Сыворотка страха (джен)

Весь этот бред…

Сплин

Ал просыпается среди ночи и долго лежит, вглядываясь в темноту. Что-то разбудило его, беспокоит и не дает уснуть, но что именно — черт его знает. Ал пересчитывает целое стадо овец, мысленно представляя себе, что лежит не на двухъярусной кровати в комнате, полной перебежчиков-неофитов, а у себя дома. И совсем было успокаивается, почти проваливается в дремоту, но вдруг понимает, что его разбудила тишина.

Не слышно тихого дыхания Трис, невнятного бормотания Кристины, противного храпа Питера. Зато в этой тишине вдруг становится отчетливо слышно, как кто-то тоненько и с надрывом плачет, почти мяучит, подобно котенку.

В Лихости некому так плакать, даже среди неофитов.

Ал безжалостно давит в себе нелепую панику и осторожно садится в постели, окидывая взглядом комнату. Облегченно вздыхает: друзья и враги спокойно спят на своих местах, завернувшись в тонкие покрывала.

Плач пробуждает не самые приятные воспоминания. Отчего-то встает перед глазами мама, всегда нарядная и аккуратная. Ее укоризненный взгляд: «Одерни рубашку! Нельзя же быть таким неряхой!» И вечное отцовское: «Ну разве можно так много плакать, Альберт? Право, можно подумать, что я воспитываю девочку...»

Никто и никогда не называл Ала плаксой, кроме собственных родителей. Что поделать, родителей не выбирают.

Зато можно выбрать фракцию.

Ал вспоминает, как позорно разрыдался в первую же ночь в новой фракции. Плачут все. Но громче всего все равно получается у него. Поэтому на следующий день Ал предлагает тем неофитам, которые кажутся ему более дружелюбными, сделать татуировки, как бы невзначай упоминая свои слезы. Никто не станет смеяться над тем, кто смеется над собой. И это работает...

Плач становится громче, ввинчивается в мозг подобно сверлу дрели. Ал жмурится так сильно, что начинает болеть голова.

Измученный, он засыпает под утро, нахлобучив подушку на голову, чтобы уже через два часа подскочить от громкого вопля Молли прямо под ухом:

— Какой кретин это сделал?!

По стенам, одеялам, подушкам — полосы краски, вроде той, которой Питер исписал постель Трис. У Молли цветные пятна по всему лицу: она спит на спине, едва ли не единственная из всех. Кристина, отделавшаяся малой кровью, а именно — парой цветных прядей в волосах, заливисто хохочет.

— Я знаю, это все ты, дрянь!

Молли подлетает к Трис, хватает ее за плечи и встряхивает так сильно, что Алу слышится клацанье зубов подруги. Прежде чем он успевает что-либо сделать, рядом с девушками словно из-под земли вырастает Уилл, одним неуловимым движением руки отбрасывает Молли от Трис и что-то тихо говорит.

Ал не слышит, что именно, потому что смотрит на свои руки. На указательном пальце правой — пятно краски.

* * *

— Ты хорошо спишь? — спрашивает Четыре.

Ал сидит в кресле, готовый к уколу. Он не боится — не боится, не боится! — но пальцы сами обхватывают подлокотники так сильно, что белеют костяшки.

— Да, — машинально отвечает Ал и тут же морщится от боли в шее.

Ал знает уже семь своих страхов: стать афракционером, быть окруженным мертвецами, оказаться запертым в комнате без окон и дверей, заболеть неведомой лихорадкой Эбола, обмочиться на публике, быть искусанным собакой, страх быть грязным... Все это Ал уже видел под воздействием сыворотки, и ему приятно думать, что теперь он, по крайней мере, знает, чего боится.

Четыре говорит, что показатель на испытаниях ничего не значит: страхов может оказаться намного больше. Но Четыре в этом отношении не является для Ала авторитетом. Не теперь.

Сыворотка действует как всегда внезапно. Вот стоит перед ним синеглазый инструктор Четыре, который неуклюже клеится к Трис. А вот уже нелепый полуразложившийся мертвец, в правой глазнице которого копошатся белые жирные личинки.

Ал не знает, как бороться с этим страхом. Он даже не понимает, чего именно боится. В конце концов, что такого страшного в мертвецах? Все живое умирает рано или поздно. Но пульс подскакивает, сердце бьется так сильно, что звук этот, кажется, заполняет всю комнату.

— Ты в порядке? — произносит мертвец-Четыре, не разлепляя опухших желтых губ.

Ал мотает головой. Хочется бежать куда глаза глядят, но это он уже проходил: сбежать невозможно. Всюду Четыре, укоризненно глядящий одним левым глазом, подернутым мутной пеленой.

Наверное, думает Ал, его пугает не сама смерть, а то, что мертвый Четыре, которому следовало бы лежать тихонечко в могиле, разговаривает с ним и задает вопросы. И то и дело порывается прикоснуться к чисто вымытой коже Ала своими склизкими пальцами, покрытыми пятнами разложения...

Да, наверное, все дело в этом.

— Молодец, — говорит Четыре. — Догадался.

Ал открывает глаза, довольный, что справился. Хочет ответить Четыре что-то в духе: «Ну, я же не тупой». Но горло пересыхает, изо рта вылетает лишь сдавленное мычание.

У правом глазу Четыре по-прежнему копошатся черви. Повыше ключицы в прореху рубашки явственно видна смертельная рана, точно так же, как в симуляции.

Значит, ничего не кончено. Это просто очередной виток страха.

Ал снова закрывает глаза, чтобы подумать, но Четыре удивленно говорит:

— Альберт, ты свободен. У меня еще трое на очереди.

И правда, на этот раз Ал может встать с кресла. Он даже выходит за дверь, где едва ли не лоб в лоб сталкивается с Питером.

У Питера совсем нет кожи. Скелет, обмотанный кроваво-красным мясом и жилами, и кровеносные сосуды слегка пульсируют, и видно, как бьется сердце, и... И все это выглядит настолько жутко, что Ал, не сдержавшись, бросается прочь со всех ног.

Он приходит в себя уже на подходе к Яме.

«Это симуляция», — успокаивающе говорит себе Ал. И почти верит в это.

Но симуляция не заканчивается ни через час, ни через четыре. Ал забивается на свою кровать, сворачивается клубком и снова нахлобучивает подушку на голову. Он больше не может смотреть на Трис: под ее черной майкой нет даже кожи, только остов скелета, девушка выпотрошена, словно дохлая рыбина. Не может видеть Кристину, улыбающуюся уцелевшей половиной лица. И Уилла, у которого нет обеих рук.

Все вокруг изуродованы, искалечены.

Все вокруг мертвы.

Ал забывается беспокойным сном. Сквозь дрему он вновь слышит детский плач.

* * *

Утром Ал просыпается другим человеком. Люди вокруг абсолютно нормальны, у них присутствуют все части тела, ничего нигде не копошится. Это настолько ошеломительно приятно, что в порыве хорошего настроения Ал даже великодушно решает не злиться на Четыре, который снова посылает совершенно неприличные взгляды Трис.

И не злиться на Трис, которая явно отвечает инструктору взаимностью.

— Что случилось вчера? — спрашивает Четыре, когда Ал снова оказывается в кресле.

— Ничего, — пожимает плечами парень. — Все хорошо.

Он даже не морщится, когда Четыре делает ему укол.

От понимания того, с каким страхом придется бороться сегодня, Алу становится приятно и страшно одновременно. А оттого, что Четыре тоже видит все это, Ал испытывает ужасающий стыд.

На Трис длинное черное платье с десятком маленьких пуговок, и она расстегивает их по одной, лукаво улыбаясь. С каждой секундой пуговиц остается все меньше, а обнаженного тела становится все больше. Последнюю пуговицу Трис оставляет нетронутой, и уже от вида этого впечатляющего контраста — полы черного платья и бледная, почти прозрачная кожа — кровь приливает к паху.

Трис подходит ближе и садится к нему на колени. Ал успевает еще подумать, что, вероятно, Четыре здорово набьет ему морду. А потом отпускает, наконец, подлокотники кресла и обнимает мягкое податливое тело.

Это оказывается безумно приятно — гладить нежную кожу, прикасаться губами к чужим губам. Трис тихонько стонет, делает пару движений бедрами, от которых Ал едва не кончает, целует его в шею... А потом вдруг исчезает, лишь для того, чтобы снова появиться — но уже в объятиях Четыре.

Вот он, его очередной страх — оказаться отвергнутым Трис. Остаться в одиночестве.

Ал не может шевельнуться, отвернуться, успокоиться. Он может лишь наблюдать, как Четыре усаживает девушку на лабораторный столик, по-хозяйски оглаживая ее ягодицы, небольшую грудь с неожиданно темными сосками. Ал видит, как Четыре и Трис долго и со вкусом целуются, как Четыре ласкает ее клитор большим пальцем.

Ал даже находит в себе силы подумать, что они удивительно гармонично смотрятся вместе, когда Четыре осторожно входит в Трис. Девушка страдальчески закусывает губу, но потом начинает медленно двигать бедрами навстречу любовнику, скрестив ноги на его пояснице. А потом все быстрее и быстрее, и быстрее... В комнате тихо, слышно лишь хриплое дыхание Четыре и женские стоны, которые с каждой секундой становятся все громче. Но кончает она почти беззвучно, лишь цепляется изо всех сил за столешницу. Четыре продолжает вколачиваться в ее тело, а Трис встречается взглядом с Алом и с ухмылкой подмигивает ему.

За эту развязную ухмылку Трис хочется убить. Ал делает шаг...

...И приходит в себя от резкого запаха нашатыря. Он лежит на холодном кафельном полу. Над ним нависают потолок и обеспокоенное лицо инструктора.

— Сходи в медпункт, — говорит Четыре.

— Ты... — начинает говорить Ал, но голос не слушается, и он захлебывается кашлем. — Ты...

— Я впервые вижу такую реакцию, — жестко говорит Четыре, словно рубит слова топором. По его лицу невозможно угадать, злится ли он на то, что видел в симуляции Ала, или же обеспокоен произошедшим. — Сходи в медпункт. Я проверю.

Ал с трудом поднимается на ноги. С трудом еще и потому, что, как ни ужасно, стояк никуда не делся.

«Симуляция. Всего лишь симуляция».

У салона, где они делали себе первые татуировки, Ал сталкивается с Трис. Он хочет обойтись дежурным кивком, но вдруг замечает, что ее нижняя губа чуть припухла, как если бы девушка долгое время прикусывала ее. И до нынешней симуляции Ал никогда не замечал у Трис этой привычки.

До медпункта он так и не доходит.

* * *

Секс видится Алу во всем еще пару дней. Сексом наполнены его сны, после которых он воровато застирывает простыни, пока никто не заметил. Сексом, кажется, пахнет воздух в спальне. Ал вдруг замечает, что Молли не носит бюстгальтера. И ее грудь с вечно твердыми сосками-горошинками достаточно привлекательна.

«Это все гормоны», — говорит себе Ал и идет в спортзал.

Там пусто и пыльно: с тех пор как началась вторая ступень инициации, в тренировочный комплекс приходят лишь прирожденные лихачи — неофиты из других фракций слишком подавлены, слишком устали, слишком растеряны. Ал долго колотит манекен. Не отрабатывает удары, а именно колотит, бьет наотмашь, сбрасывая напряжение, скопившееся за последние дни. Измученный и потный, он бредет в душ. Ему почти хорошо, легко. Он предвкушает горячие упругие струи воды и приятный аромат лимонника.

В спальне пусто — время ужина. Ал решает сначала вымыться, а уже потом перехватить что-нибудь в столовой. И уже переступив порог душевой, понимает, что на ужин пошли не все.

В полумраке бледная кожа Уилла слегка светится. Кристина стоит перед ним на коленях, обхватив член полными губами. Уилл стонет — низко, тихо. Его рука в ее волосах, и он направляет, задает темп...

Ал тихонько пятится и прикрывает дверь. Ему одновременно интересно и как-то не по себе. Черт, неужели нельзя найти другое место?!

Он решает пойти на ужин, хотя ему неприятно идти в столовую, где столько людей, потным и грязным, но что поделаешь.

Захлопывая за собой дверь спальни, Ал сталкивается с Кристиной, Уиллом и Трис.

И вот тогда ему становится страшно.

* * *

— Сыворотка страха воздействует непосредственно на мозг, — говорит медсестра-лихачка, прежде чем взять у Ала кровь на анализ. — Она не вызывает галлюцинаций.

— А чем симуляция отличается от галлюцинации? — хмуро спрашивает Ал.

Медсестра пожимает плечами. И правда, откуда ей знать? Знала бы — сейчас была бы в другой фракции.

— Заскочи после обеда, посмотрим, что не так. Или, если хочешь, можно поехать в больницу к эрудитам...

— Не надо! — быстро открещивается Ал. — К ним попадешь — с живого не слезут.

Кто знает, вдруг это повлияет на решение инструкторов? Ал просто не может позволить себе стать афракционером. Это хуже, чем галлюцинации, мысли о сексе и постоянный страх.

Уже у самых дверей кабинета, где его ждет Четыре с очередной порцией сыворотки, Ал вдруг понимает комизм ситуации: он разложил свои страхи по пунктам, выделив самые страшные и те, которые можно просто перетерпеть.

Похоже, он все-таки станет Лихачом. Эта мысль ободряет.

* * *

После очередной симуляции — бешеная собака кусает его за лодыжку, нападая снова и снова — Ал уже почти спокоен. Ему не мерещатся мертвецы, он не видит повсюду совокупляющихся знакомых, он в состоянии спокойно смотреть в лицо Трис. Собак он тоже не видит.

По дороге на ужин он заходит в лазарет. Медсестра встречает его улыбкой: все анализы в норме, никаких отклонений не выявлено, живи и радуйся, ликуй и смейся.

Но ночью Ал снова просыпается от тихого детского плача. Он долго лежит неподвижно, в надежде, что плач стихнет, но — безуспешно. Не выдержав, Ал поднимается с кровати и отправляется на поиски ребенка, хотя умом прекрасно понимает, что никакого ребенка здесь нет и быть не может.

В Яме на удивление тихо и безлюдно. Обычно жизнь здесь бурлит почти до утра, ведь далеко не всем лихачам нужно вставать на работу и тренировки, многие работают посменно, а многие и вовсе — когда захочется.

Сегодня Ал не встречает ни одного человека. Фракция будто вымерла. И это наталкивает Ала на понимание: все это сон, очередной бред, фантазия его воспаленного сознания. Вот она — реакция на сыворотку, которой не было. Вот оно.

На мосту над рекой стоит человек. Мальчик лет восьми. Мальчик стоит спиной к Алу, но во сне все понятно и ясно. Ал знает: вот кто плачет ночами, лишая его сна.

— Эй, малец! — окликает он.

Мальчик оборачивается. Это Альберт. Маленький правдолюб Альберт. И в ту же секунду Алу становится понятно, что именно этого он и ждал с того самого дня, как впервые услышал плач в ночной тишине.

— Почему ты плачешь? — спрашивает Ал. Мистик по натуре, он верит, что сны даются людям не просто так. Возможно, если ему удастся узнать, отчего каждую ночь он слышит собственный плач, все это закончится.

— Мне страшно, — отвечает Альберт. — Меня пугает эта река и пропасть. И вообще — все это место. Мне неуютно и одиноко.

Ал на мгновение прикрывает глаза. Да, его пугает холодная красота Лихости, бурлящая река, опасные тропы без перил. Его пугает, что, даже пройдя инициацию, он никогда не сможет стать здесь своим — слишком он трус по натуре. Действительно, трус. А хуже всего — что он и сам считает себя таковым.

Но одно дело быть трусом и пытаться преодолеть свои страхи. Другое — потакать им.

Ал осторожно касается худенького мальчишеского плеча.

— Тебе понравится, — мягко говорит он. — Здесь есть своя, особенная красота. Послушай, как шумит река, почувствуй, как чист воздух рядом с нею. Дождись утра, и ты увидишь, как лучи восходящего солнца сияют, отражаясь от стеклянной крыши.

Альберт поднимает глаза, и Ал невольно отшатывается: в глазах мальчика тьма, зрачок расширен настолько, что не разобрать, какого цвета радужка. Но страшнее всего — свежие, сочащиеся сукровицей порезы, пересекающие его лицо.

— Мне страшно, — говорит мальчик, и когда он открывает рот, оттуда вылетает рой черных мух. Они заполняют все вокруг, летят в глаза, противно жужжат. Ал машет руками, крутится на месте, пытаясь избавиться от отвратительных насекомых. Оступается и едва не падает в пропасть — спасают перила. Прикосновение холодного влажного металла отрезвляет.

Ал стоит один на мосту. Никаких мух, никаких мальчиков с черными глазами. Никого.

Ал стоит на мосту. Он пришел сюда во сне.

* * *

Сегодня его страх — страх испачкаться.

Откуда взялся этот страх, Ал знает. Вернее, думает, что знает. Когда он был маленьким, он страшно не любил умываться и чистить зубы, до истерик и скандалов. Однажды мама сказала, что тогда не стоит вовсе пользоваться ванной комнатой.

Первые пару дней Ал ликовал. Потом он обнаружил, что немытое тело противно чешется, а друзья косятся с неприязнью. В школе для него быстро придумали прозвище — Альберт-Вонючка. На вторую неделю насмешек он сдался и попросил у матери прощения. С тех пор не было для Ала ничего неприятнее, чем не иметь возможности вымыться. Первое, что он купил в Лихости, получив свои талоны, — упаковку мыла с ароматом лимонника. Такое делала мама иногда.

После укола Ал чувствует, как покрывается частичками грязи. Кожа на глазах темнеет, начинает саднить и чесаться, а в паху противно свербит. Ничего нового, этот страх Алу уже удавалось преодолеть. Он пытается успокоиться, убеждая себя, что все временно. Но проверенное средство не помогает, мозг не обманывается. Сердце бьется. Пот заливает глаза.

Ал встает с кресла, проходит мимо безучастного Четыре и выходит в коридор. Нужно просто найти душ, и тогда проблема будет решена. Всего-то.

В коридоре неожиданно темно и сладковато-тошнотворно пахнет гнилью. Ал невольно сглатывает. Запах порождает в нем вполне определенные ассоциации: именно так пахла дохлая кошка, на которую он однажды наткнулся по дороге из школы.

Отчего она умерла, он тогда так и не понял. Мех облезал клочьями, влажно блестел на солнце. В нем копошились черви. Нечто одновременно отталкивающее и завораживающее было в том, как деловито и неторопливо жизнь отступала перед смертью, для того чтобы появилась в итоге новая жизнь. Когда-то — Ал помнит это из уроков истории — существовали люди, которые верили, что каждое живое существо бессмертно, лишь не помнит своих прежних воплощений. Порой Алу кажется, что он знает, кем станет в будущей жизни: зеленым растением, молчаливо тянущим к солнцу свои крупные листья. Бездумным и свободным от страхов.

Запах гнили резко усиливается, и какой-то частью сознания Ал понимает, что сейчас увидит.

Это все равно шок: Кристина, покрытая страшными волдырями, идет ему навстречу. Ал отшатывается, но девушка, кажется, даже не замечает его, медленно проходя мимо и глядя перед собой пустыми белыми глазами.

Ал машинально провожает ее взглядом, обреченно вздыхает: раз вернулись мертвецы, симуляция затянется надолго. И чтобы один страх накладывался на другой — такого еще не случалось.

По дороге в комнату неофитов Ал встречает Дрю, покрытого кровоточащими язвами, безногую Молли, которая ползет по коридору, цепляясь за напольные плиты ногтями. Ал даже пытается ей помочь, но девушка одаряет его взглядом, полным ненависти, и что-то невнятно бормочет вслед.

В спальне тихо и пусто. Ал быстро проходит к своей тумбочке, достает мыло и полотенце, распахивает дверь душевой. Какое-то шестое чувство убеждает его, что нужно действовать быстрее, быстрее, быстрее!

Он включает воду, запрокидывает голову, чтобы привычно поймать языком первые струи влаги.

И ощущает тошнотворно-соленый привкус.

Не вода льется из душа. Из душа льется кровь.

Не ярко-алая, как ему всегда думалось. Нет.

Ал истошно вопит, пытаясь стереть кровь с лица, но на деле — лишь размазывает ее сильнее. Он оступается на куске мыла, которое выпало из рук, и падает. Потоки крови, кажется, льются отовсюду, заливают глаза, уши, нос. Алу трудно дышать...

...И вдруг, как ни в чем не бывало, он приходит в себя в кресле в лаборатории, судорожно дышит, стараясь не смотреть на Четыре — потому что Четыре мертвяк, в его правом глазу личинки.

Снова.

И ничего не меняется.

* * *

Ал почти привыкает к тому, что воздух в спальне пропитан гнилью, что люди, которых он видит каждый день, выглядят так, будто побывали на бойне. Он почти привыкает не спать ночами, с криками вскакивать на постели, натыкаясь на бездумный взгляд Дрю — тот практически не спит последнюю неделю.

Ал привыкает.

Когда Эрик вывешивает в комнате доску с расписанными рангами второй ступени, Ал старается думать лишь о том, что без кожи Питер, пожалуй, выглядит даже симпатичнее обычного.

Его имя — последнее в списке. Среднее время симуляции — сорок минут.

Алу хочется выкрикнуть, что это неправда. Рассказать хоть кому-нибудь, что симуляция для него не заканчивается, что он живет в постоянном страхе вот уже который день, никогда до конца не будучи уверенным, что происходящее вокруг — неправда. Но Ал молчит.

Питер, ставший вторым, устраивает скандал: припечатывает Трис к стене, рычит угрозы. Ал не может отделаться от мысли, что картинка перед его глазами ужасна и смешна одновременно: человек, у которого нет кожи, пытается вытряхнуть жизнь из человека без внутренностей.

Ал даже не пытается вмешаться, в отличие от Уилла. Впрочем, после того как они остаются в спальне вчетвером — Ал, Трис, Кристина и Уилл, — становится ясно, что заступничество Уилла скорее заслуга привычки, чем реальное желание.

С Трис что-то не так. Да, она подавлена симуляциями, как и все. Но даже Ал, погруженный в собственные проблемы, видит, что ей все дается легче. Намного легче.

Кто-то внутри, незнакомый и посторонний, требует выбить из девчонки правду, узнать ее секрет, чтобы справиться самому. Нужно всего-то нажать как следует. Трис сильная, но пара хороших ударов в челюсть сломит ее.

А можно ведь и по-другому. Ал видел, что ей нравится: грубость и сила. Ей нравится, когда Четыре прижимает ее к стене. Ей нравится, когда он движется в рваном темпе, не считаясь с ее чувствами.

«Стоп! — говорит себе Ал. — Это всего лишь галлюцинация, вызванная сывороткой. Настоящая Трис совсем другая».

«Тебе-то откуда знать!» — возражает некто внутри Ала.

Трис что-то говорит. Ал чувствует, что еще чуть-чуть — и он сорвется, бросится на девушку. Сам еще не зная, зачем: убить или оттрахать до потери сознания, все равно. Главное — чтобы исчез тугой пульсирующий комок в горле.

— Я хочу остаться один, — с трудом говорит Ал.

И Трис уходит.

Ал остается один и плачет, тихо и страшно, без слез.

Питер появляется спустя полчаса, нервно оглядываясь по сторонам.

— Тебе нужна помощь, — говорит Питер. Он не задает вопроса, лишь озвучивает очевидный и понятный факт. — И мне нужна помощь.

Питер говорит всего несколько фраз. План Питера ужасен, но некто, поселившийся внутри Ала, заставляет его открыть рот и сказать:

— Согласен.

После этого он впервые за долгие недели засыпает без сновидений, едва коснувшись головой подушки.

У Ала появляется надежда.

* * *

Самое скользкое место в плане Питера — с чего бы это Трис выходить ночью из спальни?

Но, видимо, он действительно хорошо изучил ее привычки. Среди ночи Трис просыпается и бредет к питьевому фонтанчику, шлепая босыми пятками по полу. Она пьет, потом прислушивается к разговору Эрика и неведомой дамы.

Собственно, только потому им и удается ее схватить.

Ал зажимает Трис рот своей широкой ладонью. Она кусает его за палец.

— Ой! — от неожиданности Ал едва не отпускает свою добычу, но злой и грубый голос Питера отрезвляет:

— Заткнись и держи ее рот закрытым!

Дрю завязывает Трис глаза, Питер бормочет скабрезности. Все, о чем может думать Ал, — сейчас все вокруг выглядит совершенно нормальным. Тело Питера покрыто кожей, у Дрю на месте руки и ноги, а у Трис, которая ближе к Алу, чем когда либо, на месте все внутренности. Левой рукой он чувствует, как отчаянно напрягаются мышцы пресса — Трис понимает, что борьба тщетна, но не бороться не может.

В этом вся Трис. Та истинная альтруистка Трис, которую правдолюб Ал полюбил. Может, не с первого взгляда, а со второго.

«Это не может быть симуляция».

Эта мысль отрезвляет.

Тем временем они уже у пропасти, Дрю пытается перебросить Трис через перила, но без помощи Ала не может. Питер занят тем, что шарит ладонью по груди Трис, отпуская сальные шуточки.

— Прекрати! — не выдерживает Ал, убирая руку от лица девушки.

Драка занимает всего несколько секунд. Питер бьет Трис головой о камень, Дрю визжит, тряся прокушенной рукой, откуда-то появляется Четыре.

Ал делает то единственное, что может — бежит.

* * *

Остаток ночи и полдня Ал проводит, блуждая в коридорах. Долго стоит на мосту, гипнотизируя взглядом реку. Он умело избегает неофитов и инструкторов — а ведь и не знал, что настолько просто спрятаться от кого бы то ни было в лагере Лихости.

Все вдруг становится ясным как день. Скорее всего, так и было написано в книге его судьбы. А от судьбы не уйдешь, теперь Ал хорошо это понимает. В конце концов, с первого дня, когда он не смог сдержать слез при мысли о родном доме, стоило понять — ему не место в Лихости.

Он пытается объясниться с Трис. Хотя бы пытается. Разумеется, все эти усилия пропадают втуне, но Ал не в обиде. Сам он думает, что на месте Трис обязательно попытался бы убить тварь, притворявшуюся другом и поднявшую на него руку.

И никакая сыворотка не может стать оправданием для подобного поступка.

Питер при виде Ала молчит. Дрю держится за челюсть. Алу думается, что ему страшно повезло, что он трус, что он сбежал. Вряд ли Четыре пожалел бы его, особенно памятуя об одном из видений под воздействием сыворотки.

Ал покидает спальню неофитов, не намереваясь туда возвращаться. Он, наконец, понимает, чего боится. Страха.

Когда-то, много веков назад, Ал думал, что лучше умрет, чем станет афракционером. Он снова стоит на мосту, всматриваясь в пропасть, куда сутками ранее он едва не сбросил свою подругу, виноватую лишь в том, что она оказалась в чем-то лучше других.

Гладко причесанный Альберт в белом пиджачке вдруг оказывается рядом. Молчит, задумчиво разглядывая бушующую под ногами реку.

— Ты точно решил? — говорит он.

— Да, — кивает Ал, вытирая невольные слезы.

На лице у Альберта удивление пополам с нерешительностью.

— Я не хочу, — мотает он головой. — Я передумал! Мне тут нравится! Ты же сам говорил — солнце, витражи, река!..

Ал крепко держит Альберта за руку.

— Нет, малыш. Тебе здесь не нравится. Здесь пусто и одиноко. И нам придется уйти.

Одним движением он оказывается по обратную сторону перил. Один шаг отделяет афракционера-Ала от почти-лихача-Ала.

И он не делает этот шаг.

Он сбрасывает в пропасть Альберта.

* * *

Ал открывает глаза, щурясь от непривычно яркого света. Он тянется прикрыть глаза рукой, но это простое действие требует от него непривычно много усилий. В конце концов, он сдается, да и глаза уже привыкают к слепящей лампе.

— ...нетипичная реакция на сы...

— ...стоило проверить...

— ...берт! Ты слышишь что-нибудь? Ска...

Звуки доносятся будто сквозь толщу воды. Потом в поле зрения Ала появляется Четыре.

— Эй! — Четыре щелкает пальцами, чтобы привлечь внимание. — Как ты себя чувствуешь? Здорово напугал нас всех.

— Что?! — хрипит Ал и захлебывается в кашле.

— Двое суток без сознания валяешься, мы уже всех врачей на уши поставили, — Четыре с осуждением качает головой. — Стоило сразу сказать, что сыворотка влияет на тебя сильнее. А так все пропустишь, придется отдельно заниматься, а до третьей ступени всего неделя осталась.

Что-то не так. Ал торопливо считает дни, загибая пальцы на руке для наглядности. По всему выходит, что он отключился сразу после первого укола.

Значит, ничего не было? Ни навязчивой жажды секса, ни страшных галлюцинаций наяву, ни сговора с Питером?

— Я пытался сбросить Трис в пропасть? — слова вылетают прежде, чем Ал успевает подумать.

Четыре долго смотрит на него, брови его медленно ползут вверх от удивления.

— Пожалуй, скажу врачам, чтобы подержали тебя лишний денек, — говорит он. — Уж больно интересные глюки ты словил. Отлежишься, а потом снова вернешься в строй.

Ал прислушивается к себе.

— Нет, не вернусь.

Теперь сохранить невозмутимость Четыре не удается.

— С ума сошел?!

Ал устало прикрывает глаза. Вот он, второй шанс.

— Не уверен, как тебе ответить.

Ал не видит лица Четыре, не слышит долгих увещеваний.

Ал улыбается.