Несущая пламя (гет)

Прославленный Харальд хевдинг сидел в кругу своих верных воинов и пил ядреное темное пиво, заботливо сваренное тир Палевной. Палевна была доброй бабой, прожившей много зим на острове; угнанная еще в детстве с отдаленных берегов Гардарики, она уже забыла, что значит быть свободной, а потому в доме хевдинга ей даже позволялось варить добрые напитки для гордых мужей холодной родины Харальда. Это было подарком, не каждой тир было позволено прикасаться хоть пальцем к мужским пище и напиткам. Но у Полевны (как называли ее на острове — Полейвны) пиво получалось по-настоящему ядреным. С таким в желудке и в бой не стыдно пойти и пасть, устремляясь вслед за валькириями в славную Вальгаллу.

Харальд потряс головой, выбивая из нее странные мысли, и перевел взгляд на очаг.

— Мои славные хольдары! На рассвете драккары отправляются в путь. Так будет же горд своими сынами могучий Один!

Вокруг застучали щиты и послышалось улюлюканье, Один у всех здесь был в почете, оставаясь главным из величайших асов, вдохновителем всех воинов. Каждый желал умереть в бойне, с кровавым топором, поднятым вверх и срубающим голову с плеч очередного врага. Для каждого такой конец стал бы величайшим даром асов, возможностью сесть рядом с Одином на пиру в Вальгалле.

* * *

Промозглое серое утро зарождалось на востоке первыми лучами равнодушного солнца, обещая скорую осень; подобно торговцам на ярмарке, горланили чайки, пытаясь ухватить за хвосты сонную форель, и по-бабьи ругались за недоставшуюся добычу. В лужах на причале появились первые льдинки, прозрачные, как стекло, и хрупкие, как снежинки. Маленький мальчик в старой лодочке ловил рыбу, ловко орудуя лично связанными сетями. Любопытные бабы поговаривали, что сынок молодой девки из невольных уж слишком похож своими белыми волосами и голубыми льдистыми глазами на хевдинга. Но, положа руку на сердце, покажите хоть одного викинга с черной, как смоль, шевелюрой. Мать мальца, вопреки всем досужим разговорам, молчала и терпела, споро работая на кухне или полоща белье воинов в холодной морской воде, тем самым вызывая еще больше пересудов.

Именно этот пацаненок и увидел первым возвращающиеся в родную гавань драккары, которые шли по морской глади, разрезая килем воду, словно кинжал — нательную рубаху. Мальчик всплеснул руками, чуть не выронив от переполняющего восторга сеть, и схватился за сосновое весло, направляя лодчонку к берегу.

— Идут! Идут! Хевдинг возвращаются! — разносился по всем окрестностям его звонкий голос, и, казалось, слышно мальца было даже на суднах с большими полосатыми парусами.

* * *

Харальд потер раненное предплечье и перевел тяжелый взгляд на пленную девку в сарафане. Вытаскивая ее из богатой избы, он и получил ранение, когда какой-то дружинник бросился ему наперерез, крича что-то на неуклюжем языке жителей Гардарики. Зачем Харальду вдруг нужна стала пленная девка, он и сам ответить не мог, они не искали рабов в этом походе, наверно, польстился на непривычную внешность. Полейвна была стара, а северные женщины приелись, как соленый лосось. Эта теперь уже рабыня была красива. Темные у корней волосы выгорели на солнце, а такие же темные брови и ресницы добавляли лицу яркости, которой так не хватало валькириям, рожденным северным морем. Вот только что за пленная баба… Ее яркие зеленые глаза смотрели на Харальда со злостью и хитростью, словно девка так и искала момента обмануть. Гордо держала плечи, с неохотой повиновалась приказам, да и то только в том случае, если на нее уже замахивались. А иной раз и на тяжелую руку не обращала внимания, дерзостью своей словно выпрашивая оплеуху. А имя? Нет, ну, какое имя дали боги этой смутьянке?! Ярицлейва. Как насмешка над главным ярлом Гардарики. Слава солнцу или яростная слава, вот что значило ее имя. Санфери… Нет, асы и вправду решили над ним посмеяться. Негоже такое имя носить пленной девке — слишком гордое, слишком крикливое. Нет, Харальд был совсем не из тех, кто презирает женщин, в стране, где почитают валькирий, это стало бы величайшей глупостью. Но тир есть тир, ее место сидеть в уголке и исполнять приказы, расчесывая волосы воинам и ублажая их тела.

— Эй, рабыня, иди сюда и зашей исподнее, — горделиво приказал он девке, даже не думая о том, что та может заупрямиться.

— Эй, викинг, исподнее зашивают чистым, а от тебя несет, как от Фенрира-волка, — ответствовала рабыня, сначала удивив своим чистейшим выговором и знанием о чудовищном волке. В следующее мгновение сидящие на веслах мужики разразились громким смехом. В северном море ценили умение хлестко ответить, но уж точно такого ответа нельзя было ждать от пленной девки с берегов Гардарики. В душе Харальда зародилось подозрение, которое он затаил, не собираясь выяснять правду при всех, сейчас он только и сделал, что посмеялся вместе со всеми и ответил девке, прерывая любые перепалки:

— Примерно так же, как и от твоего папаши, когда он делал твоей матери сыночка, да вот вышел странный, в юбке.

По палубе покатился смех, а вредная девка сморщилась и отвернулась, признавая поражение, во всяком случае, так это видели неуемные северяне, которым только и дай что посмеяться над другими.

* * *

Терпкое вино лилось рекой, мясистые груди женщин служили подушкой для пьяных голов, для трезвых же хольдаров важнее покуда было мясо, сочное и горячее. Скальды читали свои баллады, провозглашая Одина первейшим из богов, жертвенный петух давно спел свою последнюю песню. Харальд хевдинг задумчиво отпивал из своего рога, то и дело поглядывая на сидящую в углу девку-славянку: ни разу за сегодняшний пир она не подала добрым воинам хмеля, ни разу не улыбнулась и не повела бедрами. Харальд сжал кулаки. Никчемная дрянь, а не девка, к чему он только решил ее взять с собой?

Когда животы воев были полны, в глотках плескалось хмельное вино, а девки остались в одних юбках, Харальд встал со скамьи и подошел к новой рабыне, которую следовало хорошенько проучить. Девка своевольна и слишком умна, такие не будут в цене и добрыми хозяйками в холостяцких избах воев не станут. Нужно укоротить этот бешеный норов, потаскать за волосы да потушить этот дикий огонь свободы в глазах.

— Пойдем со мной, девка, — хмуро позвал славянку Харальд, но упрямая дура так и осталась сидеть в углу, гордо вскинув непокрытую голову. Незамужняя, а ленту носить отказалась, сказала, что уже отдала нареченному, а другого звать в свои объятия не станет. Все это ему сегодня поведала Полейвна.

— Я уже сказала, что не люблю вонь Фенрира-волка, — Один, эта рабыня начала ему надоедать…

Харальд воспользовался тем, что ее напыщенных слов никто не услышал и смеяться над своим предводителем не станет. Ему же есть что сказать пленнице с островов Гардарики, которая знала слишком много. Темно-русые волосы девки сплелись в тугой узел на руке Харальда, отдаваясь в ее коже жгучей болью. Он, забери ее Локи, хотел, чтобы рабыня кричала и просила пощады, но безумная девка лишь смеялась, вызывая в хевдинге только злость и желание наказать за ослушание.

Он быстрым шагом направлялся в свое жилище, волоча хохочущую убогую по полу. В обычное время он, молодой и холостой хевдинг, предпочитал жить вместе со всеми воинами в одном большом доме, но у него имелся и свой, отдельный. Самое лучшее место, чтобы без лишних глаз приручить рабыню.

— Говори! Откуда знаешь северный язык? — прогремел его голос в холодных стенах необжитого толком дома, когда Харальд швырнул девку в сторону широкой скамьи, служащей постелью. Голова ее стукнулась о деревянный угол, кровь хлынула на левый глаз из рассеченной брови. Хевдинга обожгло горящим безумным взглядом, а гнетущая тишина ударяла по ушам похлеще сумасшедшего хохота.

Мелкая славянская потаскуха! Харальд вновь схватил ее за волосы и притянул к своему лицу, гневным голосом почти оглушая самого себя:

— Дрянь. Откуда. Ты. Знаешь. Северный. Язык?!

Девка воспользовалась возможностью и плюнула, злобно выплескивая из своего поганого рта слюну. Щеку Харальда словно кислотой обожгло от гадливости и омерзения. В тишине комнаты раздался хлесткий удар, голова пленной девки мотнулась в сторону, вновь соприкасаясь со скамьей. На полных, стянутых сухой кожей губах появилась злобная усмешка, сдобренная, как пиво хмелем, кровью. Ведьма. Другой северянин на месте Харальда уже разбил бы ей голову топором, но он был хевдингом, а значит, умел справляться со своим гневом чуть лучше обычного хольдара.

— Последний раз тебя спрашиваю, девка. Смотри, я уже начал жалеть, что взял тебя. Слишком много чести для славянской шлюхи.

Глаза девки вспыхнули диким зеленым огнем, но Харальда это не пугало, он видел слишком много ярости берсеркеров, чтобы испугаться злости какой-то мелкой рабыни.

— Ведун из Ладоги надоумил отца нанять учителя. Сказал, что мне понадобится, — сухие фразы словно горохом рассыпались. Как предупреждение: «Осторожно, варяг, теперь не оступись. Покатишься».

Харальд усмехнулся, светлая борода качнулась у глаз славянки. Его род был глух к любым предостережениям, иначе двадцать лет назад по сходням нового драккара его отца полетела бы голова первенца, а не жертвенного петуха. Ведунья, распустившая свой язык, поплатилась тогда своей кровью.

— Тебе понадобилось, девка. Что ж… Моим хольдарам будет интересно послушать о том, что думает невольница с берегов Гардарики о нас, «северных воинах», после того, как северные воины оставят лежать ее растрепанной и разомлевшей на холостяцкой скамье в общем доме.

В ответ раздалось шипение, зеленые глаза девки расширились и стали казаться черными.

— Не пос-с-смееш-ш-шь, варяг.

Но Харальд только рассмеялся, отпуская тяжелые пряди ее волос, напоследок еще раз приложив голову девки к скамье.

— Еще как посмею, милая. Ты будешь хорошей тир.

Он развернулся и пошел на выход, оставляя девке возможность смириться со своей судьбой: на рассвете он отдаст ее своим хольдарам, снимать похмельное раздражение. Сотня воинов научит ее послушанию лучше его одного. Вот только не зря отец говаривал ему в детстве: «Недооценивай отчаявшихся, сын». Девка не кричала, не билась в истерике, тихая ее походка открылась для тренированных в битвах ушей северянина слишком поздно, чтобы остановить невольницу на расстоянии. Рабыня кинулась на Харальда, хватая за плечи, сжимая в маленьком кулаке нож, слишком чудной, словно игрушечный, дающий возможность спрятать в складках сарафана. Могучая рука северянина легко отбила игрушечный кинжал, но девка успела полоснуть его по шее. Силы перерезать толстые жилы у нее не хватило, но ранка будет болеть еще пару дней. И все бы ничего, но этим она разозлила Харальда окончательно. Северянин взревел, словно дикий медведь, хватая добычу одной рукой.

— Дрянь, — медленно проговорили его губы, пока кулак летел в ее грудь, ударяясь о тонкое тело.

Он мог бы сломать ей позвоночник, мог бы оторвать ее руки, мог бы вырвать все волосы с корнем. Да, мог бы. Но разве тогда от нее будет толк? В последнее мгновение Харальд потушил силу, с которой замахнулся, преподнося рабыне только боль, но не смерть. Сарафан девки был слишком закрытым, не давая насладиться видом красного пятна на бледной коже, увидеть воочию свою силу, ломающую ее волю. Хевдинг разорвал красный сарафан и белую льняную рубаху под ним, желая посмотреть на следы своего кулака и добавить новые. Темно-русые, выгоревшие на солнце волосы взметнулись вверх от движения воздуха, когда хевдинг разрывал ткань. Зеленые глаза смотрели с вызовом, эта девка даже не испугалась, даже не дрогнула. Она либо ведьма, либо дура, не понимающая, что так вызывает еще больше злости в Харальде. Голова ее от пощечины мотнулась в очередной раз, из подсохшей было ранки на нижней губе вновь выступила сукровица. Темные звериные инстинкты заставляли сейчас северянина чуть ли не разорвать эту дрянь. Тонкая женская фигура в обрывках белой рубахи выгнулась от боли, когда он с силой схватил девку за волосы. Красный сарафан из тяжелой ткани давно соскользнул с ее тела, стоило только разорвать на груди. Холодное лезвие игрушечного кинжала своей жертвы Харальд подставил к ее щеке, проводя тонкую кровавую линию вниз. Слишком легкие движения, чтобы оставить шрамы и испортить товарный вид, но достаточно болезненные для изнеженной бледной кожи дочки знатного отца.

Колено северянина двинулось вперед, от чего пленная девка почти легла на него, не в силах справиться с болью. Багряная полоса по каплям начала расползаться, превращаясь из четкой в размытую. На тонкой льняной рубашке появились красные лужицы. Отпечатки его власти. Дыхание девки с трудом вырвалось из легких, ей было сложно дышать в такой выгнутой, словно на дыбе, позе. Рот, очерченный полными губами, приоткрылся, обнажая ровные зубы. Породистая девка, слишком красивая, чтобы быть подстилкой простолюдинов. В низу живота горячим клубком заворочалось возбуждение. С ранних лет приученный получать от походов все, что хочется, Харальд увидел в тонкой фигуре то, что просило его тело, разбуженное красным вином и острыми пряностями. Он успеет отдать ее своим хольдарам, до рассвета еще есть время…

Он швырнул рабыню на широкую скамью, застеленную мягкими толстыми шкурами. Отсветы домашнего очага танцевали на ее коже, переливаясь в волосах. Обессиленная болью она тут же встряхнулась и вновь с прежним гневом посмотрела на своего господина. Харальд был ее господином, нравилось ей то, или не очень, он вправе, вправе сделать с ней все, что ему заблагорассудиться. Да, осталось только вложить такое простое знание в тупую голову девчонки. Он намотал ее волнистые пряди на кулак, на этот раз не для того, чтобы швырнуть в скамью, а чтобы помешать девке сопротивляться, другой рукой с силой обхватил подбородок. Губы вдавились в ее стиснутый рот, но она быстро его приоткрыла, впуская Харальда ровно на столько, чтобы укусить. Тонкие руки колотили его по спине, а острое колено попыталось ударить его между ног, но он не позволил, яростно дергая ее за волосы, заставляя выгнуть шею. Ее зеленые глаза смотрели прямо на него, ожидая новых ударов.

— Не сопротивляйся, девка, я все равно сделаю с тобой то, что хочу, — тихо сказал Харальд ей на ухо, но она с шипением тут же ответила:

— Да лучше я сдохну, как забитая насмерть дворовая псина.

Хевдинг хохотнул, растягивая губы в ухмылке. Ему есть чем ее заткнуть. Он во власти, он может сделать все, как жаль, что новая тир этого еще не поняла.

— У тебя еще будет шанс, когда тебя поимеет сотня моих воинов. Хотя, думаю, ты сдохнешь уже на третьем изголодавшемся хольдаре, нанизанная на его толстое «копье».

Он сделал паузу, чтобы мощной грудью втянуть воздух. В это время девка вновь попыталась в него плюнуть, но Харальд вовремя дернул ее за волосы, наблюдая, как сглатывает слюну ее горло, тонкое, с выступающими хрящиками. Волна желания прокатилась по телу, требуя прекратить разговоры и заняться делом, силой взять все, что ему причитается, вырвать крики сладкой боли из этого тонкого горлышка.

— Тише-тише, дурная девка… Но ты можешь постараться и сделать мне приятное, покорно меня принимая. И если ты понесешь, я оставлю тебя за собой, ожидая, пока в твоем чреве не созреет малец. Я, быть может, сделаю тебя своей женщиной, раз уж ты знатного рода, а мои воины примут любое мое решение, и будут потом подчиняться этому ребенку.

— Лжешь, — ответила девка, вырывая свои тонкие волоски из его рук и приподнимая голову, напрягая жилы, — княжеские сыны от рабынь не садятся на место своего отца. Все, что для них уготовано — дружина.

Харальда повеселил ум девчонки, и он даже мягче ответил:

— Ты не в своей Гардарике. Я взял тебя в плен, но могу объявить, что украл тебя от несогласного отца. Мои воины еще не считают тебя узаконенной тир, пока я не скажу. А знание северного говора лишь убедит их, что все это не случайно. В любом случае, твоя жизнь у меня в кулаке. Дерну, и нить оборвется.

Девка молчала, слушая то, что он говорит. В ее глазах зажегся жадный отблеск, который появляется у тех, кто обнаружил выход из западни. Она резко увернулась от его рук, воспользовавшись тем, что он отпустил ее, и оседлала его бедра, как снежная валькирия — небесного коня.

— Осторожно, воин, — шепнули ее губы, прежде чем прикоснуться к нему, — опасно называть себя норной, ею не являясь.

По коже Харальда пробежался холодок от предупреждения, но быстро утонул в море горящей лавы, сокрушающей его разум под дикими кусающими поцелуями ведьмы.

* * *

Она не понесла, но разум хевдинга словно затуманился после всего, что он испытал той ночью. Ни одна женщина не вызвала в его мощном теле такие чувства. Санфери. Его ярость, его власть, его страсть, его огонь. Его женщина. Он решил выполнить полубезумное обещание и сделать ее своей перед богами. Он и сам не очень понимал, что заставило его поступить так необдуманно, но хевдинг был молод и горяч, а отца, способного подсказать, уже не было. Зря он тогда не послушал предупреждение и не отправил Харальда в жертву богам. Тогда, возможно, они бы смилостивились и послали бы Олафу других сыновей, а сам бы он не сложил голову в ближайшем походе.

Харальда воспитывала мать и отцовские воины, прежде чем он, шестнадцатилетний, смог возглавить своих хольдаров. Теперь хевдингу было двадцать четыре, и он уже был опытным воином и опытным вождем, но только не вождем с холодной головой. Слушать стариков ему не хотелось, не в этом случае. К тому же, что слушать их старческие речи, когда кровь их уже не греет, а кости не способны взобраться на горячее тело возлюбленной? Что они понимают, эти старики, в юношеском пламени страсти? Любовь бывает и такой — нечаянной и всеобъемлющей, накрывая горячие головы получше крепкого вина. Молодая кровь требовала действий, поэтому он прижимал свою Санфери к широкой груди и вдыхал сладкий запах цветочного меда, которым пахли ее длинные русые волосы, на радость Фригг, богине семейного очага, которая преподносит священный огонь любви своему мужу Одину.

* * *

Зима медленно завоевывала владения Харальда, неотвратимо сковывая льдами прибрежные зоны Северного моря. Наступил сезон зимних бурь, когда все викинги превращались в простых мужиков, запасая дрова и ловя рыбу. Лишь каждодневные тренировки отличали их от обычных рыбаков, что селились по берегам со своими рыбацкими женами и детьми. Тренировки, разгоняющие кровь по леденеющим зимой жилам, не давали заплывать жиром от мясной диеты. Что поделать, мужчины любят мясо, а мясо трепещет перед лучшими из них, будь то добыча на охоте или красивая девка из свободных.

На коре могучих сосен, росших вокруг поселения, появились первые разводы инея, которые сходили только к полудню, когда солнце вставало в зенит и еще успевало согреть своим светом природу и людей. В эти дни часто и загадочно улыбающаяся Санфери призналась Харальду, что ныне ее чрево сковано бременем. На радостях Харальд принес самых драчливых петухов поселения в жертву Фригг, чтобы сын родился здоровым и крепким. Он не сомневался, что это будет сын, наследник, крепкий и сильный. Санфери Харальд тогда готов был носить на руках, а женщина лишь улыбалась и гладила его ладонью по покрытой шелковистой бородой щеке. Северный хевдинг все ж умудрился укротить строптивую девку, и она вновь надела волосяную ленту на голову, чтобы распрощаться с нею под небом и взглядами богов Асгарда.

И сердце Харальда было полно счастья, а когда-то несогласные старики стыдливо опускали головы перед ним, своим вождем, потому что Санфери оказалась хорошей женой — пока в студеную зимнюю ночь накануне Йоля она не пропала, словно растворившись в снежной буре. Она вышла в сени, немного выступающее чрево уже преподносило свои хлопоты, и Харальд даже не подумал, что может случиться несчастье. Но раздался отчаянный женский крик, а потом хевдинг увидел только спину могучего снежного великана, уносящего его любимую в ночь. И не было у Харальда священного огня Асгарда, способного растопить великанов, и не было у него священного оружия, способного их остановить.

В Йоль ушел он в снега со своими братьями-хольдарами искать Санфери, не обращая внимания, как старики качают головой, не одобряя его решение. Мертвые стояли вдоль тропинки, уводящей в горы, и своими взглядами провожали воинов на верную смерть. Следующий Йоль они встретят вместе по ту сторону солнца, глядя, как Мертвая Луна встает над их головами. Потому что идти против ледяных великанов было равно смерти, но разве викингов это когда-нибудь останавливало?

Пять дней и пять ночей пробирались они сквозь снежные бури, пережидая непогоду в глубоких пещерах нагорья, не разжигая огонь. Пять суток они искали в снегах широкие следы великана, чтобы наконец прийти к его логову. В пути они не шумели, переговариваясь тихим полушепотом, памятуя, что горы разносят шум лучше, чем бабы — сплетни. Спутники Харальда терпеливо сидели без огня, покрываясь тонкой коркой инея и проклиная ледяного великана, но чудовище все равно узнало об их приближении, первым же ударом забирая жизни четырех из шести. Пятый умер, насаженный на осколок ледяной глыбы. Шестым был Харальд. Он ринулся на врага, понимая, что обретает смерть, но он должен, должен во имя Санфери. Хевдинг смотрел на замахивающегося великана, пытаясь хотя бы сократить расстояние до него, об ударе он даже и не думал. Да и был ли смысл? Меч Харальда, лучший в поселении, и тот сломался бы от соприкосновения с ледяной шкурой урода…

Сквозь снежный буран и бешеный поток крови Харальд услышал женский окрик. Санфери… Его прекрасная ведьма стояла на ледяном выступе, держа руками раздувшееся чрево, такие животы обычно бывают у женщин, готовых вот-вот родить. «Боги! Что сделал с ней великан? Как такое можно было допустить?!» — промелькнуло в голове Харальда, но в следующее мгновение все будто застыло, лишь Санфери начала громким звонким голосом говорить.

— Нельзя убить великана земным оружием, но подвластно это священному огню.

В следующее мгновение обернулась Санфери пламенем настолько сильным, что растаял ледяной великан, лишь слезы на земле оставив. А Харальд кричал, срывая связки, глохнув от собственного жуткого, раздирающего сердце крика, потому что в пламени священном угасала его любимая с ребенком во чреве, превращаясь в тонкие веточки сосны, которые не сгорали, продолжая нести на себе священный огонь. То, что спасло жизнь Харальду, не оставило даже тела жены, чтобы оплакать потерю…

Ярослава, Санфери, несущая пламя…

* * *

Перед благодатным огнем домашнего очага сидел статный рыжеволосый мужчина с хитринками в глазах, качая на руках малютку и подавая ему погремушки из костей. Периодически малыш улыбался, показывая ямочки на щечках, пока обсасывал очередную косточку запястья человека.

— Ты жесток, Локи, — обратился к рыжеволосому мужчина с широкими плечами и боевым молотом на поясе, — Один просил тебя дать священный огонь людям, а ты устроил театральные игрища.

— Ах, брось, мой дорогой друг, — рассмеялся Локи, оглядываясь на Тора, — я всего лишь дал людям то, чего они хотели, красивую легенду, добрую сказку…

— Подкосил вождя племени, отбирая у него с десяток зим, — продолжил перечислять Тор таким же тоном, пока его не перебил радостный взвизг малыша, которому пощекотали животик.

— Тор, ты не прав. Я дал ему веру в любовь, я подарил ему священное знание страсти, я научил его верить… — театрально взмахнул рукой лукавый бог вероломства и хитрости.

— Да, ребенка вот ему родил, — простодушно заржал Тор, придерживая молот от падения, но Локи уже качал головой.

— Это был не я, это была Санфери, несущая пламя.

Бог лжи и обмана перевел взгляд на пылающий огонь домашнего очага, зрение его затуманивалось под напором картинок возможного будущего. Локи перебирал варианты, решая, что делать с Брандом, сыном, что сейчас игрался с камешками-рунами. Его ждет великое будущее, пора отдать его на воспитание хорошим людям. Так почему же не Харальду хевдингу?

В очаге поскрипывали волшебные поленья, огонь хрустел и причмокивал сытной пищей, а Локи придумывал очередную игру. Богам так скучно жить…

Недоглоссарий

Бранд — в переводе с датского «огонь».

Драккар — так сегодня принято называть деревянный корабль викингов, длинный и узкий, с высоко поднятыми носом и кормой.

Йоль — средневековый праздник зимнего солнцеворота у германских народов. Ночь солнцестояния, самая длинная ночь в году. Считалось, что в эту ночь граница между миром духов и живых истончается. Автор честно хотел использовать более подходящий по смыслу Самайн, но нужен был именно зимний праздник, а Самайн отмечается первого ноября.

Тир — женщина-рабыня, плененная, невольница и т.п.

Хевдинг — племенной вождь у германских и скандинавских народов.

Хольдары — скальды IX в. употребляют выражения «храбрые викинги» и «хольды» как синонимы для обозначения полноправных, заслуженных участников походов. Здесь хольдарами автор называет всех воинов, подчиняющихся хевдингу, что, конечно, является просто вопиющим безобразием, да.