Scream (гет)

Гарри шел за Роном на улицу, за ними следом семенила Гермиона. Рон, покрасневший, рассерженный, круто повернулся к Гарри, как только они дошли до пустой подстриженной лужайки.

— Ты же бросил её! — закричал Рон. — И что ты делаешь теперь — мозги ей пудришь?

— Я не пудрю ей мозги, — ответил Гарри, и тут их наконец нагнала Гермиона.

— Рон…

— Она развалилась на куски, когда ты порвал с ней… — он поднял ладонь, заставив Гермиону замолчать.

— Я тоже, — воскликнул Гарри. — И ты знаешь, почему я так поступил — не потому, что мне захотелось.

— Да, но теперь ты с ней милуешься, и у неё опять возникнут надежды…

— Джинни не дура, она знает, что это невозможно, не ждет, что мы поженимся или…

— Ты обжимаешься с ней при всяком удобном случае!

— Больше этого не случится, — резко ответил Гарри. — Тебя это устроит?

— Ну тогда ладно, в общем, как его… да.

Рон никогда не чувствовал себя таким разъяренным. Разъяренным и оттого настолько уязвимым. Он давил в себе признание, проглатывал его, но правда тошнотным комом рвалась наружу. Как он допустил подобное? И почему именно он? Почему не Фред, Джордж, Билл или Перси? При таком выборе его сестра выбрала Рона.

* * *

Это не было страшным для Рона, пока не произошло с ним. Когда Джинни пришла к нему в комнату, заплаканная и взволнованная, на каникулах после окончания её второго курса. И в тот момент он не видел угрозы, хотя все намеки были сделаны. Надо было бежать со всех ног, отвернуться от неё, сопротивляться. Но разве он мог? Младшая, единственная сестренка, которой нужна забота и опека. Как она рассказала Рону о том, что ей нравится Гарри, как расплакалась от переизбытка нахлынувших эмоций. Всё, что случилось с Джинни… Она заставляла Рона переживать её беды вместе с собой. Рассказывала, так долго и подробно, что от этого зубы сводило оскоминой. Но он слушал, не перебивая, давая сестре возможность раскрыться и успокоиться. Да, ей стало легче, и в знак благодарности она крепко обняла Рона, шепча себе под нос что-то необременительное. Именно в тот момент надо было задуматься, осознать весь ужас той ситуации. Но ему было всего тринадцать, что он мог вообще понимать?

Их разговоры были скучными и в то же время невероятно интересными. После полуночи Джинни босиком бежала в комнату брата, забиралась к нему под одеяло, и от прикосновения её ледяных пяток к его ногам по телу пробегали мурашки. Она казалась крохотной девочкой, не больше шести лет, прижималась к нему, распластав маленькие ладони на груди, и говорила. Это тихое девичье бормотание было спокойно-умиротворяющим. И постепенно Рон привык засыпать под её рассказы о переживаниях, планах на будущее. А когда Джинни однажды не пришла, он понял, что не сможет уже заснуть без ощущения её рядом. Тепла, дыхания и голоса, такого сладкого и чистого.

Это был второй знак. Вот оно, уже происходит с тобой, беги, твою мать, подальше от этого, не позволяй зайти дальше. Но Рон позволил, сам того не сознавая. Когда в одну из тех летних ночей Джинни поцеловала его. Это казалось просто смешным. Она призналась, что никогда не целовалась с мальчиком, и Рон, усмехнувшись, ответил, что в этом ничего страшного нет и что он тоже не целовался с девочкой.

— Но ты ведь уже на четвертый курс перейдешь! — горячо прошептала она, чуть отстранившись в изумлении.

— И что? — не убирая с лица милой улыбки, произнес он.

Она прикрыла глаза. Ресницы чуть дрогнули, уголки губ слегка приподнялись. Она обвила одной рукой шею брата и притянула к себе, приоткрывая рот. Влажный, горячий рот. И Рон ответил на поцелуй. Он чувствовал себя первооткрывателем. Это было настолько ошеломляюще, что у него перехватило дух. Они целовались робко, неумело. А потом долго смеялись, ссылаясь на забытье. Но это повторилось. Их поцелуй. И не один, и не раз. Потом, позже, когда лето подходило к концу, они снова поцеловались. Он объяснял себе это как простую тренировку, а она… Рон не знал, как объяснить её поведение.

Джинни росла и уже не походила на ту маленькую девочку, нуждающуюся в охране. Но она по-прежнему приходила к нему. Уже не так часто, но приходила. По-прежнему шлепая босыми пятками по студеному полу, по-прежнему забираясь к нему под одеяло и прижимая вспотевшие ладони к его груди. Но Рон не мог не замечать… и осознание это убивало… насколько привлекательной становилась его сестра. Что её ночные рубашки становились всё короче и короче, и все больше горячей обнаженной плоти прижималось к его телу. И это не могло не заводить. Джинни по-прежнему целовала его. Уже приобретая какие-то новые навыки, а он забирал эти умения себе. Рон старался отгонять эти мысли, неистово бьющиеся в голове о том, что ему нужна сестра. Но это же сестра, Мерлин! А это просто физиология. Он просто взрослеет. И кому сказать о том, что с ним происходит? Как с этим справиться?

У него был шанс заметить третий знак, ведь это было прямо на нем. Внутри него. Его мысли. Рональд Уизли, вынаряженный в собственные мысли, позволяющий себе зайти дальше простого поцелуя. Почему? Что-зачем-ты-это-делаешь… Но Джинни не сопротивлялась, когда он задрал её сорочку и прижался торсом между её раздвинутых ног. Господи, какая же она маленькая. Его сестра. Хрупкая, которую нужно оберегать. Которую в упор не замечает Гарри, слишком занятый Чжоу. А Джинни, вот она, совсем рядом, такая чистая, такая прекрасная. Но Рон не заметил этого знака. Что это должно быть не так. Что он не должен быть тем, кто отнимет это у Джинни. И что-то в нем щелкнуло в последний момент, и он не позволил этому зайти слишком далеко. Но это повторилось, все так же, размеренно и плавно поцелуй перерос в почти секс. Они останавливались на последней секунде, на последней капле своего контроля.

Четвертый знак растворился на её губах. Погряз в стонах и криках. Им понадобился год в изоляции друг от друга, целый учебный год, чтобы понять, как они нуждаются друг в друге. Чувство собственности крепло в Роне с каждым разом все больше и больше, когда он видел Дина с Джинни. Это злило, бесило, выводило из себя. Эти полудетские моменты с Лавандой, которая была настолько холодной и пошлой. В ней не было чистоты, не было мягкого тепла, не было сладости на губах и в голосе. Рон держался только за мысли о лете, об этом чертовом лете, которое все не хотело наступать. А когда учебный год приближался к концу, его сердце чуть не остановилось. Что-то внутри оборвалось. Он просто перестал смотреть на сестру так голодно, когда она начала встречаться с Гарри. Он знал, сестра хотела быть с Поттером уже давно, но не мог… он не хотел это принять… Джинни встречается с Гарри. Они вместе. Держатся за руки и целуются. Лучший друг целует те губы, которые уже столько лет предназначались только Рону. Эгоист. И парень искал что-то, кого-нибудь, чтобы заменить это ноющее щемящее чувство в груди на что-нибудь новое, светлое и трепетное. Он пытался найти кого-то, столь же похожего на Джинни, чтобы это сводило с ума. Почти его сестра. И Гермиона была лучшим вариантом. То, что он ругался с ней на четвертом курсе из-за этого Крама, и потом из-за Кормака… Это было нелепицей, случайностью. Он волновался за неё как за друга, не было других оправданий. Но сейчас… Гермиона не была его сестрой. Она по-другому говорила, по-другому ходила, даже пахла по-другому. Рон понял, до чего же он нуждался в сестре. Он видел её мимолетные взгляды в общей гостиной. Как она начинала часто дышать. Как закатывала глаза и убирала волосы назад. Как её бедра едва заметно терлись друг о друга. И это сводило с ума. Заставляло закрываться в туалете и снимать напряжение, думая о её бедрах и голосе. И этого было вполне достаточно, чтобы наваждение затапливало с головой, а сам парень растворялся в блаженной неге. Он знал, был практически уверен, что Джинни поступает так же. Проделывает с собой все эти ужасные вещи, пока никто не видит. И это оказалось правдой. Она призналась ему между поцелуями, выкрикнула после особенно глубокого проникновения. И это было лучшим мгновением на тот момент. Она призналась, что тоже нуждалась во всем этом.

А потом охладела. Так же резко, как Рон уткнулся ей носом в плечо, жадно глотая ртом воздух, весь красный и вспотевший. Это уже не было знаком. Это было следствием. Все закончилось именно в тот момент. Джинни больше не приходила. Не бросала алчных взглядов. Она ждала того, кто был ей нужен сильнее, чем брат. А может, она просто не желала признавать, что стала абсолютно зависимой от собственного брата. Потому что Рон уже зависел от неё. Он превратился в наркомана. Ему чертовски нужна была новая порция, ежедневно. Быть с ней. Слышать её голос. Ощущать, как она прижимается. Как она ровно дышит, уже заснувшая, наговорившаяся вдоволь. Чувствовать её. Как там, внутри неё? Он уже начал забывать. Были только слова, которыми Рон пытался охарактеризовать все это. Влажно. Узко. Горячо. Но кроме слов у него ничего не было. Воспоминания почему-то слишком скоро развеялись, и это ужасно злило, ещё хуже, наверное, чем понимание того, что он не был больше нужен сестре. Конечно, Джинни врала. Сказала, что таким образом просто готовила себя для Гарри. Ложь. Это было видно. За столько лет Рон уже выучил наизусть все её повадки, все её гребаные черты, и сейчас мог отличить правду от самой ничтожной лжи. Но она исполнила лживое обещание. Она дождалась Гарри. После всего, что случилось. Рон понимал, насколько она нужна другу. Но как это принять? То, что он снова говорит о ней, как он смотрит на его маленькую сестренку. Как он посмел поцеловать её. И с этим надо что-то делать, но Рон не был в состоянии. Только необдуманная злость. Помешать, не дать случиться этому поцелую. Прервать их волшебное единение. Он так и сделал, наперекор разгневанной Гермионе. Нарушил их гребаную романтику. И видел, видел, как густо покраснела Джинни, как она отвернулась и наверняка позволила себе заплакать. Она давала волю слезам только с Роном. Только когда выворачивала перед ним душу наизнанку. Вытаскивала самые интимные мысли и бросала их к его ногам, чтобы вместе все это растоптать. И вот, она тут, сейчас, настолько прекрасная, его лучший друг хочет быть с ней. И Рону ничего не остается, как уйти. Бросить всё к чертям и сдаться. Позволить сестре быть счастливой, оставить свою зависимость. Прекратить мечтать о ней. За секунды поставить на эти пошлые мысли блок. Дать себе обещание больше не возвращаться к этому. Потому что это неправильно, ведь так не должно быть. Никто не должен узнать об этом. Если бы он позволил себе озвучить причину, по которой Гарри не должен быть с ней, весь мир для друга рухнул бы. Этого не случится. Он уже поставил блок на мысли о сестре. Воспоминания растаяли окончательно. На языке вертится только три слова: влажно, узко, горячо.