Сейчас или никогда (гет)

«Если бы можно

В сердце поглубже

Вклеить портреты...»

У Джинни Уизли никогда не было подруг. Наверное, это было связано с тем, что она всю жизнь провела с шестью братьями, а это вам не шутки. Она и сама много раз рассказывала, что с мальчиками ей было общаться гораздо проще, чем с девочками. Говорила, что мечтала о подруге, но начала общаться со мной. Сначала мне это ужасно не нравилось, но со временем я стал гордиться своей особенной ролью. Стать другом Джинни Уизли! Самой Джинни Уизли...

Я помню, как заметил ее впервые. Сидел за столом Гриффиндора и, даже не пытаясь скрыть восхищенного взгляда, осматривал Большой зал. Тогда все казалось мне новым и необычным. Впрочем, и до сих пор кажется. Было чудовищно интересно, каким образом будут накрыты четыре огромных стола: взмахнут ли палочками преподаватели, и тарелки подплывут по воздуху? Или, может быть, появится дюжина официантов? Я не уделял должного внимания распределению, обратив внимание на трехногий табурет лишь тогда, когда профессор МакГонагалл устало назвала последнего в списке к распределению ученика:

— Уизли, Джиневра!

Лицо Джинни после оглашения Шляпой вердикта я помню до сих пор: ни капли удивления, скорее даже нотка недовольства. Пожалуй, она надеялась на то, что попадет не на Гриффиндор, где учились все Уизли, а на какой-то другой факультет, но Шляпе виднее. Братья поздравляли ее, а глаза Джинни метались вдоль всего гриффиндорского стола, будто искали кого-то. Хм. Кого-то? Это тогда я не мог знать, а сейчас прекрасно понимаю, что она искала Гарри Поттера. И даже не стала скрывать, что расстроилась, когда не увидела.

Забавно, но ведь мы и подружились именно благодаря Гарри Поттеру. Забавно, но, наверное, ни капли не удивительно. Я, прочитавший о нем в нескольких книгах еще летом и услышавший уйму историй по пути в Хогвартс, и Джинни, заочно влюбившаяся в него по рассказам Рона. Других точек соприкосновения у нас тогда не было, да и не могло быть.

Мы проводили вместе все время: сидели рядом на занятиях, готовили домашнюю работу, гуляли по территории Хогвартса. Джинни рассказывала мне о магическом мире, куда мне так посчастливилось попасть, но рассказы ее звучали такими обыденными, что мне понадобилось совсем немного времени, чтобы привыкнуть к магии. Здесь я не ощущал собственной необычности — я был таким же, как и все, и чувство неловкости, растерянности вскоре ушло. Напротив, тяжело было вернуться домой на каникулы: родные считали меня особенным, в то время как я понимал, но не принимал их эмоций. Тому же Деннису, когда он получил письмо из Хогвартса, восторгов досталось гораздо меньше, и поэтому он старался стать лучше, чем я. Я не препятствовал, радовался его успехам и помогал в случае необходимости. И Джинни помогала: к тому времени мы были не разлей вода.

Помню, когда мы впервые поняли, как стали важны друг для друга. Это был конец первого курса. Гарри удалось вытащить Джинни из Тайной комнаты, а я пришел в себя после взгляда василиска. Какие-то неловкие смущенные улыбки превратились в крепкое дружеское объятие, которое мы долго не решались разорвать. Может быть, именно тогда я и понял, что влюблен в Джинни Уизли.

Или чуть раньше. Или чуть позже. Разве же это важно? Важны огненно-рыжие волосы рядом с мышино-пепельными. Важны будто светящиеся изнутри карие глаза, глядящие в глаза того же цвета, но блеклые. Важна сила духа на контрасте со слабостью, а озорное веселье — со спокойной добротой. Важна ее яркость на моем тусклом фоне.

Она вся важна. Куда важнее, чем кто-либо другой.

Вопрос о том, возвращаться ли мне в школу на шестой курс, даже не стоял: в конце концов, не зря Шляпа в свое время распределила меня на Гриффиндор. «На факультет смелых и сильных духом!» — говорила МакГонагалл. «На факультет безрассудных глупцов», — хмыкал Снейп. «Не одно ли это и то же?» — добродушно поддевали другие учителя.

Возможно, с моей стороны — маглорожденного волшебника — было не слишком умно возвращаться в Хогвартс в год, когда Волдеморт решил сделать его Школой Темных искусств. Но я не мог допустить даже мысли о том, что стану отсиживаться дома и прятаться по углам, пока мои друзья — и Джинни — наверняка пытаются устоять под натиском Волдеморта и Пожирателей. И я бы вернулся на свой страх и риск, даже если бы Невилл не помог мне, наплевав на условности. Впрочем, я всегда догадывался, что он подозревает о моих чувствах к Джинни, но вслух он своих предположений не высказывал, а я, понятное дело, с ним на эту тему не беседовал.

Увидев на платформе Джинни, я ощутил, как улеглась ставшая привычной за последние месяцы тревога. Мы не обменивались письмами, потому что это могло быть опасно, так что все, на что я мог надеяться летом, это благоразумие Джинни. В котором, по правде говоря, было немало причин сомневаться: она никогда не умела оставаться в стороне от битвы. Я видел ее на тренировках Армии Дамблдора: как изящно она отбивала безобидные лучи, как изгибалась, будто танцевала между ними. И ни на секунду не позволяла усомниться в своей силе. Да, я видел это и восхищался ей, но быть спокойным все равно не мог. А вдруг?..

— Колин, ты что, не в своем уме? — прошипела Джинни над моим ухом, хватая за локоть и отводя к стене. — Что ты здесь делаешь?!

— Тише, Джин. Все в порядке, — спокойно произнес я и слегка улыбнулся.

— В порядке?! О каком мордредовом порядке ты говоришь?! — Она вцепилась в мое плечо так, что побелели пальцы, и с надеждой вглядывалась в мое лицо, видимо, пытаясь разглядеть остатки здравого смысла. Потом вздохнула, покачала головой и как-то мгновенно сникла. — Мерлин, меня окружают самоубийцы. Сначала куда-то испарились эти трое, а теперь еще и ты!

— Пожалуйста, успокойся, — с нажимом сказал я. — Все под контролем.

— Под каким контролем, Колин? Хогвартс контролирует Вол... Сам-Знаешь-Кто, Министерство создало Комиссию по учету магловских выродков! Вот где контроль! А то, что ты сейчас стоишь напротив меня у вагона «Хогвартс-экспресса» и пытаешься убедить, что все в порядке, это не контроль!

— Этот разговор не имеет смысла. Я уже стою здесь, Джинни. С чемоданом. И я намерен провести этот год в Хогвартсе.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь. — Джинни посмотрела на меня с тоской во взгляде, отчего внутри у меня все перевернулось, и взяла за руки. — Для таких, как ты, Хогвартс опасен, — она говорила медленно, мягко, будто пытаясь меня убедить.

— По-моему, это ты не понимаешь, — покачал головой я. — Либо так и не узнала, что я за человек, за пять лет дружбы. Я не смог бы сидеть дома и не знать о том, что здесь происходит!

— Сириус Блэк тоже не смог остаться в стороне, — сухо сказала Джинни, отворачиваясь. — Ты знаешь, чем это закончилось.

— Но я не Сириус Блэк.

— Именно. Сириус был как минимум чистокровным, что давало ему определенные преимущества, — съязвила Джинни.

— Давало бы, не отрекись от него семья, — поправил я. — Я сказал тебе, что все в порядке. И я понимаю, что вряд ли смогу тебя убедить, но по поводу моего происхождения можешь не волноваться.

— Ты что-то задумал? — нахмурилась она.

— Провести этот год в Хогвартсе. Я обязательно все тебе расскажу, но позже. Ты же мне доверяешь?

Джинни колебалась, я видел это. С сомнением бегала взглядом по моему лицу, и в ее глазах отражалась эта борьба. Через несколько бесконечно долгих секунд она медленно кивнула и прошептала:

— Но я все равно боюсь за тебя, Колин.

А я эгоист. Не смог волноваться за тебя в стороне, поэтому приехал сюда с довольно сомнительной, придуманной бабушкой Невилла биографией, отправив родителей и Денниса за океан.

— И совсем не боялась бы, если бы я не приехал? — Вопрос сорвался с губ сам собой, я уже хотел было за него извиниться, но Джинни зябко поежилась.

— Боялась бы. Даже, наверное, сильнее.

Помявшись, я все же неуверенно прижал ее к себе. Ее, непривычно хрупкую Джинни Уизли, которая, наверное, впервые в жизни не стала возмущаться тем, что к ней относятся чуть свысока. Джинни устала. Не знаю, как давно куда-то исчезли Гарри, Рон и Гермиона, но Джин уже успела себя накрутить. Хотя много ли для этого нужно времени, учитывая, как яростно желающие выслужиться перед Волдемортом роют носом землю в попытке найти Гарри?

Джинни устала. Она хочет знать, что нет причин для волнения, хочет быть уверенной в том, что ей еще удастся увидеть Гарри живым. Но как можно знать наверняка? Я не уверен, что для нас наступит завтрашний день, хотя прекрасно оцениваю все риски. А о том, где Гарри и чем он занят, неизвестно никому.

Джинни глубоко вздохнула и обвила меня руками, прижавшись еще крепче. Неосознанно, наверное. Я провел рукой по ее волосам и коснулся губами виска. Она вряд ли заметила, а я... А я готов всю жизнь вот так закрывать ее от всего, что способно ее расстроить.

Паровоз на другом конце платформы дал гудок.

Видеть Хогвартс в лапах Пожирателей оказалось сложнее, чем мы думали. Учителя прикладывали все силы, чтобы защищать нас, но у сторонников Волдеморта власти было не в пример больше. Мы сопротивлялись и боролись, что их, похоже, лишь раззадоривало. Изучение Непростительных на занятиях, их отработка на провинившихся в конце дня, постоянные стычки со слизеринцами — все это было в порядке вещей. И это было тяжело.

Но было и два светлых пятна. Во-первых, как и предполагала бабушка Невилла, мою биографию никто не стал проверять, очевидно, полагая, что маглорожденный должен мнить себя самоубийцей, чтобы заявиться в место, где его не считают человеком. Ну и во-вторых, я по-прежнему фотографировал. Не так много, как прежде, но фотографировал. И если поначалу меня не понимали — «Криви, это же не игрушки!» — то со временем стали относиться гораздо спокойнее. Ведь я никому не мешал.

Возможности варить зелье для проявки фотографий уже не было, так что все снимки снова были неподвижными. Висели в одном из углов Выручай-комнаты, где я устроил себе небольшую студию, и добавлялись в дни наших тренировок.

Я часто оставался здесь один, чтобы проявить фотографии, а потом мог сколь угодно долго разглядывать каждую деталь комнаты. А однажды на пороге появилась Джинни. Я знал, что рано или поздно она придет, но ее визит все равно стал неожиданностью, как и все последующие. Мы почти все время молчали, изредка перекидываясь ничего не значащими фразами, и в этой тишине было комфортно. Видимо, нам обоим, раз Джин продолжала приходить.

— Я с самого детства мечтал стать фотографом, — в один из вечеров тихо произнес я, нарушая уютное молчание. Джинни отвлеклась от созерцания пламени, рассеянно обернулась и, вынырнув из своих невеселых мыслей, переспросила:

— Что?

— Я мечтал стать фотографом с самого детства, — повторил я. — С тех пор как родители подарили мне игрушечную камеру. Я тогда бегал с ней по всему дому, не выпуская из рук, даже спать с ней ложился.

Джинни улыбнулась и развернулась ко мне всем телом, обхватив руками колени и положив на них подбородок.

— Родители решили, что из тебя непременно получится гениальный фотограф? — спросила она, едва перекрывая своим голосом треск дров в камине.

— Они просто всегда поддерживали наши с Деннисом интересы. Деннису купили собаку, едва поняв, что он намерен приводить домой каждое бродячее животное, а мне, когда закончил начальную школу, подарили фотоаппарат. Не самый дорогой, конечно, но ведь им можно было сделать настоящие фотографии! И, знаешь... Уже через несколько дней я понял, что снимок, который я хочу сделать, и тот, который в итоге получаю, — два абсолютно разных снимка. Когда я нажимаю на кнопку, той фотографии, которую я представлял себе, которую нарисовал в воображении, больше нет. В той, что получилась, тоже есть своя изюминка, ведь каждая фотография — особенная, но увидеть я хотел что-то другое. Более прочувствованное.

— Поэтому решил использовать зелье для проявки фотографий? Когда узнал, что магические фотографии двигаются.

— Да. Ведь живые фотографии — это что-то из области фантастики! Только, кажется, к своему лучшему снимку я так ни на шаг и не приблизился.

— Зелье здесь вряд ли поможет, — пожала плечами Джинни, протягивая руку к одной из фотографий. — Знаешь, как ни странно, в магловской фотографии жизни намного больше, чем в магической. Смотри. — Она подсела чуть ближе, прижалась ко мне плечом и подняла снимок на уровень глаз. На фотографии был запечатлен Невилл, вошедший в гостиную Гриффиндора после первого наказания Кэрроу. — Разве веяло бы от этой фотографии такой угрожающей силой, если бы Невилл двигался? Вглядывался бы кто-нибудь в выражение лица Невилла, задавался ли вопросом, о чем он думает? Конечно, нет. А магловская фотография завораживает, заставляет размышлять, представлять, что чувствует изображенный на ней человек. Она отражает реальность гораздо точнее.

— Никогда не задумывался об этом, — прошептал я и, повернувшись, поймал взгляд Джинни. — Я не теряю надежды когда-нибудь сделать свой идеальный снимок. На котором смогу отразить душу, а не внешнюю оболочку.

— Эта фотография должна быть только магловской. Зелье иногда неуловимо портит снимки.

Протянув руку, Джинни взяла еще несколько фотографий и принялась рассматривать их, то и дело улыбаясь или хмурясь. Если бы она только знала, сколько раз я фотографировал ее мысленно! Никто не умел морщить нос так, как Джинни Уизли: на нем ярче проступали веснушки, а кончик начинал слегка подрагивать, будто тоже присоединяясь к возмущению своей хозяйки. Никто не смеялся, как Джинни Уизли: она сначала качала головой, потом тихонько хихикала, прикрыв рот ладонью, а уже через мгновение могла хохотать громко, до слез. Запрокидывала голову, и медные волосы каскадом падали по спине, ловя блики света. А потом смотрела укоризненно и снова качала головой.

— Когда ты сделал эту фотографию?

Голос Джинни вернул в реальность, и я посмотрел на снимок в ее руках. Она. До умопомрачения счастливая, видно по взгляду, но все равно какая-то ненастоящая. Слишком идеальная.

— В конце весны. Тогда вы с Гарри...

— М, — она не дала мне договорить и отложила фотографию в сторону. Наверное, слишком больно.

— Извини.

— Ерунда, — отмахнулась она и поднялась с пола. — Я, наверное, пойду.

— Джинни, я...

— Все в порядке, — ободряюще улыбнулась она и направилась к двери, но, уже взявшись за ручку, обернулась: — Спасибо, что позволяешь проводить с тобой столько времени. Мне даже почти удается забыть, что война.

А я ни на секунду не забываю, боясь за тебя почти постоянно.

— Это время для меня очень важно.

И ты важна.

— Для меня тоже, Колин. Ты, наверное, даже не представляешь, как.

Как знать.

Постояв на пороге еще пару мгновений, она все же исчезла в коридоре, оставив меня в компании фотографий. Вот так. Живая Джинни Уизли каждый вечер уходит, оставляя вместо себя сорок два отпечатанных снимка и бесконечно много — запомненных.

Свое первое наказание я получил в ноябре. Ума не приложу, как мне удавалось избегать этого прежде, но факт остается фактом: слизеринцы, отпинав ногами, грубо меня подхватили и поволокли, полубессознательного, к Кэрроу.

— Кто у нас здесь? — протянул он, когда я кулем свалился на пол, и поддел меня острым мыском туфли. Слизеринцы, довольно переглянувшись, вышли. — Кузен Лонгботтома? Что за семейство, а? И вроде чистокровные. Хотя... — Кэрроу брезгливо нахмурился, — черт его знает, сколько в тебе намешано крови. Может, и грязная есть? — Он присел возле меня и схватил за волосы. — Есть в тебе магловская кровь, мальчишка?

— Даже если и так... я от нее не откажусь, — хрипло ответил я, сплевывая на грязные плиты кровь.

— Ах, Амикус, он так привязан к семье! — приторным голосом пропела Алекто. — Круцио!

Ничего. Ни страха, ни боли. Я будто со стороны наблюдал за тем, как мое тело корчится на полу кабинета, и молчал.

— Сильный мальчишка. Избит, еле дышит, но молчит. Все-таки чистая кровь видна сразу. Будь он грязнокровкой, давно бы ползал на коленях и умолял прекратить.

Я сипло рассмеялся, и легкие тут же сотряс приступ кашля. Кровь заливалась в горло, и я с трудом перевернулся, чтобы не задохнуться.

— Не хватало еще, чтобы он сдох здесь. Алекто, приведи его в чувство. Закончим пока с физическим наказанием.

Легкие прочистились почти мгновенно, и я сел на полу, пытаясь отдышаться.

— Не рассиживайся, вставай! — коротко приказала Алекто и добавила: — Детки ждут.

Наказание было предсказуемым, но я все равно ощутил себя так, будто на меня вылили ушат ледяной воды. Медленно поднялся и четко произнес:

— Я не стану никого пытать.

— Тебя никто не спрашивает. Не хочешь, чтобы пытали тебя, пытай сам.

— Я. Не стану. Никого. Пытать, — повторил я.

— Амикус, мне кажется, или мальчишка только что попросил меня применить к нему Непростительное?

— Даже не попросил, а взмолился, — усмехнулся Кэрроу. — Развлекайся, сестренка, — и, опустившись в кресло, расслабленно откинулся на спинку.

* * *

В гостиной Гриффиндора я оказался далеко за полночь. После пытки сначала кое-как добрался до Выручай-комнаты, взывая ко всем известным силам, лишь бы там не оказалось Джинни. Силы меня услышали: Выручай-комната была пуста, так что я провел там какое-то время, заживляя бадьяном раны. И, прихрамывая и держась за поясницу, ежеминутно останавливаясь, пошел к факультетской гостиной.

— Колин, где тебя носило?! — воскликнула Джинни, едва закрылся портрет. Она стояла напротив меня с растрепанными волосами и активно жестикулировала, а глаза казались огромными из-за залегших теней. — Ты понимаешь, что все волновались?!

— Я был в Выручай-комнате, — невозмутимо отозвался я, медленно, чтобы не выдать последствий пытки, обходя ее и опускаясь в кресло. — Проявлял фотографии.

— Тебя не было в Выручай-комнате, — прошипела она. — Ты понимаешь, насколько опасно сейчас бродить по замку одному? Что слизеринцы, что Кэрроу с нетерпением ждут момента, чтобы им попался кто-то один! Чтобы бить и пытать! Ты это понимаешь?

— Ты же видишь, что все в порядке, — прежним голосом продолжил я.

— Я вижу! Вижу, что просто так не находила себе места и уже хотела собирать ОД, чтобы вытаскивать тебя из лап Кэрроу!

— Я вовремя, — усмехнулся я, но, увидев яростный взгляд, добавил: — Все обошлось. Я, целый и невредимый, сижу в кресле в нашей гостиной.

— Тебе же не может быть все равно, — прошептала Джинни, обнимая себя за плечи и ежась. — Не может...

Внутри все перевернулось, и я, стиснув зубы и превозмогая боль, встал и подошел к Джинни.

— Мне не все равно, Джинни, — мягко произнес я, приподнимая ее подбородок. — Конечно, мне не все равно, и ты понимаешь, что говоришь это лишь потому, что злишься. Извини, что заставил тебя волноваться. Я должен был дать знать, что все в порядке.

— Должен был, — кивнула она. — Мерлин, как я волновалась! — и внезапно обхватила меня за шею. Я не успел к этому подготовиться, с шумом втянул воздух сквозь зубы, и Джин мгновенно отстранилась: — Что? Колин, в чем дело?

Я молчал, потому что знал: если сейчас открою рот, первым звуком, который издам, будет стон боли. В глазах Джинни мелькнуло понимание, она побледнела и прижала руки ко рту.

— Они пытали тебя? Тебя?! Не молчи, отвечай!

— Немного, — нехотя выдавил я.

— Немного?! Да ты... Господи, Колин, как... — Она развернула кресло и отрывисто скомандовала: — Сядь.

— Джин, все в порядке, правда.

— Я сказала, сядь! — В ее голосе зазвучал металл, и я подчинился.

Холодные пальцы пробежались по моей голове, по лицу и рукам, исследуя каждый дюйм кожи. Наконец она отстранилась и растерянно произнесла:

— Ничего...

— Бадьян, — пояснил я под внимательным взглядом, и Джинни покачала головой.

— Тебе нужно в больничное крыло. Бадьян не заживляет внутренние повреждения.

— Ничего, пройдет. К Рождеству-то уж точно.

— Ты неисправим, — слабо улыбнулась Джинни и присела на подлокотник, осторожно обхватив меня за шею. — Я же говорила, нам нельзя передвигаться по одному.

— И, тем не менее, я жив и относительно невредим. И даже способен шутить, — подмигнул я и обнял Джинни за талию. Она соскользнула с подлокотника, уместившись на свободном краешке кресла, и заглянула мне в глаза:

— Пожалуйста, не делай так больше.

Как? Не ходить по Хогвартсу ночами? Мерлин, если для того, чтобы ты была так близко, мне нужно подвергаться пыткам Кэрроу, я готов повторить их хоть сейчас!

Ее глаза приблизились к моим, и в горле мгновенно пересохло. Джинни Уизли...

Не отдавая отчета в своих действиях, я подался вперед и коснулся губами ее губ. Ждал чего угодно: что Джинни упрется ладонями в мою грудь, что она соскочит с кресла и убежит в спальню... Но никак не того, что ее губы раскроются навстречу моим, а пальцы запутаются в волосах.

В голове — фейерверк, взрыв эмоций. Руки блуждают по спине, обнимая так крепко, что я всерьез боюсь — врастут в Джинни. Но она лишь крепче вжимается в меня, не прерывая поцелуй, еле дыша, даря ощущение жизни.

Джинни отстраняется и еще раз невесомо касается моих губ. Чувствую себя так, будто меня только что лишили главной точки опоры, и не могу выпустить ее из своих рук. Она ведет ладонью по моей щеке, потом улыбается чуть дрожащими губами, и я вижу слезы в ее глазах.

— Люблю, — вырывается у меня.

Джинни целует меня в лоб, тихо шепчет:

— Спокойной ночи, Колин, — выскальзывает из объятий и скрывается за дверью в спальни девочек.

— Спокойной ночи, — а мой голос в тишине гостиной кажется криком.

Весной в Хогвартсе стало намного тяжелее. Кэрроу, и без того отличающиеся изощренной фантазией и жестокостью, будто и вовсе обезумели. Вытаскивали малышей прямо с уроков и пытали, пытали, пытали. Дети боялись покидать гостиные, и самым сложным было убедить их в том, что они должны пойти на занятия. Не потому, что пропустят какую-то важную тему, отнюдь. Потому, что за пропуск пытали еще больше. Мы обещали их защитить, и они верили. А удавалось не всегда. И слезы в их глазах вызывали желание биться головой о стену. И ненавидеть в первую очередь себя — за то, что солгали, не смогли уберечь — и только потом Кэрроу.

Уже позже нам стало известно, что Гарри, Рон и Гермиона были схвачены егерями и отправлены в поместье Малфоев. Что они бежали и проникли в сейф Лестрейндж, похитив оттуда какую-то реликвию. Что улетели из «Гринготтса» на драконе. Причина буйства Кэрроу стала ясна, но спокойствия это не прибавило. Было очевидно, что продолжаться так будет до тех пор, пока Гарри не вернется в Хогвартс, чтобы доказать: это не Школа Темных искусств. А нам оставалось лишь ждать.

К тому времени, когда Гарри оказался в Хогвартсе, противостояние с Кэрроу достигло своего пика. Все мы — и старшекурсники, и преподаватели — были готовы стоять до последнего, но мы, в отличие от многочисленных Пожирателей, были далеко не всесильны. Дети были измождены, а каждый из нас в какой-то степени изувечен. Кэрроу не позволяли себе убивать чистокровных, нет. Они просто развлекались.

Одним поздним вечером, когда мы уже почти перестали надеяться, Гарри пришел. Своим появлением ему удалось вновь вселить в нас уверенность в том, что мы справимся. И мы действительно поверили. Что сможем противостоять Волдеморту. Что отстоим школу, как только эвакуируем желающих. Что победим.

Я прекрасно видел лицо Джинни, когда Гарри появился в Выручай-комнате. За последние месяцы она нечасто выглядела такой счастливой. Привычно подумал о том, что из этого момента получился бы отличный кадр, и грустно улыбнулся. Куда мне тягаться с Избранным? Да и стоит ли? Не главное ли, чтобы она была счастлива?

Я видел ее лицо и в тот момент, когда ей приказали оставаться в Выручай-комнате. В безопасности, в стороне от битвы. Сидеть одной и бесконечно думать о том, все ли выжили? А не убил ли в этот самый момент Пожиратель кого-то из членов Армии Дамблдора или Ордена Феникса? Джинни не умела оставаться в стороне. Но так было бы гораздо спокойнее. Как Гарри, так и мне.

Я покидал Выручай-комнату одним из последних. Несмотря на вполне доступно донесенную МакГонагалл мысль о том, что я должен покинуть Хогвартс, я все же не мог не участвовать в Битве. За Хогвартс, за мир, где Темные искусства под запретом. За Джинни. За свой дом.

Ну же, Колин. Сейчас или никогда.

Я развернулся и, прикрыв дверь, подошел к Джинни, которая покачивалась в гамаке, сложив руки на груди. Обиделась, что ее не посчитали достаточно сильной. Конечно, обиделась. Но зато так будет спокойнее.

— Джин...

— Ты еще не ушел? — вскинула брови она. — Или решил все же составить мне компанию?

Проигнорировав язвительные вопросы, я набрал воздуха в легкие и тихо произнес:

— У меня к тебе всего один вопрос.

Наверное, что-то было особенное в моем голосе. Она перестала качаться и внимательно посмотрела на меня.

— Задавай.

— Скажи мне, что будет после... ну, после войны?

— После... войны? — повторила она, сбившись в середине вопроса. — После войны будет мир, Колин.

— Если... если Гарри останется в живых, ты ведь... — Так и не сумев закончить, я посмотрел на нее, взглядом умоляя ответить честно. Я никогда не претендовал на то, чтобы занять место Гарри, но... мне и мое место нравилось.

А Джинни все молчала. Молчала десять секунд, двадцать, тридцать. И надежда растаяла.

— Ты останешься с ним? — спросил я и не узнал своего голоса. Конечно, она останется с ним, разве могло быть иначе?

— Колин, Гарри и я... мы...

— Не нужно, не продолжай, — усмехнулся я и, наклонившись, поцеловал ее в лоб. — Пожалуйста, будь осторожна и не делай глупостей.

— Колин! — окликнула она, когда я снова подошел к двери. Я обернулся. — Ты тоже.

Я улыбнулся и вышел в коридор.

Когда-то мама сказала мне, что лучший учитель — это жизнь, но за уроки она берет несуразные деньги. Тогда мне было четырнадцать, и я думала, что все поняла. В четырнадцать кажется, что за твоими плечами огромный опыт, а потерь в твоей жизни было более чем достаточно.

Вернувшись в Хогвартс в этом году, я вспомнила слова мамы. Весь год стал уроком жизни, за который мы заплатили непомерную цену: бесконечные пытки, страх за близких. Но на фоне всего того, чего я лишилась сегодня, прежние потери померкли, стали казаться незначительными.

Фред... Мерлин, я никогда не думала, что в шестнадцать лет переживу смерть родного брата, которому месяц назад исполнилось двадцать. Что буду смотреть на Джорджа, который так на него похож, но все же совсем другой, и задавать себе глупый вопрос: «Интересно, каково ему будет видеть свое отражение в зеркале?» Что не пролью ни одной слезы. Буду задыхаться от боли, но заплакать не смогу.

А Колин? В моей памяти навсегда останутся его «Пожалуйста, будь осторожна и не делай глупостей» и грустная улыбка. Мы многое пережили вместе: ссорились и мирились, иногда ненавидели друг друга, но неизменно были вместе.

Я не могла поверить, что это его Оливер осторожно кладет на красную гриффиндорскую портьеру, расстеленную на полу. Разве мог это быть Колин? Самоотверженный, готовый ради друзей чуть больше чем на все? Всегда готовый идти до конца. До самого конца, как оказалось.

И Гарри. Если гибель Фреда и Колина меня уничтожила, гибель Гарри высосала всю жизнь подчистую. Единственное, на что меня хватило, — душераздирающее «НЕТ!», когда увидела Гарри на руках Хагрида. И все. Дальше — пустота.

Что я испытала, когда поняла, что Гарри жив? Ничего. Было ощущение того, что чувства атрофировались. Не хотелось ни смеяться, ни плакать, ни кричать. Хотелось забиться в какой-нибудь угол и сидеть там до тех пор, пока не станет лучше. Но приходилось бороться и молча сражаться за свое будущее, швыряясь заклинаниями направо и налево.

А потом Волдеморт пал.

И лишь тогда, когда Гарри обнял меня целую вечность спустя после окончания Битвы, я смогла заплакать. За Фреда. За Колина.

Но, слава Мерлину, не за Гарри.

* * *

Все же фотография — один из самых жестоких видов искусства. Она выдергивает из прошлого и тащит в будущее отдельные моменты: моменты, которые должны были уйти в никуда, остаться в воспоминаниях, просвечивать сквозь дымку новых событий. Фотография заставляет нас видеть людей такими, какими они были до того как их согнуло время. Прежде чем они нашли свой конец.

Я в который раз за последние месяцы перебираю когда-то сделанные Колином фотографии. В большинстве своем — мои. У него, оказывается, было множество моих фотографий, которых я никогда не видела. Магических и магловских, разных. Но на всех я была какой-то одинаковой. Может, мне так казалось потому, что я пыталась увидеть себя глазами Колина. Может, потому, что я в принципе сейчас ощущала себя все время одинаковой. Не знаю.

— Красивый снимок, — тихо произнес за спиной Гарри и присел рядом. — Скучаешь по Колину?

— Очень, — откликнулась я. — Знаешь, он ведь любил меня... и я его... наверное. Как-то по-своему.

— Знаю, — кивнул Гарри и прижал меня к себе. — Он был рядом с тобой в самые страшные моменты твоей жизни. В моменты, когда на его месте должен был быть я, но меня не было. Я не могу ни в чем винить ни тебя, ни его. Только себя. А Колину я благодарен.

— Его отсутствие, оно как... как пустота на фотографии, где кто-то выстриг ножницами чье-то лицо. И эта дыра сейчас кажется намного важнее всех оставшихся лиц. — В горле встал ком, и я умолкла, чувствуя, как Гарри медленно ведет рукой по моим волосам.

— Я не смогу заполнить собой эту дыру.

— И не нужно. Ты — это ты. Это прозвучит ужасно, но... если для того, чтобы ты остался жить, нужно было погибнуть Колину, пусть лучше так. Потому что без него, но с тобой я смогу, а без тебя не смогла бы. Даже с ним.

* * *

Найдя среди сотен снимков фотографию Колина, Гарри и Джинни поставили ее на каминную полку наряду с фотографиями других близких. Это была единственная неподвижная фотография в их доме. Но жизни в ней было намного больше, чем в остальных.