй этаж, Граймс передал нас дежурной медсестре, а сам остался ждать в холле.

— Так, девочки, что случилось? — Медсестра приветливо усадила нас в кресла и протянула по стакану воды.

— Все нормально. — Не очень хотелось, чтобы она стала докапываться до симптомов, тогда мы точно скажем какую-то чушь и прогорим. — Скорее всего, обычное отравление, знаете, живот болит и все такое.

— А у тебя? — миссис Прауэт — как я узнала благодаря бейджу на ее белоснежном халате — обратилась к Миранде.

— То же самое.

— Ладно, ждите здесь, сейчас принесу ваши медицинские карты. — Она поспешила забрать наши пустые стаканы. Наклонившись, миссис Прауэт случайно задела мою руку своей и тут же ее отдернула. — Господи, деточка, да ты же вся горишь!

Она дотронулась губами до моего лба, чтобы убедиться в своих предположениях. Черт, как же мерзко. На секунду показалось, что она, словно шарпей, измажет все мое лицо слюной. Я стала вырываться, а она лишь отпрянула:

— Держи ее здесь, я сейчас вколю ей успокоительного, — крикнула медсестра Миранде и быстрым шагом вышла из кабинета.

«Вколю?! Мне правильно послышалось?» — в мыслях стало пульсировать одно лишь «вколю», «вколю», «вколю». Оно стучало по вискам, создавая головную боль. Словно это короткое слово пленником закрыли внутри меня, а оно неистово пытается выкарабкаться наружу, разрушая мою кожу.

— Так-с, все идет по плану, отлично! — Миранда начала набирать очередную эсэмэску на мобильном.

— Миранда! Миранда Уолтиш! — Я, не совсем осознавая, зачем, вскочила с глубокого кресла и стала трясти девушку. — Что она собирается сделать? Я боюсь игл. Очень боюсь! Мне нельзя!

— Или не совсем по плану… Ничего она тебе не будет вводить, максимум, витаминку, — изрекла Миранда, пытаясь покрепче ухватить меня за руки, но я все вырывалась. — Эйприл, возьми себя в руки, не то она действительно вколет тебе это чертово успокоительное.

Перед глазами навязчивой картинкой встала медицинская игла, а вся комната почему-то вдруг оказалась в крови. Везде были алые пятна! Стены цвета мяты окрасились в омерзительный оттенок, а откуда-то издалека — я точно слышу! — капает кровь. Настоящая! Человеческая! Моя! Я в ужасе глянула на руки — чисты. А потом перевела взгляд на Миранду — ее белоснежная футболка стала красной.

— Мэган!

— Не подходи ко мне! — завопила я, ища пути отступления. Зная, что с минуты на минуту из коридора выйдет медсестра, а в холле сидит, склонившись над газетой, Граймс, я решила, что у меня нет другого выхода. Одним рывком отпихнув стойку с железными инструментами, что мешали пройти, я оказалась у окна и распахнула его.

Второй этаж вовсе не внушительная высота. Я уверена, что ничего не произойдет. Это легко! Лишь на секунду замешкавшись, я вскарабкиваюсь на подоконник и с громким визгом прыгаю из окна, зажмурив глаза.

Я умерла? Страшно открыть глаза и обнаружить себя летящей через этажи. Хотя я прекрасно знаю, что с глухим шлепком приземлилась уже около минуты назад. Наконец, собрав силу в кулак, распахиваю глаза: все вокруг такое прекрасное! Яркая зелень, золотистые переливы фонаря — вот бы остаться тут, укрыться мягкой травой.

Останавливает меня лишь крик Миранды, который буквально разрезает окутавшую меня тишину:

— Мэган, ты, черт тебя побери, ненормальная! ЭЙПРИЛ!

Несмотря на то, что я знаю, что это всего лишь Миранда, ее голос пугает до дрожи. Я поднимаюсь с земли и, что есть мочи, бегу прочь от окна. Пару раз в голове проскальзывает мысль, что, наверное, должно быть больно, все-таки я упала со второго этажа и, кажется, вместе с приглушенным звуком падения, я слышала еще и хруст костей, но боли я не чувствую, и поэтому просто бегу вперед.

Я слышу, как громким визгом тормозов разрезает ночное небо машина Граймса. Я чувствую, как он вдавливает педаль газа в пол, чтобы догнать меня. Но он не догонит. Меня никто не догонит!

Пару раз я оглядываюсь, чтобы увидеть хотя бы силуэт того, чьи шаркающие шаги я слышу позади себя, но там никого нет — только моя собственная тень. И тогда я еще больше ускоряю бег. Я не сдамся.

Мои зубы сжаты так сильно, что двигая челюстью, я слышу, как крошится эмаль.

Не знаю, сколько я бегу, но вот уже вдалеке виднеется шоссе, с которого мы сворачивали, когда ехали в больницу. Значит, километра три есть. Тяжело дыша, я преодолеваю последние несколько триста метров и выбегаю на дорогу. Последнее, что я вижу перед собою — слишком знакомые испуганные глаза водителя, чей автомобиль летит прямо на меня. Больше я не вижу ничего — сколько бы я ни пыталась ухватиться за чудесное ночное небо или за зеленую листву — перед глазами только зыбкая темнота, а вскоре и та ускользает. И я куда-то падаю, не в силах зацепиться за неподвижные уголки сознания. А оно лишь услужливо подкидывает странные образы — минувший день — словно киноленту.

Из невесомости меня вытягивает спасительный запах нашатыря и пара хлопков по лицу. Тусклый свет автомобильной лампы кажется слишком ярким и причиняет только тупую боль. Я резко встаю, игнорируя то, что голова кружится, все для того, чтобы увидеть бесконечную красоту мира, о которую я спотыкалась некоторое время назад. Но вместо золотистых переливов мягкого фонарного света и радужного вечернего неба можно разглядеть только глухую ночь. Я замечаю, что тело ноет от усталости, колени саднит, а все руки в мелких порезах и ушибах. Эйфория прошла, температура спала, осталось только легкое опьянение, как от двух бокалов вина, и печаль. Переведя взгляд на фигуру, что нависает надо мной, держа в руках несколько бутылочек с лекарствами, я с трудом узнаю очертания. Но наконец паззл складывается в более или менее четкую картинку, и я чуть ли снова не отключаюсь от удивления.

— Мэтт!

— Да уж, Эйприл, насчет «не зарекайся» я угадал. Ну, выкладывай, в какой момент все пошло не так.

— Сейчас. — Я сама понятия не имею, зачем говорю ему хоть что-то, кроме «отвези меня в Сильверстон, пожалуйста, спасибо, что не оставил меня на дороге». — Все идет не так сейчас. Какого черта мы сидим тут, какого черта ты чуть не сбил меня и какого черта именно ты из тысяч жителей Хидден-Хиллса наткнулся на меня сейчас? — я ждала, что он начнет говорить о том, что я сумасшедшая, или молча заведет машину и отвезет меня в школу, или, в конце концов, вышвырнет меня из салона автомобиля на улицу, но он просто начал отвечать на мои глупые вопросы.

— Мы сидим тут, потому что ни мне, ни, думаю, тебе не хотелось бы сидеть на сырой земле. Но если, конечно, ты горишь желанием подышать свежим воздухом, — он показательно заблокировал и разблокировал дверь, — можешь выйти. Давай, выходи, — я покачала головой в знак того, что хочу остаться, и только тогда он продолжил: — А лучше бы тебя сбил? Ну, это, поверь, случайность. А вот то, что я тут — не нарочно. Как только ты начала творить черт знает что, Миранда написала сообщение нам, и я выехал за тобой. Ну, то, что выехал именно я — это уже совпадение. Так сложилось, что я как раз собирался уезжать из Сильверстона.

Я все недоверчиво смотрела на Мэтта, не понимая, что вообще происходит. Хотелось в чем-то упрекнуть его, но не в чем, — этот человек прямо сейчас спасает мне жизнь. На секунду в отголосках сознания пробудился страх: то, от чего я бежала, должно быть, совсем близко. А потом до меня дошло, что моей главной угрозой была собственная тень и Граймс на старой тачке. Черт, Граймс. Даже если он так и не просек наш план, то точно разозлился на меня из-за всего, что произошло за последний… час? Я понятия не имею, сколько времени прошло с того момента, как мы приехали в больницу Святого Грува.

— Мэтт, сколько я… Ну… без сознания провалялась? — Мне было немного неловко у него спрашивать.

— Часа два-три, я все не мог привести тебя в чувство, пока не догадался сходить в больницу за нашатырем. А теперь твоя очередь давать мне ответы. Что произошло?

— В общем, — я немного помедлила, но все же продолжила, — когда мы приехали к больнице, мы с Мирандой выпили по таблетке, которую нам дала Люси, чтобы поднялась температура и медсестра с нами подольше возилась. А дальше… дальше все как в тумане. Помню только, что все стало таким ярким. Странно даже как-то, знаешь. Все было таким красочным, а теперь я и вспомнить не могу. А еще я выпрыгнула со второго этажа! — наверное, это дополнение было слишком восторженным, и я немного смутилась.

— Слушай, а можно спросить, как выглядели эти таблетки?

Я попыталась воскресить в памяти такую мелкую деталь, как цвет таблетки, вот, кажется, оно:

— Одна была желтая, а вторая зеленая.

— Боже, Люси, ты дура, — нараспев протянул Мэтт и запрокинул голову, взывая к небесам, будто так бы Люси его услышала. — Ну, в общем, спешу тебя обрадовать, а может, огорчить, это были экстази.

— Ясно.

Я правда не знаю, что нужно говорить в таких ситуациях. Ну, честно сказать, я никогда в них и не попадала. Раньше… Единственное, что пришло мне в голову спросить, так это:

— А почему с Мирандой все было окей?

— Доза-то небольшая, да и наркотики слабые, видно, девушка крепкая, такое уже не берет, — заключил, улыбаясь, Мэтью. — Так, ясно, мы никуда не едем, пока ты окончательно не придешь в себя. Ну, что ж, устраивайся поудобнее и расскажи что-то о себе. Все-таки ты сидишь в моей машине, а я о тебе знаю только то, как тебя зовут, где ты учишься и что ты впервые попробовала наркотики. И то, последнее — всего лишь логическое умозаключение. Так что выкладывай.

Обычно я всячески отнекиваюсь, когда меня просят рассказать свою биографию, на самом деле, просто понятия не имею, о чем говорить, — моя жизнь непростительно скучная. Но сейчас, возможно, от легкого состояния опьянения, мне казалось, что я готова толкнуть лучшую речь в своей жизни. Да и человек подходящий для такого дела — мы то с ним никогда больше не встретимся.

— Что тебе интересно?

— Все.

— Ну, тогда давай обо всем. Только по порядку, ненавижу путаницы. Родилась я в городке Брэдбери, ничтожно маленьком — всего в тысячу человек населения — и совершенно бесперспективном. Забавно, правда? Носит имя такого великого писателя, а сам такой… никакой. В буквальном смысле никакой, если ты родился в Брэдбери — считай, ты заранее умер. Да и мистера Рэя Брэдбери я тоже не люблю, Сэлинджер мне гораздо ближе. Хотя вот знаешь, они все ни о чем. Зачем, ну скажи мне, Мэтт, зачем они писали о жизни, когда есть столько других вещей в этом мире. Вещей гораздо более интересных: любовь, путешествия, безумства и болезни, да та же смерть, наконец. А все зациклились на жизни, пишут о ней, описывают каждую крупицу ничтожного существования. Зачем?! Жизнь она вот — вокруг, ее болезненно много. Другое дело — приключения, их в реальной жизни нет. Так почему бы не чувствовать их хотя бы через толстый слой бумаги? Я бы хотела путешествовать. А, кстати, мы же как раз обо мне. В Городе Скуки я жила четырнадцать лет, знаешь, я на стену от тоски лезла. А потом мы переехали в Хидден-Хиллс. Он, конечно, не многим лучше, но тут хотя бы людей больше, чем в Нью-Йоркском молле во время распродажи. Отец определил меня в Сильверстон — показатель достатка и статусности, — но я и не жалуюсь, тут хотя бы весело. Да что я рассказываю, ты и сам знаешь. Правда вот, даже найдя тут друзей, настоящих друзей, понимаешь, не фальшивых, а таких, которых напишешь с большой буквы «д», я не привязалась ни к чему. Ни к ним, ни к школе, ни к городу. Мне все равно. Хорошо, что чувства взаимны: исчезни я, никому бы не стало хуже, — я горько улыбнулась, всматриваясь в Мэтта — впервые за все то время, что мы сидим в машине я заметила, что он чертовски пьян. Его взгляд словно затуманен, а белки покраснели от высокого содержания алкоголя в крови. Теперь-то ясно, почему он чуть не убил меня на повороте — его организм сейчас на девяносто процентов состоит из Двухдолларового Чака[1]. Подумав, что он все равно назавтра ничего из моих слов не вспомнит, я продолжила:

— Хочешь знать, почему я должна была посещать школьного психолога целый учебный год? До черта много! Хочешь узнать, зачем?

— Я уже сказал. Я хочу знать все.

— Да потому что я невменяемая, вот почему! Я дважды пыталась совершить суицид. И вовсе не от плохой жизни или недостатка внимания, просто в какой-то момент мне стало скучно. Черт возьми, скучно! Мне не хватает новых впечатлений, новых людей, нового всего, смекаешь? Мне просто надоело. Надоело каждый день вставать в семь утра, отправляться в душ, слушать свежие слухи от Люси, а потом плестись на уроки. Надоели оценки, надоели занятия, надоело однообразие. Какой вообще смысл в жизни, если ни ты, ни кто-либо другой не будет о ней помнить? Зачем жить в непрерывной цепочке однотипных дней, если можешь из нее вырваться? Вот я и попыталась вырваться, — правда, способа лучше, чем крыша Сильверстонского общежития, не нашла. В итоге я грохнулась оттуда, как гнилое яблоко в начале августа, сломала себе руку и получила сотрясение мозга. И на этом все. Понимаешь, я даже не в силах уйти, вот что прискорбно. А потом меня отправили к мисс Мэдисон, которая отпаивала меня мерзостным чаем из пакетиков. Ах, как же я ненавижу чай в пакетиках. Иногда мне кажется, что если бы в реальной жизни существовала шкала ненависти, то он разместился бы между шортами из атласа и однообразием. К тому же мисс Мэдисон мне ничем не помогла — моя ненависть к моей скучной жизни до сих пор продолжает меня грызть изнутри. Даже сейчас я чувствую, как сильно я ненавижу свое существование. Ну, сейчас, наверное, не так уж и сильно, потому что я вдребезги пьяна, да что там, как оказалось, я под наркотой, но вообще да, — мой внутренний голос подсказывал, что пора бы прекратить нести чушь, но я все продолжала, — я люблю сегодняшний день. Он замечательный. Каждое сегодня лучше, чем вчера. Меня этому бабушка научила. Она всегда смотрела на жизнь только так: до жути оптимистично и абсолютно беззаботно. Словно никогда и не задумывалась над тем, какая жизнь жестокая штука.

— А знаешь, — перебил меня Мэтт, — я понимаю, о чем ты. Правда понимаю. Только наше однообразие слишком разное. Мне надоело каждый день просыпаться в новом городе в тесном трейлере.

— Что? — Не знаю, то ли экстази замедлял мою реакцию, то ли это Мэтт нес чушь, но я совершенно не понимала, о чем он.

— Не учусь я в Голландии ни по какому обмену. Еще в первый месяц моего пребывания там меня выгнали из колледжа за бесконечные пропуски. Понимаешь, я не мог упустить шанс исследовать каждый миллиметр нового воздуха, — я перелетел за океан! Ты-то знаешь, о чем я говорю. И я знаю, о чем ты мне рассказывала — я сам был таким. Сбегал с уроков, чтобы шляться по Амстердаму в поисках всего нового: людей, впечатлений, мест и воспоминаний. И, знаешь, я их нашел. Нашел-таки! Но теперь… — он посмотрел мне в глаза, чтобы убедиться, что я внимательно слушаю. — Теперь мне надоело все это. Никогда бы не подумал, что когда-то со мной такое случится, но я хочу постоянства, хочу незаконных вечеринок и ежедневной рутины.

— Безумец. — Я улыбнулась.

— Давай я заберу тебя с собой?

— Куда ты меня заберешь?

— В мир! Клянусь, заберу. С тебя только вкусные ужины и сто баксов за авиабилет в Голландию. Поехали, тебе ведь все равно нечего терять.

— Знаешь, а я согласна. Согласна!

Наверное, это «Я согласна» было самой важной фразой в моей жизни. Кто бы мог подумать, что я стану вершить свою судьбу на заднем сидении тесной Тойоты. Кто бы мог подумать, что самое главное решение в своей пятнадцатилетней жизни я приму в состоянии наркотического опьянения. Кто бы мог подумать, что это случится так внезапно, а моим спутником станет человек, которого я знаю чуть меньше, чем двенадцать часов? Вероятно, даже сам Иисус не ведал об этом. Как, впрочем, и я сама. Пока что…