Простить невозможно (джен)

В покоях было тихо. На землю постепенно опускалась ночь, накрывая замок бархатной чернотой. Сквозь открытое окно лился свежий воздух, приятно освежая лицо и играя непослушными прядями светлых волос короля, который вглядывался в сонный город невидящим взглядом.

«Король постарел», — так бы сказал каждый, кто увидел бы его. На лбу Артура пролегли глубокие морщины, вечно лучистые глаза потухли. В них застыл холод и равнодушие. Именно глаза Пендрагона выдавали его возраст, которому не соответствовало тело. Возраст души. Ее старость.

В дверь постучали. Даже не оборачиваясь, Пендрагон позволил войти, не отрывая взгляда от чего-то, что видел только он.

— Ваше Величество, — достаточно несмело сказал Леон, застыв на пороге и не смея пройти дальше.

— Чего тебе?

— Сир, мы нашли это в лаборатории Гаюса, — Леон протянул ему достаточно потертый лист бумаги, который словно множество раз разворачивали и складывали обратно.

Артур пустым взглядом скользнул по письму, старательно не замечая, как кольнуло сердце при упоминании имени старого лекаря. Гаюс умер сегодня рано утром, так и не сумев прийти в себя после всех событий.

— Ты считаешь, что это, — небрежно кивнув в сторону бумаги, Пендрагон недовольно сложил руки на груди, — достойно моего внимания? — бровь презрительно поднялась вверх.

— Думаю, что да, — Леон быстро прошел в глубь комнаты и положил письмо на стол, избегая злого взгляда голубых глаз напротив. — Спокойной ночи, Ваше Величество.

Сир... Ваше Величество... Сэр... Милорд... Артур криво ухмыльнулся. Сейчас к нему обращались только так. Никто не смел называть его по имени. Первый раз рискнул Гвейн — Артур посадил его на двое суток в колодки. Все списали этот поступок на шок после смерти Мерлина, но Артур знал правду. Гвейн вытерпел свое наказание, но его ошибку повторил Персиваль. Его Пендрагон посадил в темницу на месяц. После этого никто больше не звал его Артуром. Даже Гвиневра, королева Камелота, говорила «Ваше Величество». Лишь в тиши покоев, в те редкие ночи, когда король приходил к жене, она опасливо шептала его имя.

Артур ненавидел страх в глазах Гвен, но рана в сердце от предательства Мерлина навсегда заставила отбросить попытки сблизиться с кем-либо. Пендрагон не признавался сам себе в том, что не может слышать звучание своего имени из уст других. Он больше не чувствовал. Больше не страдал.

Люди шептались, что король сломался, умер душой, когда казнил своего слугу. Все помнили то утро: закованного в цепи юношу привели на площадь, где был приготовлен костер. Для многих горожан стало страшной неожиданностью решение их монарха. Все давно считали Мерлина другом и даже непризнанным советчиком Пендрагона, а тут...

Эмрис шел молча, отмеряя шагами свои последние минуты. Ни один стон не сорвался с разбитых губ, ни одна слеза не скатилась по впавшим щекам. Только взгляд голубых глаз сочился болью от предательства... и покорностью судьбе. Женщины, видевшие его, ахали, прикрывали рот рукой и роняли слезы. Никто не говорил. Площадь словно замерла в ожидании страшного действия. Ждать пришлось недолго. Рука короля, обтянутая черной перчаткой, рубанула воздух, и в тот самый момент огненные языки лизнули сухой хворост. Пендрагон не стал смотреть само исполнение приговора и ушел, боясь увидеть охваченного пламенем слугу, предателя, чертового колдуна, что посмел втереться в доверие и стать тем, кого он звал другом.

Дни потекли сплошной серой полосой. Не черной, не белой, а именно серой. Народ тихо роптал на правителя. Дошло до того, что стали вспоминать Утера, сравнивая Артура с ним. Бывший король проигрывал жестокостью нынешнему. Никто бы не поверил в такое когда-то, но тьма проникла в молодое сердце Артура, поработила его, выпила доброту и способность сострадать.

Костры, уносящие жизни других волшебников, не потухали. Жители Камелота стали привыкать к запаху горелой плоти, а небо — к клубам дыма, где, извиваясь от боли, рыдали погубленные души.

Никто больше не видел улыбок Артура, не слышал его шуток, пусть и жестоких порой, но все-таки... Пендрагон закрылся от всех в своем собственном мире, где царили холод и ненависть. С подданными он держался поверхностно и недружелюбно. Круглый стол распался. Ланселот ушел в то утро, когда казнили Эмриса. Гвейн и Персиваль — после своих неудачных попыток вернуть дружбу. Что с ними случилось потом, никто не знал. Остались сэр Леон и сэр Элиан. Первый был рыцарем до мозга костей и никогда не посмел бы предать корону, хотя в душе презирал новую власть, второй же просто не мог бросить сестру. Артур достиг чего хотел: он практически остался один.

Отбросив воспоминания, Пендрагон грузной поступью, словно неся тяжелое бремя на своих плечах, подошел к столу. Взгляд снова и снова натыкался на бумагу, но что-то не позволяло взять ее. Это что-то, липкое, холодное, будто тело змеи, уверенно оплетало сердце, не позволяя ему свободно стучать. Горло будто сдавили невидимые пальцы, не давая сделать необходимый глоток воздуха.

Артур протянул трясущуюся руку и взял письмо...

Моя любимая мама,

Если ты читаешь это письмо, значит, Артур все-таки казнил меня. Я глупо попался на колдовстве. Хотя нет, мама, я вру. У меня не было выбора. На кону стояла жизнь моего короля, а не сохранение моего секрета. Я выбрал первое. Как всегда...

Я люблю тебя и всегда любил. Прощай, мамочка.

Твой сын Мерлин.

Если бы можно было услышать, как разбивается сердце, тогда бы в покоях стоял оглушающий звон, но, увы, сердце разбилось тихо, бесшумно. Кровавыми осколками рухнуло вниз вместе с горькими слезами, что катились из глаз Артура. Сейчас не стыдно было плакать, даже если кто-то мог увидеть. Только кто? Кому он нужен... чудовище, которое убило своего друга. Единственного человека, готового умереть за него и вынести любой приговор, невзирая на собственное могущество.

Тенью бродил король по замку. Придворные, слуги, королева и даже рыцари не могли понять, что произошло.

Финал этой истории никого не удивил. После очередного похода на пограничные земли привезли тело Пендрагона. Смолчал сэр Леон о страшной правде про ту битву, где сложил голову правитель Альбиона. Как подставил грудь под вражеский меч, остановив взглядом раненого зверя его, своего верного рыцаря, который бросился ему на помощь.

* * *

Хрупкие снежинки ложились на плечи женщины. К ее ноге прижимался светловолосый мальчуган четырех лет, очень серьезно смотря на мать васильковыми глазами. Зима в этом году пришла очень рано. Ветер яростно рвал плащ с худых плеч королевы, пытаясь сбросить тканевую защиту и с маленького сына короля. Короля, который мирно спал под толщей обледенелой земли у ног Гвиневры.

— Твой отец, Эдвард, был очень необычным человеком, — глотая горькие слезы, проговорила Гвиневра. — Он многому научил меня, а теперь я научу тебя. Воспитаю достойным сыном твоего отца. Сберегу от ошибок, что сделал он.

На могилу упала одна кроваво-красная роза. Такого же цвета была туника мужа в той черный день, когда умер он — ее король, ее любимый и отец ее ребенка.

— Я люблю тебя, — сорвался шепот, переполненный болью и невыплаканными слезами — ведь королевы не плачут, им не позволена такая роскошь.

— Мама! Мама!

Гвиневра отвлеклась от своих воспоминаний и ласково посмотрела на сына, который указывал тоненьким пальчиком куда-то в поле.

— Что, мой милый?

— Мама, я вижу папу и незнакомого дядю. Они очень счастливо улыбаются. Я никогда не видел, чтобы папа так улыбался...