Рыбалка (джен)

— Держи! Держи его!

Мальчишки с улюлюканьем гнались за ребенком в смешном колпаке с бубенчиками, которые при каждом шаге надоедливо позвякивали.

Я поморщился: опять Джерт затеял поиграть в «королевскую охоту», да еще и других позвал с собой. Совсем страх потерял.

Тем временем мальчишки загнали жертву под дерево, где я прятался от Баррича. Наставник в последнее время запрещал мне ухаживать за собаками, не объясняя почему. Меня это задевало, но спорить с ним было так же бесполезно, как в одиночку пытаться сдвинуть гору.

Густая листва надежно скрывала меня от чужих глаз, и я мог спокойно наблюдать за мальчишками. Меня Джерт все равно не тронет. Знает, что если обидит сына хозяина — его семью живо выгонят с Ивового леса.

— Попался! — с восторгом воскликнул Джерт и, схватив комок земли, бросил в ребенка. Тот прикрыл голову руками, но не стал плакать или просить, чтобы его оставили в покое.

Возможно, испугался до мокрых штанов. Возможно, был слишком гордым, а может быть, догадывался, что бесполезно. Просьбы еще больше раззадоривали Джерта, и тогда он становился злее.

— А вы что стоите? — обратился он к своим приятелям. — Бросайте в него камни. Этот уродец шпионил за нами — мы должны его проучить!

Эйб, сын поварихи, ковырял носком ботинка землю и поглядывал в сторону поместья. Была б его воля — сбежал бы не оглядываясь, но тогда его сочтут трусом и начнут травить. Толстый Дойл взвешивал в руке большой камень, примеряясь, как половчей его кинуть.

Я понял, что если сейчас не вмешаюсь, то мальчишку в смешном колпаке искалечат. С дерева мне не было видно его лица, но в сравнении с другими детьми он был выше ростом и худым, словно жердь. Светлые волосы выбивались из-под колпака и торчали в разные стороны.

Слишком другой, слишком слабый, слишком гордый — идеальная жертва для Джерта. Он любил над такими издеваться.

Я решился. Сложил руки у рта и завыл, подражая волку. Волчий вой я слышал только однажды, когда отец брал меня на охоту. Мальчишки — ни разу, но у страха глаза велики. А у страха, помноженного на слухи и сплетни о задранной скотине, просто огромные.

Джерт вздрогнул и заозирался, ища волка. Дерево росло у кромки леса, а густые кусты ежевики могли стать прекрасным убежищем для зверя. Эйб визгнул по девчачьи и убежал — только пятки засверкали, а Толстый Дойл попятился и сказал, заикаясь:

— Дж-ж-жерт, п-пошли отсю-д-да.

И тоже убежал. Джерт, оставшись в одиночестве, стал не таким смелым, но все еще сжимал камень. Толпой нападать куда проще, а в одиночку страшно. Хмыкнув, я еще раз завыл, представляя себя в теле волка: шерсть вздыбилась, клыки угрожающе оскалены, а мускулы напряжены и готовы к прыжку. Я стал зверем, злым и очень голодным.

Видение поучилось настолько ярким, что я испугался и едва не свалился с дерева. Что-то страшное, чуждое на мгновение взяло надо мной верх. Как тогда в конюшнях, когда я смог мысленно оттолкнуть от себя взбесившуюся лошадь, да так, что она завалилась на бок и едва не сломала ногу. Гораздо позже я узнал, что это что-то называется Уит и Баррич считает его сорняком, от которого обязательно надо избавиться, пока он не пустил корни и не испортил тебя.

Джерт с криком убежал, а мальчишка все еще стоял под деревом и смотрел на меня. Он не мог видеть меня среди листвы, но каким-то образом знал, что я находился там. У него были светло-голубые, почти прозрачные глаза и настолько бледная кожа, что, казалось, ее никогда не касалось солнце.

— Привет. Ты цел?

Он кивнул, продолжая смотреть: пристально, жадно, совсем не как ребенок.

Я спрыгнул на землю. Нужно было назвать свое имя, а разговаривать с кем-то сидя на дереве не вежливо. Мама — леди Пейшенс — часто говорила, что я невнимателен к деталям и мне не хватает так-тич-нос-ти. Она повторила это слово несколько раз, но я так и не понял, что оно означает.

— Меня зовут Фитц Чивэл. А тебя?

Мальчишка оказался со мной одним ростом, но все равно выглядел младше.

— Шут, — помедлив, ответил он.

— Разве это имя?

— Ничем не хуже твоего, — сказал Шут, а потом добавил: — Спасибо.

— Пожалуйста.

Я ощутил, как покраснели мои щеки. Это было похоже на лихорадку, которой я переболел зимой. Тогда тоже было жарко и немного стыдно, что все носились со мной, словно я неразумный щенок. Баррич меня так и назвал и все же почти не отходил от меня, как и родители.

— У тебя кровь идет. Я знаю человека, который обработает твои синяки и ссадины. Завтра будешь как новенький! Правда, он лечит собак с лошадьми, но какая разница?

— И правда. Я ведь так похож на щенка, — съязвил он.

— Все мы немного щенки.

И я протянул ему руку. Не знаю, зачем это сделал. Тогда мне это показалось правильным. Он, не задумываясь, сжал мою ладонь, но почти сразу отпустил, будто боялся прикосновений.

Махнув в сторону конюшен, сказал:

— Пошли! Если повезет, успеем к обеду. Сегодня обещали испечь черничный пирог, представляешь?

* * *

Баррич смазал царапины и синяки Шута душистой мазью, единственным недостатком которой было то, что она перекрашивала кожу в желтый цвет. Особенно это было заметно у моего нового знакомого. Он стал пятнистым и забавным, как новорожденный жеребенок, но я не рискнул над ним смеяться.

Была ли это так-тич-ность, о которой столько говорила мама, или жалость — я не знал. Шут был странным, говорил и вел себя совсем как взрослый. Понаблюдав за ним и Барричем, я понял, что единственный ребенок здесь я.

В дом мы вернулись вместе. Приближалось время обеда, а на него нельзя было опаздывать. Это было одним из тех немногих правил, которым отец заставлял меня следовать.

Помявшись немного, я спросил:

— Пойдем завтра на рыбалку? Я знаю рыбные места — мне Баррич показал. Там такие громадные рыбины можно поймать — с человека!

— Не боишься, что с тобой из-за меня никто не захочет играть, Фитц Чивэл?

Я равнодушно пожал плечами и ответил:

— Не боюсь. Со мной и так никто не играет.

— Почему? — В его глазах мелькнуло любопытство.

На миг мне показалось, что Шут безумно одинок, но не так, как я. У меня были и отец, и мать, и Баррич, и Лейси, и дядюшка Чейд, который выглядел очень старым, но знал множество интересных историй.

А Шут? Кто был у него?

— Потому что я — Фитц Чивэл, бастард Видящих, — ответил я.

Слова жгли крапивой, но я старался говорить ровно и без эмоций. Он кивнул, принимая мою честность. Как позже выяснилось, сам Шут был скрытным и осторожностью относился к людям, но всегда оставался верным другом.

* * *

— Все дело в наживке.

— Ты нетерпеливый. И шумный — всю рыбу распугал.

Шут лежал на траве и щурился — солнце слепило глаза. Его кожа все еще оставалась пятнистой, хотя прошло несколько дней.

Озеро было глубоким — отойдешь чуть дальше от берега и с головой уйдешь под воду. Камыши росли так густо, что в них легко можно было затеряться. Кузнечики стрекотали, надрываясь, и я представлял, что нахожусь в логове, защищенным со всем сторон кустарником и надежно спрятанным от человеческих глаз. Почти как дом на дереве, в котором любили играть дети прислуги. Они никогда не приглашали меня к себе, но и не гнали.

Знали, что я за ними наблюдаю, и посмеивались за спиною. Мне оставалось только крепче стиснуть зубы и сделать вид, что меня не волновали их насмешки.

Я не умел играть с детьми и понятия не имел, о чем говорить с Шутом. Не рассказывать же ему о целебных свойствах растений?

— Ты вернешься в Бакк вместе с принцем Верити?

Неправильный, совсем неправильный вопрос, но ничего лучшего я не мог придумать.

— Нет, здесь останусь.

— Но здесь нет короля, чтобы его смешить?

— А ты на что?

— Я не король.

— Не переживай, Фитци. С чувством юмора у тебя так же плохо, как и у него, — сказал Шут, а потом резко встал и бросился к удочке — поплавок исчез под водой.

— Ну же, помоги! — Он тянул удочку на себя, но то ли сил не хватало, то ли рыба попалась большой, но он никак не мог ее вытащить.

Я схватил удочку и, упираясь пятками в землю, потянул. Мышцы на руках ныли, а удочка то и дело норовила выскользнуть из влажных ладоней. Но рядом был Шут, и я не мог сдаться. Ощущение того, что кто-то помогал, — окрыляло, заполняя пустоту, оставшуюся от одиночества. Мне казалось, что нет ничего невозможного.

Шаг за шагом, вместе, мы справились с задачей.

Рыба оказалась не такой уж большой, всего с локоть длиной, но для нас она была громадной, как мифический морской змей, которого видели у берегов Удачного, — мне отец рассказывал, а он никогда не врет.

— И что с ней делать будем? — спросил я, утирая пот со лба.

— Отнесем на кухню? — Шут с сомнением посмотрел на рыбу, потом на меня и сказал: — Или Барричу?

— Вы отдадите ее нам!

Джерт вышел из камышей и упрямо вздернул подбородок. За его спиной топтались Эйб и Толстый Дойл.

— С чего это? Мы ее поймали!

— Да кто вам поверит? Эй, парни, берите улов — у нас будет отличная уха на ужин!

— Нет!

Я бросился к Джерту, но он меня толкнул. Мы сцепились, пыхтя и топчась на месте. Приятели Джерта подбадривали его криками, Шут — молчал. Но, в конце концов, мне удалось оттолкнуть мальчишку и он, взмахнув руками, упал в воду.

Барахтаясь и визжа, он пытался выбраться, но не мог. Не умел плавать.

Шут склонился ко мне и шепнул на ухо:

— Помоги ему.

— Нет, что ты…

— Помоги, — повторил он. — Так надо.

Я обернулся, собираясь накричать на него и сказать, что он предатель. Самый настоящий! Разве можно помогать врагу?

Но все слова застряли у меня в горле, стоило посмотреть на Шута. Что-то в его взгляде было такое, что я не посмел ослушаться. Так иногда смотрел отец, когда был раздосадован моей недогадливостью или собирался отчитать за шалости.

Нехотя кивнув, я направился к Джерту. Воды возле берега было по пояс. Я схватил Джерта за шиворот и потянул вверх.

— Встань на ноги — здесь мелко.

Он перестал бестолково размахивать руками и послушался. Дыша глубоко и отплевываясь от воды, пробормотал:

— Спасибо.

Я кивнул — что можно было сказать? Зато Шут был доволен: он улыбнулся — впервые с нашего знакомства. Не язвительно или наигранно, нет. Искренне, широко, словно я поймал для него всю рыбу в озере, да и еще морского змея в придачу.

Вечером мы сидели у Баррыча в комнате над конюшней и ели жареную рыбу. Я рассказал ему про рыбалку, привирая и приукрашивая историю. Баррич только посмеивался и одобрительно хлопнул меня по плечу — совсем как взрослого.

Про Джерта и его друзей умолчал. Это казалось чем-то слишком личным, таким, чем нельзя хвалиться. Шут тоже молчал, лишь улыбался время от времени и поглядывал на меня, словно мы были сообщниками.

Я не знал, что стало началом нашей дружбы: волчий вой, протянутая рука или приглашение на рыбалку. Быть может, это было одиночество и потребность в общении, но я ни разу не пожалел о своем решении помочь мальчишке со странным именем Шут.