Ужасный трус (гет)

— Пит, клянусь — ты самый редкостный болван из всех ныне живущих, — я швыряю ему прямо в лицо кусочек старого теста, замечая, что он оперся о кухонный стол и сиротливо пялится в окно. Сейчас лишь пять утра, и, я полагаю, кроме браконьеров и шахтеров, возвращающихся домой с промысла или с ночной смены, мы единственные бодрствуем в нашем Дистрикте. Сегодня очередь папы и Уилла отсыпаться. Хотя вчера я заявился домой ближе к полуночи, Уилл все равно отказался меняться сменами — заартачился ну как ребенок, честное слово. Ребенок он и есть. Теперь я так чертовски вымотан, что даже почти жалею, что прошлялся вчера весь вечер с Эстер Коул.

Почти.

— Заткнись, — только и говорит он, и выдавливает из себя слезливый вздох, продолжая глазеть на улицу. И он строит этакие большие, грустные щенячьи глазки — на них, по моему опыту, девчонки обычно на раз ведутся и теряют нафиг голову.

Я беру разбег и скольжу всем телом по столу, поднимая в воздух целое облако муки, которая оседает на всех поверхностях кухни. Он ненавидит, когда я так делаю, потому что нам тогда приходится все дольше подметать, но удовольствие позлить кого-то, кого так трудно разозлить, пожалуй, стоит дополнительной работы. Я ухожу в занос прямо возле него и большущего куска теста, лежащего пока что на столе нетронутым, он же ведет себя, будто меня вообще здесь нет. Я преклоняю свою голову к его плечу и тяжело вздыхаю.

— Брось это, Рай, — бормочет он.

— Так значит девушка, которая тебе нравится, но с которой ты не перемолвился ни единым словом, в последнее время предпочитает компанию паршивца Гейла Хоторна? Большое дело. Да есть еще пожалуй что семь девушек, которые вздыхают по тебе — во всяком случае, я замечал, что они на тебя все время пялились. В море хватает рыбы.

— Да ты сам рыбы-то никогда в глаза не видел.

А это ведь на самом деле правда. У нас на рынке никто рыбой не торгует — слишком сложно доставлять ее из Четвертого, и все равно она никому, кроме мэра, не по карману. Я слышал, что рыба встречается в Котле — попадает туда прямо из лесу — но так как сам я в Котле ни разу не бывал, то да, я не видал рыбы своими глазами.

— Однажды они были на Играх.

Пит смотрит так, как будто хочет мне вдарить.

— В любом случае, Китнисс — не рыба.

— Вот этого не знаю… Могу поспорить, она такая вся… извилистая. Конечно, Гейл нас мог бы лучше просветить на этот счет.

И его срывает с катушек.

Меньше чем через секунду он с размаху врезается мне в живот, и мы принимаемся бороться на полу. Я это просто обожаю. Выводить Пита из себя.

Если верить Уиллу, и особенно — маме, я могу довести до белого каления кого угодно, но Пит всегда был для меня особенно крепким орешком. Его чаша терпения почти бездонна, а язык может заболтать любой конфликт. Единственное, от чего его разбирает злость — это все эти немыслимо высокопарные понятия о жестокости и общей несправедливости нашего жизнеустройства. Последнее — нечто, чего я вообще не понимаю, а с первым я не смог бы ничего поделать, даже если бы хотел. Так что очень долго, сколько бы я его не подкалывал, ничего не помогало. Но несколько лет назад я обнаружил то, что способно его взорвать.

Мы тогда направлялись домой из школы, и уже слегка опаздывали, а перед пекарней стояли сестры Эвердин. Младшая засмотрелась на торты, вслух восторгаясь кремовыми цветами. Она же из Шлака, так что, думаю, мало чего красивого видела в жизни. Да и вообще у нас в округе никто не может этим похвастаться. Но, так или иначе, старшая просто там стояла, ей было явно неудобно, но при этом и очень приятно, что сестра ее в таком восторге. Она нервно поглядывала на дверь, и я знал, о чем она беспокоится. Наша мать ненавидит детей из Шлака, так что, увидь она их, она бы наверняка их прогнала.

А еще я тогда заметил, как он на нее смотрел.

И потом я ужасно долго победно хохотал от радости, что он сам ко мне пришел. Мой главный козырь.

С тех пор я выкладывался на тему Китнисс Эвердин по полной и постоянно брал над ним верх. Однако сейчас, когда в ушах у меня уже гудит оттого, что Пит в процессе борьбы ненароком стуканул меня головой об пол, я задаюсь вопросом — осталось ли у меня еще перед ним преимущество. Он становится реально сильным, а его ярость делает его еще более неудобным противником. Прежде чем я успеваю собраться с мыслями, чтобы дать ему отпор, огромная рука берет меня за шиворот и поднимает с пола, пока я не оказываюсь лицом к лицу с моим разозленным отцом.

— Парни, да как вы можете так себя вести? — шепчет он хриплым голосом, и он, сразу видно, на этот раз действительно расстроен. — Что, если бы ваша мама проснулась?

Никто из нас ничего не говорит. Наша общая стратегия по нейтрализации матери предполагает, что все должно быть тихо и спокойно. А наша борьба на полу в разгар приготовления первой утренней партии хлеба явно ей не соответствует. Папа же пришел в пижаме: огромные, даже по его меркам, коричневые брюки и мягкая куртка мышиного цвета. Абсолютно ясно, что он явился к нам сюда прямо из постели. И всем нам ясно почему.

И я ему за это искренне благодарен, а заодно благодарна и оборотная сторона моих ладоней, по которым она нас могла бы отстегать.

— Это я начал, — пожимаю я плечами, — И я устроил беспорядок.

Пита, казалось, хотел поспорить, но в итоге направился к своему рабочему месту у стола и вернулся к замешиванию теста, но только теперь он делал это уже почти злобно.

Папа громко зевает, но не уходит. Вместо этого, он берет швабру и принимается подметать самые большие скопления муки, которые я разметал по полу своей пятой точкой. Пытаясь не обращать внимания на свое чувство вины, я поворачиваюсь и неторопливо разжигаю печь. Даже не глядя в ту сторону, я знаю, что папа смотрит на Пита с тревогой.

— Ты в порядке, сынок? — спрашивает он мягко. Я стараюсь орудовать кочергой потише, чтобы иметь возможность подслушать их беседу.

Я едва могу расслышать его ответ, но, полагаю, он говорит что-то вроде:

— Не волнуйся, пап. Со мной все будет хорошо.

— Он разозлился, потому что Китнисс Эвердин недавно видели тайком пробирающейся из лесу вместе с Гейлом Хоторном, — говорю я, заглушая скрипучий звук металла, ворошащего угли.

У папы на лице вдруг на миг возникло такое выражение, как будто бы я саданул его в живот, но ответил он в самой обычной манере:

— Да они годами вместе охотятся, Рай. Это ты вечно спишь, когда они приходят сюда сбыть с рук добычу. Я… — он стреляет глазами в сторону Пита и потом снова глядит на меня, — Я не думаю, что это автоматически означает, что они помолвлены.

— Для этого не нужно быть помолвленными, пап, чтобы… — я шевелю бровями.

Пит бросает противень, на который собирался выкладывать заготовки для хлеба, и орет:

— Знаешь что, Рай? Когда ты снова будешь в своей комнате дуться из-за того, что девчонка с которой ты крутишь любовь на этой неделе велела тебе убираться, вот тогда поговорим. Хорошо? — его голос эхом разносится по кухне и по всему дому, и мы разом затаили дыхание. Пит и сам застыл, пораженный. Он понял, что слишком шумел.

В кухне после этого повисает полнейшая тишина. Такая, что мы все прекрасном слышим, как скрипнула, открываясь, дверь наверху, и по ступеням стала быстро спускаться пара ног.

— Дерьмо, — шиплю я. Чувствую, как сгорбились мои плечи в ожидании того, что сейчас дверь кухни распахнется и раздастся разъяренный голос моей матери. И от того, что папа здесь — ничуть не лучше, скорее, даже Я бы предпочел получить от нее взбучку, чем стоять и смотреть как она на него орет, если уж совсем по честному.

Дверь распахивается, но за ней мы видим лишь, к нашей вящей радости, лишь хмурое лицо Уилла.

— Какого черта вы тут творите? — он бурно жестикулирует, размахивая в воздухе руками. — Вы же меня разбудили. Если вы сейчас же не заткнетесь, она явится сюда с минуты на минуту. Я бы наплевал на вас, идиотов, но сегодня вечером на ужин придет Абигайл с родителями, и мне бы не хотелось видеть маму в дурном настроении, — он запускает пальцы в свои тугие локоны, — О, привет пап. Смотрю, они и тебя подняли на ноги.

— С добрым утром, сын, — хмыкает в ответ отец, закидывая на плечо мешок муки.

Уилл рухнул на стоящий у стола стул. Ему девятнадцать. Для него позади и школа, и Жатва, и все, что с этим связано. Теперь он помолвлен с дочкой какого-то шахтерского начальника из Дома Правосудия, и вот-вот начнет сам там работать. Мать им гордится — это одна из немногочисленных эмоций, которую она еще способна испытывать, помимо гнева. Уиллу же выпечка никогда особо не давалась. То есть, он, конечно, неплохо с ней справляется, не стану отрицать. Но она его не привлекает, и уж конечно — это не дело его жизни. Не как у отца. И как у Пита.

Сам же, полагаю, в этом смысле где-то посередине.

В общем, Уилл сейчас ведет у нас всю бухгалтерию, что тоже неплохо, так как у мамы от этого меньше работы. Но, когда он уйдет, она опять возьмется за счета. И нам придется трястись над каждой щепоткой муки или же огребать за нашу «расточительность».

А ведь я уже вырос. И по идее для меня это вообще не должно быть проблемой. Ведь я мог бы остановить ее, если бы хотел — и уже на протяжении многих лет. Но отметины на костяшках моих пальцев показывают, что я не в состоянии дать ей отпор, как и маленькие шрамы на щеках и подбородке Пита. Я толком никогда не пытался его от нее защитить, и ему вечно доставалась больше всех. А ведь это было не так чтобы сложно. Можно было бы все утраивать втихую, раз за разом. Хотя заболтать маму, убедить ее отступиться и непросто, мне все-таки порой это удавалось, когда это казалось какой-нибудь ерунды.

Но заступаться за него я даже и не рисковал.

Какой же я ужасный трус.

В восемь рук мы трудимся, чтобы запустить с утра пекарню. Когда мы все вместе, на это уходит несравнимо меньше времени, так что даже остается полчаса до открытия на то, чтобы посидеть за столом, доедая засохшие бублики. Ведь большая часть наших текущих дел уже на самом деле переделана.

— Ты правда должен с ней поговорить, Пит, — прерываю я благожелательное молчание, дожевывая сладкий, но суховатый кусок. — Что такого ужасного может случиться?

Когда Пит на меня смотрит, я уверен, что у него в мозгу прокручиваются все самые мрачные сценарии, но вслух о них он говорить не хочет. А Уилл закатывает глаза.

— Ты опять за свое? Она же из Шлака. Она определенно тебе не пара.

— Китнисс очень милая девушка и отличный стрелок, — говорит папа воодушевленно, поблескивая глазами. — Видали ее вчерашних белок? Каждую — и прямо в глаз.

— Да знаю я, — устало вздыхает Уилл. — Она отлично целит. Но, если Питу достанется пекарня…

— Эй! — прерывая я, — А я тут что, пустое место?

Минуту я наслаждаюсь их ужасным смущением, а потом хихикаю:

— Да пошутил я, вы же в курсе — я не собираюсь вечно здесь торчать.

— Отсюда вытекает интересный вопрос, — Уилл задумчиво трет подбородок, — Чем же ты собираешься заняться после школы?

Я пожимаю плечами.

— Да чем захочу…

Папа явно занервничал.

— Рай…

— И что же я должен ей сказать? — Пит неожиданно меняет тему разговора, гладя на меня одновременно с досадой и пониманием, — Китнисс. Если я с ней заговорю, что я могу ей сказать?

Спасибо, спасибо, спасибо, братишка.

Уилл фыркнул, но папа качнулся на своем стуле вперед, глядя на нас этаким сентиментальным взглядом. Вот сейчас он нам выдаст один из своих витиеватых проникновенных спичей, без которых мы бы прекрасно обошлись.

— Ну, ты мог бы сказать просто «Привет» для начала.

Вилл снова шумно выражает свое отвращение.

— Да, конечно. «Привет». Ключ к женскому сердцу.

— Он вообще ей никогда ни словечка не говорил! Что еще он может сделать? Написать ей стихи и прочесть на пороге ее дома?

— Для меня-то это сработало.

— Это потому что Эбби самая слащавая девица по эту сторону от Капитолия.

Он резко отталкивается от стола, ножки его стула громко при этом скрипят, и грозно смотрит на меня.

— Это ты о моей невесте говоришь.

Я закатываю глаза.

— Китнисс Эвердин собственноручно белок потрошит. Ей нафиг не сдались стишки. Она практичная до мозга костей. Если ты правда хочешь с ней поговорить, Пит, я бы тебе посоветовал подобраться к ней через сестру. Это не должно быть так уж сложно. Эта девочка ко всем на свете хорошо относится…

— А я все еще думаю, что она тебе не пара, — вздыхает Уилл.

Я уже готов с ним поспорить, когда дверь вдруг распахивается.

— Кто кому не пара?

Это она. На ней еще надет халат, а волосы накручены на бигуди, но на вид она уже вся вне себя от раздражения. Еще бы — мы же все вчетвером бездельничаем, вряд ли что-то может еще больше разозлить. Обычно Пит бы в таком случае быстренько что-нибудь наплел, чтобы спасти наши задницы. Он проделывал это для меня уже тысячу раз. Но сейчас он лишь смертельно побледнел, прямо как кто-нибудь, чье имя только что достали из шара на Жатве.

Так что начинать изворачиваться следует сейчас мне. Ведь я гораздо более искусный лжец, чем он, а это о чем-то да говорит.

Но я храню молчание.

— Пит сейчас говорил, что он считает милой одну девушку из Шлака, — начинает Уилл, стараясь приуменьшить масштаб ситуации. Он почти так же плохо умеет врать, как наш отец, так что он не в состоянии быстренько изменить суть истории. Но он хотя бы пытается, — И я как раз занимался тем, что убеждал его, что она ему не подходит.

Она презрительно смеется и от этого бигуди у нее в волосах подпрыгивают. Я не могу оторвать от них взгляда.

— Хотела бы я сказать, что он найдет себе получше, но, честно говоря, я в этом не уверена, — она снова смеется и поворачивается к Питу. В ее голосе появляются те издевательские нотки, с которыми она вечно с ним разговаривает, практически всю жизнь. — Если у тебя достанет мужской силы, чтобы уложить в койку одну из этих потаскух, то можешь попытаться. Но я сильно сомневаюсь, что даже кто-нибудь из них захочет потом с тобой остаться. Разве что решит тобой попользоваться. Выскоблить до донышка. Но ты же ведь такой идиот, что даже не заметишь.

Он ничего не говорит, просто смотрит в пол. Но я вижу, как под столом его руки дрожат от ярости, боли, страха, даже не знаю точно от чего, а я тут просто сижу и жую свой черствый бублик.

Какой же я ужасный трус..