Ритуал (гет)

— Вход, — сказал Алва и сделал приглашающий жест.

Валентин уже успел рассмотреть неровную дыру с выщербленными краями и обломками решётки и представить, как это выглядело в глубокой древности. Он поёжился, стараясь, чтобы это было не слишком заметно. Вход в Лабиринт не внушал ему никакого доверия, и вновь он попытался успокоить себя тем, что у него ещё есть братья. Правда, уже два месяца он не получал о них никаких известий. Но это всё равно не шло ни в какое сравнение с тем, что за всё время правления самозванца он так же ничего не знал о братьях и действовал так, будто остался единственным Приддом в мире.

Алва тем временем стоял к дыре спиной, словно не понимая, что это может быть опасно.

— Итак, господа, сейчас мы пятеро войдём в Лабиринт, — бодро произнёс он, и Валентин задумался, сколько же в этой бодрости притворства. Алва не мог не знать, что распространяющаяся по стране зараза связана с древними тайнами и что остановить её можно только очень высокой ценой. Возможно, даже слишком высокой.

О скверне Валентин узнал только от самого Первого маршала, когда они бежали из Олларии после смерти короля Фердинанда. За месяцы, прошедшие с того побега, они успели побывать в Западной армии, встретиться с графом Савиньяком и по весне отправиться на штурм Олларии, захваченной грабителями и мародёрами, которые называли себя свитой короля Ракана. Однако всё оказалось ещё хуже: до этого из города сначала ушли крысы, потом кошки, а с убегающими людьми по стране расползалось безумие.

Валентин знал, что Альдо Ракан был убит собственным Первым маршалом и что один выстрел спас от суда и плахи и его, и Робера Эпинэ. Алва держался с подчинившимся ему Повелителем Молний подчёркнуто дружелюбно, а Валентин не мог себя заставить относиться к Роберу хоть с какой-то симпатией. Таким же предательским выстрелом, как и Альдо Ракан, был убит Джастин Придд.

Пытаясь прогнать невесёлые мысли, которые мешали мыслить рационально, Валентин прислушался к тому, что говорит Алва.

— Сразу предупреждаю: случиться там может что угодно, — продолжал тот. — Поэтому не вздумайте потеряться или отстать от остальных. Оружие держите под рукой, факелы тоже. Впрочем, нас вполне могут разделить, и тогда каждый должен полагаться только на собственную силу духа.

Валентин машинально вскинул подбородок; он уже давно понял, что этот жест, который он раньше считал признаком благородного высокомерия, у него превращается в жалкую попытку показать окружающим, что с ним всё в порядке. Почему это не действовало только на Джастина?

При новом воспоминании о брате вдруг стало холодно.

— Рокэ, ты уверен? — как бы невзначай спросил Валме.

Валентин нашёл в себе силы порадоваться, что виконт остаётся снаружи. Если они не вернутся, в Талиге найдётся хотя бы один человек, который сможет что-то противопоставить охватившему всех безумию. Человек, который настолько близок к Алве, что может назвать себя его другом… На что толкнёт его верность памяти герцога?

Одёрнув себя, он поджал губы. Нечего думать о том, что ещё не произошло.

— Уверен, — отрезал Алва настолько твёрдо, что Валентин без труда сообразил: Ракан понятия не имеет, с чем им предстоит столкнуться, но, как хороший полководец, до последнего поддерживает в них спокойствие. — А вам с Эмилем я поручаю ждать нашего возвращения. Одному — здесь, другому — в том месте, о котором я говорил.

Обернувшись на Савиньяка, Валентин укрепился в своих подозрениях: тот смотрел так, словно прощался навсегда. Глубоко вздохнув, Валентин сжал рукоять шпаги. Что бы ни встретило в Лабиринте, это не место, чтобы юлить, притворяться и изворачиваться.

— Да, вот ещё, — произнёс Алва, чуть опустив голову. Словно не хотел говорить, но был вынужден. — Те, кто уходит, и те, кто остаётся. Когда я говорю: будьте готовы ко всему, это и значит — абсолютно ко всему… Окделл!

Валентин уже успел забыть, что рядом с ним стоит Ричард Окделл, а теперь вдруг вспомнил и в который раз удивился, вновь окинув взглядом бывшего однокорытника. Тот совсем не походил на взъерошенного юнца, каким был в Лаик. Теперь в нём ясно виднелось что-то звериное, что появилось позже, после увечья, после нескольких лет в фамильном замке. Валентин никогда не был в обиталище Окделлов, но подозревал, что там всё ещё хуже, чем в замке Васспард…

Алва что-то говорил неловко замершему Окделлу, но Валентин знал, что это несущественно, и потому не слушал. Важное началось, когда Алва протянул Валентину моток верёвки, чтобы тот обвязал его вокруг пояса. Это была разумная предосторожность, и Валентин крепко затянул узел, прежде чем передать моток герцогу Эпинэ.

Он думал, что Алва не обернётся к остающимся. Но тот, как всегда сделал не то, чего от него ожидали, и Валме с Савиньяком досталась кривая усмешка, на которую виконт ответил до неприличия эмоционально: кинулся к Алве и крепко обнял. Похоже, Талиг оставался в надёжных руках…

— Только попробуйте не вернуться! — сказал Валме и отвернулся, поняв неуместность своего порыва. Валентин не заметил, что скривил губы.

— Вперёд, — скомандовал Алва и высоко поднял факел.

Попытавшись уверить себя, что не боится входить под землю, в Лабиринт из древних сказаний, Валентин последовал за ним, но только после того, как верёвка натянулась до предела.

Привыкнув думать, а не чувствовать, теперь он не мог избавиться от ощущения слежки. Кто-то или что-то наблюдало за ними из темноты; он не хотел с этим встречаться, хотел оказаться отсюда подальше и, следуя заветам предков, наблюдать за происходящим со стороны, но это было невозможно.

Позади раздался грохот, и, не оборачиваясь, Валентин понял, что это, отрезая путь назад, упала решётка.

* * *

Было холодно, но Валентин, шагая за Алвой, старался об этом не вспоминать. Чем меньше обращаешь внимание на своё тело, тем лучше получается сосредоточиться, и меньше опасений упустить что-то важное.

Но пока смотреть было не на что. Факелы освещали мрачный коридор, заваленный обломками камней, долгие годы падавших с потолка. Часто встречались лужи, которые приходилось огибать, потом начались провалы, которые нужно было перепрыгивать или возвращаться назад и искать другое ответвление коридора.

Алва аккуратно помечал мелом те коридоры, где они уже бывали, но Валентин понимал, что это бесполезно. Если место, в котором они находятся, действительно тот самый Лабиринт, обладающий магической силой, то метки могут исчезнуть, а коридоры перепутаться.

Как там напутствовал их герцог перед тем, как нырнуть в чернильную темноту? Собрать всё своё мужество? Но Валентин не знал, можно ли его назвать мужественным. Хотя он не вздрагивал, его беспокоили шорохи и пугала темнота, которая простиралась за границей жалкого света факелов.

Никто из них не сказал ни слова, разве что Алва, когда приказывал возвращаться. Валентин всё ждал увидеть на стенах хотя бы кусочек фрески, но перед ним были только неровные, растрескавшиеся, покрытые плесенью стены. Лабиринт обманывал и скрывался от посмевших войти.

Валентин шёл, ничего не вспоминая и ни о чём не думая, он знал, что в этом месте, где смерть может настичь в любую секунду, нельзя думать о постороннем. Алва двигался впереди уверенно, ничуть не огорчаясь тому, что очередной коридор опять закончился тупиком.

Наконец Валентин осмелился тронуть Алву за плечо и на ходу спросил:

— Простите, герцог, вы вправду знаете, куда идти?

Он не знал, зачем это сделал, возможно, слишком устал от неопределённости. Алва едва повернул голову к нему, качнул волосами, собранными в тугой хвост:

— Главное не останавливаться, — бросил он так тихо, что Валентин едва расслышал его слова за шумом шагов и звоном падающих с потолка капель.

Главное — не останавливаться. В самом деле, может быть, это и верно. Если Лабиринт наблюдает за ними, то останавливаться действительно нельзя. Снова стало холодно, и не потому, что они уже зашли глубоко под землю.

Он старался следить за тем, что происходит вокруг, но постоянное напряжение изматывало. Внезапно Алва остановился, да так резко, что Валентин едва не налетел на него.

— Ну вот, — совершенно спокойно произнёс Алва. — Я так и думал.

— Думали… — начал Валентин и замолк. Он не мог бы объяснить, каким образом, но почувствовал, что позади никого нет. Обернувшись, он вгляделся в темноту и нашарил у себя на поясе обрывок верёвки.

* * *

Было очень неловко держаться с Алвой за руки, и Валентин то и дело напоминал себе, что это вынужденная необходимость. К счастью, им ещё не попалось на пути таких провалов, через которые приходилось бы перепрыгивать и на время отпускать друг друга, но Валентину всё равно казалось, что рука Алвы вот-вот растворится в его ладони, герцог исчезнет и он останется один.

Факел дымил, чадил и вскоре должен был погаснуть. Наверное, поэтому Алва старался идти быстрее и почти тащил за собой Валентина. Неужели он действительно не знает, куда идти?

Они остановились там, где перекрещивались четыре коридора. Один был слишком низким, туда можно было войти только согнувшись. Второй, напротив, был довольно широк. Перед третьим в земле змеилась приличных размеров трещина, а из четвёртого они только что вышли.

— Я бы подбросил монетку, но, к сожалению, оставил кошелёк наверху, — с усмешкой произнёс Алва, и Валентин понял, что он пытался пошутить только потому, что и на него уже начал действовать могильный холод Лабиринта.

— Вам не кажется, герцог, — начал Валентин, тщательно подбирая слова, — что наше предприятие грозит обернуться провалом?

— Кажется, — весело признал Алва. — Но на вашем месте я бы не стал так разбрасываться словами.

— Разве я сказал что-то неподобающее? — возмутился Валентин, только теперь поняв, что всё это время они говорили шёпотом. В этот момент земля у него под ногами едва заметно вздрогнула, нависающий над ними потолок заскрежетал.

— Назад! — крикнул Алва, отшвыривая Валентина к стене. Выпавший факел зашипел, исчезнув между сдвинувшихся с места камней. Валентин вцепился в шершавую, покрытую то ли плесенью, то ли какими-то лишайниками стену, но не удержался и под оглушительный грохот обвала полетел куда-то вниз.

* * *

Он не смог бы сказать, через какое время пришёл в себя. Подняв голову, Валентин обнаружил, что лежит среди груды камней, присыпанный сверху каменной крошкой. Болела шея и затылок, а правую руку он неловко подвернул и, судя по тому, что почти её не чувствовал, пролежал в таком положении довольно долго.

Груда, оставшаяся от верхнего коридора после обвала, тянулась в обе стороны. Валентин сел и попытался отряхнуться. От его движения несколько мелких камешков посыпались вниз, застучали, но вскоре всё стихло. Валентин проверил, на месте ли оружие, и затем, поднеся руки к лицу, убедился, что либо стал очень хорошо видеть в кромешной тьме, либо стены коридора, в который он провалился, действительно излучают едва заметное свечение.

— Герцог Алва, — тихо позвал он, оглядевшись кругом, и с усилием поднялся. Странностей было много. Его должно было завалить, но не завалило, никакого потолка видно не было, и вдобавок он видел в темноте. Исходя из этого, следовало предположить, что он мог оказаться далеко от того места, где произошёл обвал, или что обвал и был способом разлучить их с Алвой, чтобы далее каждый из них полагался на собственные силы.

Кое-как держась за стену, Валентин, хромая, пошел влево и вскоре уткнулся в тупик. Назад он шёл медленнее. Груды камней всё тянулись и тянулись, и наконец возникла вторая стена, замыкающая правую часть коридора. Валентин медленно провёл по ней ободранными руками. Ему потребуется несколько часов, чтобы сложить из камней подобие лестницы и попробовать попасть в верхний коридор. Если он там вообще остался.

Кружевные манжеты мешали, мундир стеснял движения, и в конце концов Валентин сбросил его и подтянул рукава повыше, словно какой-нибудь простолюдин. Оставил только перевязь со шпагой, боясь, что в любой момент может оказаться в опасности. Рукава всё время сползали вниз, и наконец Валентин безо всякого сожаления вынул кинжал и откромсал их чуть выше запястья. Куски ткани вместе с алатскими кружевами, превратившиеся теперь в жалкие грязные тряпочки, упали под ноги, и он тут же забыл о них.

Ему приходилось сдвигать с места камни, которые он едва мог поднять, и жалел он сейчас только о том, что обычно не так много времени уделял физическим упражнениям. Лестница из обломков скалы росла и росла, втаскивать на вершину очередной камень становилось всё труднее, а сооружение едва достигало Валентину до груди.

Наконец, вглядываясь в темноту над головой, он ступил на свою лестницу и осторожно поднялся до самого верха, шаря руками по стене в попытке уцепиться за что-нибудь, чтобы подтянуться, но не находил ни единого подходящего уступа, а руки его так ослабли и дрожали, что вряд ли он смог бы вскарабкаться выше.

Не хотелось в этом признаваться, но паника овладевала им всё сильнее. Маловероятно, что его здесь найдут, и тогда ему останется только мучительная смерть. Ритуал не состоится, Талиг не будет спасён… Да и откуда Алве было знать, что Лабиринт за столько Кругов не превратился в обычные извилистые пещеры и не растерял свою магию? Валентин одёрнул себя, вспомнив, как упала решётка за их спинами, — вряд ли это была случайность. Хотя это с тем же успехом могло означать и то, что отсюда никто из них не выйдет…

Он спустился с лестницы и сел на камень, рассеянно теребя обрывки рукавов. Кричать и звать на помощь? Но так можно привлечь сюда тех тварей, о которых писали в старинных книгах. И тогда спасения точно не будет, в одиночку он вряд ли долго против них продержится. Да и насколько велик Лабиринт? Может, его спутников разбросало на много хорн друг от друга, может, холодные и тёмные коридоры только и умеют, что запутывать и запугивать, и давно не осталось здесь фресок с изображением прекрасной синеглазой женщины…

Становилось холодно. От своей возни с камнями Валентин весь взмок и теперь боялся простудиться. Хотя простуда была последним, чего ему стоило опасаться. Случайно или нет, но о воде и еде не позаботился никто — наверное, Алва думал, что путешествие в глубинах земли много времени не отнимет...

Валентин поднялся, нашёл мундир и, кое-как отряхнув, надел его. Кажется, присев на камень снова, он задремал, несмотря на холод и усталость, потому что не сразу услышал, что его кто-то зовёт. Вскочив и нашарив рукоять кинжала, Валентин огляделся по сторонам. Неужели только приснилось, или это Лабиринт насылает видения?

— Вальхен… — раздался позади него тихий вздох, и Валентин обернулся, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Джастин стоял совсем близко и, улыбаясь, качал головой. Глаза его скрывала густая тень.

— Вальхен, что ты наделал? — с укором произнёс он. — Зачем ты ему поверил? Откуда ты мог знать, что он ведёт вас не на гибель? Что он в здравом рассудке? Что не решил приблизить конец этого мира?

Валентин молчал, не в силах ответить.

— Я тебя едва нашёл, — добавил Джастин. — Ну, ты что же, боишься меня?

Он наклонился, поднял отрезанный кусок рукава и отбросил в сторону.

— Вы и в самом деле мой брат? — наконец спросил Валентин, отступив на шаг. — Хотелось бы доказательств, что вы не самозванец, принявший его облик.

Джастин развёл руками:

— Какой же ты недоверчивый… Я пришёл, чтобы вывести тебя отсюда, а ты… Ну хорошо, спроси у меня о чем-нибудь, что знаем мы оба.

Валентин задумался, теребя кинжал. Джастин терпеливо ждал, не переминался с ноги на ногу, не осматривался по сторонам, только глядел на него.

— Какой масти пони подарили мне в детстве? — спросил Валентин.

— Каурого, — без запинки ответил Джастин. — Ну так что, ты будешь отсюда выбираться или станешь снова громоздить свою лестницу?

Он шагнул в сторону и ловким пинком выбил камень, уложенный в основание лестницы. Переждав грохот, Валентин изобразил подобие улыбки.

— Так куда ты меня выведешь?

— Куда хочешь! — хохотнул Джастин. — Ну, соглашайся скорее! Бедняга, совсем замёрз… — пробормотал он, подойдя чуть ближе.

— Я… очень благодарен тебе, — признался Валентин. — Не знаю, что бы я делал без твоих… умений.

— Ну вот, совсем другое дело! — обрадовался Джастин. — Но я не успокоюсь, пока мой брат не окажется в тепле, наедине с хорошим обедом.

— Согласен, не успокоишься. — Искривив губы в улыбке, Валентин подался к нему, протянул руки для объятия. Тело Джастина под рубахой и камзолом было твёрдым и холодным, совсем мёртвым, как он и ожидал.

Зажав в ладони рукоять кинжала, Валентин наугад вонзил ему лезвие куда-то под рёбра, вогнал до упора, выдернул. Джастин рвано вздохнул у него над ухом и застонал. Валентин отшатнулся, взглянул в наполненные слезами глаза, высвободился из судорожно сведённых рук. Споткнувшись на ходу, Джастин двинулся к нему; в неровном слабом сиянии, идущем от стен, было видно, как губы его сначала побелели, а потом налились синевой. Рану он зажимал рукой, едва дотягиваясь до неё, и его словно клонило к земле. Валентин прижался спиной к стене, выставив перед собой кинжал и забыв о шпаге.

— Мне никогда не дарили пони, — сообщил он. — Я просто думал о нём, когда спрашивал.

— Вальхен… — прохрипел Джастин, складываясь пополам. — Вальхен, за что?

Его лицо исказилось до неузнаваемости. Он ещё успел выбросить вперёд свободную руку, самыми кончиками пальцев дотронувшись до сапога Валентина, а потом замер, ткнувшись головой в подвернувшийся камень. Валентин отдёрнул ногу, наблюдая за тем, как лежащее перед ним человеческое тело теряет очертания. Некоторое время он смотрел, стараясь запомнить, как выглядит Изначальная Тварь, а потом огляделся, чтобы убедиться, что ничего не забыл в этом отрезке Лабиринта.

Затем он медленно вложил кинжал обратно в ножны и достал шпагу. Заваленный коридор был тёмен, и Валентин медленно двинулся в эту темноту, в любой момент готовый нанести ей удар.

По мере того, как он продвигался вперёд, часть коридора с оставшейся в ней тварью погружалась во мрак, и Валентину часто приходилось оглядываться. Слух обманывал его, и он то и дело принимал звук собственных шагов за шум погони.

Он был уверен, что давно дошёл до того места, где коридор оканчивался глухой стеной, но никаких препятствий на его пути больше не встречалось. Даже тянувшийся завал окончился, и мешали идти только лужи на полу. Валентин обходил их по краю, держась ближе к стенам, потому что не знал, насколько они глубоки. Ему казалось, что безобидная с виду лужа — на самом деле глубокий колодец, в котором может обитать кто угодно. Лужи маслянисто блестели, словно подманивая отражённым светом неосторожного путника, и Валентин так ни разу и не рискнул проверить их глубину с помощью шпаги.

Вскоре он остановился на развилке и, убедившись в отсутствии меловых отметок, внимательно всмотрелся в глубину каждого коридора. Тишина стояла такая, что можно было испугаться собственного дыхания. Валентин снова прижался к стене и про себя вознёс краткую молитву. Он не знал, кому она адресована и услышит ли её хоть кто-нибудь; он мог продолжать считать Ушедших демонами, которые сотворили иных демонов и поселили их под землёй; он мог надеяться на милосердие Создателя, но ни о чём из этого он не думал.

Звук упавшей капли прозвучал в абсолютной тишине Лабиринта оглушительно и пугающе. Валентин вздрогнул и неверным шагом направился туда, где одна за другой медленно зазвенели капли.

* * *

Он не смог бы сказать, сколько времени блуждал по коридорам, едва удерживая шпагу в ослабевшей руке. Дрожа от холода, он двигался вперёд, постепенно теряя бдительность и не оглядываясь на шорохи. Валентин боялся оборачиваться, думая, что увидит позади себя только страшные оскаленные пасти и сверкающие глаза. Пока не смотришь на них, их словно нет, и ты отворачиваешься от тёмных теней и притворяешься, что их не существует вовсе. Не так ли делают все, не так ли делали его предки?

Валентин бездумно шагал по коридорам, пока не понял, что вокруг стало светлее и чище. Пол был ровным, на нём больше не попадалось страшных луж, по стенам не змеились трещины, а потолок не грозил обрушиться. Не в силах отделаться от зудящего ощущения между лопаток, Валентин наконец остановился и медленно обернулся, решив принять как данность всё, что окажется за спиной. Теперь он видел гораздо дальше, чем раньше, поэтому сразу заметил то, что сначала пропустил. Позади него по стене шла искусно нарисованная женщина в белых одеждах. Вложив шпагу в ножны, Валентин приблизился к фреске и поклонился, замер, не спеша поднимать голову. Из такого положения он видел только босые ноги женщины и лилии, которые устилали её путь.

Где-то далеко со звоном упала очередная капля, вторая, третья. Капли падали в разном ритме, и Валентин ненароком попытался уловить мелодию. Когда он осмелился снова взглянуть на женщину, то обнаружил, что она смотрит прямо перед собой, и тоже взглянул в ту сторону. Звон капель доносился именно оттуда.

Ещё раз поклонившись, Валентин поспешил туда. Он начал понимать: тупая боль в ногах означает, что он движется из последних сил, что усталость скоро доконает его, непривычного к такому напряжению. Очень хотелось прилечь у стены и поспать хоть немного, но он откуда-то знал, что делать этого ни в коем случае нельзя. Усталость была нечеловеческой и накатила быстрее, чем он сообразил, что природа её кроется не в утомлении. Держась за стену, Валентин доковылял до очередного поворота и с недоумением посмотрел на бегущий посередине коридора ручей — словно где-то вода в фонтане перехлестнула через бортик.

Стараясь не наступать на воду, Валентин кое-как добрёл до конца коридора и навалился на огромную дверь, которая, казалось, была сделана из цельного камня. Ручей выползал как раз из-под неё. Валентин налёг на дверь всем своим весом, и она распахнулась.

Больше он ничего не помнил.

* * *

Валентин приоткрыл глаза, равнодушно отметив, что падает без чувств уже во второй раз. Теперь у него болело всё, от шеи до усталых ног, хотя было ясно, что лежал он не на голом полу.

— Герцог Придд, вы в порядке? — спросил знакомый голос, и над Валентином склонился Повелитель Молний.

— Подозреваю, что да, — холодно произнёс тот, пытаясь незаметно нашарить кинжал на поясе. Синеглазая не могла обмануть, не могла завести его в пасть новой твари, тем более что та давно бы сожрала его, пока он был без сознания. Но после того, что произошло в почти кромешной тьме в разрушенном коридоре, Валентин не мог быть уверен, что окружающее — именно то, чем кажется.

Робер Эпинэ выглядел так, как выглядел бы человек, несколько часов проведший в блуждании по подземным коридорам. Валентин лежал на его плаще, расстеленном прямо на полу, но едва понял, что в состоянии двигаться, сел и осмотрелся.

— Простите, герцог, — церемонно поинтересовался он, пытаясь выиграть время, — мне кажется, или вы действительно перенесли меня довольно далеко от того места, где нашли?

— Я никуда вас не переносил, вы лежите почти там, где я вас нашёл, — растерянно пробормотал Эпинэ, присаживаясь на край плаща. — Хотите вина, у меня осталось полфляги?..

— Нет, благодарю, — отказался Валентин, рассматривая сплошную стену перед собой, но всё же не забывая поглядывать на собеседника. — Так разве здесь не было никаких дверей?

— Дверей? — Эпинэ вздохнул, снимая с пояса фляжку и прикладываясь к ней. — Нет, никаких дверей я не видел. Вы лежали вот здесь, на полу, лицом вниз. Шпага и кинжал были при вас, в ножнах. Всё.

Валентин обернулся и внимательно вгляделся в его усталое худое лицо. Он не мог проверить, кто перед ним, и с каждой минутой чувство бессилия захватывало его всё сильнее.

— Видите ли, — начал он, — последнее, что я запомнил, — то, как открываю большую, очень массивную дверь.

Эпинэ слушал внимательно, в глазах мелькнуло сочувствие.

— Сколько прошло времени, я не знаю, — говорил Валентин, — как я оказался здесь, тоже понятия не имею.

Ему вдруг показалось, что он не должен молчать: как только он замолчит, случится что-то непоправимое, усталые карие глаза Повелителя Молний станут лиловыми, лицо исказится, и всё закончится раньше, чем Валентин успеет вскочить и выхватить шпагу.

Ведь необязательно, чтобы твари всегда спрашивали разрешения сожрать свою жертву.

— Кроме того, — продолжал Валентин, радуясь, что голос пока не дрожит, — подходя к этой двери, я заметил на полу небольшой ручеек, однако здесь, насколько я могу убедиться, сухо…

Стена, к которой он привалился, неприятно холодила спину.

Герцог Эпинэ молчал, и Валентин поинтересовался:

— Могу я, в свою очередь, спросить, что произошло с вами?

Тот пожал плечами:

— Ничего особенного, я просто шёл, и вот…

— И вы никого не встретили? — с подозрением спросил Валентин.

— А вы? — вопросом на вопрос ответил Эпинэ. — Разве мы должны были кого-то встретить?

— Алва приказал быть готовым ко всему, — ответил Валентин с деланным равнодушием и несколько раз взмахнул руками, как будто для того, чтобы размять плечи. Он читал о проводниках, которые даются в Лабиринте каждой душе умершего; вероятно тем, кто вошёл в Лабиринт живым и по собственной воле, проводников не полагалось. Может быть, потому, что вести их было некуда и незачем.

Эпинэ не успел даже дёрнуться, когда Валентин выхватил из ножен кинжал и стремительным движением приставил ему лезвие к горлу. Только распахнул глаза в запоздалом ужасе.

— Кто вы такой? Отвечайте! — потребовал Валентин. — Немедленно!

Повелитель Молний взглянул на кинжал, и Валентин невольно посмотрел туда же. На лезвии, когда-то бывшем чистым и светлым, расплывались потёки бурой грязи. Конечно, вытереть кинжал после убийства твари было нечем, а подобрать отрезанные рукава Валентин не догадался.

— Могу ли я задать тот же вопрос вам? — спросил герцог Эпинэ, не пытаясь, впрочем, двинуться с места или как-то помешать Валентину. — Насколько я знаю, герцог Придд никогда бы не напал на меня.

— Если вы, конечно, герцог Эпинэ! — процедил Валентин. От близости к другому человеку ему делалось дурно. Повелитель Молний или тот, кто им притворялся, дышал, смотрел, и это внушало страх.

— Как же мне вас в этом уверить? — подозрительно спокойно спросил Эпинэ.

— Руки! — крикнул Валентин, успев уловить его движение. Острие кинжала пропороло кожу, и Валентин увидел, как по шее стекает капля крови. Это потрясло его сильнее, чем должно было, ведь он повидал уже немало крови и смертей, и тварь — теперь он почти не сомневался, что повстречал очередную тварь, — воспользовалась его кратким замешательством. Она дёрнулась в сторону, отстраняясь от кинжала, а в следующее мгновение выбила его из слабой руки. Валентин вскочил, силясь достать шпагу, но тварь бросилась на него, повалила, и они покатились по полу.

Правду говорили, что перед смертью в мозгу умирающего проскальзывает вся его жизнь. Жизнь Валентина была короткой, и потому он успел вспомнить её всю, от пронизанных солнечным светом лиловых штор детской до хищной решётки, закрывающей вход в Лабиринт. Тварь исхитрилась обхватить его, притиснув локти к телу; Валентин хотел жить и отбивался как мог, но тварь была сильнее.

Он ударился затылком об пол и зажмурился, пережидая, пока погаснут искры в глазах. Если тварь его к тому моменту не сожрёт, можно будет считать, что ему повезло. Хотя что значат эти жалкие мгновения, если он перестанет существовать?

— Лэйэ Астрапэ… — прохрипела тварь, пытаясь сдержать его, брыкающегося из последних сил. Валентин замер. Ни одна из тех хроник, которые он читал, не сообщала, что Изначальные Твари способны обращаться к Абвениям так, как это сделали бы Повелители. Судя по ощущениям, тварь отстранилась. Потом она погладила Валентина по плечу, медленно и осторожно. Так гладят испуганных лошадей, так успокаивают безнадёжно больных.

Валентин вслепую попытался нашарить на полу отлетевший кинжал. Ощущение собственной беззащитности было тошнотворным. Тварь коснулась его руки. Не ударила, не стиснула, а просто положила свою руку поверх его, и Валентин замер. Глаза склоняющейся над ним твари в обличье герцога Эпинэ не меняли цвета, рука была тёплой, чуть шершавой, человеческой, но Валентин пообещал себе, что ничто из этого его не обманет.

Он отполз к стене, шипящий от боли, перепуганный и жаждущий жить. Тварь осталась сидеть там, где он её оставил, точнее, где она его отпустила.

— Герцог Придд, — примирительно произнесла она, — я полагаю, мы оба стали жертвами недоразумения…

Рука твари коснулась пояса — надо же, она откуда-то знала, что Эпинэ тоже взял с собой кинжал, и притворялась так искусно, что будь здесь сам герцог, он засомневался бы, кто из них настоящий.

— Недоразумение? — переспросил Валентин. — Кого встретили вы?

Тварь дёрнулась и покаянно опустила голову.

— Значит, всё же встретили?

Валентин, пользуясь паузой, поднялся на ноги и прижался к стене, готовый в любой момент выхватить шпагу. Голова кружилась.

— И вынуждены были кого-то убить? — спросил он. Тварь по-прежнему молчала, изображая боль или смущение. Кого мог убить настоящий Эпинэ, чтобы так переживать? Если только Альдо — во второй раз…

— Я полагаю, — светским тоном начал Валентин, — что во избежание дальнейших недоразумений нам следует расстаться и идти каждый своей дорогой. Очевидно, мы не можем со всей точностью увериться, кто перед нами.

— Верно, — на всякий случай не сводя с него глаз, Эпинэ поднялся и отступил. — Возьмите мой плащ, я вижу, что вам холодно.

Валентин сделал ещё несколько шагов, стараясь прижиматься спиной к стене.

— Благодарю вас, но это не так, — ответил он. — Я надеюсь, вы не последуете за мной. Прощайте.

Тварь осталась стоять там, где стояла. За поворотом Валентин наконец-то развернулся и побежал, напрягая последние силы. Он бежал до тех пор, пока не согнулся от рези в боку, едва не падая от усталости. Когда он поднял голову, впереди в полумраке коридора он увидел дверь.

Отдышавшись, Валентин сделал к ней несколько осторожных шагов. Он боялся, что снова лишится чувств, хотя втайне надеялся на это, полагая, что сможет отдохнуть. Если, конечно, его не сожрут, пока он будет лежать на полу беспомощный.

Дверь была холодной и с трудом поддалась, когда Валентин налёг на неё всем телом. Он ожидал, что снова упадёт, но этого не случилось. Темнота, возникшая перед ним, медленно, словно неохотно расступилась, постепенно открывая огромный зал с прямыми колоннами и стоящими возле них светильниками на длинных тонких ножках, украшенных завитками. Потолок зала скрывался в темноте, но всё же можно было разглядеть пересекающиеся арки между колоннами.

Стараясь ступать тихо, но всё же понимая, что тяжёлое дыхание выдаст его в любом случае, Валентин двинулся между колонн, постоянно озираясь.

Позади раздался шорох; он замер и метнулся в сторону. В темноте мелькнуло белое пятно, и он тут же понял, что это. Это была она.

Оставленная замерла, не дойдя до него несколько шагов, словно давала себя рассмотреть.

Валентин медленно склонился перед ней, так же, как склонялся перед фреской. Он не смел разогнуться, пока она не коснулась его плеча.

Изображение её было прекрасно, но она сама — ещё прекраснее. Одетая в белое платье, больше похожее на древнегальтарскую тогу, с распущенными чёрными волосами, она стояла перед Валентином, устремив на него пристальный взгляд синих глаз. Если бы не могильный холод, который она принесла с собой, если бы не душный запах лилий, Валентин счёл бы её воплощением красоты.

— Вот как, — произнесла Оставленная. — Значит, ты всё же не считаешь меня прекрасной?

Валентин ужаснулся, вспомнил, что его мысли перед ней словно раскрытая книга, но у него больше не осталось сил на страх и смущение.

— Простите, эрэа, — произнёс он и снова поклонился. Его голос отдавался под сводами, тогда как голос Оставленной словно тонул в темноте.

— Это неважно. — Оставленная царственно взмахнула рукой. — Я привела тебя сюда не за этим. Ты хочешь о чем-то спросить?

— Да, — ответил Валентин, не в силах сдержать дрожь. Слишком жутко ему становилось, когда он в который раз напоминал себе, что перед ним стоит бессмертное существо, которое обитало здесь много Кругов. — Скажите, эрэа, вы — королева мёртвых?

— Да, это я, — подтвердила Оставленная. — Об этом и речь.

— Я слушаю вас со всем вниманием, эрэа, — почтительно произнёс Валентин. Она чего-то хотела от него, иначе для чего это всё было затеяно?

— Пойдём, — приказала она и развернулась. — Иди рядом, а не позади.

Валентин пристроился рядом с ней, чувствуя себя неловким и жалким. Она была невысокой, но то был всего лишь её человеческий облик, который она сохранила навеки. На самом же деле она могла убить его одним взглядом.

Колонны появлялись и снова уплывали во тьму, по мере того как Валентин и Оставленная уходили в глубь бесконечного зала.

— Да, я королева мёртвых и владычица Изначальных Тварей, — повторила Оставленная, не поворачивая головы. Валентин ловил каждое её слово и пытался понять, дышит ли она или это ей уже давно не требуется?

— …И в этом беда Кэртианы.

— Беда, эрэа?

Оставленная обратила на него завораживающий взгляд.

— Беда, о потомок моего господина! Потому что Кэртиана омертвела вместе со мной. И если этого не исправить, текущий Круг станет для неё последним.

Валентин принял известие о скорой гибели мира с удивившим его самого спокойствием.

— Как я могу помочь вам, эрэа? — спросил он.

— Очень просто. У меня было время подумать. — Оставленная усмехнулась. — Очень много времени. Я сделала неверный выбор.

— Что вы попросили, эрэа? — с замиранием спросил Валентин. Сейчас он узнает великую тайну великой легенды. Или уже не легенды…

— Попросила сделать так, чтобы и я, и Кэртиана не исчезли раньше, чем он вернётся. Раньше, чем я смогу снова его обнять, — с горечью произнесла Оставленная. — Он выполнил мою просьбу. Я стала бессмертной и не поняла, что в этот момент умерла. Он сделал меня хранительницей Кэртианы, не зная: мёртвый хранитель — мёртвому миру.

— Вы хотите стать живой? — спросил Валентин. Вопрос был будничным: там, где возможно существование на протяжении многих сотен лет, возможно и воскрешение из мёртвых.

— Да, хочу, — призналась Оставленная. — Хочу и умереть, и одновременно остаться в живых.

— Я не понимаю вас, эрэа.

— Я хочу родить ребёнка.

— Но вы же… — начал Валентин и прикусил язык. Оставленная была бесплодна, но не стоило лишний раз ей об этом напоминать.

— У меня не было никого, кроме моего возлюбленного, — усмехнулась она. — А ты — его потомок.

Валентин почувствовал, что у него зашевелились волосы на затылке.

— Так вы хотите, сударыня, чтобы… чтобы я…

— Я хочу зачать от тебя. Почему ты не можешь произнести это вслух?

Жгучий стыд и неловкость заставили Валентина отвернуться и смотреть на проплывающие мимо колонны. Она наверняка уже знала, что у него никогда не было женщины: идти в публичный дом он брезговал, ни одна из придворных дам энтузиазма у него не вызывала, а потом была тюрьма, переворот и безумный самозванец на троне.

— Вы уверены, эрэа, что у вас получится? — осторожно спросил он. Если Оставленная мертва, как она может зачать?

— Уверена. Или это ты не уверен в своих силах?

Шпилька болезненно уколола бы любого мужчину, но Валентин покорно согласился:

— Не уверен, эрэа, я никогда прежде этого не делал.

— Не бойся, тебе ничего делать и не придётся, — сказала она. — А мы уже пришли.

В проходе между колонн стоял каменный стол, больше напоминающий обыкновенный валун, украшенный резьбой. Он был весь засыпан лепестками лилий, и их удушливый запах чувствовался задолго до того, как стол выплыл из темноты.

— Я хотела, чтобы тебе понравилось, — словно извиняясь, произнесла Оставленная, и Валентин понял, что какая-то часть её натуры всё ещё оставалась обыкновенной женщиной, которая волнуется перед свиданием.

— Мне нравится, — заверил он.

— Не лги, — вздохнула Оставленная. — Но это всё, что я могу. Лилия — цветок мёртвых. Моя дочь будет собирать розы.

— Она будет живой? — осведомился Валентин. Он только сейчас осознал, что ещё не родившаяся девочка — и его дочь тоже.

— Да, будет. — Оставленная повела плечом, словно посмеиваясь над его наивностью. — И дочь моей дочери. И когда-нибудь кто-нибудь из них дождётся его. Хватит считать свой род по мужской линии. Мой род будет вестись по женской.

Валентин вздрогнул: она повела плечами не просто так. Тога соскользнула, и Оставленная замерла перед ним в своей мёртвой мраморной красоте.

— Раздевайся и ложись, — устало сказала она. — И ничего не бойся. Это я должна тебя бояться.

— Отчего же, эрэа? — удивился Валентин. — Я всего лишь человек, а вы…

— А я скоро рассыплюсь прахом, только прежде положу нашу дочь тебе на порог, — прервала Оставленная. — Хватит слов. Твои друзья уже совсем скоро доберутся до нужного места и проведут ритуал. Нужно поторопиться, если хочешь успеть.

Валентин стащил рубашку с обрезанными рукавами. Он успел забыть, что в подземельях было холодно, а сейчас холода он не чувствовал.

Лежать на покрытом лепестками лилий камне было странно, и Валентин отвлёкся на изучение уходящих вверх колонн. Кажется, потолок был украшен резьбой или лепниной, но ему казалось, что наверху сплетаются змеи или проступают чьи-то лица.

Он вздрогнул от прикосновения к нежной плоти и поднял голову. Оставленная сидела рядом с Валентином, низко склонившись, и целовала его член. Он зажмурился и постарался не думать о том, что собирается совокупляться с бессмертной.

— Правильно, расслабься, — прошептала Оставленная, ну или это ему только почудилось.

Запах лилий пьянил, в голове у Валентина туманилось, так что он и не заметил, когда его плоть успела окрепнуть. Оставленная действовала, как, наверное, действовала бы опытная смертная женщина, и наконец Валентин начал чувствовать что-то, похожее на удовольствие.

Выпрямившись, Оставленная перекинула ногу через него, распростёртого на камне, и устроилась сверху. Она была права, когда говорила, что сделает всё сама. Приподнявшись на локтях, Валентин затуманенным взглядом наблюдал, как она опускается ниже, придерживая его член рукой. Стало горячо и тесно, и Валентин непроизвольно подался бёдрами навстречу этой тесноте. Он ничего не умел, но тело лучше знало, как поступать. Оставленная улыбнулась, подбодряя его, и тут же её лицо снова исказилось от напряжения. Словно во сне, движимый любопытством, Валентин протянул руку и коснулся её лобка там, где расходились складки плоти. Пальцы наткнулись на бугорок между ними, и Оставленная застонала.

Она слишком хотела стать снова живой и смертной, и Валентин не смог ей отказать.

* * *

Огромные двери поддались легко. Зал был светел, в отличие от предыдущего, в котором Валентин только что расстался с невинностью.

— Наконец-то! — воскликнул герцог Эпинэ, обернувшись к нему. Та тварь, которую Валентин повстречал вечность назад, походила на него как две капли воды.

Валентин молча склонил голову, боясь, что голос его выдаст. Что они все узнают о том, что случилось, стоит ему открыть рот.

— Всё в порядке? — генерал Ариго бесцеремонно взял Валентина за локоть. Только что его касалась сама Оставленная, и ощущать прикосновения человека было странно.

— Благодарю вас, генерал, всё хорошо, — неживым голосом ответил Валентин. Как славно, что Вальтер намертво вдолбил в него умение держать лицо в любой ситуации!

Он осмотрел зал и увидел Алву, который сидел на полу возле камня, похожего на тот, на котором сейчас побывал Валентин.

— Осмелюсь спросить, в чём заключается ритуал? — спросил он, делая шаг к нему.

— Пока ни в чём, — лениво ответил Алва. Его заметно потрепало с того времени, как они с Валентином расстались во время обвала. Сколько всего случилось с тех пор! — Недостаёт герцога Окделла.

И в самом деле. Валентин так привык думать про Окделла как про пустое место, что даже не заметил его отсутствия. Или причина в том, что он вообще плохо соображает, всё ещё одурманенный запахом лилий? Он бездумно сел рядом с Алвой и уронил голову на руки. Тот положил ему руку на плечо и тут же убрал, но Валентину было это безразлично.

Он лишь хотел в тишине и спокойствии обдумать произошедшее. Ничто плотское никогда ему не нравилось: он предпочитал жить разумом. Тем необыкновеннее была первая близость с женщиной. Странно было осознавать, что через несколько месяцев появится ребёнок, у которого никогда не будет матери. Сквозь дрёму Валентину мерещились светлые, словно не до конца выписанные на холсте картины. Белый свёрток у него на руках. Маленькая девочка в лиловом. Юная девица, герцогиня Придд, ничуть не похожая на отца. У неё будут чёрные волосы и синие глаза, которые станут передаваться её дочерям и внучкам. А пока её молодой отец признается, что прижил дочь с кэналлийкой и решил наделить титулом. В рождении дочери нет ничего страшного, какая разница, разоряться на приданое через двадцать лет или позже? У него самого две старших сестры. Прослывёт чадолюбивым безумцем, но это никого не касается, он — глава семьи…

— Герцог, вы спите? — тихо промолвил Алва над его головой.

— Нет, — встрепенулся Валентин, обводя зал мутным взглядом. Окделла не было. — Ракан может заменить любого Повелителя? — тихо спросил он. Ричарда было жаль.

— Да, но только одного, — ответил Алва. — Хорошо, что вы пришли.

«Спасибо, что выжили», — услышал Валентин и приподнял уголки губ, обозначая улыбку.

Они вчетвером встали вокруг камня, и Валентину показалось, что герцог Эпинэ смахнул слёзы. Кажется, он искренне привязался к Ричарду…

Алва вытащил из ножен кинжал и сделал на запястье небольшой надрез. Тяжёлая капля крови упала на серый гранит.

— Я, Алва Ракан, заклинаю кровью, — произнёс Алва. — И отдаю кровь за себя и за Повелителя Скал…

Это бессмысленно, понял Валентин. Нет никакого смысла в том, чтобы стоять здесь и лить свою и чужую кровь, удостоверяя свою принадлежность к Великим Домам. Просто потому бессмысленно, что Оставленная слишком хочет ребёнка, так сильно, что ждала этого много лет. Потому, что Валентин — потомок Унда и, может, чем-то похож на него.

Алва передал кинжал генералу Ариго, тот — Валентину. Третья капля крови упала на камень. Боли не было, только пустота. И ещё хотелось поскорее смыть с себя грязь и тлен Лабиринта.

Наконец Эпинэ тоже надрезал себе запястье, и Валентин снова подумал о том, что это глупо и пошло. Словно в плохом романе про старые времена, когда рыцари скрепляли клятвы кровью.

Ничего не происходило. Спасли они Кэртиану или нет, никто из них не знал. Положа руку на сердце, и Валентин не верил, что Оставленная сможет понести. А это значит, что их мир погибнет, сгинет без возврата. Сейчас это не вызывало ни сожаления, ни ужаса, ни отчаяния.

— Вода, — произнёс генерал Ариго, зачем-то схватившись за шпагу. Валентин обернулся и убедился, что шпага здесь бесполезна. Из-под дверей зала пробивались тонкие прозрачные струйки, которые на глазах становились ручьем. Скоро вода уже вовсю лилась в щель под дверью, а потом створки распахнулись.

Никто не смог бы ничего сделать, никто и не пытался. Если Кэртиане и суждено погибнуть, то первыми умрут Повелители.

Поток набросился на них, потащил за собой Валентина, оказавшегося на пути, повалил на камень, и это было странно и символично. Он забарахтался, вырываясь, стало темно. Кто-то рядом закричал. Его ударило об стену, он пытался плыть, но зал быстро наполнился водой. Валентин рвался наверх, чтобы глотнуть воздуха, наконец вынырнул, задышал, не переставая барахтаться. Воздух оказался холодным, ледяная вода обжигала. В плеске и шуме рядом раздалось злобное кэналлийское ругательство. Валентин повернул голову и увидел Алву.

— Плывите! — прохрипел тот в ответ на его взгляд, и Валентин поплыл саженками, сам не зная куда.

Впереди замелькало что-то золотое, чёрное, заблестела поверхность озера, на которой расходились крупные круги. Они оказались наверху, на земле, чудесным образом перенеслись и не погибли. Значит, всё прошло правильно?

Валентин доплыл до берега, не оглядываясь, только стучал зубами и боялся, что от холода сведёт руки и ноги. Он уцепился за какую-то корягу и выбрался на раскисшую землю, упал на неё, не заботясь о чистоте и без того испорченной одежды. В той же заводи кто-то громко отфыркивался, вода плескалась и ходила ходуном. Валентин почувствовал её досаду: озеру хотелось осеннего спокойствия, когда в небе кричат улетающие журавли, а на поверхность медленно падают листья и плывут, как золотые кораблики…

— Не спать! — злобно приказал Алва и ударил его по щеке. Валентин и не собирался: при таком лютом холоде заснуть было невозможно. Ему приподняли голову, в рот полилось что-то кислое и обжигающее, раздавались чьи-то крики, топот, но ему было всё равно.

* * *

Близился вечер, но никто из Повелителей так и не смог уснуть. Виконт Валме сиял, окружая Алву и всех остальных всей доступной ему заботой. Валентина, мокрого и замёрзшего, бесцеремонно раздели донага солдаты из отряда, растёрли так, что он начал отбрыкиваться, и влили в него, как ему показалось, целый штоф касеры. То же в той или иной мере проделали с остальными. Согревшись и протрезвев, Валентин подсел к костру и, позабыв обо всех правилах приличия, объелся жареной утятиной, даже облизал пальцы, что раньше счел бы совершенно недопустимым.

Ему было хорошо. Он был жив, сыт, всё ещё немного пьян, опасности и тревоги оказались позади, мир был спасён, и можно было себе позволить немного вольностей. Никто не обратил внимания на его неподобающее поведение. Напротив, все были, кажется, так же счастливы. В этот момент Валентин снова вспомнил про то, что Ричарда Окделла, скорее всего, уже нет в живых, и ему стало тоскливо. Один из них заплатил жизнью за то, чтобы Валентин Придд этим вечером мог объесться и опьянеть. Это было чудовищно несправедливо, и ему захотелось плакать, но он тут же передумал, поняв, что это будут постыдные пьяные слёзы.

— Всё проверили, соберано, — раздался рядом негромкий голос. Валентин повернул голову и увидел, как помрачневший Алва взмахом руки отпускает своего человека.

— Я пройдусь, — сказал Валентин и, не дожидаясь, пока ему что-нибудь ответят, поднялся и побрёл к озеру.

Позади осталось ржание лошадей и человеческие голоса, треск хвороста в огне и вкусные запахи лагеря. Над лесом пылал алый закат, лучи солнца пронизывали жёлтые листья, которые от этого горели золотом. Теперь времена года будут сменять друг друга ещё много лет.

Валентин Придд никогда не забудет, как убил тварь в облике своего брата. Он будет вздрагивать по ночам и ждать стука в окно. Его дочь в урочный час положат ему на порог. Через тридцать или сорок лет он умрёт в собственной постели, окружённый детьми и внуками. По крайней мере, именно так он хотел умереть, размышляя об этом сейчас: встретив синий взгляд своей внучки, которая будет напоминать ему о его первой женщине.

Всё было слишком смутно и слишком путано; случившееся настолько отличалось от всех его прежних представлений о мире, что никак не получалось понять, кем он был и кем стал.

Он очнулся, когда под ногами захлюпала жидкая земля. Над озером поднимался туман, скрывая противоположный берег. Было тихо, только от ветра зашуршали камыши, да крикнула и затихла выпь. Становилось холодно, и пора было идти назад. Волны не настолько послушны своему Повелителю, чтобы раздвинуться и явить из глубин живого Ричарда.

Валентин вздрогнул, вглядываясь в туман: ему показалось, что там шевелится что-то большое и тёмное. Но чем это могло быть? Наверное, показалось, решил он, и тут же до его слуха долетел всплеск. Потом второй и третий, как будто кто-то медленно переставлял ноги в воде и шёл там, где остальным приходилось плыть.

Валентин отступил за дерево, чувствуя себя в большей безопасности, чем на берегу, и с нарастающим ужасом смотрел, как за туманом вырисовывается громадная фигура. Он забыл о том, что нужно бежать, просто стоял, вцепившись в древесный ствол, и смотрел.

На берег ступил человек огромного роста, и только потом Валентин спохватился, что зря называет это косматое существо человеком. Он вглядывался со страхом и интересом и пытался понять, где заканчиваются волосы и борода существа и начинаются его меховые одежды. Существо наклонилось и положило на берег какой-то тёмный свёрток. Выпрямившись, посмотрело в глубь леса, прямо туда, где Валентин уже прижимался к дереву спиной, молясь, чтобы не случилось ничего плохого.

Раздался новый всплеск, и Валентин осторожно выглянул. На берегу лежал свёрток, огромное существо исчезло. Кляня себя за любопытство и неосторожность, Валентин приблизился. Свёрток оказался бурой шкурой, завёрнутой мехом вовнутрь. Из него высовывалась щуплая рука, и Валентин робко коснулся её, а потом откинул край шкуры и увидел белое лицо герцога Окделла с закрытыми глазами. Всмотревшись в него и уловив слабое дыхание, Валентин поднялся, обернулся к лагерю и закричал.

Только теперь он окончательно поверил: всё, что они сделали, было правильно.