Солнце (гет)

А вы любите солнце?

Солнце летнее, заглядывающее в окна по утрам, дарящее легкий (а иногда и не очень) загар. Или, может быть, солнце весеннее, ленивое, только набирающее силу, чтобы потом, собравшись, растопить застоявшиеся снега, ставшие уже грязными и серыми? Возможно, вам нравится солнце зимнее, дразнящее и лишь изредка немного ласкающее окоченевшие пальцы через бабушкины шерстяные варежки? Ой, да все, ну, или практически все, его любят.

А вот она его не любила.

Не любила, так как считала причиной и источником всех бед, случавшихся с ней с самого детства. Первый несчастный случай произошел давно, когда девочке было пять или шесть лет. Тогда, будучи жизнерадостной и до смерти любопытной, малышка смотрела на облака, плывущие по небу и затянувшие его практически совсем. А они, медленно направляясь куда-то на юг, приоткрыли ослепительную красоту Большой Звезды серым и чувствительным детским глазкам. Тогда ребенок чудом не лишился зрения.

Затем неприятности были мелкие и несущественные, но значимые. Растаявший наутро снеговик, превратившийся в комок грязного снега. Яркие блики, мешающие смотреть. Жара, от которой не спрятаться. Самое страшное произошло чуть меньше года назад.

Её отец возвращался домой с работы в солнечный и безоблачный день. Мужчине не мешали никакие блики, так как лучи не могли пробиться через солнцезащитные очки. А кому-то, видимо, мешали. Глупый и безбашенный лихач, предпочитающий скорость и плюющий на дозволенные нормы и правила, не справился с управлением и выехал на встречную полосу на огромной скорости. Лобовое столкновение. Дмитрий Дроздовский, "папуля" и любимый муж, погиб на месте. Виновника аварии вскоре посадили, но это ни в коей мере не могло придать утешения осиротевшей семье.

С тех пор девушка не любила солнце. Сегодня как раз был один из таких дней. Такой, как тогда. Ни облачка на небе, лишь круглое светило, проникающее в окна и высвечивающее парты. Выходя из школы, она услышала голос своей лучшей подруги, который не могла спутать ни с каким другим.

— Степана! Степка, ну же, ну подожди же ты меня! — кричала черноволосая девушка и пыталась на бегу удержать слетающую с головы шапку. Мирослава, или, как её называли практически все, Мира, всегда провожала одноклассницу домой. Не было дня, чтоб она пошла одна.

Подруги были немного похожи — обе сероглазые, обе невысокие, обе учились для себя, а не ради хороших оценок в классном журнале. Но на этом сходства заканчивались. После смерти отца Степана стала замкнутой и тихой, хотя, казалось ранее, тише уже некуда. Мира постоянно вытаскивала её на разные мероприятия, будь они школьными концертами или премьерами в небольшом театре. За это девушке была очень благодарна мать Степаны, уже потерявшая надежду вернуть тот блеск в глазах дочери и ту загадочную и радостную улыбку на её тонких бледных губах.

Странное и непонятное чувство никак не хотело уходить. Будто предчувствие чего-то нехорошего преследовало Степану с самого утра, причиняя дискомфорт и заставляя руки слабо трястись. Она доверяла интуиции, но в этот раз ей очень хотелось этого не делать.

Какое-то время девушки шли молча. Мира хорошо знала, когда подругу можно разговорить, а когда её старания будут бесполезны. Свернув с площади и выйдя к детским садам, откуда до дома было рукой подать, одноклассницы замерли.

Нехорошее предчувствие оправдалось.

Толпа стояла у одного из домов, люди вскрикивали и толпились. Подойдя ближе, Степана ахнула, а её сердце пропустило удар: мужчина, явно пьяный, причем сильно, замахивался на её маму, стоявшую подле и держащую пакеты с продуктами. Прохожие пытались остановить его, но дебошир беспорядочно махал руками, не подпуская к себе пытающихся его усмирить.

— Да что ты зна-а-аешь обо мне?! Да я... — Говорил выпивший, дыша перегаром и брызжа слюной. — Да я работал там, где те-е-ебе и не снилось, курица обша-арпанная!..

— Подождите, не надо кричать, мы можем просто разойтись сейчас...

— Молчи, дура!.. Ты всего лишь ша-а-авка, ты... Да ты даже не имеешь права мне ничего га-а-вар-рить!..

Напуганная жертва оскорблений лишь отступала, не получая помощи со стороны зевак. Степана двинулась к матери, в это время мужчина замахнулся и ударил женщину по лицу, упав затем, повинуясь законам физики. Елена Дроздовская стояла и, прикрывая горящую щеку рукой, не могла пошевелиться от досады и потрясения. По её щекам текли слезы. Степана обняла мать, наконец, пробравшись к ней через безразличных людей, которые даже не сдвинулись с места, чтобы хоть как-то помочь.

Из подъезда дома, стоящего неподалеку, выбежал парень, растрепанный и сонный. Разобравшись в ситуации и сложив "два и два", он потрясенно вздохнул. Девушка тоже посмотрела на него, оглянувшись. В её больших, серых глазах крылась такая глубокая боль, всепоглощающая, как океан во время сильного шторма. Помотав головой, она, плачущая, отвернулась и медленно пошла к дому, поддерживая мать под руку.

* * *

Солнце светило в глаза, пробираясь сквозь неплотно закрытые шторы, скользя по рукам и лаская щеки. Оно словно нежно и вкрадчиво говорило: "Просыпайся же, дорогой, просыпайся. Пора...". Но просыпаться не хотелось. Особенно здесь, в этой квартире, пропахшей алкоголем настолько сильно, что, казалось, этот запах не уйдет никогда.

Послышался звон посуды и звук чайника, поставленного на плиту. "Мать проснулась." Видимо, его нет дома. Значит, можно вставать, не опасаясь.

Нет, Артем не боялся своего отца, совсем нет. В конце концов, он был уже взрослый, чтобы от страха прятаться в своей комнате. Парню просто было противно. Противно от осознания того, что родной отец, буквально несколько лет назад с радостью дававший деньги на походы в кино с друзьями и на мороженое, сейчас превратился в это, в то, что даже человеком назвать язык не повернется. Ведь раньше у семьи было всё, о чем только можно было мечтать — хорошая машина, высокооплачиваемая работа отца, взаимопонимание. Их называли образцовой семьей, несмотря на то, что у Леонида и Светланы Боровиковых был всего один ребенок — сын, Артём, Тёма.

Но всё развалилось в один миг. Разлетелось маленькими и хрупкими осколками, как любимая ваза, упавшая с журнального столика.

Всё началось с того, что Леонид начал выпивать — сначала мало, по бутылке по выходным, так, для аппетита, как он говорил. Потом больше, чаще и крепче, стал пропадать, скорее всего, нашел собутыльников, но об этом никто не знал. Не реагировал на слезные мольбы жены объяснить причины и прекратить. Естественно, его уволили с работы, и бедной Светлане приходилось разрываться, обеспечивая семью, выкладываясь на двух работах.

Артем помогал матери, как мог — старался учиться хорошо, чтобы приносить домой стипендию, скудную, но всё же имеющую значение. Подрабатывал, разнося газеты, листовки, иногда помогал другу. Но этого было мало.

Парень вышел на кухню, где женщина уже готовила завтрак, напевая что-то грустное. Она выглядела старше своих лет — нагрузки сделали своё дело. Артем тихонько подошел и приобнял мать, которая кивнула на утреннее приветствие, выливая блинное тесто на сковороду. Глаза её были красными и немного опухшими — опять, наверное, проплакала всю ночь.

С улицы послышался шум. Выглянув в окно, Артем замер на мгновение, а затем пулей рванул в коридор, нацепил наскоро куртку и ботинки и выбежал на улицу. Озадаченная, Светлана посмотрела туда, откуда доносились голоса, и охнула, присев на табуретку. Её муж, её Леня, пьяный, устроил потасовку на улице.

Выбежав на улицу, парень понял, что не успел. Не успел защитить от отца-дебошира беззащитную женщину, видимо, просто пытавшуюся помочь. Он встретился глазами с девушкой, скорее всего, дочерью той пострадавшей. В её больших, серых глазах крылась такая глубокая боль, всепоглощающая, как океан во время сильного шторма. Помотав головой, она отвернулась и, вместе с матерью и подругой, медленно пошла к дому. Сердце Артема пропустило несколько ударов. Что же случилось с ней — ведь не бывает такого горя в глазах у молодых и, кажется, вечно радостных подростков, не бывает.

Встряхнув отца, парень потащил его домой. Тот не сопротивлялся, видимо, растратив свой "боевой пыл". Буквально впихнув его в квартиру, Артем хотел пройти в свою комнату и забрать кое-какие вещи, но был остановлен окриком.

— Что, сынка... Стыдно тебе, да? Стыдно за отца-то... — Леонид попытался подняться, но смог лишь опереться на стену. — Зачем ты меня занес, а? Зачем, скажи? Зачем?

Светлана попыталась приподнять мужа с пола, но тот лишь отмахнулся.

— Нет, ты подожди, дорогая... Пусть, пусть он мне ответит.

Артем стоял, не имея сил пошевельнуться. Что он мог сказать? Да, ему было стыдно, ему было чертовски стыдно еще с десятого класса, еще три года назад, и с тех пор это чувство только усиливалось, не желая отпускать. Ему было противно поведение отца, который променял поиски работы и восстановление карьеры на бутылку. Как дешево. Как же дешево...

— Отвечай! — Вывел его из грустной задумчивости возглас. Парень, глядя прямо в глаза отцу, сказал тихо, но твердо:

— Да. Да, папа, мне стыдно за тебя, ведь ты не предпринимаешь попыток вернуть то, что было раньше.

И, взяв свои вещи, он вышел из квартиры, оставив ошарашенного мужчину и обнимающую его мать.

Всё-таки, Светлана очень любила своего мужа. Любила, когда выходила замуж, любила, когда плакала от понимания того, что её Леня начал выпивать, любила, когда молча укладывала пьяного в стельку мужчину в кровать. Любила, и с этим ничего нельзя было поделать. Она верила, всем сердцем верила, что когда-нибудь всё в её маленькой уютной семье снова станет хорошо: снова Леня будет приходить домой и приносить путевки в санаторий, снова Артёмка будет просить у "папули" денег на мороженое или на новую машинку, снова они будут смотреть телевизор допоздна и смеяться над глупыми шутками. Вместе.

Светловолосый парень открывал дверь квартиры, одной рукой пытаясь удержать пакеты с продуктами, а другой — вставить ключ в замочную скважину. Наконец сделав это и попав домой, он неторопливо разложил продукты по полочкам в холодильнике. В дверь позвонили. На пороге стоял его однокурсник, бывший одноклассник и лучший друг Артём Боровиков, или просто Тём, для друзей. Выглядел он, мягко говоря, не очень. Игорь, а именно так звали этого светловолосого парня, без слов впустил неожиданного гостя. Тот прошел на кухню, хозяйским движением включив электрический чайник.

— Опять он напился, да? — Спросил Игорь друга. Тот лишь кивнул, садясь за стол и обхватывая голову руками.

— Он... Он ударил женщину на улице, понимаешь? Никогда, никогда еще папа ни на кого руку не поднял, он же даже шикнуть ни на кого не может. А тут...

Какое-то время ребята сидели молча, пока их не потревожила Настя, любимая девушка Игоря, вернувшаяся домой.

— Привет, мальчики, а что вы тут... Ой, — прервала свою радостную речь брюнетка и выключила чайник, шипящий и бурлящий. — Тём, я была у сестры, её подруга — дочь той женщины, которую... Которую твой отец, кажется, ударил. — Девушка замялась, доставая из холодильника масло и сыр. Молчание угнетало. Воздух, казалось, можно было резать ножом. — Ну, не будем об этом. Давайте я вам чаю налью.

Позже, уже возвращаясь домой, Артём опять увидел ту сероглазую девочку. Она шла с пакетом яблок, видимо, из магазина, и разговаривала по телефону, тихо и не повышая голоса. Странная она, всё-таки. Очень странная.

* * *

Было тихо. Солнце с того злополучного дня больше не высовывало свои круглые щеки из-за туч, видимо, чувствуя настроение Степаны. Когда она привела маму домой, та разрыдалась, не выдержав нервного напряжения. Мира сбегала тогда в соседнюю аптеку, принесла успокоительные, которые посоветовала её мама, фармацевт по профессии. Их нужно было принимать курсом.

За эти тихие и спокойные два дня больше ничего не происходило. Степана не видела больше этого мужчину — видимо, сидел дома. Да и не интересовал он её. Несколько раз девушка вспомнила того парня, который выбежал из подъезда пятнадцатого дома. Видимо, дебошир был его отцом. Нет, почему был — он и есть отец этого молодого человека. Сказать честно, девушка ему немного завидовала. Ведь у него есть папа, пусть пьющий, пусть. Но есть. А у неё...

"Не думай о грустном"

Мира должна была зайти сегодня. Она всегда находила повод зайти, даже тогда, когда, казалось, его было найти невозможно. То подруга предлагала пройтись по магазинам, потому что в торговые центры завезли новые коллекции одежды. То в местном кинотеатре вышел в прокат новый фильм, и его обязательно (обязательно, слышишь, Степка!) нужно посмотреть и оценить. То нужно съездить к бабушке Мирославы, живущей на другом конце городка. В общем, причины девушка находила постоянно, разнообразные, кстати.

Сегодня Мира предлагала сходить в парк, к маленькому озеру — с приходом весны туда выпускали уток. Степана была согласна на всё, потому что без подруги она бы давно уже, выражаясь маминым языкам, "зачахла". По пути туда завязался разговор, непринужденный и легкий. Сначала девушки говорили о школе, плавно перейдя на учителей, потом и на друзей. Мире даже удалось заставить Степану пару раз широко улыбнуться — плюс в её маленький воображаемый блокнотик. Этих плюсов там было не особо то и много, но девушка ими гордилась — добивалась каждого с огромным трудом.

Апрель постепенно защищал свои права — становилось всё теплее, многие уже ходили без шапок, особенно подростки. Снег практически растаял, а то, что осталось, больше напоминало грязную вату, обвалянную в земле и мелком мусоре. Озерце, которое местные жители звали Зеркалом, всегда было чистое и прозрачное, дно хорошо просматривалось в ясную погоду. Правда, там невозможно было купаться — вода и в самую жару была холодная. Впрочем, утки и пара лебедей не жаловались на температуру, плавали тихонько и чинно и принимали корм у людей, не пугаясь их.

Подруги сели на маленькую скамейку у ограждения, туда, откуда хорошо было видно лес за парком. Людей было мало — видимо, в столь ранний час они предпочитали нежиться в постели или уехали в сады и на дачи — посевной сезон уже начался.

Девушки разговаривали, смеялись и глазели на проходящих мимо людей, подкидывали захваченного с собой хлеба голубям.

— Кстати, ко мне вчера сестра приходила, заносила вещи летние, посмотрим потом? — Спросила Мира у Степы. — Там есть куртки интересные и футболка одна на тебя.

— Да, я зайду, спасибо. — Одежда, которую доставала сестра Мирославы, была действительно качественная и удобная. — Кстати, как у неё дела? Они ведь переехали с парнем уже от вас?

— Давно уже, — кивнула Бельская, — Игорь нашел хорошую подработку, да и стипендию получает довольно-таки приличную. Ой, а ты знала, что он учится в том же институте и, кажется, в той же группе, что и тот парень, который из подъезда за этим дебоширом выбежал несколько дней назад?

"А я только перестала думать об этом"

— Нет, не знала. А что?

— Да просто. — Откинулась на сиденье Мира. — Как он, интересно, с ним общается? Дружит или нет? И как он с ним дружит, ведь у него отец — пьяница, ужас какой.

— Слушай, — Степана повернулась к подруге, перестав кормить птиц, — а какая разница — пьёт человек или нет? Может, у него случилось что-то, и ему трудно справиться, трудно жить, вот он и ищет успокоения в "бутылке", как Мармеладов у Достоевского? Вдруг у него умер кто, а? — Девушка отвернулась. — Он хотя бы жив, здоров относительно и есть, понимаешь? Нельзя осуждать человека, не зная его. Это нехорошо. Неправильно.

Какое-то время они сидели молча. Небо потихоньку успокаивалось. Облака проплывали медленно, как и мысли в голове Артёма, которые тянулись и не хотели приобретать четкую форму. Так всегда было, когда он ночевал у Игоря и Насти. Их квартира обладала чудесной силой — заставляла спать крепко. Тут Артём не просыпался ночью каждые полчаса, нет, тут парень спал крепко, долго и высыпался, наверное, на неделю вперед. Вот сегодня он проспал до трех часов, что было для него приятным сюрпризом. Никогда такого не было. Зато чувствовал себя Артем отдохнувшим, бодрым и полным сил.

На кухне он увидел листок, на котором ярким фломастером было написано: "Тем, мы уехали в Центр, кушай, найдешь всё в холодильнике, потом дверь закроешь". Заботливые друзья — это всегда хорошо. Особенно хорошо, когда эти друзья чуткие и понимающие. Игорь всегда был для Артема опорой, поддерживал его с самого, наверное, начала — разрешал ночевать у себя еще до того, как переехал на съемную квартиру, прикрывал его перед учителями и в школе, и в институте, помогал, чем мог. Их дружба была настолько крепкая, что они считали друг друга братьями. И Настя, уже несколько лет наблюдавшая за ними, лишь удивлялась каждый раз и слегка улыбалась, подливая чай в опустевшие чашки. Как же ей с ними повезло.

Домой возвращаться не хотелось. Улицы были тихими, казалось, людей не было вообще. Дойдя до Зеркала, Артём сел на пустую скамейку и закрыл глаза. Та девушка всё не покидала его головы. Почему он думал о ней? И почему она так крепко осела в его запутанных мыслях? На этот вопрос у парня не было ответа, как бы он ни старался его отыскать.

Так как жили они практически рядом, в соседних дворах, они пересекались, может быть, раз в две-три недели — то она выйдет в магазин, то он пройдет мимо остановки, на которой девушка одиноко ждет автобуса. Но чтобы вглядываться, искать — нет. Они всегда были чужими друг для друга. Просто люди, живущие в одном городе, на одной улице, в соседних домах. Так что же теперь?

"Может, ты хочешь извиниться?"

Извиниться? Перед ней, перед этой девушкой?

Да, пожалуй, внутренний голос был прав.

Он хотел извиниться за поведение своего отца. За то, что тот ударил беззащитную женщину, её мать. Как только Артем снова увидит эту девушку, то подойдет и попросит прощения. Возможно, тогда станет легче.

Хотелось бы верить в это.

* * *

В одном и том же парке, у Зеркального озера, но по разные его стороны, сидели двое. Они думали друг о друге, но ни один не знал об этом и не подозревал, что когда-нибудь увидит снова человека из своих мыслей.

Туманное утро наводило тоску. Липкую, противную такую тоску, беспричинную. Рано еще было, даже слишком рано — Степана даже в школу так не вставала, нежилась под теплым одеялом до самого конца. Жутко не хотелось, но нужно было собираться — сегодня их класс, десятый "А", ехал на ближайший аэродром, смотреть воздушный парад. Ближайший, кстати, не значит "близко расположенный", место назначения находилось в ста пятидесяти километрах от города. Для кого-то эта поездка была долгожданной. Мальчики и половина девочек коллектива прямо-таки жаждали увидеть настоящие самолеты, смертельную петлю и еще какие-то там кульбиты и выкрутасы. Мирослава была в числе этих восторженных, Степа — нет. В последнее время ей что самолеты, что танки — всё было равно и безразлично. Даже если бы девушке предложили обняться с президентом — она бы никак не отреагировала. Виной этому — непроходящее ощущение неправильности, неуютности. Странности.

Что-то было не так. Степана понимала это, понимала инстинктивно, но избавиться от этого тягучего чувства не могла, как ни старалась.

— Собралась, милая?

Раньше Елена называла дочь маленьким солнышком, лучиком счастья. Теперь её маленькая девочка терпеть не могла Солнце. Психологи так и не смогли разобраться в причине такой ненависти.

— Да, мам, я готова.

— Дорогая, осторожнее, ладно? Всё-таки так далеко едете. — Женщина поправила капюшон серой курточки. — От Анастасии Павловны не отходи и позвони, как доедешь.

— Хорошо, мам, до вечера. — Чмокнув мать на прощание, немного хмурая девушка выбежала из квартиры.

Что-то должно было произойти.

Но что?

* * *

Вообще, институтская жизнь поражала. Она могла быть такой насыщенной, разнообразной, затягивающей и не дающей продохнуть, она могла постоянно предлагать новые мероприятия, заставлять участвовать в них и получать удовольствие, наслаждаться. И одновременно с этим она могла быть настолько скучной и такой простой, что хотелось на стенку лезть от тягомотины серых однообразных будней. К сожалению, сегодня было один из таких дней — неимоверно скучный.

Но, как говорится, тяжело в учении — легко в бою. Учиться сейчас было просто необходимо, и Артём это понимал.

Обеденный перерыв — и тот был каким-то тихим, что ли. Не было привычного галдежа, только разговоры вполголоса. Неожиданно.

Игорь подсел к Артему, кинув рюкзак на пустующий стул. Он (опять странность! что за день такой?) почти не взял ничего перекусить — только кружку почти уже остывшего чая. Да и выглядел парень как-то подозрительно.

— Игорь?

Ни слова в ответ, лишь слабый кивок.

— Что-то случилось?

Опять кивок.

— Так что?

— Подожди еще немного, скоро новости показывать будут.

В столовой университета в этом году повесили хорошие телевизоры. Сначала транслировали какие-то мультики, что вызвало восторг у старших курсов и негодование у младших. Потом решили включить информационный канал, что вроде всех устраивало. Выпуск новостей приходился как раз на обеденный перерыв.

В назначенный час головы студентов дружно и синхронно повернулись к экрану — всем уже надоел этот день, который не сулил ничего хорошего.

Диктор заговорила приятным, но слегка встревоженным голосом.

"Экстренные новости. Сегодня, приблизительно в восемь часов тридцать минут утра, автобус, направляющийся по федеральной трассе на аэродром Вяземский, съехал в кювет и перевернулся вследствие столкновения. В этом автобусе ехали ученики средней школы вместе со своим классным руководителем. Многие в критическом состоянии доставлены в Центральную Больницу, один человек погиб. Обстоятельства катастрофы уточняются."

— Дальше можешь не слушать, сам расскажу, — раздался тихий голос Игоря. Артем отвернулся от новостей и озабоченно посмотрел на лучшего друга.

— Знаешь же, что есть сестренка младшая у Насти, Мирослава. Милая такая девчушка, радостная. Так вот, Тём, это их автобус перевернулся. Они с классом ехали на этот чертов аэродром! Настя места себе не находит, поехала в больницу, а её не пускают — Мирка в реанимации! Она же руки на себя наложит, если с девчонкой что-то случится!

Логическая цепочка строилась в голове Артема, пока его друг до побеления костяшек сжимал кружку. У Насти есть сестра. Эта самая сестра — подруга той девушки... "Её подруга — дочь той женщины, которую... Которую твой отец, кажется, ударил" — слова всплыли в голове и заставили резко выдохнуть. Странная незнакомка, загадочная девушка, разговаривающая по телефону и несущая пакет яблок несколько дней назад. Девушка, чьи глаза поражали глубиной и.. обреченностью.

Девушка, перед которой он хотел извиниться.

Девушка, перед которой он извиниться не успел.

— Игорь? А как звали подругу Мирославы? Ты не знаешь?

Парень непонимающе уставился пустыми глазами на собеседника.

— Они еще вместе ходят, Игорь, не уходи же ты в себя! Не знаешь?

— Не помню. Степана, кажется.

После этого короткого, но напряженного и эмоционального разговора Артем ни о чем больше думать не мог. Даже тогда, когда уже спустя три часа возвращался домой. Все мысли, вся голова была занята недавней катастрофой. Он точно знал, что подруга Степаны в реанимации. Значит, она точно не умерла. Пока.

В аварии есть один погибший. Ехало около тридцати человек. Вероятность, что эта девушка мертва, один к тридцати. Один на тридцать.

Господи, пусть она выживет.

Ну, вот зачем он так к ней привязался? Зачем? Они же даже не разговаривали ни разу, она не знает его имени.

Заморосил дождь. Первый дождь в этом году. Холодный, нет, ледяной, в прямом и в переносном смыслах этого слова. Артем поспешил спрятаться под козырек ближайшего дома. Оглянувшись, парень понял, что это её дом.

Судьба-злодейка, что же ты делаешь, что?

Подождав немного, пока дождь стихнет, парень быстрым шагом направился домой. Вот интересно, а что бы она делала сейчас, не попади она в аварию? Невозможно было предугадать, девушка была загадочная, слишком загадочная.

А почему у неё такой взгляд? Взрослый. Сильный. Отчаянный. Артем вспомнил, как Степана посмотрела на него в то утро, и вздрогнул. Она не винила его тогда, в глазах не было злобы или осуждения даже. Как у всех.

Повернув ключ в замочной скважине три раза, парень зашел домой. Его встретила напряженная тишина и звук бьющейся посуды.

Что там происходит?

* * *

Елена Дроздовская сидела дома, на кухне, тихо плача и пытаясь влить в себя успокаивающий, если верить упаковке, чай. Её маленькая девочка, её птенчик, солнышко... Ведь знала, знала, предчувствовала, что что-то случится, что-то да произойдет! Ведь могла настоять на том, чтобы Степашка никуда не ехала!

И вот теперь её, родную мать, даже к дочери не пустили! "Поезжайте, дорогая, домой, девочка в реанимации и без сознания, в крайне тяжелом состоянии, к ней сейчас нельзя, мы вам обязательно позвоним". Ей оставалось только сидеть и пить таблетки, молясь.

Не должно быть так. Не должна на потерять еще и дочь, нет, нет, нет...

"Господи, пусть с ней всё будет хорошо!"

Больница. Реанимационное отделение. Серая кушетка. Серо-зеленые потрескавшиеся стены. Отдаленно слышимые звуки медицинских аппаратов. Запах бахил, чистых халатов. Запах медикаментов. Въедливый. Назойливый. Пугающий.

Разговаривающие шепотом врачи. Крики, слезы. Редко — радости. Чаще — безнадежности, горя. Закусанные до крови, незаживающие губы. Опухшие глаза. Трясущиеся руки.

Знаете, иногда чувствуешь, будто ты вдруг стал ближе к чему-то необъяснимому, страшному, но одновременно успокаивающему, ты внезапно чувствуешь и переживаешь острее, думаешь по-другому, смотришь на мир... с большей, можно сказать, мудростью. Вот такое ощущение испытывала хрупкая девушка, сидящая у дверей реанимации, сжимающая в руках телефон так, что костяшки белели, и смотрящая на секундную стрелку больших белых часов, медленно отсчитывающую секунды.

Сестренка-хохотушка. Вечно радостная, вечно активная. Отзывчивая.

Чего ей стоило вытаскивать подругу после той катастрофы, которую ведь и на всеобщее обозрение выставили! Дома не ночевала, оставалась у девчушки, беспокоилась. Ангел, блин, опять нашедший на свою безгрешную головку приключений.

Чёртов автобус, чёртова поездка, чёртово шоу.

Всех детей доставили в эту больницу, в тринадцатую городскую. Тринадцатая, как символично. Большая половина тут, в реанимации. Странно, что ничьи больше родственники тут не сидят. Она могла понять только маму Степы — у той слишком слабое сердце, чтоб разъезжать по таким "заведениям". А остальные? Боятся? Убиты горем? Что?

Мама на работе, её б не отпустили. А сама Настя дома бы просто умерла от ожидания, от горя, от безысходности. Уж лучше здесь. В этой щемящей тишине.

Тихий хлопок закрывшейся двери, осторожные шаги, мягкое прикосновение к руке. Она что, уснула?

— Вы Анастасия? — Голос доктора. Слабая улыбка, уставшие, красные глаза.

— Я... А что... Мирка?..

— В сознании Ваша сестрица, всё с ней нормально — сотрясение и сломанная нога, благодарите Бога, обошлось.

Девушка уже порывалась встать, но всё та же ладонь остановила её, опустившись на плечо.

— Спит девочка, истощение. Завтра подходите. Домой поедете?

— Да, мама вернется скоро. Боже, спасибо вам, огромное спасибо!

Настя поспешила скинуть халат и вырваться на воздух, домой, сначала к маме, потом к Игорю. Обошлось, обошлось, обошлось...

* * *

— Алло, здравствуйте.

— Здравствуйте, а Вы кто?

— Вы же Елена, правильно? Елена.. Дроздовская?

— Да.

— Ваша дочь, Степана, поступила недавно в тринадцатую больницу вместе с группой других учащихся, автомобильная авария, Вы знаете об этом.

— Что с моей дочерью?

— Вы можете подъехать в больницу? Сейчас? Я скажу в приемном покое, Вас проводят.

— А что..

— Это.. Это не телефонный разговор.

— Да... Хорошо, я сейчас подъеду.

Елена не любила больницы. Посещать их вынуждало здоровье, конечно, ничего с этим нельзя было поделать. Просто, когда она была маленькой, произошел довольно неприятный инцидент, и с тех пор доверие к людям в белых халатах уже не было стопроцентным. Избавиться от этого женщина так и не смогла, хотя понимала, что тот случай далеко в прошлом.

Она стояла сейчас у кабинета лечащего врача. Семён Егорович Бабушкин — гласила золотая табличка на двери. Перекрестившись, она постучалась, приоткрыла дверь и зашла в комнату.

Было светло, просторно настолько, насколько это было возможно для рабочего кабинета, свежий воздух шевелил легкие шторы. Женщина села за стол и выжидающе, с тревогой посмотрела на доктора.

— Вы просили подойти, Семён Егорович, так?

— Да, здравствуйте. — Мужчина налил воды в стакан и залпом выпил. Воздух уплотнялся. — Не хотите воды?

— Нет. Вы обещали рассказать мне, что с моей дочуркой.

— Как вы знаете, — начал говорить доктор, — в больницу поступило большое количество детей шестнадцати-семнадцати лет вследствие аварии, Вам об этом, я считаю, известно. У многих сейчас состояние стабильное, они либо спят, либо...

— Семён Егорович! — Елена нетерпеливо привстала. — Что. С моей. Дочерью?

Мужчина тяжело вздохнул.

— Степана сидела за водителем, именно рядом с тем местом, куда пришелся основной удар. Парень, сидящий рядом с ней, погиб, фактически основную часть удара приняв на себя, но..

— Что "но"?

— К сожалению... Ваша дочь впала в кому сегодня ночью. Мы не смогли привести её в сознание. Функции мозга немного нарушены, поэтому... Елена! Елена Павловна! Маша, Маша, нашатырь неси, женщине плохо! Срочно!...

* * *

Артём шел по улице, шаркая ногами и пиная скомканную грязь. Он обещал зайти к Игорю — Настя так и не вернулась из больницы, а друга одного он не мог оставить, тем более в таком состоянии. Игорь слишком переживал, ведь считал Мирку чуть ли не своей младшей сестренкой — так долго уже длились их отношения с Настей. А о состоянии самой девушки можно было только догадываться — та в сестре души не чаяла.

Еще и Степана из головы не выходила. Артём так и не узнал о ней. От мысли о том, что именно она из тех тридцати человек умерла в этой аварии, неприятно щемило сердце. А разобраться в этом странном чувстве никак не получалось.

— Артём! Как хорошо, что ты пришел. — С облегчением сев на диван, Игорь протянул другу банку холодной колы. — Я бы, честно сказать, сдох тут, если бы ты не пришел. Чувствую себя просто ужасно. Ничего делать не хочется. Тупо лежу и смотрю в потолок.

— Ты осторожней, отлежишь себе всё на свете, лето же скоро.

— Какой, скоро! Больше месяца осталось!

— Ну, — улыбнулся Артём, — я хотя бы надеюсь.

— Я надеюсь на то, что с Миркой всё нормально. Я не знаю, что я буду делать, если она умерла или в сознание не приходит. Просто... Не верится. В нашей, как говорится, дыре, где никогда краж-то не случалось, не то, что аварий — и такое...

— Игорь? — Окликнул парня Тём после недолгой паузы. — А ты не знаешь, что с подругой Мирославы?

— Нет, Настя пока только сестрой и занята, сил нет... А что? Ты же не хочешь мне сказать, что...

— Кажется, да.

Игорь окинул взглядом друга. Тот был довольно симпатичен, многие девушки с курса на него порой засматривались. Одна даже попыталась подойти и намекнуть на симпатию. Хотя, какой там намекнуть — она просто подошла и сказала, что хотела бы, чтобы Тём пригласил её как-нибудь в хорошее место. Как раз недавно это было. Довольно-таки беспардонный поступок. И сейчас, видимо, его лучший друг проникся симпатией к девушке, совершенно не подозревающей о его существовании. Причем, эта девушка была его года на три-четыре младше. Многие, конечно, говорят такие вещи, как "возраст — не помеха", "какая разница, сколько ей/ему лет", "любви все возрасты покорны" и так далее. И заканчивается всё это в восьмидесяти процентах... плачевно, да.

— И что ты будешь делать?

Вопрос Игоря вывел Артёма из ступора. Действительно. Что он будет делать?

Что он будет делать, когда узнает о состоянии девушки?

Если она умерла, он... Кажется, парень не переживет этого. Будто невидимая нить протянулась между ними в тот миг, тогда, несколько дней назад, когда они поймали взгляд друг друга. И эта нить, тонкая, как леска, и одновременно тяжелая, как канат, не дала бы Артёму жить без Степаны. Просто не дела бы. Парень понял, осознал — он любит эту маленькую девчушку, которая играла во дворе с местной малышней, которая закрыла мать от дебошира, которая несла яблоки домой, которая попала в аварию. Осознание далось тяжело.

— Я не знаю, Игорь. Я не знаю.

Звук открывающейся двери, поворот ключа в замочной скважине.

— Игорь! Ты где? Игорь!

Девушка вбежала в комнату и бросилась к парню, обнимая его.

— С ней всё в порядке, она в сознании, Господи, Господи...

Успокоив девушку вдвоем, ребята прошли на кухню. Заваривая чай, всё еще немного дрожащим голосом Настя проговорила:

— Я только от мамы выехала, поэтому так поздно. Я скорее сюда, а она — в тринадцатую, где все лежат после аварии этой. Ей Елена Павловна звонила.

— Кто это? — поинтересовался Игорь, кидая три кубика сахара в чашку.

— Мама подруги Миркиной, Степаны.

Артем внутренне напрягся. Может, что-то известно?

— А что случилось? — Светловолосый кивнул другу, видя его резко изменившееся состояние.

— Она к главврачу приехала, узнать о состоянии дочери, и ей плохо стало — приступ. Мама ей вещи повезла. — Под напряженными взглядами Настя тихо, но четко проговорила будто бы приговор, — Степана впала в кому.

Артем пошатнулся, чашка с горячим чаем упала на пол, разлетевшись на множество осколков.

"Впала в кому"

Мягкое одеяло. Синее. Пахнет приятно, лавандой. Странно. Мама никогда так не делала, неужели решила попробовать что-то новое? Тишина такая. С кухни только что-то слышно. И запахи такие... Завтракать пора. Сколько там на часах, где же... Стоп.

Что он здесь делает? Почему здесь? Почему не дома?

Он что, уснул прямо у Игоря? Вот это дела. Вчерашний вечер вспомнился мгновенно, воспоминания ударили в голову, резко и стремительно.

"Ох, нет..."

Попытавшись привести себя в порядок, заправив кровать и заглянув по дороге в ванную, Артём прошел на кухню, где уже сидел Игорь.

— Доброе утро, — шепотом проговорил парень, залив растворимый кофе кипятком. — Настя спит еще. Тебе налить?

— Давай. Слушай, я вчера поздно лег, да?

— Да, часа в два только. Сидел и тупо в окно смотрел. — Игорь грустно улыбнулся. — Мы уж думали, что ты так всю ночь будешь сидеть.

— Видимо, я отрубился в конце концов.

Друзья молча пили горячий кофе. Приятное ощущение, знаете ли, когда делаешь глоток горячего чая, какао, чего угодно, и этот глоток чувствуется внутри, согревает тебя, дарит какой-то уют, что ли. После этого еще мурашки пробегают по телу.

— Идти мне надо. — Поставив кружку в раковину, Артём вышел в коридор и накинул куртку. — Я зайду еще чуть позже, ладно? Может, будет что еще известно.

— Давай. Осторожней только. Всё наладится еще, надеюсь, так что не кисни уж совсем, хорошо?

Закрыв дверь на защелку, тихонько, чтобы не разбудить девушку, Игорь подошел к окну. Эх, друг, во что же ты вляпался? И, самое главное, как ты из этого будешь выпутываться?

* * *

Погода была слишком гадкая, чтобы на неё обращать внимание. Нет, даже не так. Уж очень гадкая. Вроде бы ведь апрель, середина весны, должны уже птички петь потихоньку, мир — расцветать и всё такое. А ведь нет. Тучи серые-серые, холодно, промозгло и неуютно. Все в городе надеялись, что это уже скоро закончится.

Пока Артём поднимался в лифте на одиннадцатый этаж, он думал, что будет делать сегодня. Можно было, конечно, попробовать поехать в больницу и найти девушку, но это у него вряд ли бы получилось. Скорее всего, там сейчас её мать, а пугать женщину, у которой и так слабое сердце, по-видимому, парень не хотел.

Открывая дверь, он услышал крик матери и звон разбившегося стекла. Кинув все вещи в прихожей, Артём стремительно побежал на звук. В зале, на подоконнике стоял его отец и, держа в руке кухонный нож, не подпускал таким образом жену к окну. Заметив сына, он истерично захохотал, норовя упасть вниз.

— А-а-а, вот и мой блудный сын вернулся. Смотри, Света, вот тебе надежда и оплот семьи, образцовый сын, молодец! А я, скажи вот мне, что я в последние несколько лет для этого самого сына сделал?

— Пап, что происходит? Что ты делаешь?

— Что я делаю? — Мужчина покачнулся на подоконнике, женщина вскрикнула. — Действительно, а что это я делаю? Я пью, как последняя скотина, вот что я делаю! Я семью бросаю на произвол судьбы, вот что я делаю! Я ничего, слышишь ты, дурак малолетний, ничего не делаю для вас! Мне это надоело!

— Дорогой, Лень, Ленечка, слезь, пожалуйста, с окошка. Слезь, милый. — Голос матери дрожал. Артём чувствовал, что она близка к срыву. — Сейчас пойдем, как раньше, чаю заварим, успоко...

— Замолчи! Замолчи, замолчи, слышишь? Ничто никогда не будет так, как раньше! Ни-ког-да, ты поняла меня?! Я не смогу уже жить так, как жил несколько лет назад. Просто не смогу.

Мужчина затих, рука с ножом начала потихоньку опускаться вниз. Артём хотел подойти, потихоньку, выхватить нож из руки отца и затащить того домой, но его маневр был замечен. Но ожидаемого крика не наступило.

— Эх, Атремка, как же ты, глупый, не понимаешь. — Теперь в голосе Леонида слышалась обреченность. — Я превратился в пьяницу. В пьяницу. А знаешь, почему я начал пить тогда? Потому что я болен. Я был болен вирусом иммунодефицита человека. Знаешь, что это такое?

Судорожный вздох Светланы.

— Я вижу, знаешь. А ты, дорогая, знаешь, как я заразился? — Взгляд мужчины был обращен к жене, глотающей слезы. — Тогда, три года назад, я вынужден был уехать на несколько дней из города. И там, в этом захолустье, я поддался искушению. Ох, как она была прекрасна, как она знала своё дело! И я, мужчина в возрасте, женатый, с ребенком, я не смог отказать этой развратной ведьме, понимаешь? А уже после всего, эта шельма призналась, что она больна. Как я тогда себя чувствовал! Сразу же, сразу собрал вещи и вылетел тогда из города. Потом прошел обследование. Помните, оба, я вас заставил сдать анализы? Ты, Свет, тогда еще удивилась — зачем нам, мо, это нужно, мы же только недавно обследование проходили, а Артёмка медкомиссию в школе проходил. Я просто хотел убедиться, что я не смог перенести заразу на вас за время своего короткого присутствия в трезвости! А потом я понял, что безнадежен. Я изменил тебе, Свет. Изменил тебе! К тому же, заразился от этой шлюхи! А потом узнал, что у меня, возможно, начнет прогрессировать СПИД. Поэтому я решил заглушить всё. Чувства, мысли. Всё. А сейчас я одумался, слишком поздно, мать твою, одумался! Нельзя мне жить больше, Свет, нельзя... Я ничтожество. Полнейшее ничтожество, после того, что я сделал и что я мог по неосторожности сделать с вами! Да я ведь мог и вас заразить! Поэтому я дома и не ночевал! Потому что банально боялся!

Мужчина оглядел тяжелым, уставшим взглядом комнату.

— Надеюсь, что ты будешь помнить меня. Хотя, знаешь, я этого ничем не заслужил. Прощай, Свет.

— Нет, нет, Леня, нет, нет! — Женщина начала подходить к окну, Артём попытался остановить мать. Мужчина бросил нож на пол.

Дальше всё происходило, будто в замедленной съемке, будто в дешевой драме. Леонид оттолкнулся от подоконника, неловко выставив руки вперед и закрыв глаза. Светлана рванулась к нему, но не успела буквально на долю секунды ухватить падающего уже мужа. Перегнувшись, она со скорбным криком наблюдала за тем, как мужчина падает, едва задевая ветки растущих у дома деревьев, и разбивается.

— НЕ-ЕТ! Нет, Леня! Леня! — Крики женщины были хриплые, с надрывом. Услышишь такой — и жутко становится. Замогильный крик. Крик потери. Безнадежности. Отчаяния.

Боли.

Мужчина лежал на асфальте, как сломанная тряпичная кукла, в неестественном, пугающем положении. Лужа крови, темной, страшной крови постепенно растекалась, даря происходящему сюрреалистичный вид. Кто-то внизу тоже закричал. Сработала сигнализация у какой-то машины.

Это не его отец упал из окна. Это не его мать плачет сейчас. Это не он. Нет.

Этого просто не может быть. Сейчас он снова проснется дома у Игоря, снова вдохнет этот запах чистой простыни, снова придет домой и ничего этого не будет. Отец снова не вернется домой в течение нескольких суток, а мама, проплакав это время, уложит его вновь и будет отпаивать чаем.

Нет.

Пожалуйста.

Нет...

Похороны прошли тихо. Были только близкие родственники, некоторые знакомые с бывшей работы. Во время церемонии беспрерывно шел дождь.

Гроб был закрытым.

На поминальный ужин пришло и того меньше людей. Да, они помнили того Леонида Боровикова — активного, общительного, веселого. А в течение этих нескольких лет он отвернул от себя практически всех друзей. Коллеги напрочь забыли про него, лишь пара приятелей иногда заходила. Они, наверное, просто не могли поверить в то, что человек начал пить без причины и опустился до уровня фактически бомжа. Что ж, они не знали причины. И им её знать было необязательно.

* * *

Артём сидел в парке, греясь под лучами солнца, редкого, очень редкого в этом году. Первое июня. Вот и наступило лето. Что-то оно не радовало, если честно. Довольно гадкая майская погода, да и довольно гадкие весенние события этому не способствовали.

Мирославу выписали неделю назад. Сотрясение вылечили, правда, физкультурой заниматься было нельзя как минимум год. Да ей было на это, если честно, наплевать c высоченной башни.

Вчера девушка первый раз навестила лучшую подругу. Да, она всё еще находилась на искусственном поддержании жизни. Врачи говорили, что Степана иногда дергает пальцами, что её веки иногда чуть заметно трепещут. Пару раз она делала глубокие, затяжные вздохи, будто ей не хватало кислорода. Но она всё еще не приходила в себя.

Её мать фактически прописалась в больнице. Её силой отправляли домой врачи, иногда Настя или её мать вызывалась посидеть вместо бедной и измученной ожиданием женщины. А Артём всё думал. Думал, думал, думал. О жизни. Да.

Он хотел пару раз дойти до больницы, найти эту палату, открыть эту белую дверь, и... А вот что "и"? Что дальше-то, а? Цветы на тумбочку поставить? Апельсины в вазочку сложить? С Еленой побеседовать на философские темы? Или, может, рассказать ей об этом.. чувстве, мать его?

Нет, нет, нет, это всё не то, это не правильно. Он не должен любить эту девушку, он не должен сейчас думать о ней, он не должен сейчас хотеть прижать её к себе, обнять, успокоить, нет, нет же! Не. Должен.

Не. Должен.

А хотя, с другой стороны, почему нет? Почему не должен-то? Неужели ему кто-то запретил?

Нет, и правда не должен. Она же еще школьница, еще ребенок, можно сказать. Ей нужен парень, который будет трястись перед тем, как позвать её куда-то, ей нужен парень ей возраста. А не такой, как он. Не такой.

Как же Артём ненавидел мысли. Они причиняли практически физическую боль. Сильную, изматывающую. В последний раз вздохнув полной грудью, парень встал и медленно побрел к дому.

* * *

Женщина сидела в палате и читала какой-то дешевенький роман. Просто для того, чтобы занять себя и не смотреть на свою дочь. На девочку, неподвижно лежащую на больничной койке, накрытую белым, неприятной фактуры одеялом. На девочку, о выздоровлении которой уже не могло быть и речи. На девочку, которая находилась между двумя мирами. Её кожа, от природы светлая, сейчас была какой-то серой, неживой. Щеки впали, стали четко видны острые скулы. На тоненькой шее едва заметно пульсировала маленькая жилка.

Елена тяжело вздохнула и отложила книгу. Её жизнь стала однообразной, мучительно однообразной. Она почти ничего не ела, мало спала, часто её просто брали под руки и отвозили домой, откуда она спустя несколько часов попросту убегала. На женщину давила тишина. Липкая, приставучая, затекающая в уши, она шумела громче автострад, она кричала надрывно, протяжно, так, как хотела кричать мать, теряющая своё солнце.

В дверь тихонько постучали, что удивило Елену. Врачи обычно просто открывали дверь и заходили, им не нужно было разрешение. Они же врачи. Они тут хозяева. "Может, Мирослава заскочила?"

— Заходите, кто там. — Дверь кто-то нерешительно открыл. В проеме стоял парень, переминающийся с ноги на ногу. В руках он держал маленького плюшевого медвежонка.

— Здравствуйте. — Его голос был тихим, немного хриплым и каким-то пустым, словно он не испытывал никаких эмоций. Никаких положительных эмоций.

— Здравствуйте, молодой человек. Вам что-то нужно? Вы к кому? Может, вы ошиблись палатой?

Этот вопрос поставил парня в тупик. Он насупился, крепче сжал игрушку, расстегнул замок на легкой куртке.

— Здесь... Здесь лежит Степана Дроздовская?

Елена видела, что имя далось незнакомцу с большим трудом. Будто парню страшно было произносить его вслух. "Кто он такой?"

— Да, здесь. — Женщине вдруг стало жалко этого долговязого подростка, отчаянно сжимающего черного плюшевого мишку. Она не могла вспомнить, где она его видела, но лицо его казалось ей смутно знакомым. — Ты её... Друг?

— Я... Да. Или... Не знаю. — Немного постояв, парень отвернулся к стене и закрыл дверь. — Меня зовут Артём.

Елена с трудом вспомнила, где она его видела, этого парнишку. Тогда. В тот день. Его отцу она пыталась помочь.

— Я не буду тут мешать, просто... Не могли бы вы оставить это здесь? — Артём протянул игрушку грустной женщине. — Просто... Просто оставьте его у кровати. А я не буду... Не появлюсь тут больше.

Уже открывшего дверь парня остановили тихие слова, произнесенные мягким, печальным голосом:

— Она нравится тебе, правда? Моя девочка? Но ты не успел сказать ей о том, что ты чувствуешь. Или, возможно, ты даже не успел с ней познакомиться. Правильно я говорю?

Артем замер. Как? Как?...

— Как Вы догадались?

— По твоим глазам. Они говорят за тебя.

Какое-то время в палате царило молчание. Женщина смотрела в окно, размышляя о чем-то своем, неподвластном объяснению. Артем смотрел на неподвижно лежащую девушку. На её худенькие кисти, на волосы, мягкими волнами лежащие на подушке.

Внезапно Степана издала протяжный стон, полный боли, страха. Стон, полный... Отчаяния? Приборы испуганно заверещали, в палату вбежала медсестра и тут же убежала обратно, вернувшись уже с доктором.

— Вам нужно выйти, пожалуйста. — Испуганная мать и оцепеневший от страха парень не сразу поняли, что обращаются к ним.

— Что с ней? — Елена встала с кресла, порывисто вздохнув. — Что это было?

— Выйдите, пожа...

— Что это было? Ответьте? Что с моей дочерью? Что со Степашкой?

— Елена Павловна!

— Помогите ей!

— Везите в реанимацию!

— Степана!...

На кушетке в коридоре сидела уставшая и сломленная женщина. Она плакала, навзрыд, как маленький ребенок, уткнувшись в плечо парня, который несколько минут назад был ей совершенно чужим, но сейчас он разделял с ней её горе. Горе потери. Её отчаяние. Её боль. Он думал о том же, о чем и она.

Он чувствовал то же, что и она.

На кресле в пустой палате сидел маленький черный плюшевый медведь.

Тишина. Приятная, спокойная.

Туман. Мягкий, будто молочный. Бархатный. Бесконечный.

Не хочется ничего. Совсем ничего. Ни пить, ни есть, ни спать, ни даже двигаться. Тело парит в этой облачной массе само собой. Не холодно и не жарко. Ничего.

Время не чувствуется. Неизвестно, прошло несколько секунд или несколько часов. А может, и дней. А может, и намного больше.

Сначала ничего не имело значения для этой хрупкой девушки, оказавшейся по воле Судьбы здесь, в месте, где редко появляются живые. Оказавшейся, неожиданно для всех, По Ту Сторону Неба. Но в последнее время её терзало какое-то беспокойство. Слабое, периферийное, практически незаметное. Но оно причиняло душевный дискомфорт, мешало парить, мешало существовать в этом месте. В определенный момент оно достигло критической точки. Чтобы не поддаваться непонятной панике, Степана начала считать в уме.

Девушка потрясенно вздохнула, когда дошла до двух с половиной тысяч. Почему она тут одна? Где её мама? Где одноклассники, где учитель? Они же ехали... Куда?

Через восемь тысяч и тридцать три она все вспомнила. Вспомнила, как они сели в автобус радостной толпой, как учительница, пытавшаяся их утихомирить, смеялась уже спустя несколько минут вместе с детьми. Как странное чувство не покидало всю поездку. Как слышала удар. Как кричали дети, пытаясь спастись. Как закрыла глаза сама...

Господи...

"Мы попали в аварию"

А почему она здесь? Что она здесь делает? Где все остальные? Что с ними случилось?

На этот бесконечный поток тревожных вопросов не было ни одного ответа. Ни одного. Но одно сейчас Степана знала точно — отсюда надо было выбираться. Любой ценой. Любыми силами. Как угодно. Потому что она не могла оставить маму одну после того, как она уже потеряла одного дорогого и любимого человека.

Неизвестно, сколько прошло времени после этого. Секунды, минуты, часы, годы... Но Степана заметила, что туман начал меняться. Он не пропадал, не становился более прозрачным, нет, он начал менять температуру. Он становился теплее. В какой-то момент, когда тепло стало граничить с жаром, раздался тихий шепот.

— Степашка... Какая взрослая стала...

"Не может этого быть..."

— Папа?

С трудом обернувшись на голос, девушка увидела своего отца. Его радостную, немного грустную улыбку. Его светящиеся глаза с одинокими слезинками в уголках. Его, такого родного, такого доброго.

— Девочка моя... Иди сюда, я обниму тебя. Как долго...

Рванувшись вперед, Степана порывисто обняла отца. И зарыдала. В голос. Папу она не видела уже очень и очень долго. Спустя несколько минут (а может быть, и часов — кто знает), когда девушка успокоилась, задала отцу вопрос, интересующий её все эти годы:

— Ты счастлив, пап? Там?...

— Не там, маленькая, — мужчина окинул взглядом бесконечные облака, — здесь. Я всё это время находился здесь.

— Но как? А как же рай?...

Мужчина усмехнулся и крепче прижал к себе свою дочурку.

— Говорят, что он существует, — начал он говорить, — но, когда я только-только погиб и попал сюда, я встретился с безликими мужчинами. Они были в накидках из плотной ткани, закрывающей лицо, один в черной, как ночь, а другой в кипельно-белой. Один из них, тот, что был в черном, молчал всё время. А тот, что был в белом, заговорил со мной. Голос у него был громкий, красивый, его хотелось слушать. Он сказал мне, что им жаль, представляешь, солнышко? Им было жаль, что я умер так рано, потому что я не закончил свою миссию. Я тогда вообще не понял, о чем он говорил. Но, наблюдая за вами, понял. Когда я увидел, как ваш автобус... Я тогда... Я чуть не умер второй раз. Во мне что-то переменилось. Этот мужчина, ангел в черном, толкнул меня вниз. Я закрыл тебя собой, не надеясь ни на что и желая лишь защитить тебя, прямо тогда, когда произошел удар. Поэтому ты тут, солнышко. Я слышал, как ты обращалась ко мне, каждый день. Я всё слышал...

После этих слов Степана молча сидела на коленях у отца, уткнувшись ему в грудь, как маленькая. Воспоминания мелькали картинками, приносящими душевное тепло. Вот она первый раз села на велосипед, и папа поймал её, когда она начала падать.

Вот они вместе несут домой арбуз, большой, потрескивающий.

Вот они вместе задувают свечи на праздничном торте.

Вот новогодний утренник, и она стоит и читает стих. Папина красавица...

В то, что произошло с ней, девушка поверить не могла. Она знала, что это правда, но то, что рассказал ей папа, не укладывалось в её голову.

— А как ты смотрел за нами?

Мужчина рассмеялся.

— Вот так. — И, под пристальным взглядом дочери, он, запустив руку в туман, раздвинул его. Словно кто-то включил телевизор, и девушка увидела саму себя, лежащую на больничной койке. Выглядела она там, мягко говоря, не очень. Рядом сидела мама, грустная, осунувшаяся, и разговаривала с каким-то парнем, держащим в руке...

— Ой... — В груди резко закололо, воздуха стало катастрофически мало. Она согнулась пополам от раздирающей грудь боли.

— Что с тобой? Что болит? — Девушка не могла вымолвить ни слова. — Степана! — Её отец обеспокоенно оглянулся и увидел ангела. Того самого. В белом. На этот раз из-под капюшона видна была улыбка, мягкая, нежная.

— Время истекает...

Степана истошно закричала, она не могла дышать, она не могла думать, она не могла ничего. А дальше — тягучая темнота.

"Мне страшно"

Тик. Так.

Тик. Так.

Тик. Так.

Тик.

Так.

Правду говорят — монотонными звуками можно пытать людей. Тиканье этих треклятых часов в полнейшей тишине коридора реанимации так давило на уши, что хотелось кричать, срывая голос, и бежать, бежать, туда, где не было бы слышно этого ужасного звука.

Обхватив колени руками, Артём сидел на жесткой кушетке и думал. Что-то слишком часто он замечал за собой в последнее время эту подозрительную деятельность, тут и мыслителем недолго стать... Парень улыбнулся своим странным мыслям. Именно странным. Нормальный человек не думает о том, как стать философом в критические моменты жизни. Хотя этот момент трудно назвать критическим. Он, скорее, решающий. Да. Решающий момент его жизни. И её.

Медсестра пришла через полчаса после приступа, сказав, что состояние девочки крайне тяжелое. Многие органы попросту отказывали, но сердце билось. Елене Павловне пришлось вколоть успокоительное — у неё началась страшная истерика. Женщину увели в ординаторскую, где она сейчас спала и видела тревожные сны. Естественно, под присмотром.

Артём сходил в палату и взял медведя, одиноко валявшегося на кушетке. Если всё будет хорошо — он отдаст его лично. А если нет, то...

Не хотелось думать об этом.

Неясно было, что будет с жизнью маленькой девочки, чудом выжившей в автокатастрофе и видевшей Ту Сторону. Никто не знал об этом, врачам оставалось лишь делать то, что они должны, и пытаться сохранять спокойствие в ситуации, заставляющей молоденьких сестриц красного креста молиться.

Знали лишь они — Белый и Черный. Но никому не говорили. Даже Дмитрию, не находящему себе места наверху от беспокойства за дочь и жену.

— Вы двое ведь отправили её назад, да? Жить? Скажите, скажите же! Пожалуйста...

Но они упорно молчали, сохраняя бесстрастное выражение лица. Потому что им нельзя было говорить. Хотелось утешить страдающего мужчину, хотелось уверить его, но нельзя.

Нельзя.

* * *

— Эй, привет, ты где пропадаешь, дурень? Мы же волнуемся, мама твоя тоже все глаза выплакала, а ты вообще не...

— Она в реанимации.

— Пойми где пропа... Что? Степана? А как... О господи. Насть, Настя!...

Игорь, дождавшийся-таки звонка от своего лучшего друга, помчался на кухню, к девушке. Они уже отчаялись, не получая ответа от общего друга, ставшего неофициальным членом и маленькой почти семьи. Мать Артёма, также понятия не имеющая, где пропадает её сын, в этот поздний вечер засиделась у ребят. Одной дома ей было неприятно. Сейчас, допивая вторую кружку кофе, она чуть не поперхнулась, увидев парня, стремительно влетевшего в помещение.

— Насть, тёть Свет, это Артём! Стой, идиот, не бросай ты трубку же! Подожди! Что передать? И когда? А если... Понял. Всё.

Игорь положил телефон в карман и закрыл лицо руками. Несколько минут он просто стоял так под пристальными взглядами двух женщин, а потом, глубоко вздохнув, начал говорить.

— Тёть Свет, помните, авария была, автобус с детьми еще там... Там еще сестренка Настина сотрясением мозга отделалась. — Дождавшись кивка, он продолжил. — Так вот. Её подруга, Миркина, получила очень серьезные травмы и... В общем, она в коме. Была. До сегодняшнего момента. А ваш сын, Артём, он в это девочку, вроде как... Влюблен. Наверное. И он сегодня с утра туда, ну, в больницу, принес игрушку какую-то, передать маме Степашкиной... Степаной девочку эту зовут. А ей, девочке, плохо стало. То есть, в реанимацию её увезли. И, вот, этот дурень сейчас там. Сидит. Как-то так, тёть Свет.

Женщина не могла поверить ушам. Она видела, как после смерти отца её сын постепенно замыкается, она всячески старалась этому помешать. Но, как оказалось, причины такого поведения были куда серьезнее.

Атмосфера была напряженная. Спустя несколько минут Настя, поставив недопитый кофе на стол, вышла из кухни, сказав, что она должна позвонить Мирославе.

— Тёть Свет, с Вами все нормально? — Голос Игоря будто вывел женщину из некоего подобия транса. Она пару раз моргнула, чтобы вернуть четкость зрению, и тихо сказала:

— Да, спасибо, Игорек. Я в порядке. Но... В порядке ли Артёмка?...

— Об этом мы можем только догадываться. Мне кажется, что если она... — Не хватало мужества произнести это слово, такое короткое, но такое тяжелое. — Если... То тогда он уже никогда не будет в порядке.

Часы показывали одиннадцать часов и пятьдесят три минуты.

Близилось завтра.

* * *

Стук собственного сердца. Приятный звук, успокаивающий. Шорохи. Справа. Будто кто-то перевернул страницу книги.

Писк какой-то. Режет уши. Ощущаются провода, трубки, на руках, на голове, у лица.

Яркий свет бьет по глазам. Слишком громкий вдох. Слишком заметный. Резкая головная боль. Хлопок упавшего томика. Стук двери.

Тишина.

Тяжесть во всем теле.

Мягкая поступь. Зрение никак не сфокусируется.

Шепот. Кто-то вышел за дверь.

Светит в глаза. Неприятно.

Теплые руки. Измеряет пульс.

— Ты меня слышишь, милая? Моргни три раза, если слышишь.

Моргнуть.

— Замечательно. Тебе нельзя сейчас напрягаться.

Глаза закрываются. Хочется спать. На шершавых и сухих губах появляется улыбка.

— С возвращением домой. С возвращением в этот мир, девочка...

— Ты уверена, что сможешь сама?

— Нет, всё, правда, нормально. Я хорошо себя чувствую, мам.

— Милая, мне кажется, мы поторопились с твоей выпиской из больницы. Наверное, ты еще не до конца восстановилась. А что, если наступит рецидив? А что, если тебе станет плохо?

— Мам. — Девушка улыбнулась и обняла женщину так крепко, как могла. — Ну что ты, в самом деле. Тут же близко совсем. Да и я не одна.

— Ну, что, ты как? В порядке? О, здравствуйте, тётя Лена. — Радостная и довольная, как кот, объевшийся сметаны, Мирослава улыбнулась женщине во все тридцать два зуба. Затем, обернувшись к подруге и оглядев её с ног до головы, кивнула и заговорила. — Ты готова уже? Надеюсь, ты в кофте под курткой? А носки?

Елена с теплым чувством закрыла дверь за девочками. Её дочь не одна. Всё уже хорошо.

Степана вдохнула свежий осенний воздух. Сентябрь близился к концу. Несмотря на это, было тепло, для осени, конечно. Листья желтели, багровели, радовали глаз разнообразием ярких красок.

В парке было многолюдно — в такую теплую и приятную погоду не было человека, который не хотел бы выйти на улицу. Две девушки, смеясь и болтая, медленно шли в сторону огромного раскидистого дуба. Одна из них постоянно спрашивала другую о её самочувствии.

На скамейке по дубом сидела Настя и читала какую-то книгу. Увидев сестру и её подругу, она осторожно загнула краешек страницы и убрала книгу в рюкзак.

— Девочки, привет. Степаша, как твои дела? — На этот вопрос, задаваемый ей каждый день в течение последних нескольких месяцев, Степана ответила, как всегда: "Хорошо, спасибо". Но эти вопросы не раздражали её, никак.

Тогда, еще в июне, доктор, милый мужчина с приятным голосом, рассказал, как она всех напугала. Рассказал про её состояние, про аварию, про то, как ей стало плохо и её состояние резко ухудшилось, и про то, как она спустя месяцы пришла в себя. Через неделю её перевели из реанимации в частную палату, а еще через день разрешили её навещать.

Сначала пришла мама. Они ничего друг другу не говорили, просто сидели и смотрели друг на друга со слезами на глазах, держась за руки. Крепко. Чтобы никогда больше не отпускать друг друга.

Через день пришла Мирослава. Сияющая, источающая осязаемые потоки радости, она так крепко обняла свою подругу, что потом много раз извинялась за это — вдруг что сломала.

Тридцатого июля пришел Артём. Постучавшись тихо, он зашел в палату и увидел спящую девушку. Волосы, ставшие длинными за это время, мягкими локонами падали с подушки, лицо было расслабленное, спокойное, безмятежное. Сев на кресло, стараясь не делать резких движений, парень наблюдал, а вскоре задремал сам.

Разбудила его конфета, ударившая его по лицу. Не поняв сначала, что происходит, Артём напрягся, но, увидев обеспокоенную девушку, сел обратно.

— Привет. — Парень очень боялся напугать Степану своим появлением тогда, и, похоже, это случилось. — Меня зовут Артём. И это тебе. — Достав из пакета того самого плюшевого медведя, он протянул его девушке. Та осторожно взяла его, погладила мягкие лапы и улыбнулась.

— Спасибо. Это ты приходил в тот день, когда я пришла в себя? С этим же самым медведем, правда?

Артём замер.

— Откуда ты узнала об этом?

Степана замолчала на какое-то время, поглаживая плюшевую игрушку.

— Знаешь... Когда я... Когда случилась авария, я попала в странное место. Там были облака, очень много облаков, я парила в них и ничего не помнила. Но потом... Я увидела папу. — Девушка тепло улыбнулась и отвернулась к окну. Артём внимательно слушал. Видимо. Она об этом не рассказывала никому. — Он был там все эти годы и показал, как он наблюдал за мной. Я увидела сама себя, маму и... тебя. Потом мне стало очень больно в груди, и я проснулась уже здесь. Вот так.

— Просто я понял, что не смогу жить, если ты останешься там.

Степана обернулась. Артём смотрел на неё с такой теплотой в глазах, которую она видела только у мамы. Комок подступил к горлу, ручейки слез потекли по щекам.

— Ну, ты чего? Степана? Не плачь, пожалуйста, тебе может стать хуже... Что-то заболело? Позвать врача?

А она просто плакала. От счастья, от радости. От понимания того, что она не одинока.

Сейчас Степана сидела на скамейке под навесом из листьев и смотрела на ясное небо. Не было видно ни облачка, на фоне синего-синего неба желтые дубовые листья становились яркими, словно солнце.

"Папа, как ты там? Всё ли хорошо? Знай, папа — я в порядке".

И ей показалось, что она услышала теплый голос отца: "Я вижу, маленькая. Теперь я спокоен. И ты будь спокойна..."

— Привет. — Опустив взгляд, она увидела Артёма, держащего что-то за спиной. Он широко улыбался. — Как у тебя дела?

— Хорошо... Что там? — Девушка попыталась заглянуть за спину парня, но тот ловко уворачивался от пытливого и любопытного взгляда.

— Там — сюрприз.

— Так, что-то мы засиделись. — Пристально посмотрев на сестру, Настя взяла её за руку и потащила от скамейки. — Пойдем-ка, Мирка, шоколаду купим, погуляем... Подальше отсюда, мы не торопимся никуда...

Степана звонко рассмеялась. Артём сел на скамейку рядом с девушкой, всё еще пряча от неё что-то.

— Степ, знаешь, что?

— Что?

Парень замолчал на мгновение, а потом поднял теплый и полный нежности взгляд на девушку, протянул ей букет желтых листьев, который он прятал за спиной, и заговорил:

— Степана Дмитриевна, я без Вас жить не могу и не собираюсь. Вы для меня — солнце, разгоняющее мои тучи и освещающее мой жизненный путь. Пожалуйста, скажите мне, чувствуете ли вы то же самое, или мне следует исчезнуть из вашей жизни навсегда?

Девушка смотрела на парня, ждущего ответа. От его взгляда, от его улыбки тепло разливалось по телу, а сердце трепыхалось, как маленькая птичка.

— Останься, пожалуйста.

Артём легонько обнял девушку, все еще боясь причинить ей боль. Почувствовав, как она прижалась к нему, он улыбнулся в её макушку. Такими счастливыми эти двое никогда себя не чувствовали. И каждый подумал про другого:

"Ты для меня — солнце"