Чем светлее волосы, тем грешнее их хозяин (джен)

Лучи по-зимнему яркого утреннего солнца отражались в цветных стеклах витражей, рассыпаясь тысячами мелких бликов. Вот так бы целую вечность наблюдать за их хороводами, забыв обо всех земных проблемах и отдавшись во власть быстрого танца.

— …Вследствие принятия данного решения процент окупаемости химометаллургической промышленности нашего государства поднимется вдвое и достигнет, по предварительным расчетам, ста сорока процентов, — гнусавый голос первого министра вырвал Элиаса, младшего сына короля, из пучины размышлений, заставив юношу отвести взгляд от большого витражного окна королевского кабинета.

Конечно, смотреть за стекло, туда, где сияло веселое солнце, было куда интересней, но все же стоило сосредоточиться на докладе министра. Ну, или хотя бы изобразить сосредоточенность

Элиас подавил зевок, старательно изображая внимание. Нет, все же стоило, пожалуй, заказать себе этого новомодного «кафийного напитка», привозимого заморскими купцами из дальних земель, а то сил же никаких нет ложиться далеко заполночь и вставать хорошо, если в семь, а обычно и в пять утра!

Принц аккуратно убрал с лица светлую прядь, упрямо лезущую в глаза. Вообще, Элиас был красив даже по меркам придирчивой столицы. Темно-синие сапфировые глаза — признак настоящего аристократизма, благородные черты лица, длинные черные ресницы… Лишь одно в его внешности служило предметом стыдливого молчания знати и гулкого страха простого люда. Волосы.

Это было известно всем: «чем светлее волосы, тем грешнее их хозяин». Пряди же цвета первого снега, и вовсе — признак Игрока, лукавого покровителя лгунов и подлецов. К счастью для Элиаса, его волосы отливали скорей в сусальное золото, чем в белизну, а потому предложений «убить этого нечестивого» пока не поступало.

Впрочем, во дворце все придворные, хорошо знавшие младшего принца, и его отец, великий король Франциск, были уверенны: все это — лишь предрассудки старых времен. Более доброго, любезного, воспитанного и честного человека, чем Элиас было трудно найти.

А что несколько мечтателен, да рассеян… ну, это, конечно, недостаток, но уж явно не свойственный Игроку. К тому же, ненаследный принц может себе эти качества позволить, не ему на трон садиться.

…Очередной приступ мечтательности Элиаса был прерван весьма грубо. Двери в кабинет распахнулись, и в комнату влетел раскрасневшийся с мороза гонец.

— Что случилось? — вскочил Франциск, до того с самым внимательным видом слушавший доклад министра. Король был явно встревожен: его гонцы всегда знали этикет и позволяли себе так врываться лишь тогда, когда их новости были на самом деле серьезными и не терпящими отлагательств.

— Ваше велич…чество, — задыхаясь, начал вестовой. — Кронпринц Диран… убит. Принц Родварт взял армию и движется к столице, с намереньем, — гонец покосился на младшего принца, но продолжил, — с намереньем «прикончить это порожденье Игрока». Он говорит, что во всех бедах королевства и смерти троих его венценосных братьев виновен принц Элиас.

Король побледнел, на лице его заиграли желваки, но с гневом Франциск справился быстро.

— Благодарю за работу, гонец. Размести лошадь в конюшне и располагайся на отдых, ты знаешь закон: любой вестовой вправе жить в замке, сколько нужно. Лорд Эмерьо, оставьте нас.

И гонец, и министр поклонились и быстро вышли, не желая навлечь на себя монарший гнев. В кабинете воцарилось тяжелое молчание.

— Отец… государь… может, он прав? — наконец, нарушил тишину Элиас. Тон его отражал всю растерянность, охватившую душу младшего принца. — Может, это все из-за меня? Ведь я светловолос, а это…

— Не мели чушь! — прервал его Франциск. — Твой брат — не более, чем мерзавец. Я не хотел верить, что именно он — причина смерти Михаэля и Эдвина, но против фактов не пойдешь… Как видно, для Родварта ныне ничего не значит семья, а единственной его любовью стала власть.

В широко раскрытых глазах Элиаса читалось одновременно неверие и смятение.

— Отец… что же дальше с ним будет?

Франциск нахмурился.

— Я дам ем последний шанс. Пусть доберется до столицы. Пусть дойдет до дворца. И там я в последний раз попытаюсь поговорить с ним. Лично, один на один. Прикажи гонцу передать это Родварту, — произнес король, выходя из кабинета.

Элиас покорно склонил голову, не споря с отцом. Младший принц, вообще, редко с кем-либо спорил. Лишь, когда Франциск уже ушел, лицо юноши стало грустным.

— Ах, отец-отец… — с горечью произнес он. — Ты всегда верил не тем и давал людям слишком много «вторых шансов». Это тебя и погубит.

* * *

До встречи короля и его старшего сына оставались считанные часы. За неделю, прошедшую между роковым известием и разговором, который вот-вот должен был состояться, время в столице словно остановилось, застыло холодным медом. Будто все население чего-то ждало. Казалось, обстановка накалилась до предела. Скоро должна была грянуть буря.

От Родварта еще три дня назад пришло короткое подтверждение и теперь старший принц, в сопровождении лишь пары доверенных лиц двигался к столице.

Элиас потерял всякий покой и сон. Младшего принца жалели все — бедный, как же тяжело ему приходится! Даже суровый капитан стражи, Алан, кажется, старался обходиться с обычно считаемым им «рохлей» юношей помягче.

Король Франциск же ходил мрачнее тучи, так, что все обитатели двора старались не попадаться обычно доброму королю на глаза. К тому же, в последние дни Франциск умудрился разболеться. Несмотря на то, что на дворе давно стоял апрель, весна словно забыла вступить в законные права, и все жители королевства имели удовольствие наблюдать за окном такие метели, каких не видели и зимой.

В ответ на осторожные просьбы Элиаса выпить иностранных «жаропонижающих», Франциск только кривился. Он был истинным патриотом, и никогда не пользовался зарубежной продукцией, считая, что король может применять лишь свое, отечественное.

Так что, в день встречи у Франциска болела голова и был жуткий жар. Невежественный лекарь, почти не имевший при дворе работы, под большим секретом сообщил Элиасу, что «болезнь его папаньки предприняла большой форсаж, который, к счастию, удалось предотвратить». Принц ему не слишком верил, тем более, о значении иностранного слова он понятия не имел, но слова обнадеживали. Ведь вряд ли этот форсаж был чем-то хорошим, не так ли?

И вот, наконец, время столь долгожданной встречи пришло. Принц Родварт, молодой человек лет двадцати пяти, темноволосый и синеглазый, распахнув двери тронного зала, явился для разговора.

Первые полчаса из зала не доносилось ни звука. Потом глухой голос короля, кричащий, мол «он не желает даже слышать эти лживые предрассудки!». разнесся по дворцу. Элиас, ведомый тревожным предчувствием, подошел к капитану Алану и попросил его людей быть готовыми по первому приказу.

На вопрос, что же будет делать он сам, младший принц побледнел и ответил, что хотя бы попробует сгладить ситуацию, а то, чего доброго, у вспыльчивого отца дойдет до детоубийства. И, провожаемый сочувствующими взглядами придворных, Элиас проскользнул в зал.

Лицо Родварта, увидевшего младшего брата, приняло злое выражение. Старший принц стоял в шаге от отца. Король Франциск, видимо, в порыве чувств, вскочил с трона и подошел к мятежному отпрыску.

Элиас покачал головой. Опасная позиция, отец. Как же ты, воин, мог так приблизиться к врагу?

Светловолосый юноша, опустив очи долу, подошел к застывшему отцу.

— Простите, ваше величество… — тихо произнес он, не глядя в глаза королю.

— Элиас. Тебя сюда не звали, — тяжело проронил Франциск. — Мы взрослые люди и вполне можем разобраться без помощи миротворцев! — повысил он голос.

— Как прикажет ваше величество, — еще ниже склонил голову младший принц, чуть разворачиваясь так, чтобы брат находился от него буквально на расстоянии ладони. Какая удача, что Родварт всегда носил кинжал веред ручкой, так, что выдергивать было удобно…

— Ну, так иди же! — рявкнул король.

— Простите, отец…

Франциск прикрыл глаза.

— Ну, что еще? — страдальчески произнес он.

— Простите за… — и тут Элиас сделал то, чего от него никто не ожидал. Кинжал легко лег в руку, тренированное тело двигалось точно так, как и должно, — за это, — договорил юноша, вонзая клинок точно в сердце отца.

Во взгляде Франциска отразилось неверие, глаза короля попытались вылезти из орбит, мужчина захрипел, пыталась что-то сказать и стал заваливаться… точно на подставленные руки своего младшего сына.

Родварт застыл, неверяще гладя на всегда кроткого брата, и только, словно выкинутая на лед рыба, открывал и закрывал рот, не в силах произнеси ни слова. Элиас поднял на брата глаза. На мгновение в сапфировой глубине мелькнуло торжество и какая-то жесткая насмешка, но спустя секунду взгляд младшего принца выражал лишь страх.

— Я… — прошептал Элиас, — вот и все…

Родварт зарычал, глаза его налилась яростью, как у раззадоренного быка. Старший принц выхватил из наспинных ножен двуручный меч, собираясь, видимо, отрубить брату голову.

— Стража! — истошно закричал Элиас в тот момент, когда Родварт кинулся на него, — помогите!

Двери распахнулись, и в зал вбежал капитан Алан вместе с десятком верных людей. Картина, представшая его глазам, была однозначна: Элиас держит на руках короля, убитого кинжалом Родварта, а сам Родварт собирается снести младшему принцу голову…

…Спустя час, когда все убрали, а задетого до глубины души, трясущегося в истерике Элиаса оторвали от трупа Франциска, капитан Алан тихо обратился к светловолосому принцу.

— Ваше… величество. Не стоит организовывать публичную казнь вашему брату. Люди… подвержены глупейшим заблуждениям в отношении цвета… ваших волос, — подбирая слова, с трудом произнес он.

— Мне плевать, — абсолютно опустошенным тоном прошептал Элиас так тихо, что слова его приходилось угадывать по движениям губ. — Все равно, что с ним будет… Видеть его не могу… А люди правы… это я… я виноват!... — дальнейший слова были неразборчивы, словно принц помешался. Капитану Алану захотелось вдруг как следует встряхнуть будущего короля, дать ему пощечину, чтобы привести в чувство. Но когда он уже собирался к этому прибегнуть, Элиас вдруг поразительно жестко приказал:

— Оставьте меня!

Алан коротко поклонился и вышел, в глубине души жалея юношу, лишившегося всей семьи из-за козней брата.

…Элиас же, оставшись один на один с трупом отца, пару минут постоял в задумчивости, потом подошел к телу и с непередаваемой грустью произнес:

— Ах, отец-отец… Как же великий король мог быть так слеп? Как ты, славившийся умением видеть людей, не заметил измены в своем доме? — принц на секунду прервался, осторожно склонился над трупом и поднял упавшую с головы отца корону. — Мой бедный отец… почему же ты не поверил столь любимому тобой народу? Почему не прислушался к гласу предков? Ты ведь так уважал и тех, и других…

Элиас осторожно надел корону. Темно-красный бархат, казавшийся в колышущемся свете факелов кровавым, идеально сел на светлые пряди, оттеняя большие сапфировые глаза принца. Элиас грустно улыбнулся.

— Чем светлее волосы, тем грешнее их хозяин.

В неровных отблесках светильников пряди волос прекрасного принца больше не отливали золотом. Теперь они казались белоснежными.