Привыкая (гет)

Привыкнуть к тому, что ты член команды Мстителей, — дело непростое. Для Ведьмы вообще ново и не просто привыкать к чему угодно, не говоря уже о чем-то столь экстраординарном. Прожив больше десяти лет на улице, не зная, где она проснётся завтра, найдётся ли еда, вода, какая-никакая крыша над головой, где можно будеть переночевать или укрыться от дождя, она не позволяла себе привыкать к чему бы то ни было, кроме одного — присутствия рядом брата.

Ведьма смутно помнит, как её зовут, ведь в мыслях Вдовы, Капитана и остальных она зовётся лишь Ведьмой; но имени брата — её другой части, её плоти и крови, её оторванных мыслей и чувств — не забывает никогда. Пьетро — единственный, кто оставался в её жизни после смерти родителей, кто всегда был рядом, кто покинул её лишь на миг — на миг, обернувшийся вечностью. Ведьма по-прежнему иногда мысленно зовёт его — и не слышит отклика; неосознанно сжимает руку, пытаясь нащупать руку Пьетро — и натыкается на пустоту; оглядывается при малейшем шорохе, надеясь, как и раньше, увидеть брата, — но рядом вновь никого нет, только ужасающая пустота.

Привыкнув однажды, привыкнув и потеряв навсегда, Ведьима не может себе позволить привыкнуть снова.

Быть членом команды американских супергероев кажется нереальным, невероятным, главным образом потому, что эта команда ведёт себя весьма настороженно с ней. Первым, кто практически безусловно и безоговорочно принимает Ведьму, становится Клинт Бартон: ещё там, на хеликэрриере, он лежит рядом с телом Пьетро, и стоит ей подойти, чтобы в последний раз взглянуть на брата, признаться самой себе, что он погиб, как Бартон без слов обнимает её, делясь с ней собственной скорбью. Позже он уезжает домой: его жена вот-вот должна родить; и такое своеобразное шефство над Ведьмой берёт Вдова — лучший друг Бартонов. У Вдовы тоже много шрамов, и некоторые куда более глубокие, чем шрамы Ведьмы, но и рана, открывшаяся со смертью Пьетро, закрываться не желает. Вдова предлагает разумный способ отвлечься, как она это называет, — непрерывные, изнурительные тренировки. Ведьма хватается за эту возможность, как утопающий за соломинку, и никогда себя не щадит — и вскоре замечает оттенок уважения в мыслях Капитана и Сокола.

Капитан невероятно мудр; Ведьма помнит, как блуждала в его разуме, вытаскивая из глубин подсознания едва заметные проблески сожаления о несбывшемся. Мысли Капитана упорядочены, он излучает спокойствие и уверенность, и Ведьма разрешает себе подчиниться этой силе, этому порядку, этому залогу стабильности в команде, хотя сам Капитан называет связующим звеном Мстителей почему-то Старка.

Старка, конечно же, обвинять проще всего: ракеты его производства лишили Ведьму дома, родителей и мирной жизни, Альтрон, опять же созданный Старком, отнял брата, а вместе с ним — надежду на то, что когда-нибудь она снова научится по-настоящему жить. Ведьма знает, что Пьетро никогда не перестал бы ненавидеть Тони Старка и желать ему смерти. И именно этого, только от неё самой, и ждёт Старк. Ведьма не слышит резких и обидных слов, не видит суетливых движений: она слышит упрёки и звуки взрывов, видит Афганистан, Стейна, Киллиана, мёртвых Мстителей — видение, что насылала она в тот день, когда увидела его впервые. Она чувствует, что Старк как-то пытается убедить себя в том, что в произошедшем нет его вины, — и сам же не верит себе. И Ведьма больше не может винить его и ненавидеть, как прежде. И вот так она остаётся одна в своём горе.

Сокол и Воитель — сами, судя по всему, новые члены команды — дольше всех продолжают относиться к Ведьме с недоверием. Они практически не разговаривают с ней, стараются избегать зрительного контакта — словно это может уберечь их от её сил! — но не боятся вступать с ней в схватку на полигоне. Оно и понятно: несмотря на все старания, Ведьма всё ещё уступает солдатам в военной подготовке, однако сейчас и они признают, сколькому она научилась во время тренировок.

Ведьма может понять подозрения Воителя, сочувствие Вдовы, покровительство Капитана, настороженность Сокола, отчуждённость Старка. Но какой-то робкой, почти детской неуверенности Вижена она понять не в силах. Существующий всего несколько дней, но с рождения впитавший в себя многовековые знания человечества и тайны камня разума, он словно бы не до конца понимает сам себя, как самый настоящий человек. Ведьма помнит разум Вижена совершенным, мысли — невероятно гармоничными, а цели и задачи — предельно ясными, и тем больше ей не понятно его смятение. Кажется, будто его мучают тысячи вопросов, которые он даже не знает, как сформулировать, не то что искать на них ответы. Ведьма не хочеть заглядывать в его разум, не столько боясь найти там отпечатки Альтрона или программы Старка, сколько не желая нарушать этой гармонии даже мимолётными взглядами внутрь. Растерянность Вижена заставляет её чувствовать себя чужой, неуместной здесь, среди Мстителей, рядом с ним; и она всё больше отдаляется от него, избегает встреч, хотя от этого ей становится ещё тяжелее.

Эта игра в прятки продолжается, кажется, уже целую вечность. Ведьма приходит в отчаяние, для неё больше ничто не имеет значения, даже ступенька под ногами, и, не успев осознать, что происходит, она теряет равновесие и…

…не падает, в тот же миг оказываясь в сильных руках того, кого так долго избегала.

— Ванда.

Собственное имя оглушает её. Мир словно разлетается на мелкие кусочки, которые зависают в воздухе, а потом, загораясь красным, начинают медленно складываться обратно. Ванда. Не ведьма, не мутант, не эксперимент ГИДРЫ, не Мститель. Ванда — вот её имя, и кажется, будто бы вместе с именем к ней возвращается жизнь, вдыхая свет и цвет в бесцельное существование призрака.

— Что? — голос срывается, она скорее выдыхает, чем произносит это слово. Тёмно-синие глаза Вижена неотрывно смотрят на неё, и создаётся впечатление, словно он где-то не здесь — и вместе с тем настолько близко, настолько рядом, что ближе просто невозможно. Руки Вижена не отпускают Ванду, но она не замечает этого, как и всего остального, что, может быть, сейчас происходит вокруг.

— Что ты видишь во мне? — спрашивает Вижен, его взгляд становится более сосредоточенным. — В день, когда я родился, ты сказала, что видела в моём разуме смерть. Скажи, что ты видишь теперь?

"Что ты видишь теперь?" — эти слова эхом отдаются в мыслях Ванды. Прикрыв глаза, она кладёт ладонь на лоб Вижена — туда, где горит мягким светом камень разума. Вспышка света не ослепляет, как в прошлый раз, не причиняет боли, а словно отделяет её от внешнего, материального мира, открывая её взору совершенно другой.

Этот мир полон ярких красок, всевозможных звуков, цветов, оттенков запаха, словно кто-то скупой тщательно собирал их все и впитывал в себя, стараясь не потерять ничего, даже чего-то на первый взгляд не заметного. В этом мире всё разнообразие природы, погоды, предметов и лиц, для человеческого разума слишком сложное, чтобы постичь полностью. Каждая мелочь словно дышит здесь, каждая пылинка будто бы излучает свет. Здесь есть и Мстители — и в старом, и в новом составе, и Альтрон, и много других, совершенно незнакомых Ванде людей: должно быть, Вижен находил их изображения в интернете и вновь запоминал. Но больше всего Ванду поражает то, что этот мир как будто весь пропитан каким-то невозможным восторгом, связанным со всем, что здесь есть; она словно сама испытывает эти чувства: и восхищение природой, и сочувствие не так давно уничтоженному Альтрону, и гордость и уважение по отношению ко всем Мстителям… И едва заметную тоску, словно кто-то очень хотел бы быть частью этого мира, быть ему нужным.

Последнее, что видит Ванда, прежде чем вернуться в реальность, это её собственное лицо — необычайно, нечеловечески пекрасное и пронизанное всё той же глубокой тоской.

"Что ты видишь теперь?" — вопрос, кажется, всё ещё висит в воздухе, а ладонь её всё так же покоится на лбу Вижена. Ванда глубоко вздыхает и открывает глаза, чувствуя, как горечь, пустота и бесцельность последних дней потихоньку отступает, оставляет её, но больше не в одиночестве.

— То, чего этому миру явно недостаёт, — твёрдо говорит она. — Я вижу тебя.

Привыкнуть к тому, что ты член команды Мстителей, — дело непростое, как для Ванды, так и для Вижена. Гораздо легче оказывается привыкнуть друг к другу; и Ванда знает, что может себе это позволить, потому что для него это так же важно, как и для неё самой.