Смех с привкусом крови (джен)

Он смеялся. Громко, долго, до истерики, до неприятного звона в ушах. Смеялся надрывно, бешено кружась на месте. Заполнял собой комнату с низким потолком. Он хохотал — и всё вокруг хохотало, прыгало вместе с ним. И узкие, ущербные полосы света танцевали на его худощавом теле.

По комнате плыл аромат недавно пролитой крови, смешивался с пылью и становился вязким, тягучим и особенно неприятным ей — она никогда не любила этот запах, в отличие от своего брата. Металлический, тяжёлый, он исходил сейчас от Энви, и он пьянел от крови, как от дорогого вина.

На его губах — широкая, жестокая ухмылка, в глазах — игривый блеск, граничащий с сумасшествием. И весь он такой же острый, как этот треклятый аромат, заполнивший собой всё вокруг.

Его смех оборвался так резко, что ещё несколько долгих мгновений звучал в её ушах. Внезапно оказавшись рядом, он серьёзно посмотрел на сестру и насупился.

— Людям так нравится убивать, им даже особого повода не надо. Они называют государственных алхимиков армейскими псами, но они все тупее этих животных! — он засмеялся и замахал руками, довольный собственной шуткой.

— Но иначе тебе не так легко было бы ими управлять, — с улыбкой ответила она.

— Да… — задумавшись, он взял её руку в свои и поднёс к глазам. — А тебе нравится убивать? — спросил он, проводя кончиком пальца по чёрной перчатке, покрывавшей лишь тыльную сторону её ладони.

— Не сказала бы. Играть с людьми интереснее, — она бросила на брата томный взгляд. Он фыркнул и тряхнул головой так, что длинные пряди скрыли под собой лицо.

— А с ишваритами? — хихикнул он.

— Они слишком грубы, — она поморщилась и передёрнула плечами.

— Ты уже пыталась, старушка? — его весело блестящие глаза оказались так близко, что в них можно было видеть своё отражение.

— Энви, — она вздохнула, наполовину прикрыв глаза.

— Ласт, — подражая ей, произнёс он, а затем поморщился и высунул кончик языка. На этом дурачества не закончились: Энви принялся напевать её имя, каждый раз меняя тембр голоса и тон, то слащаво или игриво, то почти мурлыча. Всё это сопровождалось различными гримасами и самыми нелепыми выражениями лица, что он видел.

В его глазах играли лукавые огоньки, и от них по коже почему-то пробежал мороз. Он умел притягивать к себе, когда хотел, оставаясь таким же неуловимым и бесконечно далёким. Это была игра без правил, их своеобразный общий язык — вот во что превратилось развлечение, за которое они принимались, когда нечего было больше делать.

Слегка откинув голову назад, она засмеялась. Едва уловимый запах чьей-то недавно пролитой крови кружил голову, как и его бесконечные плавные движения, сплетавшиеся в один причудливый танец.

Он весь был пропитан кровью, так, что даже глаза напоминали два холодных рубина. Его смех с нотами отчаянного безумия тоже был какой-то кровавый, с привкусом стальной жестокости, то бьющий фонтаном, то внезапно затихающий. И волосы его чёрные тоже будто от крови слипшиеся.

Они смеялись. Взахлёб, не переставая, пока не начинали задыхаться. До эха, отлетавшего от толстых каменных стен. Упивались этим, как могли.

Потому что смех — это единственное, что осталось от их свободы.