Избранник (джен)

Статуи хранителей, деревянные балки, оборванные цепи, и где-то высоко надо мною теряются во тьме своды древнего некрополя. Я помню их — они врезались мне в память, когда спускался я к алтарю, — но не вижу более, ибо силы оставили меня; пораженный, я пал ничком, немощный и жалкий. Перед взором моим лишь выложенный каменными плитами пол, усыпанный прахом, костями и пылью, да ступени, ведущие к алтарю, да густые темно-багровые потеки на них. Я еще говорю что-то тому, кто стоит рядом, тяжело дыша, чьи сапоги перед самым лицом моим, но понимаю разумом: раны мои столь глубоки, что залечить их уже невозможно. Тело мое растерзано, не удержать ему душу, и не поможет мне ни магия, ни некромантия. Багрово-черные ручьи на ступенях превращаются в реку, и никогда мне уже не подняться…

* * *

Обычной была моя судьба до того, как я вручил себя Асхе. Принял я посвящение, и поцелуй самой смерти стал мне отрадой до скончания века, ибо в единении с нею обрел я великую силу и великий покой. Когда оставили меня страсти и сомнения, а плотские скорби и усталость уже не сбивали более с пути, ум мой, не зависящий так, как прежде, от бренного тела, расширился и обострился, и немало времени с тех пор я провел с пользою — в чтении и размышлениях, в медитации и молитвах Великой Матери. Дух мой неустанно стремился постичь высшую волю и тем укреплялся, а разум тянулся к познанию, и мощь моя возрастала.

Пока копили еретики и неверующие колдуны мирской хлам, я искал и приумножал истинное богатство. Изучил я историю войн и ветхие пророчества, и древний язык Шантири стал моим, когда уразумел я его глубинный, подлинный смысл. Прочел я многие трактаты о демонах, труды философов и мудрецов, исследовал обычаи и прошлое племен и целых народов, ныне живущих и канувших в небытие. Фортификация и тактика, анатомия и алхимия, риторика и дипломатия, науки о движении светил и управлении стихиями — всему отдал я должную дань и увидел воочию, сколь многое оставили нам истинно просвещенные.

Спустя малое время все книги обширной библиотеки своей знал я почти наизусть, и прежние границы стали мне тесны. Вбирать и усваивать новое давно вошло у меня в привычку, и от этого непрестанно ощущал я острый, неутолимый голод ума. В то время как имперские лорды травили по лесам безвинное зверье, я наслаждался совсем иной охотой, далекой от их мерзких забав. В любую погоду я отправлялся в путь; в академиях, в библиотеках, в городских архивах, в святилищах и монастырях, в лавках и на рынках — везде побывал я, разыскивая мудрость, кою утеряли мы столетия назад; собирал, где мог, нужные книги и свитки, изучал их, выписывал самое важное, не брезговал ни обгоревшей страницей, ни обрывком пергамента, если были на них слова, записанные рукою сведущего. Познания мои умножались и приносили душе моей несказанную радость — я чувствовал, что рано или поздно они понадобятся Асхе и послужат на пользу. День за днем, год за годом открывал я всё новые стороны науки и магии, извлекал из книг и рукописей всё новые сокровища. То было великое приключение — и то была великая битва. Снова и снова атаковал я главного врага — невежество, раз за разом побеждал его, и не было ему пощады.

Постоянно оттачивал я и навыки некромантии. Без колебаний спускался я в древние катакомбы, посещал некрополи и старые кладбища. Здесь, в тиши и покое, среди забытых имен и надгробий, давно треснувших, поросших мхом, встречал я фантомы — бледные тени тех, кто ушел из мира сего, а затерявшиеся в нем и неспособные вернуться к Асхе приходили ко мне и поверяли свои тайны. Ничего не могли утаить усопшие, посему я клялся свято хранить их секреты и держал данное слово. Многие истории жизни и смерти услышал я и проникся ими, и говорить с мертвыми стало любимым моим занятием. Они указывали новые пути, открывали будущее, делились знанием, что унесли с собой, — старательно собирал я сии драгоценные крупицы. Тех, кто желал очиститься и заслужить прощение, я призывал на служение, потерявшихся направлял и отпускал, злых же и строптивых укрощал, подчиняя своей воле, дабы никому более не вредили. Да принесут они покаяние и да оплатят долги свои, как должно, и да прижмет их Великая Мать к своему сердцу, ибо она все обращает на благо.

Овладел я и более приземленными умениями: мог переместить или разрушить предмет, не касаясь его, или вселить заблудшую душу в покинутое тело — иные сущности безопаснее, будучи медлительными зомби, а не беспокойными духами. Позднее я научился контролировать более выносливых и сильных существ — даже такие способны послужить высшей пользе. Одной лишь Асхе под силу подать жизнь, но самые опытные из нас, познав, как соединяются душа с плотью, могут связывать их по своему усмотрению. Тем, кто ради великой богини причастился смерти, помогает сей навык лучше управлять собственным телом, не имеющим прежних ощущений, и совершенствовать его.

Я познал секреты концентрации и мог проводить часы, обдумывая важные понятия и просто созерцая; останавливал, обуздывал и направлял с твердостью алчный ум свой, постигая сокровенную суть явлений и вещей, и открылись мне великие тайны бытия. Сперва нерешительно ступил я на эту дорогу, но когда дух мой окреп и обрел способность к различению, я смог увереннее идти по пути сверхвидения и понял смысл того, что простаки и невежды назвали бы чудесами. Я прикоснулся к высшим законам, научился видеть отражение их в обыденном и смирился с царящей вокруг суетой, ибо даже она есть бледная, искаженная, но тень того, что происходит в мире высшем. И осознал я тогда, сколь мудро устроено мироздание, в основу которого заложила Асха гармонию и порядок, и постиг, что жизнь и смерть суть стороны одной медали, что одно непрестанно перетекает в другое и не существует без него, и восхитился безмерно. Всей душою возблагодарил я Асху за ее великий подвиг, за чудо творения и возможность разрушить то, что отживает свое и нуждается в переменах, и быстро переросли почтение мое и благодарность в глубочайшее принятие и преклонение. Я предал себя в руки великой богини и поклялся ей соединить свою волю с ее волей и поступать лишь так, как угодно ей, идти лишь теми путями, что укажет она. Тогда и появились символы ее на челе моем, дабы хранила Асха мой ум и не позволила ни единой нечистой мысли коснуться его, и на руках моих, дабы управляла Великая Мать каждым моим деянием.

Ежедневно и еженощно обращался я к многоликой богине, и открывал ей душу свою, и благодарил ее, и восхвалял, и просил лишь одного — показать ничтожному слуге, что угодно ей, дабы в тот же час исполнить, и слышала Мать, и наставляла меня. Часто, сидя после долгой молитвы в сосредоточении, я видел глубже и дальше, и смысл видений мгновенно становился мне ясен. По милости Асхи познал я многое из того, что ранее оставалось для меня скрытым. Взаимодействие мировых сил, тайны, вдохновлявшие магов и жрецов древности, возвышение и падение великих империй — все прошло перед внутренним взором моим.

Однажды сподобился я увидеть и то, как создается ткань бытия, зримая и незримая, как обновляется она, как вплетаются в нее нити отдельных судеб, и испытал великое благоговение. Я постиг, что все равно угодны Асхе: добрые и злые, кроткие и свирепые, великие и малые, мудрые и вовсе не наделенные разумом. Все, кроме демонов — злой выдумки Ургаша, скверной пародии на обитателей мира, созданного его великой сестрою. Богиня дозволила мне узреть их в истинном обличье: лишенных света живой души, бесформенных, мерзких, подобных пятнам грязи, только и способных губить и пожирать, захватывать и уничтожать все, что попадется на пути, ибо при неутолимой алчности тесно им самим в себе и рядом с себе подобными. Показала мне Великая Мать, как прорываются они в наш мир, дабы поглотить его, как проникают в души живущих, ими питаются, с ними срастаются и при их посредничестве творят гнусные дела свои. Я знал сие и ведал, что говорили пророчества, но ранее не видел воочию, как в бешенстве рвут адские твари драгоценные нити жизней, как тянут из жертв силы, превращая несчастных глупцов в послушные орудия, восстающие против той, что подарила им бытие. Узрел я многие разрушения и войны, и кровь, и бесчисленные жертвы, и священную землю Асхи — Эриш, испепеленный, лежащий в руинах, осознал, что проник в будущее нашего мира, и понял, что демоны вырвутся из плена и уничтожат Асхан, если их не остановить…

Долгое время оставался я нем и недвижим. Я продолжал созерцать то, что совершеннейшая изволила показать мне, и постепенно исчезли для меня время и пространство. Пребывал я одновременно везде и нигде, и бесплотный голос воззвал ко мне. Был он еле слышим, но когда достиг он моего внутреннего слуха, дух мой содрогнулся.

— Арантир…

Словно сама вселенная заговорила со мной, и я внимал со священным трепетом, страшась одного — утратить связь с той, что призывала меня.

— Заступись за чад моих, Арантир… Принеси избавление…

Слышал я ранее шепот намтару, но здесь было иное — то был глас святейшей моей владычицы, самой Асхи, пронзивший все мое существо. Устремились ко мне, словно живые, тревога, любовь и печаль, и в душе моей сей божественный поток сложился в слова — Мать просила о помощи. Не героя, не короля, не рыцаря, но простого ученого, верного ей во всем, побуждала она свершить великое дело и воздвигнуть для врагов ее надежную тюрьму…

Вернулось время, вернулись краски и звуки, и лишь тогда я смог сдвинуться с места. Обновленная душа трепетала во мне — я исполнился безмерного сострадания и жажды действия. В великом почтении и волнении духа простерся я ниц:

— Госпожа моя, я слышал тебя! Да будет по воле твоей, ибо я лишь орудие твое. Молю, направь мою руку, и закрою я порождения хаоса в темнице навеки. Равновесие твое да будет восстановлено, да не погибнет созданное тобою. Не покидай меня, Асха многоликая, на пути моем, и свершу я во имя твое все, что прикажешь мне, верному слуге своему…

* * *

Видение Эриша, вновь сожженного дотла, не оставляло меня.

— Так и будет, госпожа моя, если я не вступлюсь. Ведаю я, что не все пойдут за мной, но некому более, кроме ничтожного слуги твоего, собрать воедино нашу на осколки разбитую землю. Знаю, что такова твоя воля. Видишь ли ты, святейшая и чистейшая, сколь глубоко проникла скверна? Даже этот край, где издавна жили верные тебе, не пощадила она, и он падет первым, если сейчас случится беда…

Промедление было недопустимо — слишком долго мы ждали. Я знал, сколь неспокойно на раздробленных территориях наших. Гнусные щупальца хаоса дотянулись и сюда: каждый второй хозяин замка, в том числе похожего более на курятник, нежели на великую цитадель, мнил себя единовластным правителем, почти божеством, не подозревая, что нетвердо стоит на жалком клочке земли, похваляясь силою, словно пьяный селянин на грядке с капустой. К нескольким великим лордам я направил посланников, предлагая союз, и посланные мои вернулись без ответа, а кто-то и вовсе сгинул. Не без горечи я осознал, что действовать придется в одиночку, — понимал я умом, что будет так, но душою надеялся, что у называющих себя служителями Асхи остается хоть капля веры в нее. Увы, многие служили более сами себе, нежели любезной моей покровительнице. Не желали те, кто почитал ее для виду, проявить благоразумие перед лицом общей опасности и объединиться по доброй воле, и у меня оставался один выход — применить силу.

Угроза земле нашей была серьезна, и исполнять принятое решение надлежало со всей ответственностью. Я освежил в памяти описания битв, отгремевших в Эрише, изучил карты, обдумывая попутно, как повлияют на продвижение живых, а особенно неживых сил рельеф местности и особенности климата; через разведчиков своих получил сведения об укреплениях и гарнизонах городов, об охране замков и крупных владений. Асха все обращает на пользу — пригодился мне и презренный металл: в числе прочих приобретений моих были знания, коими поделилась не без нажима воровская гильдия. Использовал я для того простейший путь — спровоцировал кое-кого из главарей открыться и продемонстрировал наглядно серьезность намерений своих. Смертельно напуганные, но утешенные деньгами, ходящие в тени стали разговорчивее и поведали о подземных ходах и тайниках, об уязвимых местах крепостей и душ человеческих: сообщили мне, кто неверен и не поднимется на защиту господина или соседа, кто корыстен и поддастся на подкуп, кто труслив и сбежит при первых признаках опасности… Все это я учел и использовал на благо, и некоторые врата открылись передо мною без боя. Так получил я необходимые ресурсы и место, откуда мог действовать решительнее.

Собрал я небольшую армию: одних поднял, других призвал, третьих нанял, вооружил тех, кто способен был держать оружие. Я не без труда нашел опытных командиров, коих не пугал вид нашего воинства, и нескольких некромантов, верных Асхе, не только решившихся помочь мне подготовить поход, но и способных восстанавливать и возвращать в строй павших воинов, дабы мне самому не отвлекаться в бою. Не желал я масштабной войны, шел не уничтожать, но объединять, однако планировал со всей тщательностью. Многое пришлось обдумать и решить. Следовало позаботиться о живых и неживых, о передаче донесений и планах продвижения войск, о боевых машинах и возможности быстро восполнять магические силы, о дорогах и переправах, о подкреплениях и запасах. Я экзаменовал лекарей — иных за профанирование благородного искусства врачевания следовало бы немедля скормить упырям (жаль, не было у меня в ту пору потребного количества упырей, способных поглотить такое сонмище невежд!), оценивал конструкции полевых кузниц, рассчитывал габариты осадных лестниц, следил за тренировками живых воинов и восстановлением поднятых, составлял шифры; клинки, конскую сбрую, доспехи, палатки, эликсиры — я все проверял лично, ибо не имел права ошибиться. Наконец я приобрел твердую уверенность в том, что все подготовил и рассчитал верно, и, испросив благословения Асхи, выступил с армией.

Вот когда пригодились мне полученные знания! Одна за другой сдавались крепости, и спустя время большая часть Эриша была в моих руках; узнав об этом, многие перешли на нашу сторону по доброй воле. С каждым сражением я становился сильнее и опытнее, успевал что-то читать, проводил дополнительные расчеты, советовался с бывалыми воинами. Асха вела меня и не оставляла милостью своей. Более не заговаривала со мной госпожа, но я постоянно чувствовал ее незримое покровительство. Неустанно обращаясь к ней, я соразмерял с ее волей каждый поступок, каждый план, каждый маневр и не проиграл ни разу. Ширилась армия; с переходом под власть мою новых земель остались в прошлом трудности со снабжением и набором рекрутов, и продвигаться стало намного легче. Иные лорды сами теперь искали союза со мной, являя покорность Асхе, кто истинную, кто ложную (впрочем, и последняя была мне выгодна), и предлагая помощь.

Бывали и трудные дни. Под столицей, Нар-Анкаром, мы встретили жестокое сопротивление. Много часов длилась битва, живые еле держались на ногах, соратники мои не успевали поднимать павших, а потери были велики, и тогда, спешившись и создав вокруг себя магический щит, дабы не получить ненужных ранений, я обратился к величайшей силе Асхи. Всей душою взывал я к смерти, манил ее к себе, молил прийти мне на помощь — и вскоре ощутил ее благое присутствие, и протянул к ней руки, и устремился ей навстречу. Я испытал совершенную радость: великая сила явилась на мой зов, приблизилась ко мне и окутала меня, и нельзя было мне лишь созерцать — как пылкая возлюбленная, она требовала полной самоотдачи, стремилась захватить меня, желала, чтобы я растворился в ней без остатка; сам я желал того же и, как верный супруг, был готов служить ей с почтением и любовью. Я начал с возможной мягкостью направлять ее, приглашая принять достойную форму, и перед внутренним взором моим соткался образ дракона. В то же мгновение я отбросил осторожность, раскрыл объятия и полностью слился с вожделенной силою духом своим, ибо не хотел и не мог более сдерживаться; тьма хлынула сквозь меня, и познал я величайшую мощь.

Я едва удержал полученный образ, столь сильное и высокое наслаждение принесло мне это чистое слияние. Сумел я, однако, сохраняя духовное видение, взглянуть и на мир проявленный и узрел невероятное: призрачная тень, имеющая драконьи очертания (так мне казалось), неслась над битвою, настигала живых, крушила оболочки восставших, никому и нигде не было от нее спасения. Потрясенный, я понял, что сознанием своим выпустил в мир одно из воплощений смерти и что отныне по милости Асхи способен творить.

Ощутил я, что овладел вполне мощью, которую смерть подарила мне, и, сконцентрировавшись, направил ненасытное создание свое на противников, живых и немертвых. Опасался я только того, что проницательный маг заметит его и атакует, и разорвется тонкая связь; я догадывался, что в тот же миг пропадет воплощение смерти, а сам я останусь без сил, словно обескровленный. Не хотелось мне покидать поле боя на носилках, а еще менее хотелось непочтительно завершать великое взаимопроникновение наше. Впрочем, никто из противников моих не понимал, что творится вокруг, — незримая рука поражала разом десятки воинов, неживые падали, рассыпаясь в прах, а живые, спасаясь, бежали в панике, — и не пытался нападать. Щедрую жатву в тот день собрала смерть, и множество душ отправились к Асхе для очищения.

Победа наша была делом скорым. После того как рухнули городские врата, войско мое устремилось внутрь, а я неохотно отпустил ту, что оказала мне столь великую услугу. Подумалось мне на миг, что не слишком спешит она покинуть меня; мы медлили, не желая разъединиться, но сие было неизбежно.

Я вскочил на коня и, когда въезжал в побежденный город, приметил, что соратники мои бросают на меня странные взгляды, на лицах же пленных выражался суеверный ужас. Иные из живых при виде меня и вовсе закрывались и отворачивались, бледнея, точно встретились без пристойной подготовки с блуждающим духом. Я обратился к едущему рядом командиру, которому доверял, и спросил о причине сего. Тот помолчал, а затем, поклонившись в седле, промолвил:

— Господин, не первый день мы сражаемся под вашими знаменами. Мы видели разное и в мощи вашей не сомневались, но чудо левитации вы явили нам сегодня впервые.

Приближенные мои окружили меня с почтением и поведали, что в тот миг, когда сила смерти слилась со мною воедино, тело мое оторвалось от земли и воспарило, как пояснили они, «в столбе света» (коим сочли невольные свидетели, конечно, мой магический щит), и так продолжалось, пока мы пребывали связанными.

Немногим позже я удалился ото всех. Непросто было отринуть воспоминание о произошедшем. Душа моя ощущала нечто похожее на печаль, хоть я и знал: если призову снова ту могучую, все сметающую на своем пути силу, что была сегодня со мною, то она придет на помощь, попросит выпустить ее в мир, и наше творение вновь расправит бестелесные крылья. Поистине велики и страшны соблазны духа, и не идут они ни в какое сравнение с плотской похотью. Сколь же неистовым было искушение вновь и вновь испытывать изведанное в тот день блаженное чувство! Устыдившись и стремясь охладить возбужденный дух свой, я объяснил себе возможные причины того, что ощущал: я знал смерть, но не сталкивался ранее со столь мощным ее проявлением, впервые так тесно взаимодействовал с нею и потому потерял голову. Когда я понял сие — раскаялся и сумел обуздать себя. Позором было бы не сдержаться, как мальчишке, и предать доверие Асхи, используя силу смерти как игрушку или же для удовольствия, пусть наивысшего и чистейшего. Я дал себе зарок не призывать и не применять ее иначе как в бою или для защиты и с тех пор держал клятву.

После того как я вошел в Нар-Анкар победителем, собрал я высших некромантов — тех оставшихся, кто не оказал сопротивления (иных, поднявших на меня руку, пришлось мне до того повергнуть в поединке). Кто с охотой, видя во мне посланника Асхи, кто поневоле — из страха, но она признали главенство мое. Были, однако, и те, кто упрекал меня, спрашивал, не прельстился ли я, не впал ли в безумие или гордыню. Я счел неразумным оставлять за собою подобный тыл, да и не хотел, чтобы меня считали узурпатором, штурмующим города от извращенного влечения к власти, и в сопровождении высших лордов спустился в самое сердце некрополиса — в обитель намтару. Там я поклонился питательнице города и почтительно ожидал, что молвит священное существо. Я не колебался, зная, что именно на мне остановила Асха свой выбор, но следовало подтвердить сие перед всеми. Вгляделась намтару в лицо мое, и присутствующие услышали ее шепот:

— Любимец Асхи, защитник и страж, разрушающий и спасающий, он сорвет покров иллюзий и поможет исполнить высшую волю…

После того как намтару признала во мне избранника богини, лорды не осмелились более возражать и провели церемонию, подтвердив старшинство мое и право на верховную власть. Так я стал владыкой Эриша, имел с той поры свободу для воплощения замыслов, и была эта удача послана госпожою моей — без ее помощи ничего бы я не достиг. Я благодарил ее и превозносил ее щедрый дар, и казалось, что все сбудется, как предначертано.

* * *

Многое повидал на своем веку Иллума-Надин — город на северном нашем рубеже. Прежде владел им славный Сехбет, погибший, к моему прискорбию, от рук колдунов. После окончательной смерти сего предусмотрительного мужа город пришел в упадок — некому было управлять им столь же разумно. Позже обосновался в Иллума-Надине лорд Мальфрой — слабый правитель и, что непристойно для служителя Асхи, любитель празднеств. Он не проявлял ни дальновидности, ни твердости, и неудивительно, что выпустил город из рук и потерял его. Однако новость о прямой причине того была много хуже: мне сообщили, что в городе засели демонопоклонники с исчадьями ада. Услышав сие, я испытал праведный гнев и уверился в том, что правильны были видения и справедливы подозрения мои: демоны, пользуясь слабостью глупцов, добрались и до Эриша!

Я готовился направиться в Иллума-Надин с мощной армией, однако узнал, что город пал. Утверждали, что его взял лорд Джованни, в чем я сильно усомнился: при жизни человеческой, говорят, преуспел он более в интригах и низменных утехах, нежели в военном искусстве, — «захватил» единственный город благодаря тому, что сделался забавою герцога Овидио, и то был город его собственной сестры Лукреции. Смерть ждет любого из тех, кого Асха привела в мир, и отрицание сего факта есть доказательство трусости и неразумия, но лорд Джованни жил так, словно никогда не умрет. Став вампиром, он сосредоточился на борьбе за власть, не отказавшись, впрочем, от увеселений. Коварный, продажный, способный ударить в спину ближнего, он мог сделаться убийцей, но не доблестным воином.

Подозрения мои вновь подтвердились: разведчики принесли весть, что, предательски поразив своего друга Мальфроя, лорд Джованни не стал брать город сам — добрую услугу оказала ему подруга и ученица графиня Орнелла из герцогства Быка. Именно ее бросил трусливый вампир штурмовать стены Иллума-Надина, отсиживаясь безопасно за спиною юной девы. Впрочем, говорили, что она проявила в том бою завидную отвагу и владение тактикой. Я немало удивился в душе своей тому, что столь молодая особа, не имеющая должных навыков и опыта и вынужденная, как и все живые, считаться с потребностями плоти, умудрилась в одиночку покорить укрепленный город и изгнать демонов. Общеизвестно: трудно найти воина доблестного и притом умелого, но много труднее отыскать хорошего военачальника. На деву надлежало взглянуть — она могла присоединиться ко мне и достойно послужить Асхе.

В ту пору я уже был способен перенести себя в то место, которое хорошо знал и мог живо представить, и отправился немедля к Иллума-Надину. Лорд Джованни догадывался, что я вскоре явлюсь перед ним, и ожидал меня, и передал мне власть над городом; тем завершил я объединение Эриша. С Джованни была молодая дама — то оказалась графиня Орнелла. Она глядела на меня с почтением, страхом и понятным любопытством. Судя по крепости мышц (слишком плотно охватывал их парадный наряд), доспехи рыцаря надевала она куда чаще, чем корсеты и юбки. Могучая дева мне приглянулась — битвы явно были ей не в новинку, и ее услуги вполне могли мне пригодиться. На том не пришлось настаивать — вампир сам предложил мне свою ученицу. Она выразила похвальное желание служить Асхе, и я незамедлительно решил перенести ее с наставником к алтарю богини, дабы провести ритуал, и поступил так. Орнелла заняла место в центре священной паутины, я воззвал к многоликой с просьбой принять новую последовательницу, и с той минуты не было у девы обратного пути.

Я ждал сего в любой момент, потому обернулся вовремя — ко мне подбегал лорд Джованни с занесенным мечом. Одним движением я поверг я его наземь, но вместо слов раскаяния и объяснений услышал проклятия и угрозы. Понял я тогда, что не осталось надежды отклонить неразумного вампира от зла, в котором он жил постоянно, разгневался на его упорство в грехах и, наставив душу его в последний раз, силою смерти вырвал из груди предателя подлое и лживое сердце.

Затем я обратился к Орнелле — дитя ошеломленно взирало на происходящее. Ясно было как день, что она не являлась соучастницей преступления беспутного своего наставника, но следовало отвратить ее от подобного, чтобы у нее и впредь не возникало соблазна следовать пути нечестивого Джованни. Я пригрозил ей с самым суровым видом, и она испугалась, насколько могла в новом своем состоянии, — казалось, вот-вот упадет на колени. Она начала упрашивать меня дать ей шанс, и я согласился с притворной неохотой. Сделав вид, что мой гнев прошел, хоть на нее я и не гневался вовсе, я расспросил ее о демонах, захвативших Иллума-Надин, и Орнелла открыла, что источник демонической заразы в городах колдунов. Она упомянула имя мага Менелага, и я изумился: Менелаг был известным ученым, главою города Стоунхелма, большим знатоком того, как обезвреживать демонов, и их истории, я прочел немало его трудов и с почтением относился к его мудрости. Возможно, в том и была причина его глубочайших познаний, что он сам тесно соприкасался с описываемыми явлениями?

Как бы то ни было, Орнелла оказалась у меня в Нар-Анкаре. Когда она прошла основное обучение и с нею были проведены все необходимые ритуалы, я стал давать ей небольшие поручения. Выполняла она их всегда успешно, и я видел не без душевного удовлетворения, что Асха не ошиблась в выборе.

* * *

…Так взят был город, захваченный фанатиками, коих вели демоны в личинах человеческих. И освободил я заблудшие души детей Асхи, дабы она сама могла очистить и исправить их, тела же их отныне да служат высшей цели. Тех, кто не подчинился демонам, я расспросил, и через них указала мне Мать Тишины дальнейший путь. Расспросив же, отпустил людей сих с миром, дабы присоединились они к борьбе против демонов и помогли очистить лик Асхана от пятен хаоса.

Дописывал я уже в сумерках. Когда бы ни кончился бой, я взял за правило отражать на бумаге все прошедшие события, дабы не забылись с течением времени и принесли пользу другим, и теперь заполнял привычной рукою уже не первый дневник. Надлежало по возвращении правильно распределить записи: отобрать то, что могло послужить ученым, некромантам и военачальникам, и соответственно объединить наблюдения и выводы свои в отдельные книги.

Мы давно шли по Империи Грифона, преследуя демона-оборотня Орландо и узнавая все новые несчастливые подробности падения некогда священного государства. Была со мною в этом походе и леди Орнелла. Способности ее продолжали день за днем все более раскрываться, а верность Асхе не вызывала сомнений, и я уже не опасался отправлять ее одну на задания: деву всегда выручали незаурядный ум и воинская подготовка, и она стала мне не только ученицей, но и надежным подспорьем. Все было ей по плечу, одному никак не могла она выучиться — осторожности в бою. Она всегда была на передовой, в атаке, сильная и яростная, словно орочий вождь; я наблюдал издали, как она сокрушает врагов, точно сама смерть. Нередко я просил ее остаться рядом, дабы, объяснял я, прикрывать меня от нападения, когда мне нужно будет сосредоточиться, чтобы сотворить заклятья. Я видел по ее взору: она понимала, что охрана мне не нужна, но не готов был рисковать ученицей, постоянно стремящейся в пучину битвы. Однако вскоре я осознал, что такова ее натура: при склонности к некромантии, при всем уме и при всех способностях была Орнелла более воином, нежели магом. Догадался я об этом довольно скоро и решил использовать ее природные дарования. Даже в нежизни в ней явно было больше порыва, чем стремления к концентрации, но я не считал возможным противодействовать Асхе, раз она приспособила Орнеллу к пути меча. Я не пытался более сдерживать ученицу, и наши роли негласно распределились: я созерцал битву на расстоянии, применяя собственную и приносимую смертью силу, оценивая обстановку и отдавая приказы, а Орнелла обыкновенно была рядом с войском, контролируя восставших и вдохновляя живых — те с азартом бросались за нею в бой и чаще выкрикивали ее имя, чем вспоминали Асху. Впрочем, я тому не препятствовал — это помогало выигрывать сражения, а значит, шло на пользу. Бывало, в бою дева моя вдруг останавливалась и оглядывалась на меня, и я посылал ей издали знаки одобрения. Тогда она одаривала меня взором, исполненным благодарности и внутренней радости, и с удвоенной силой нападала на врагов.

Поистине сама Асха питает отвагу женщины — с любым противником может она совладать. С любым, кроме одного — собственных чувств, и Орнелле представился случай постичь сие. В пути мы встретили отряд рыцарей, служащих новому порядку, — возглавлявший их был ей знаком (в иных обстоятельствах приспешник демонов давно был бы мертв). Человек сей был лорд Эрик, давний друг Орнеллы. Он посмотрел на Орнеллу, на меня, на неживую свиту нашу и посоветовал продвигаться в обход имперских войск, пройдя по подземным тоннелям.

Я все понял по виду Эрика. Не во мне было дело, не в нашем служении Асхе и не в толпе неупокоенных за нашими спинами — он увидел посеревшие губы Орнеллы и осознал, что никогда прелестная графиня не осчастливит его, не утолит переполняющих его вожделений, и того оказалось достаточно, чтобы он предал женщину, которую, казалось, любил. Он вмиг решил пожертвовать той, что доверяла ему, а заодно выслужиться перед своими адскими хозяевами. Девочка должна была понять и принять сие сама, и я не мог предупредить ее, сказав, что мальчишка направляет нас прямиком в ловушку.

Так и случилось — путь нам в месте, указанном Эриком, преградили демоны. Дева моя увидела их — и замерла, и долго оставалась недвижима в седле. Я ничем не мог помочь, лишь произнес необходимые слова и положил руку на плечо Орнеллы; когда она повернулась ко мне, лицо ее было совершенно пустым. В несколько минут я смел исчадий ада с дороги и, избегая смотреть на окончательно помертвевшую Орнеллу, стал придумывать страшную кару для лживого лорда. Ничего не желал я в тот день сильнее, чем превратить презренного щенка в упыря или вырвать и раздавить в собственной руке его гнусное сердце, однако, поразмыслив, отказался от своего намерения: графиня не испытала бы облегчения, но могла возвести подлеца в ранг мученика, а ко мне утратить доверие. Орнелла скрывала душевную боль свою, но для меня она была очевидна. Впрочем, дева моя постепенно приняла случившееся. Я пытался отвлечь ее, как мог, она старалась и, казалось, начала прощать себя за произошедшее — Орнелла тяжко казнилась, хоть и не была ни в чем виновата.

Было и иное, о чем поначалу не всегда вспоминала моя подопечная, — об аккуратности в обращении с телом. Священна женская природа, но чувствительна и изменчива и вследствие того доставляет обладательницам своим немалые хлопоты, а порой и неудобства. Избавившись от них, дитя совершенно забыло об осторожности: Орнелла могла молиться много часов подряд в самой неловкой позе, в любую погоду подолгу оставаться без укрытия, предоставив себя власти всех стихий, не всегда точно проводила положенные ритуалы. Впрочем, если я напоминал ей о том, она исправлялась и долго казалась пристыженной…

Внеся необходимые поправки, я отложил дневник. Завтрашний день обещал быть трудным: нас ждал длительный переход, возможны были и новые сражения: земля эта кишела врагами, и нам постоянно приходилось быть начеку, да и природа действовала по своим законам, не сообразуясь с делами живых и немертвых. Уже довольно давно шли сильные и холодные дожди; с одной стороны, они были нам на руку — мешали при атаках на нас использовать огненную магию и зажигательные стрелы, с другой, мы продвигались из-за них медленнее — местами дороги размыло, что затруднило путь и пешим, и конным. Живым приходилось хуже всех — невозможно было даже развести костры для обогрева, да я и не дозволил бы того, чтобы не выдать прежде времени наше присутствие; мне следовало задействовать резервные планы (к счастью, были таковые), дабы не погубить эту малую часть собственного войска. В виде восставших не принесли бы люди и существа сии большой пользы, а я брал с собою лишь тех, чьи знания, сила или магические способности были бесценны, так что надлежало сохранить их жизнь непременно.

Я вышел из-под спасительного укрытия под проливной дождь, махнул часовым и в одиночку направился в сторону от лагеря. Еще на подходе армии моей к сему месту я ощутил нечто знакомое — где-то неподалеку находился мощный центр, испускающий энергию, и надлежало обнаружить его, дабы подкрепить иссякающие после тяжких боев силы некромантов и магов, да и свои собственные. Я шел, полагаясь вполне на чутье свое, и вскоре моему взору открылся священный драконий источник. То была редкостная удача — их ничтожно мало во всем Асхане, а обладают они величайшей силой. Разными могут быть такие источники, из иных можно в лучшем случае зачерпнуть ладонью, а здесь передо мною было пусть невеликое, но озерцо, в которое падала со скалы чистейшая вода. Я воспрянул духом и возблагодарил Асху за очередной щедрый подарок, а себе наказал не забыть нанести сие священное место на карты — оно нигде не было обозначено. Мне пришлось потратить время на то, чтобы установить вокруг источника мощный барьер, — я помнил о том, что враги могут оказаться повсюду, и мне не хотелось сражаться с ними нагим, да еще стоя по пояс в воде. Убедившись, что защищен надежно, я сбросил промокшие одежды и сошел с благоговением в священные воды, внутренне отметив выгодность того, что при недолгом воздействии ледяная влага не причиняет мне особого вреда, — живые мои спутники тотчас выскочили бы из сего озера с воплями. Встав под водопад, я позволил воде стекать по лицу и телу — казалось, будто сама сила струится по мне.

— Благодарю тебя, великая моя госпожа, за дар твой, — обратился я мысленно к заступнице своей, — за то, что питаешь, посылаешь удачу и не оставляешь меня милостью. Все исполню я, что пожелаешь, лишь только не покидай меня и впредь…

Поклонился я Асхе и простерся перед нею, и сомкнулись священные воды над головою моей.

* * *

Освеженный, бодрый духом и до предела наполненный силой, но по-прежнему под проливным дождем я возвращался в лагерь, когда в сгущающихся сумерках приметил за деревьями одинокую фигуру. Орнелла стояла на коленях и молилась, стиснув руки. Столь напряженной и глубокой была ее молитва, что я не сразу решился окликнуть:

— Дитя мое!

Орнелла открыла глаза, и вид у нее был такой, словно она только что вернулась из небытия. Я подошел ближе и протянул руку, чтобы поднять деву с колен, — встать сама она не могла, тело не повиновалось хозяйке.

— Твое рвение похвально, Орнелла, и Асха радуется мольбам твоим, но сколько часов ты провела так?

Дитя растерялось:

— Не знаю, господин мой…

— Зато я знаю. Ты стоишь здесь давным-давно, забыв о том, что можешь причинить себе вред.

Я повел пристыженную — в первый ли раз! — Орнеллу к священному источнику, велев на себя опереться, что она и сделала не без труда и с боязнью.

— Я создам защиту и оставлю тебя, дитя. Подкрепи свои силы и затем приходи ко мне.

Вернувшись наконец в лагерь, я велел слугам:

— Приготовьте сухое платье для госпожи. И поставьте в моем шатре второе ложе.

Когда появилась Орнелла, она выглядела много лучше, но весьма озадачилась тем, что я велел ей переодеться у себя и прилечь. Сам я ожидал снаружи, продолжая мокнуть, пока графиня не выглянула из шатра и не вручила слугам одежду, с которой ручейком стекала вода. Тогда я вошел внутрь и увидел девочку, сжавшуюся на краешке ложа. Она явно старалась занимать в убежище моем поменьше места.

— Лучше ли тебе, дитя мое? — спросил я, сбрасывая сырой плащ, выжимая мокрые волосы и отирая капли с лица.

— Намного, господин мой, благодарю вас. Прошу вас, простите меня, я иногда приношу вам столько неудобств…

Привычка к любезной лести постепенно покинула ее, но она все еще старалась меня задобрить. Дитя пребывало в растерянности, и я постарался говорить возможно мягче:

— Орнелла, ты забываешь о том, что нужно беречь себя. Тело твое промерзло и промокло насквозь, несколько часов провело в неудобном положении. Разве ты уже умеешь восстанавливать поврежденное?

Графиня покачала головой и опустила глаза.

— Помни, дитя мое, ты — орудие Асхи, а тело — твое орудие. Храни его, обращайся с ним достойно, и оно еще долго прослужит тебе. Видела ли ты, что становится с теми, кто пренебрегает этим правилом? Мы не можем осуждать тех, кто был восстановлен по смерти не сразу и еще не умеет привести себя в должный вид или пострадал от злого умысла, но ты их и не видишь, ибо чаще всего она прячут несовершенный облик и не выходят из домов своих. Но есть и другие, называющие себя некромантами. Обладающие великой силой, способные за час поднять целое кладбище, удерживать в узде сонмы своевольных духов, они пренебрегают даже тем, чтобы собственное тело содержать в порядке, своевременно устранять полученные увечья и избегать новых, принимать необходимые снадобья или проводить надлежащие ритуалы. Более того, покрытые ранами, в нечистоте, снедаемые разложением, они осмеливаются странствовать в чужих землях; не скрывая изуродованных лиц, являются в города, пугая жителей и вызывая в них отвращение ко всем нам и предубеждение против нашего благородного искусства. Неудивительно, что считают, будто мы все сплошь гниющие зомби, и иначе как нежитью нас не зовут.

Кивнула ученица моя.

— Не уподобляйся им, девочка. Следи за собой, и вечно останешься юной и прекрасной.

После этих слов Орнелла вдруг посмотрела мне прямо в глаза, и в ее взоре было почтение, внимание и еще нечто острое, жадное, чему я не осмелился дать толкования, потому просто сказал:

— Теперь приляг, дитя мое. Тебе необходимо отдохнуть, а я послежу за тобой. Несколько часов нужно внимательно наблюдать за твоим состоянием.

Она покорно расположилась на лежанке, натянув до подбородка покрывало, а я, переодевшись за ширмою и усевшись на своем ложе, начал разбирать свитки, спасенные из взятого накануне замка, тщательно оберегая их от воды, все еще капавшей с моих волос. Найдя эти великие сокровища, я поразился тому, в сколь непотребном виде они были и в каком состоянии содержалась библиотека, и потрясенно подумал о том, как много жемчужин мудрости погубили ненавидящие науку демоны. Наверняка то, что удалось мне собрать, изначально было лишь крупицей в великих закромах, а теперь это все, что осталось. Я аккуратно развернул бесценные писания и занялся их сортировкой. Поглядывая изредка на Орнеллу, я видел, что она смотрит в одну точку с выражением, которого не мог я понять. Нечто угнетало девочку, она постоянно была чем-то поглощена, и я решился спросить:

— Предательство лорда Эрика все еще сильно тяготит тебя, дитя мое?

И услышал неожиданный ответ:

— И да, и нет, учитель.

Я отложил свитки в сторону — понял, что настало время поговорить:

— Что ты подразумеваешь, Орнелла?

Поднялась дева моя, села и взглянула мне в лицо:

— Конечно, господин, я не смогу забыть, что так вышло, но Асха все обращает на пользу. Только теперь я поняла, как важно отличать существенное от несущественного и тем спасаться от лжи и страдания. Когда меня изгнали, судьба избавила меня от ненавидящих. Устранив ложного наставника, она подарила мне истинного учителя. Показав мне подлинную сущность того, кого я считала любящим другом, Великая Мать дала мне… многое другое. Могу ли я жаловаться на такую милость?

— Желаешь ли ты, чтобы я покарал его? Он заслужил суровое наказание.

Дитя покачало головой и опустило глаза — нет.

— Тогда скажи, Орнелла, что тревожит тебя, могу ли я помочь тебе? О чем ты так молишь Асху? Почему не желаешь открыться?

Орнелла взглянула на меня снова — взор ее опять был странен — и ответила:

— Я боюсь, господин мой, недолго мне быть вашей ученицей. Больше всего я опасаюсь, что вы разгневаетесь. Мне не перенести этого. Куда я пойду, если вы меня изгоните? Как смогу жить потом?

Я обдумал ее слова — и, казалось, понял источник ее тревог. Она боялась меня, не верила мне, думала, что начну осуждать за душевное смятение. Родные и приближенные, негодяй Джованни, мерзавец Эрик — все те, кому она доверилась, предали ее без пощады. От меня она уже не могла ждать ничего иного, полагала, что я свысока посмотрю на ее скорбь и отошлю прочь. Куда бы отправилась она, одинокая, без дома, без цели и смысла нежизни, без наставника, без единого друга, где скиталась бы целую вечность до окончательной смерти своей, кою уж точно после того поторопила бы? И я ответил ей так:

— Не бойся меня, Орнелла. Я наставник тебе, а не судья, но чему смогу я научить тебя, если ты мне не веришь? Я не принуждаю тебя говорить, если ты не готова, но знай: сказать ты можешь все, что пожелаешь. Я слишком давно живу и слишком многое видел, чтобы ты могла меня поразить. Приходи ко мне в любое время, говори и спрашивай, о чем захочешь, я буду рад помочь тебе в любой трудности, утешить тебя в любой боли и наставить в любой науке. Успокойся, дитя мое, отдохни и ни о чем не думай сейчас.

Орнелла тихо опустилась на ложе: «Спасибо, учитель». Я вновь занялся работой, и некоторое время тишину нарушало только шуршание свитков. Взглянув на Орнеллу, я увидел, что, приподнявшись на локте, она с любопытством смотрит на бесценные бумаги и пергаменты:

— Могу я спросить, учитель, что это?

— Конечно, дитя мое, — я был рад, что в ней проснулся интерес к чему-то вовне, а значит, ей стало легче. — Это свитки из разграбленной библиотеки — точнее, то немногое, что осталось от них и что я еще сумел спасти.

С этими словами я перенес часть документов к ней на ложе и сам сел рядом, словно отец, приехавший с подарками в поместье зятя проведать замужнюю дочь. Мы долго рассматривали и вместе раскладывали свитки, она спрашивала о них, я отвечал. Покончив с этим занятием, мы продолжили беседу. Я расспросил ее о прежней жизни, и она рассказала мне о покойном графе, своем отце, об изгнании и — с опаской — о лорде Джованни. После того она стала вновь задавать вопросы, и разговор наш принял иной характер — мы обсуждали пути и способы продления нежизни и поддержания тела. Интересовало Орнеллу, обязательно ли, принимая священный яд, пить человеческую кровь, — видно, неестественный облик Джованни она не могла изгнать из памяти, и неудивительно: когда я увидел вампира сего, то с трудом узнал и немедля понял, что он злоупотребляет кровью и эликсирами, упиваясь сверх меры и явно ради удовольствия, а не по суровой необходимости... Мы беседовали об откровениях намтару, о зачарованном оружии и применении телекинеза в бою, об академиях и о прочитанных Орнеллой книгах, с коими я ранее советовал ей непременно ознакомиться.

Говорили мы до утра, не зная того, что принесет наступающий день, а дождь продолжал размывать дороги, обещая нам новые сложности.

* * *

Вскоре мы подошли к Святопламени — средоточию демонической заразы в Асхане, «священному городу», как называли его грязные демонопоклонники. Многие и многие присоединились к нам в походе, армия наша была сильна, и мы готовились взять Святопламя штурмом, однако приблизиться к нему не сумели: демоны установили вокруг города мощный магический барьер, и мы не могли даже общими силами снять его. По счастью, нам с Орнеллой явился призрак бывшего владельца Святопламени. Он умолял меня покарать его убийц, дабы он мог уйти на покой, я дал страдальцу слово и исполнил обещанное. Тогда он открыл, что магическую преграду можно разрушить, если очистить ценою жертвы запечатанные демонами алтари вокруг города. Магия смерти способна была убрать барьер и снять иллюзию, но принять окончательную смерть должны были сильнейшие посвященные. Таковых были в наших рядах единицы — и среди них Орнелла. Тяжкий выбор предстояло ей сделать, но графиня ни минуты не колебалась — по доброй воле она решилась очистить один из алтарей, хоть я и предупредил ее, что, вероятнее всего, ей не пережить ритуала. Встал бы я сам на алтарь смерти, но должен был продолжать путь — бросить девочку одну исполнять мои задачи значило бы намного вернее погубить не только ее саму, но и весь Асхан, и Орнелла понимала сие.

Благословил я избранных духовных чад, они простились со мною и отправились в последний свой путь. Вместе с Орнеллой мы прибыли к алтарю, ближайшему к недавно освобожденному нами городу. Отослав слугу, забравшего с собою скакуна Орнеллы, я еще раз предупредил ее о последствиях ритуала. Орнелла пристально посмотрела на меня и молвила, что принимает судьбу свою ради того, чтобы я шел далее и угодил Асхе, изгнав демонов, как та повелела. Поклонилась мне ученица, взяла мою руку и поцеловала ее. Мне оставалось лишь погладить девочку по голове и благословить на окончательную смерть.

— Прощай, Орнелла… дитя мое! — только и смог я сказать.

Она взошла на алтарь, взглянула на меня в упор, бледные губы ее шевельнулись — беззвучно, но с твердостью она произнесла имя богини: «Во имя тебя, Асха, госпожа моя». Медлить было нельзя — никто не желает затягивать момент перехода, даже мы, но я долго собирался с силами, и дитя помогло мне — Орнелла отвела от меня свой пронзительный взор и обратила его к вечернему небу. Я понял, что она возносит последнюю молитву. Другие тоже подали мне духовный знак, что готовы. Я отстранился от всего лишнего, воздел руки и приступил к ритуалу. Видел, но не сознавал я, как сгустился туман, как тяжело упала Орнелла на алтарь и осталась недвижима, как окутала ее тело плотная пелена, а затем оно исчезло, не слышал гула и грохота, прокатившегося по округе. Я знал, что она погибла, как и другие. Знал, что Асха приняла великую жертву, рухнула магическая преграда, спали личины с демонов. Знал, что нужно продолжать путь. Знал, что найду проклятого Орландо и своими руками испепелю его, вырву его жизнь — во имя Асхи, ради памяти учеников, ради девочки, шагнувшей на порог окончательной смерти без тени сомнения… Все закончилось, и не осталось вокруг ни души.

Оглядев зачем-то алтарь, я вскочил на коня и направился в город. Я был один, и помнил о том, и не смотрел в ту сторону, где подле себя обыкновенно видел Орнеллу. Я молчал, отдавая должное ее подвигу, а затем принес Асхе краткую молитву за отважное дитя. Не стал я утомлять госпожу свою многословием, да и слов у меня почти не осталось — вероятно, трудным был ритуал и духовных сил забрал немало. Впрочем, и без молений моих должна была Мать принять Орнеллу — графиня поступила так, как должно, как истинно верная слуга Асхи. Трудно было мне отпустить ее, и, как я говорил себе, не приходилось тому удивляться: столь многому я не успел ее научить, вместо того своей рукой прервал ее путь, да и сама по себе потеря ценной сторонницы в такой момент была тяжела. Впрочем, то было необходимостью, и жертва соратников моих не должна была стать напрасной. Объяснил я сие душе своей и смирился, но нечто по-прежнему не давало мне покоя, и, размышляя в пути, осознал я, что именно: я неверно понял то, что молвила Орнелла перед окончательной смертью. Все помыслы ее принадлежали богине, и она отдала ей себя без колебаний, но в тот момент сказала иное. Сосредоточившись, я вызвал в памяти своей картину жертвоприношения. Снова и снова, поверженный открытием, смотрел я на то, как умирает Орнелла: как пронзает меня острым взглядом, как шевелятся губы ее в этот миг, как возводит она очи свои к небу, обращаясь к Асхе, как неловко и тяжко падает на алтарь ее тело, как окутывает его смертный туман. Снова и снова, десятки раз наблюдал я, как движутся бледные уста, и, наконец, сумел прочитать: «Во имя тебя, Арантир, господин мой».

Я бросил поводья, предоставив послушному коню самому неспешно возвращаться домой. Собрался с мыслями, вспомнил, что должен исполнить по воле Асхи, сосредоточился на великой задаче и замкнул накрепко душу свою.

Я не ощущал ничего и никогда более не желал ощущать.

Академия в Нар-Эрише, известнейшая в наших краях, давно стала моим домом. В Нар-Анкаре я бывал редко, появляясь там преимущественно ради сбора совета и других неотложных дел. Будучи верховным некромантом, я много странствовал по Эришу, но избегал находиться в официальной своей резиденции, не хотелось мне знать, кто занял пустующую келью Орнеллы, зато здесь, в священных стенах, среди ученых и послушников мне было спокойно. Поселился я рядом с обителью намтару и часто ее посещал. Недалеко от комнат моих расположились молельня и библиотека, в мои покои почти никто никогда не входил, кроме слуг, — отчего-то они очень пугались, если я заставал их за уборкой. Как и раньше, я много читал, делал записи; увлекшись более, чем прежде, алхимией, экспериментировал, составляя рецептуры противоядий и снадобий — лишь для поддержания тел, ибо лучшие средства для поддержания духа не принадлежат материальному. Словом, было в академии все потребное для меня, даже анатомическая лаборатория. Впрочем, я нечасто туда приходил: подхватили талантливые, но фанатичные студенты мои новое веяние — пытались соединять фрагменты мертвой материи, дабы сотворить из нее нечто совершенное, прежде чем оживить, и вследствие того лаборатория стала похожа на скотобойню. Я хотел было пресечь эксперименты, сочтя их кощунственными, однако приметил, что при успешности сих деяний получаемые существа и впрямь сильнее, выносливее и лучше поддаются контролю, и дозволил продолжать, взяв, однако, со студентов клятву, что они никогда не станут глумиться над живыми телами, что и было мне обещано. Обучал я и послушников, но никого не приближал к себе, стремясь быть ровным со всеми. Одни меня почитали, другие боялись и сами со мною не заговаривали — так было и прежде.

Впервые я появился здесь вскоре после возвращения из Империи Грифона — ректор пригласил меня осмотреть академию и наставить студентов. Прибыл я налегке, не рассчитывая надолго задерживаться и почти никого не поставив в известность, дабы не отвлекать от дел. Прошел я по всем помещениям, оценил библиотеку и остался весьма доволен. Собрался было к ректору — принести ему благодарность, но когда направлялся к нему, услышал внезапно резкий голос:

— Негоже это, господин ректор. Совсем потеряли стыд молодые люди! То в тренировочном зале тела, хоть каждый раз записки пиши, чтобы убирали своевременно, то в лаборатории кровищи по колено, а сами сидят что-то штопают там, точно девки-белошвейки… Пищу намтару готовят не как должно, над слугами шутки шутят! Кстати, подъемник снова сломан, имейте в виду, и догадываюсь я, кто виновник... А сегодня преступили все границы приличия — видела я, расхаживает один из них в священном пурпуре, уместном и пристойном лишь для избранного! Прошу вас, господин ректор, найти и наказать нечестивого! Что будет, если все начнут наряжаться, как верховный лорд, и избранниками Асхи возомнят себя?! А если он о том проведает? Навлечете вы его гнев на себя за святотатство и вспомните мои слова!

Заглянул я в соседний коридор — и с радостью понял, кто передо мною. Стояла там с ректором и несколькими незнакомцами дама, весьма пожилая, властная, решительная, ростом едва ли не выше меня, с суровым лицом. Увидела она меня и схватила ректора за рукав со словами:

— Вот он, вот он, нечестивец! Что вы стоите, господин ректор? А тебя, негодяй, ждет наказание за то, что грубо нарушил устав и кощунствовал!

От неожиданности не знал ректор, что и молвить. Один из стоящих с ним рядом густо покраснел — живой, отметил я, — и пролепетал:

— Мать-наставница, это же и есть верховный лорд Арантир…

— Придержи язык, юноша. Не прикрывай промахи однокашника, даже если он и старше годами. А ты что уставился, греховодник?! Марш отсюда, переоденься и приходи ко мне в приличном виде! Буду решать, как с тобой поступить, святотатец!

— Э-э… — ректор снова попытался обрести дар речи. — Приветствую вас, владыка Арантир… Позвольте вам представить…

— Не трудитесь, господин ректор, — успокоил я его. — Думаю, не ошибусь, если предположу, что мне выпала честь встретить в этих священных стенах саму мать-наставницу Геральду, сподвижницу и соратницу великого Белкета, хранительницу академии и старинных ее традиций.

Ректор опять утратил способность к беседе и только кивнул. Наставница ошеломленно взирала на меня, не в силах вымолвить слова. Я же подошел к ней и поклонился с уважением, произнеся без тени иронии:

— Благодарю, почтенная госпожа Геральда, что не позволили мне возгордиться. Прошу, примите мои извинения за то, что не предупредил я о себе, как должно, и нарушил гармонию сего святого места. Если угодно вам, немедля сниму я облачение свое и оденусь так, как подобает истинному слуге Асхи. Если же вы почитаете правильным наказать меня за нескромность, то, прошу, изберите для меня кару самую суровую, ведь по долгу своему я обязан подавать достойный пример, а не вносить сумятицу, посему заслужил экзекуцию, — и, сказав так, я поцеловал руку матери Геральды.

Не сразу пришла в себя наставница.

— Ну, здравствуй, владыка Арантир, — проговорила она. — Уж прости, что не признала тебя, хоть и увидела печать Асхи на челе твоем. Нет нужды тебе сбрасывать одежды свои — истинно заслужил ты их деяниями своими во имя богини. Надолго останешься у нас?

— Не думаю, мать Геральда, не хочу беспокоить вас. Осмотрел я все, что нужно…

— Не все, владыка Арантир, — перебила меня мать-наставница. — Покажу я тебе много больше, если задержишься здесь! Уж поверь мне, достойно загладит свою вину старая Геральда.

— Если вы сами будете просвещать меня, матушка, то грех мне не остаться.

— Прошу вас, владыка, — опомнился наконец ректор. — Идемте же со мной, добро пожаловать в академию!

Я поклонился матери Геральде и отправился вслед за ректором. Уже издали долетело до меня:

— Учитесь у владыки Арантира смирению, щ-щенки!

* * *

Подружились мы с того дня с Геральдой. Она приняла посвящение, будучи уже немолодой, и желала сохранить видимыми преклонные года свои. Помнила она еще Белкета, первые советы некромантов, изгнание отступника Сандро. Острым, точно меч Орнеллы, был ее ум — и острее того был ее язык. Многое поведала она мне об академии и о тех, кто вышел из ее священных стен, и упросила остаться в гостях на несколько дней. Спустя неделю я понял, что никуда уже не уйду, ибо нашел я в мире свое место и людей своих. С той поры стала мне академия и неформальной резиденцией, и приютом.

Много времени прошло с того момента, как после гибели Орнеллы я взял Святопламя. Страшным был штурм, и страшен, говорят, был я сам. Я сокрушал демонов десятками, но не чувствовал ничего, даже радости победы; лишь слияние со смертью, когда я снова очутился в ее объятиях и служил ей, а дитя наше расправило крылья над осаждаемым городом, принесло мне облегчение, и я возблагодарил ее от души. Уходя из разоренного Святопламени, я ощутил странную магию и, ведомый чутьем своим, обнаружил в древнем храме кристалл, а в кристалле — заточенную душу… Содрогнулся мой собственный дух, когда я понял глубину кощунства: была то не целая душа, но лишь осколок. Бесценное создание Асхи, живое и трепещущее, разорвали на части! По счастью, имела тень души сей способность говорить, и оказалась то сама Изабель, королева Империи Грифона. Я расспросил мученицу и выяснил, что на троне имперском вместо нее восседала демоница, носящая личину королевы, для чего и заперли несчастную, удерживая силою магии. Поведала мне Изабель горести свои — она побывала в лапах демонов, взял владыка Кха-Белех силою ее кровь и сотворил дитя, и ребенка сего не отдали ей, забрали, дабы сделать его Темным Мессией… Я всегда владел собою, но на этих словах страдалицы каменный пол едва не ушел из-под ног моих — я вспомнил пророчество о получеловеке-полудемоне, которому под силу будет целый мир уничтожить, и понял, что учинили адские твари.

Я отпустил мученицу на волю, дабы сумела душа ее восстановиться, и лишь тогда смог торжествовать. Затем, не мешкая, направился в Нар-Анкар. Я собрал совет, подняли мы тексты пророчеств и нашли доказательство того, что Темный Мессия должен предположительно разрушить темницу демонов, построенную еще Седьмым Драконом. Один был путь остановить сие — возвести новую тюрьму для них, куда более прочную, однако требовалось для того слишком много энергии, ни одно жертвоприношение не могло бы дать нам столько. Но узнали мы также, что последователи Седьмого Дракона, коим стал святой Сар-Илам, построили на отдаленном острове храм, куда перенесли его череп — великую реликвию, обладающую огромной мощью. Можно было попытаться, если попробуют демонопоклонники привести потомка Кха-Белеха к власти, найти череп и принести жертву, используя его силу.

Недалеко от острова располагался город Стоунхелм, тот самый, где владычил маг Менелаг. Был в том городе древний некрополь — подходящее место для ритуала, а жители Стоунхелма после жертвоприношения могли бы стать стражами новой темницы. Погряз сей город в грехах, демонопоклонник Менелаг ничего не дал ему доброго; судя по вестям, которые приносили шпионы, процветали в городе преступность, праздность и корысть, и не вызвали его жители жалости в душах наших. Став же охраною тюрьмы демонов, они могли загладить вину перед Асхой и заслужить ее прощение. Однако слишком опасным и долгим было предприятие сие, учитывали мы великие жертвы, кои пришлось бы принести, и потому решили выжидать.

Нашли мы заветный остров и попросили у союзников-орков защиты, и те пошли навстречу — отправил хан Готай на остров целый клан, давший клятву защищать храм и святую реликвию от демонов до последнего. После того мы сосредоточились на поиске ребенка. Долго пытались мы обнаружить дитя демона, но тщетно: демонопоклонники хорошо укрыли его. Если кто-то и знал о его судьбе, то нам не поведал, опасаясь, возможно, за его жизнь. Тем сослужили маги ему и всему Асхану дурную службу: если бы удалось нам взять дитя в младенчестве, нетрудно было бы путем священных ритуалов и верного воспитания нейтрализовать в нем демонический элемент. Теперь же, когда вырос ребенок сей, предстояло, по всей видимости, нам сражаться с ним, пытаясь не допустить разрушения мира.

От орков своих получил я недавно тревожную весть: люди Менелага начали раскопки в храме, где хранилась реликвия, именуемая теперь Черепом Теней. В то самое время я послал наемников в один из некрополей; сообщили мне, что там находится кристалл Шантири — древний, редкий и мощный источник энергии, мог бы он нам пригодиться, — и не вернулись посланные мои. Стражи, отправленные на их поиски, обнаружили лишь обезображенные трупы, а искомый артефакт исчез. Украденный кристалл Шантири, святая реликвия в храме, необходимая для великого ритуала, демонопоклонник Менелаг, Стоунхелм с некрополем своим, сроки пророчества, убийство моих людей… Я обдумал все это, сопоставил факты — и сложилась передо мною кошмарная картина: демоны перешли в наступление. Имел Менелаг место для проведения обряда, источник силы и подбирался к реликвии — знал и он, на что способен Череп Теней и какая мощь в нем сокрыта. Трудно было не догадаться, что за ритуал он желает совершить. Асха явила мне задачу, и следовало решиться.

* * *

Неторопливо вошла ко мне суровая мать Геральда, окинула цепким взглядом книги и скудную мебель:

— Так и живешь в скромности, повелитель. Похвально, вот только присесть у тебя вечно негде. Разве что привалиться вон там, но, боюсь, неверно поймут тебя живые наши, если, войдя, обнаружат старую Геральду на твоем ложе.

— Располагайте им, как пожелаете, почтенная моя Геральда, а если явит кто-то подобную порочность мыслей, то я с превеликой охотой отдам нечестивца вам на перевоспитание.

— Уж я перевоспитаю, не сомневайся, имею для того средства и способы знаю, — наставница остановилась передо мною и оглядела меня по-хозяйски с головы до ног. — А молодеть не к лицу тебе, владыка Арантир. Пришел ты двадцать лет тому назад зрелым мужем, а теперь все более делаешься похожим на мальчишку. Порой хочется поймать тебя и высечь — до того стал ты мне напоминать школяра.

Я почтительно склонил голову:

— Если угодно вам, моя Геральда, то к вашим услугам смиренный ученик и плоть его. Сей же момент я готов распорядиться, чтобы принесли вам любой инструмент наказания по вкусу и удовольствию вашему не препятствовали.

Смягчился голос старой наставницы:

— Учтив ты, лорд Арантир, и любезен, не чета прочим. Приятно иметь с тобой дело.

Помолчав, она прибавила:

— Горько мне будет, когда ты оставишь нас.

— Затем я и призвал вас, матушка. Поднялся бы я к вам и сам, но хотел поговорить без свидетелей.

— Знаю, о чем хочешь говорить, владыка. Отправляешься в поход? Направила тебя Асха?

— Ничто не утаится от вашего проницательного взора, достойнейшая Геральда. Я подготовил армию, не распространяясь о том избыточно. Завтра выступаем на Стоунхелм.

— Благослови тебя Мать Тишины, лорд Арантир. Закончи то, к чему так долго мы шли. Все ли ты обдумал?

— Насколько было возможно, мать Геральда. На тот случай, если не вернусь, я оставил указания. Не ведаю, на чьи плечи лягут мои обязанности, но преемнику моему будет легче, если сможет ориентироваться по моим записям. Все инструкции и заметки в тайнике в библиотеке — я привел их в порядок, и нетрудно будет в них разобраться. Вы, матушка, хранительница традиций и обычаев наших, потому прошу вас лично озаботиться отправкою их в Нар-Анкар и проследить за тем, чтобы они попали в нужные руки. Пусть соберутся лорды и изберут достойнейшего, как то было установлено великим Белкетом, а вы, моя Геральда, не лишайте пригляда академию — кто бы ни возглавлял ее, вы — ее душа, и под призором вашим ученики быстрее набираются мудрости.

Долго молчала Геральда и наконец молвила:

— Завещаешь ты богатства свои — знания, точно провидишь высшую волю. Избрала тебя богиня, и не мне тебя судить, но я стара и много повидала. Вот что скажу тебе, лорд Арантир. Сильно самообладание твое, и высок твой дух, правишь ты натурою своей, словно опытный всадник послушным конем, но туман скорби клубится над тобою. Много плачут живые об утратах своих, но и забывают быстро, мы же способны нести печаль через века. Напрасно закрыл ты душу свою, владыка, напрасно не вручаешь смиренно горести свои Асхе. Предстоит тебе свершить великое, но что будешь делать, если она призовет тебя? Как будешь уходить, когда все, что познал, но не пережил ты до конца, упадет на тебя разом? Не первого такого вижу, запертого на все засовы, замкнувшего боль на десять замков, и знаю, как тяжко таким принимать окончательную смерть. Отчего ты не откроешь Асхе сердце?

— Нет у меня секретов от Асхи, госпожа моя, и вы правы в том, что познал я немалую скорбь за долгую жизнь свою, но не могу ей предаваться, ибо ограничено мое время, а свершить нужно многое. Как только призовет меня многоликая, сей же момент я покину мир по ее воле, но до той поры выполню все, чего она желает. Не стремлюсь я прилепляться к остаткам жизни, ибо я лишь орудие Асхи.

— Вот оно что… Ты желаешь смерти, лорд Арантир?

— Не могу я желать или не желать, матушка, сие не моя воля, но Асхи. Жизнь моя была полезна ей, и я хочу, чтобы так же завершилась она, но не питаю иллюзий. Вряд ли я вернусь, Геральда, и ведаю об этом.

— Напророчили тебе? Не всегда исполняются пророчества, лорд Арантир. Ты сам стремишься к смерти, ибо говоришь о себе, как о прошлом; она возлюбила тебя, и ты тянешься к ней, но то твоя воля — страстно желать объятий Асхи, лишь бы, перед тем как вкусить ее любви во всей полноте, не пострадал ты жестоко. Видел ли ты живых, переломавших кости свои? Помнишь, что бывает с ними? Одни все время стонут да плачут, пока не исцелятся их язвы, другие же мало чувствуют боли, молчат, но когда снимают с них, выздоравливающих, повязки, испытывают они порой страшные муки — и от калечества своего, и от долгого заживления ран, и от памяти о случившемся, и всё в единый миг. Слышал ли ты их отчаянные крики? Иных приходится спасать заново, и я не хочу, мой мальчик, чтобы такое произошло с тобой.

— На все воля Асхи, добрая моя Геральда. Не моя судьба сейчас важна, но судьба мира. Впрочем, благодарю вас за заботу обо мне и поступлю, если успею, как советуете.

— Не успеешь, владыка, — печально сказала Геральда. — Не думаешь ты о себе и пожнешь горькую жатву. Пойду, если позволишь, не могу более смотреть на тебя, зная, что вижу в последний раз.

— Благословите меня, матушка. И прошу, не забудьте просьбы моей.

— Все исполню, как велишь, мальчик мой, — с этими словами наставница даровала мне благословение. Притянув меня к себе за виски, коснулась она моего лба сомкнутыми ледяными устами, словно сама смерть поцеловала меня. — Сверши предначертанное без колебаний, возлюбленный Асхи.

— Прощайте, драгоценная моя Геральда. Берегите себя. Асха все обращает на пользу.

— Прощай, лорд Арантир, — наставница круто повернулась и вышла из покоев моих. Я слышал, как она замедлила шаг, словно не желала уходить, но потом передумала и почти побежала, удаляясь от меня так быстро, как только могла.

Только тогда я окончательно осознал, что уже не вернусь.

* * *

Долгим был путь в земли магов. Отбыл я налегке и войско с собою вел невеликое, да и наемников было в нем больше, чем истинно преданных бойцов; по чести сказать, не ставил я непременной целью захватить Стоунхелм. Не нужен был мне чужой и прогнивший до основания город, я надеялся на иное — на то, что, занятый укреплением и обороной стен своих, оставит Менелаг на время поиски Черепа, и это позволит мне опередить нечестивого колдуна. Если бы я нашел реликвию первым, прочее было бы неважно, осталось бы мне только проникнуть под прикрытием штурма в некрополь. Трудно пришлось бы мне без кристалла Шантири, однако я не сомневался в своей силе и в помощи Асхи. Следовало лишь услужливо известить Менелага о намерении взять его город, оттого и шел я, не скрываясь, не таясь во время привалов. Я запретил под угрозою смерти причинять вред жителям попадавшихся на пути поселений, но ощущал определенное довольство, когда путники, встречающие наше мрачное воинство, с воплями обращались в бегство, а наемники пугали деревенских девушек, рассказывая им обо мне небылицы: чем больше меня опасались, тем быстрее весть о нашем походе должна была долететь до Стоунхелма.

Был и иной смысл в моем решении не прятать намерения свои. Никогда не приносил я ранее столь великих жертв. Я готов был исполнить свой долг во имя Асхи, но в глубине души испытывал сомнения. Не был я совершенно уверен в том, что правильным будет оборвать жизни, в том числе едва начавшиеся, не дать стольким творениям великой богини пройти свой путь до конца, пусть и во имя благого дела. Впрочем, я понимал, что нет у меня выбора и что если бы не было угодно сие заступнице моей, то даже на мгновение она не позволила бы мне приблизиться к стенам города. Следовательно, одобряла Асха замыслы наши, я должен был попасть туда, и колебания надлежало отбросить. Да и что бы я был за вождь, если бы сам боялся испачкать руки и пурпур одежд своих кровью, а от других того требовал? Нет, если кто и должен был выпить сию горькую чашу, то только я один, дабы другие остались невиновны в гибели душ Стоунхелма. Так я смирял и наставлял сам себя — и нашел выход из затруднительного положения. Открылся я с умыслом: если в городе остались те, кто обладает чистым духом и здравым рассудком, то примут меры и позаботятся заблаговременно о спасении самих себя и ближних своих; благоразумные мужи уведут сыновей и престарелых родителей, любящие матери унесут младенцев, найдут они на время приют в деревнях и иных городах, ведь я не демон и не собираюсь сеять вокруг себя разрушение, — так я надеялся. Те же, кто останется, думал я, пусть примут судьбу свою, ибо это значит, что они на сие согласны. Не испытывал я сострадания к глупцам, коим жаль припасов и домашней утвари, но не жаль жен и детей своих. Погибнув, эти немногие души подарили бы дальнейшую жизнь всем прочим, и Асха была согласна пожертвовать малым числом созданий, дабы сохранить остальных.

Плохо же я знал Менелага! Не привык я думать, как демонопоклонники, — надлежало бы мне исправить образ мыслей, дабы он стал более гибким. Я упрекнул себя за недальновидность: даже не попытался коварный маг защитить город и людей своих! Когда я подходил к Стоунхелму, сообщили мне разведчики, что город не готов к осаде, а в порту срочно снаряжают в путь богатый корабль. В тот момент я понял все окончательно: негодяй собирался бежать на остров, бросив на произвол судьбы подданных, всеми и всем был готов пожертвовать, даже властью своей, дабы получить награду от демонов. Ставки были высоки, а это значило, что он действовал наверняка. Следовательно, рядом находился потомок Кха-Белеха, может быть, даже в самом Стоунхелме, и Менелаг был готов отвести его к отцу. Вот только куда?

Надобно было брать все в свои руки, пока не стало поздно. Я отдал приказ начинать штурм немедленно, что и было исполнено. Впрочем, когда обе стороны понесли некоторые потери, я быстро отвел войско — достаточно было незначительной демонстрации силы, чтобы трусливый Менелаг не высунулся из крепости до утра. Знал я от разведчиков и из старых записей, что немало в Стоунхелме тайных ходов, один из которых через подземелье ведет к морю. Было в сем месте ранее укрытие тех достойных, что строили храм на острове, и я решил занять его, чтобы иметь выходы в город и отрезать Менелагу путь на корабль. Взяв под контроль порт, мы беспрепятственно проникли в убежище под городом, и я вознес Асхе хвалу за очередную удачу. Имелись теперь в распоряжении моем и помещения, кои можно было приспособить под жилье, и камеры, закрытые довольно новыми решетками (хотелось бы знать, кто и для чего их использовал), и кузница, и даже древние врата. Исследовав их, я не без благоговейного трепета понял, что здесь когда-то давно был магический портал. Чего еще можно было мне желать?

Поистине Асха все обращает на пользу, даже порочную натуру живых. То ли мало платил Менелаг слугам своим, то ли выбирал их под стать себе самому, но мне было известно, что не найти верности в доме его. Прислуга и охрана воровала нещадно и за малую плату направо и налево продавала его секреты, и я отправил в город неприметного человека с туго набитым кошельком. Уже через час он явился и, посмеиваясь, выложил мне все необходимые сведения. Так я узнал, что прибыл в дом Менелага знатный молодой гость, в честь которого маг со своими приближенными устроил пир, что привез он тайно некий кристалл и что собирается вся компания утром отплыть к какому-то острову, для чего и ожидает их судно в порту. Посланный мой подкупил человека, который обещал провести стражей в дом потайным ходом. Кроме того, он сообщил мне, где покои Менелага и как их охраняют. Не выдав торжества, я вознаградил верного слугу и отослал его, а оставшись один, пал на колени и вознес благодарную молитву госпоже моей — я сразу понял, что за гость в доме колдуна, что за кристалл и с какой целью он привез. Действовать же следовало под покровом ночи.

Пока мои люди осваивали новое обиталище, тьма опустилась на Стоунхелм. Я дождался позднего часа — по моим расчетам, должен был отойти ко сну негодяй, пировавший вечером с сыном демона на крови горожан, — и собрал бойцов. Часть я отправил на корабль Менелага, часть — в дом его, чтобы прошли по указанному предателем потайному ходу, перекрыли все выходы, нашли кристалл и захватили в плен приближенных колдуна. К нему самому, наказав взять с собою вурдалака и соблюдать осторожность, послал я надежного помощника. Надлежало ему допросить Менелага, вызнать все известные тому сведения о храме и Черепе Теней, равно как и планы его; я дозволил применять для этого любые средства, даже дурные, — слишком далеко все зашло, слишком велик был риск потерять реликвию, а с нею и шанс на спасение мира.

Сам же я занялся делом не менее важным. Запретив себя беспокоить, я уединился, вознес молитву Асхе, испросив у нее дозволения изменить для пользы дела мировую ткань, и долго сидел после того в глубоком сосредоточении перед старыми вратами, собирая силы. Проведя подготовительный ритуал, я направил всю мощь свою на врата, вызвав в себе ясное видение подобных же врат в академии, и подчинилось моей воле пространство — замерцал впереди свет, и увидел я, как в тумане, знакомые стены. Поблагодарил я Великую Мать за помощь и поставил на врата защиту, чтобы не всякий мог пройти сквозь них, но имеющий право и знающий заветный пароль. Употребить на то можно было не любое слово — пристойно было лишь такое, которое отражало бы намерения мои, объясняло бы косвенно, зачем нарушен священный порядок. Воссоздал я в воображении своем древний храм, представил, насколько сумел, необходимую мне реликвию, поклонился с великим почтением Седьмому Дракону и произнес на древнем языке Шантири подобающее:

— Череп.

После того я позвал стражей, наказав им бдительно стеречь портал, — их лица вытянулись при виде мерцающего проема, за которым виднелся зал академии; переглянувшись, наемники попятились от меня, — и шагнул внутрь.

Не хотел я тревожить тех, с кем давно простился, потому, стараясь никому не попадаться на глаза, спустился тихо в комнаты свои. Встретили они меня, точно чужие, хотя и было в них чисто, стояли на полках привычные книги, лежали в ларцах привычные вещи. Вероятно, это я сам стал здесь чужим, не принадлежащим более ни сему месту, ни сему миру.

Подошел я к дневнику своему, стоящему на подставке возле окна, — теперь у меня был огромный журнал, в который я нередко записывал многое просто для удовольствия ума. Я отметил последнее, что сделал: внес сведения о походе, о штурме, о Менелаге, о том, как открыл портал. Прежде чем возвращаться в Стоунхелм, я решил остаться на время в покоях своих, дабы сосредоточиться в знакомой обстановке и еще раз все обдумать. Взял я с полки один из томов со своими записями, нашел в нем описание наших планов — некрополя, Черепа Теней, возможного жертвоприношения, перечитал его и долго сидел в размышлениях на убогом ложе своем.

В задумчивости я ощутил чье-то присутствие, оно было знакомым, и я не повернул головы, пока вдруг не почувствовал, что некто распустил мне волосы — они упали мне свободно на плечи.

— Сиди смирно, владыка, — раздался за спиною голос.

Я покорно оставался в том же положении, пока Геральда привычными движениями обновляла мою прическу. Не заботливо, как мать сына, убирала она меня, но отстраненно, словно готовила тело к погребению. Закончив, она обошла меня и посмотрела мне в лицо. Сохранила душа наставницы способность испытывать сильные чувства, но она редко выдавала их.

— Знала я, что ты это сделал, лорд Арантир, — проговорила она. — Больше некому. Увидела открытый портал и поняла, что найду тебя здесь. Не хотела спускаться к тебе, да решила проверить напоследок, в пристойном ли виде собрался ты к ней, и не зря, как вижу. Рада, что на прощание принесла тебе хоть какую-то пользу.

Я встал перед матерью Геральдой и молча поцеловал ее руки. Она коснулась лба моего и сказала холодно:

— Не задерживайся здесь, иди, тебе пора. Вот теперь прощай, лорд Арантир.

И ушла.

* * *

Было уже почти утро, а помощник мой все не возвращался. Наконец стражи сообщили мне, что прибежал вурдалак и принес кристалл. Я понял, что погиб мой подручный, успев напоследок, как и велел ему долг, направить ко мне контролируемое им существо и передать драгоценную вещь. Помолился я за душу верного и попросил у Асхи для него достойного места — он пожертвовал собой, выполняя ее волю. Невосполнима каждая такая потеря, поскольку преданность в мире нашем есть явление поистине редчайшее.

Между тем стражи привели пленников. По разговорам я понял, что Менелаг мертв, и отправился взглянуть на его приближенных. В глубине души я сожалел об участи великого ученого, ставшего игрушкой в руках демонов и потерявшего на том всю свою силу. Он сам решил судьбу свою, сделав выбор, противный воле Асхи, и оставалось о том только скорбеть.

К моей досаде, не было среди пленных того, кого я более всех хотел увидеть. Сбежал щенок-демон, перебив половину стражи, и неизвестно куда направился. Беспокойство вызывала юная дева — племянница погибшего Менелага. Всей душою она была предана делу покойного дядюшки, знала тайны его и по наивности своей могла доверить их демонам. Положение осложняло и то, что происходила она по одной из линий из древнего имперского рода Соколов. Она упоминалась в пророчестве, гласившем, что стены темницы демонов рухнут, когда умрет последний Сокол, и не было известно иных наследников рода сего, кроме этой девы. Следовало бы мне сразу отправить ее в Эриш под бдительное око Геральды, но она знала много секретов храма, и не стоило пренебрегать этими сведениями. Она сильно горевала, была в ярости из-за потери своей, и я решил дать ей время успокоиться, а затем уж говорить с нею и взять с собою на остров, равно как и мага — приятеля Менелага: я знал, что он принимал участие в раскопках. Допрашивать приспешника колдуна я был готов со всей суровостью, при надобности применяя весьма жестокие способы, — жизненно важны были имеющиеся у него сведения, но деву следовало сберечь. Я распорядился, чтобы их отвели в отдельное помещение, более удобное, чем общая камера, и с девой обращались пристойно, не причиняя ни малейшего вреда.

До того как взяться за мага всерьез, надлежало позаботиться о полученной драгоценности. Я разместил кристалл возле портала и залюбовался сокровищем. Увы, у меня было мало времени на подробное его изучение, хотя он наверняка таил в себе и неизвестные свойства, кои следовало бы раскрыть, раз Асха вручила мне столь редкую вещь. Не хотелось мне оставлять его, но пора было готовиться к отплытию, да еще кто-то из небрежных наемников моих дернул ненароком рычаг, поднимающий решетки камер, выбежали из них пленные слуги Менелага и с криками бросились врассыпную. В испуге оглядываясь на меня, стражи помчались за ними. Я предоставил им своими силами загонять пленников обратно, сам же принялся за сборы.

Мои приближенные снаряжали захваченный ночью корабль Менелага. Перекладывая немногочисленное свое имущество, я обдумывал, отчего душа моя испытывает столь тягостное чувство, словно рядом нечто чужеродное, и куда мог податься отпрыск адского владыки. Он был один, не имел, по всей вероятности, представления о том, в каком направлении двигаться, иначе не попал бы к Менелагу, а сразу вместе с кристаллом добрался бы до реликвии. Следовательно, не знал о ней. Отчего же не сообщили ему демонопоклонники столь важную вещь?

Впрочем, на один вопрос Асха дала мне ответ довольно быстро: в отдалении раздались крики, послышался топот — ко мне бежала стража. Из сбивчивых рапортов я понял, что некто проник на корабль, перебил всех находившихся на нем и вывел его в открытое море. Исчезли и дева с магом. Выйдя к порталу, я получил еще один сюрприз, хуже прочих, — драгоценный кристалл мой пропал, и никто не мог объяснить мне, куда он делся.

Пришел я в гнев из-за напрасной гибели спутников своих, ротозейства стражи и собственной неосмотрительности. Вор и убийца ходил рядом, а я того не предвидел. Нельзя было доверяться наемникам — невнимательны живые, слишком уязвимы и в большинстве своем безнадежно глупы. Выродок хаоса легко обошел их и проник в подземелье. Воспользовавшись моим отсутствием, украл кристалл, убил моих людей (немало, говорили, осталось в воде и на пристани тел) и увел корабль — больше некому было сотворить подобное, только ему могло это понадобиться, но кто помогал ему? И девушку он забрал с собой — видно, с той же целью, с какой я сам хотел отвезти ее на остров. Впрочем, за потерю кристалла и последней из Соколов винить мне следовало лишь себя самого, и я принял сие со смирением, хоть и было мне горько от сознания собственной оплошности. Стражники в ужасе ждали расправы, но я ограничился тем, что сурово повелел им незамедлительно разыскать для меня другой корабль.

Воистину полезно порой держать в страхе живых, особенно тех, кто не отличается быстротою ума, — готовое к отплытию судно было найдено в полчаса. Не полагаясь более на стражу, я отправил через портал гонца и призвал некромантов — я велел им привести вурдалаков как существ наиболее сильных, быстрых и полезных в бою, — а кроме них, затребовал к себе рыцарей, подопечных матери Геральды. Крепко пригрозил я еще раз начальнику стражи, оставив его с лицом белее мела, и с тем мы отплыли.

Скрылись из виду стены несчастливого города, были вокруг лишь небо да волны. Стоя на палубе, я смотрел на них и размышлял о том, что море подобно живой душе: столь же глубоки и темны, как она, эти воды, и неясно, что сокрыто на дне… Намерений демона я не мог постичь до конца. Для чего он увел корабль, если не ведал о Черепе Теней? Или ведал? С какой целью украл кристалл? Зачем похитил девушку? Что успел рассказать ему Менелаг, и что он собирался делать с реликвией, если добудет, раз не знал ее предназначения? Не было у меня на эти вопросы ответов, потому я оставил их до времени. Глядя на мир, созданный Асхой, я еще раз подумал, сколь же хрупок он, как нуждается порой в защите. Если демоны вырвутся на волю, то не увидят, не поймут его красоты и гармонии, уничтожат, раздерут в клочья… Но нет, не бывать тому.

— Госпожа моя, истинная владычица, жизнь дающая и завершающая, я благодарю тебя за все. Прошу, не оставляй меня милостью своей, и сумею я защитить твои творения. Я устраню угрозу и, клянусь, не пощажу для того души своей. Всем пожертвую, через все переступлю, но будут жить твои чада, не достанутся на растерзание адским псам. Лишь направляй меня и далее, многоликая, не позволяй сбиться с пути, веди руку мою, как прежде, и даже невозможное я смогу совершить…

Я углубился в молитву, устремляясь с Асхе всем существом своим, и ее светом озарилась душа моя. Слышала меня многоликая и благословляла на великое дело. После того, желая побыть в уединении, удалился я в каюту свою и предавался размышлениям, пока не услышал:

— Простите, сир, за беспокойство, но мы прибываем!

* * *

Когда судно подошло к острову, первое, что я увидел неподалеку, — знакомый корабль. Не подвело меня чутье, правильно понял я, куда Асха направляет меня. Прежде чем сойти на берег, я послал разведчиков оценить обстановку. Вернулись они скоро и доложили, что возле храма и в помещениях его лежат тела орков, что живых не найдено, а храмовые тайники вскрыты. Я поспешил увидеть случившееся своими глазами. Знал я, что отродье демона опережает меня, но надеялся, что орочье воинство задержит его. Какой же мощью должен он обладать, если всех перебил в одиночку? Или некто помогает ему? Но не привел же он сюда армию. Значит, сам столь же силен и опасен, как и проклятый отец его.

С этими мыслями я направился к храму, и взору моему открылось невероятное и страшное зрелище: повсюду я увидел трупы союзников наших, непобедимых орков, жестоко изрубленных, со следами ожогов, точно в бою с ними применяли огненную магию. Я перевернул несчастных, осмотрел и заключил, что убиты орки были совсем недавно, не более пары часов назад. Мы не медлили со сборами, но все равно опоздали — успел и здесь натворить мерзких дел змееныш, устилающий телами путь свой. Он был он где-то рядом, я ощущал присутствие демона — испытывал то же тягостное чувство, что настигло меня в Стоунхелме перед пропажей кристалла. Я велел спутникам своим оставаться на месте, дабы перехватить любого, кто направится к морю, сам же взял вурдалаков и, пустив их впереди себя, словно охотничьих псов, вошел в святилище.

Храм подвергся разрушению, но все еще был величественен и прекрасен и вызвал трепет в душе моей. Сколько труда благочестивых последователей Асхи было вложено в него! С каким благоговением, должно быть, возводили они эти стены! Каждый камень здесь поистине был святыней. Душа моя преисполнилась почтения, и утих гнев мой, несмотря на то что всюду мне продолжали попадаться изувеченные тела. Я собрался с мыслями, смирил себя — помогло мне в том священное место. Действовать надлежало спокойно и обдуманно, и я продвигался по храму неспешно, а в пути наблюдал, изучал, сравнивал и сопоставлял. Путь демона был виден ясно — по трупам и разрушениям нетрудно было понять, где он прошел.

Внезапно я почувствовал прилив духовных сил, увидел в центральном зале свет и догадался, что отродье хаоса смогло установить на место кристалл Шантири, дабы подать в храм энергию. Сие было мне на руку — легче стало действовать, сберегая свою собственную мощь. Вурдалаки ринулись в зал, привлекаемые видом трупов и живой плоти, а я, незамеченный, пригляделся издали. Перед входом в гробницу стояла дева из рода Соколов, пытаясь снять магический замок и поднять решетку. Так, значит, не силою завлек ее демон, а она сама отправилась сюда и действует с ним заодно, но почему? Лишь в память о Менелаге, или дело в другом? О глупые сердца юных, неужто и эта девчонка доверилась не тому, кому дозволительно? Молода и неопытна была Орнелла, оттого даже она, сильная, разумная, совершала ошибки, а эта совсем ребенок, наивная, отчаянная, от такой всего можно было ожидать… Я увидел, как схватился с вурдалаками в зале высокий и могучий воин в богатых одеждах. Так вот каков он, сын Кха-Белеха, демон, перебивший сторонников моих и затуманивший разум юной девы!

Еще немного, и я опоздал бы. Дева с трудом справилась с решеткой, и демон проскочил в гробницу. Я собрал силы и поднял девчонку в воздух. Она с криком забилась, и тогда, рассчитав все точно, я бросил ее на стену, отчего она сразу, как я и предполагал, лишилась чувств. Пусть негодяй думает, что последняя из Соколов мертва. Он и не пытался прийти ей на выручку, ничего не предпринял, чтобы спасти ту, которую вовлек в мерзкие деяния свои. Использовал ее как ключ и оставил в беде, позорно бежал, и от мысли этой я исполнился презрения.

— Беги, беги, исчадье ада! — проговорил я ему вслед. — Я до тебя еще доберусь.

Я позвал верных и указал перстом на лежащую деву:

— Доставьте на корабль и заприте в каюте. Пусть приходит в себя. Охранять надлежит как следует. По прибытии в город отправьте девицу сию под надзор матери Геральды. Говорить с нею буду сам, когда вернусь. Вреда до тех пор не причинять, она должна остаться живой. Защиту поставьте, как должно: дева владеет магией, не проявите осторожности — разнесет корабль и погубит всех, кто находится на нем. Если мне удастся убедить дитя сие, то обучу ее, дабы применить на пользу делу Асхи ее дарование.

Поклонились мне некроманты, подняли последнюю из рода Соколов и вместе с нею удалились. Я подумал о том, что вряд ли девчонка согласится по доброй воле принять посвящение, но в том и не было нужды. Никогда не заменила бы она мне Орнеллу, да и кто мог заменить, но того и не требовалось. Главным было сохранить ей жизнь и удалить глупое дитя от грязного демона, дабы не сбылось пророчество.

Подлый змееныш! Я хорошо понимал, куда он направляется. В сердце храма сделан был руками последователей Седьмого Дракона тайный склеп, где и должна была храниться реликвия. Я знал из документов, обнаруженных в Нар-Анкаре, что проникнуть туда можно, если собрать по всему храму спрятанные магические камни, подобные кристаллу Шантири, но несколько иного свойства, и поместить их в статую, изображающую священного паука. Должны были камни сии при взаимодействии подать энергию механизму, заключенному в статуе, дабы двери усыпальницы открылись. Сложная задача, и хоть она была мне вполне по силам, оставалось слишком мало времени. Однако мне тут же пришло на ум столь простое и очевидное решение, что я внутренне усмехнулся: раз жаждет отродье демона попасть в усыпальницу, так пусть попадет! Сил ему не занимать. Пусть же разыщет камни и сам откроет проход. Много сюрпризов ждет его в храме, ибо — я чувствовал это — магия смерти действует и сильна в сем священном месте, наверняка его повсюду ожидают неживые стражи, ловушки и загадки. Если он не справится, то устранит тем самым одно затруднение, если справится — другое. Я преисполнился от этих мыслей душевного удовольствия и отправился далее осматривать храм. Вскоре, ориентируясь по знакам и собственному чутью, я добрался до небольшого темного зала — мне пришлось потратить силы, чтобы перенести себя туда: храм сильно пострадал, и в полу перед входом зиял огромный провал, обойти который не было никакой возможности. Я увидел необычное устройство — статую в виде паука, понял, что нашел нужное место, и скрылся во мраке. Оставалось мне лишь самому уподобиться пауку — затаиться и выжидать.

Я весьма жалел, что не смогу в сей день изучить статую и камни, — не желал я прежде времени выдавать себя и знал, что после получения Черепа Теней нужно будет спешить, но поставил целью своей однажды вернуться и разгадать секреты храма, ибо он представлял собою бескрайнее поле для исследований. Я привел бы сюда ученых, мы осмотрели бы каждый угол древней святыни. Сколько знаний было здесь сокрыто! Одна мысль об этом приводила мою душу в трепет. Поистине было бы это великое, интересное и нужное дело. Изучив же все, что возможно, бережно собрав и сохранив полученную мудрость, в память о Седьмом Драконе восстановили бы мы разрушенный храм, дабы жил он прежней жизнью, и оберегали бы его. Однако следовало прежде завершить самое важное — ради того я и пришел.

Я сосредоточенно вчувствовался в окружающее и ощущал, кроме силы смерти, уже знакомое присутствие, чуждое, глубоко противное душе моей. Я понимал, что демон рядом, и вскоре он действительно показался, в изорванных одеждах, покрытый грязью и ссадинами. Нелегко, видно, пришлось ему в храме. Да, адское отродье, никто не собирался так просто отдавать тебе Череп Теней, и напрасно ты на это надеялся.

Неуклюже и грубо запихивал потомок Кха-Белеха священные кристаллы в предназначенные для них углубления. Я всмотрелся в его лицо. Был он, как и ожидалось, совсем молод, почти мальчишка, с чертами резкими, точно высеченными из камня. Странным был в нем демонический элемент — он не питал его изнутри, но обволакивал снаружи, точно аура. Словно бы завернулось это дитя в шкуру демона, не будучи им вполне, — иного сравнения я не мог найти. Никогда я не видел подобного, но нельзя же было выйти из укрытия и предложить потомку адского владыки: не позволишь ли ты мне, сын Кха-Белеха, вор и убийца, разрушитель мира, осмотреть и изучить себя? Отвлекло меня от него необычное зрелище: когда все камни оказались на своих местах, статуя повернулась, в стену ударили лучи света, и открылся в ней проход. Демон спешно бросился в склеп, и двери за ним затворились, я же тихо подошел ближе и прислушался. До меня донеслись звуки сражения. Не знал я наверняка, с кем бьется мальчишка, но вряд ли он был тому рад.

Наконец все стихло, и врата разомкнулись. Я увидел демона, и возмутился дух мой: адский выродок держал святую реликвию в руках, точно обглоданную кость! Внезапно он вздрогнул, упал на колени и выронил Череп Теней. Я не знал, что за видения терзают его, но более выжидать не мог, иначе грязными лапами своими отнял бы еретик у артефакта половину его великой силы. Не смея притронуться сам, я с почтением поднял Череп Теней в воздух и притянул к себе. Демон ошалело воззрился на меня, словно никак не ожидал, что я второй раз приду по следам его. Глуп он был, как и все демоны, глуп и непредусмотрителен, и следовало пресечь навсегда кощунственные и мерзкие его деяния. Не гнев мой был тому причиной — нельзя было оставлять на свободе семя хаоса, и без того он немало разрушил и уничтожил, да еще едва не прибрал к рукам бесценное сокровище. Так пусть же убирается обратно в ад, к своему проклятому отцу! И я заговорил:

— Череп Теней не для тебя, демоново отродье! Не для того Седьмой Дракон принес свою жертву, чтобы какой-то щенок все разрушил. Асха, владычица моя, я совершаю сие ради спасения мира! — и с этими словами, не желая прикасаться к демону, силою своей поднял его и бросил через весь зал на каменные шипы у подножия древней статуи. Я видел, как они пронзили его, как дрогнул демон, вместо того чтобы исчезнуть в огненной бездне, и обмяк. Заплатил негодяй за все бесчинства свои, освободил мне путь, — так я подумал, глядя на безвольно повисшее тело, дабы не допустить в душу свою ничего лишнего. Избавился я не от жалкого мальчишки, а от злобного адского пса, убийцы и вора, и не пристало мне сожалеть о содеянном. Сказав себе так, я аккуратно поднял Череп Теней повыше и, не оглядываясь более, с особым бережением понес его к выходу.

Я спустился по каменным ступеням, удерживая реликвию, и склонились передо мною с великим почтением ожидавшие меня.

* * *

С моим появлением в Стоунхелме штурм города возобновился. На сей раз я бросил на его стены значительные силы, дабы весь гарнизон вынужден был отчаянно сражаться, а на улицах нам не встретилось воинов. Прорвались мои люди в город, привели вурдалаков, запылали крыши домов от огненных стрел. Асха все обращает на пользу, и даже воцарившийся хаос послужил нам на благо: с отрядом проверенных стражей и приближенными мы беспрепятственно отворили врата некрополя, и некому было задержать нас.

Внутрь мы спускались с благоговейным чувством. Древним был некрополь, многие и многие нашли в нем последний приют свой, и величие смерти ощущалось здесь особенно остро. Я удовлетворенно оглядел темные своды, удерживая над ладонью своей Череп Теней. В глубине души мне было жаль, что пришлось прийти сюда лишь ради священной миссии. С каким бы удовольствием я задержался здесь, почтил бы всех, кто спит вечным сном, познал бы тайны тех, кто остался в сем мире, не в силах уйти… Я чувствовал себя, словно алчный грабитель, проникший в сокровищницу, полную драгоценностей. Столько было здесь пищи для духа и ума моего! Отражения старинных культов, о которых я прежде читал, погребальная утварь, урны, механизмы — настоящее инженерное чудо, величественные статуи, древние символы и орнаменты… Священные сосуды — что за составы содержали они? О, если бы со мною был дневник, сколько записей я сделал бы здесь! Увы, дневник мой остался дома, а в руках моих была реликвия, и надлежало исполнить предначертанное. Отвлекаться и колебаться не пристало мне, тем более сейчас.

Увы, отвлечься пришлось. Я ожидал, что почувствую присутствие неупокоенных душ, — бывало такое постоянно в подобных местах, но здесь, кроме привычного ощущения, что-то тревожило меня. Нечто неприятное находилось рядом и вызывало во мне отторжение. Мне не хотелось следовать за этим чувством, тем не менее, напомнив себе о долге, я направился туда, куда оно вело меня, и увидел статую в позе стража. Кого-то охранял сидящий, и не просто охранял — держал под замком, не выпуская на свет. Интересно было выяснить, кого и почему. Я приблизился и прочел слова на табличке.

О Асха, что за город этот Стоунхелм?! В древний некрополь, где хоронили прежде лишь самых достойных, положили насильника, осквернителя и мучителя ребенка, маленькой принцессы! Иштвана, сына короля, развратника и истязателя. Я слышал когда-то давно его имя, помнил об этой гадкой истории и был рад, что он не избежал жестокого наказания за свое преступление. Но как, по какому праву он оказался здесь?! Кто осмелился упокоить его рядом с великими целителями, достойными воинами, могучими магами, когда место ему было в лучшем случае в придорожной канаве, да и то было бы для него, пожалуй, слишком почетно?

Ко мне подошли приближенные, но я отстранил их, жестами велев остаться на месте и хранить молчание. Глубоко сосредоточившись, я приказал мятежной душе предстать передо мной. Никто не явился, и я повторил свое требование. Словно ветер прошелестел за спиною моей, и до внутреннего моего слуха донесся ехидный голос:

— М-м, некромант… Красивый наряд у тебя. Чего ищешь здесь? Развлечений?

— Отвечай мне. Ты Иштван?

— О да. Иштван, парень не промах. Да и ты, я смотрю, тоже. Немало водишь с собою дюжих молодцев. Хороши, но зачем тебе столько сразу? Впрочем, понимаю: ежедневно пробуешь новенькое блюдо. Или предпочитаешь каждый раз пиршествовать долго и изобильно, вкушая сладость разнообразия?

Разговаривал я с распутниками и ранее, так что остался спокоен:

— Сладость, вкушаемая мною, неведома тебе, Иштван. Оставь подобные шутки для тех, кто торгует собой. Мне же отвечай, как вышло, что ты оказался здесь?

— Просто попал! Попал сюда, никуда не рвусь, весело мне и здесь, жаль, не к кому прильнуть, — глумливо продолжал Иштван. — Только и остается, что думать о былом и жаждать повторения.

— Знаешь ли ты, что умер, когда был наказан за свое злодеяние?

— Злодеяние? А, ты имеешь в виду тот лакомый кусочек, что достался мне напоследок… О да, за такое и умереть не жалко! Есть что вспомнить теперь. Завидуешь мне, некромант?

— Кто положил тебя сюда, ведаешь ли ты?

— Не ведаю, не знаю и знать не хочу. Видать, отец позаботился. А ты чего такой сердитый, некромант? Ну, брось, не корчи из себя святошу. Вижу я, что сейчас ты подобен ходячему трупу, но ведь было у тебя и прошлое, м-м? Хочешь, — голос сделался вкрадчивым, — я расскажу тебе о делах своих, и тебя обожжет пламя собственных жарких воспоминаний… Ведь не столь уж ты непорочен, каким хочешь казаться. Признайся, были соблазны, которых ты не смог преодолеть. Покайся в страстях, лорд! — Иштван залился безумным смехом.

— Мне ли каяться перед тобою, Иштван? Не осквернял я дев и детей, не бесчестил женщин и не мучил их силою своей. Я чист перед Асхой, а вот тебе придется ответить за причиненное зло.

— Ты зря прожил жизнь, — подытожил Иштван, и внезапно его голос сделался злобным. — А что до Асхи… Меня ты винишь, а сам желаешь посягнуть на богиню! Жалкий ты раб, а держишь себя, как муж, подбираясь к подолу ее! Ничего другого и не остается тебе. Пуста твоя жизнь, нет в ней ни веселья, ни наслаждений, потому ты и злишься на меня, что я черпал их полными горстями! Если же я совершил то, что ненаглядной подруженьке твоей не по вкусу, отчего ж она не явится и не поразит меня?

Надоели мне безумные речи негодяя, я понял, что ничего от него не добиться. Столь одержим он был при жизни, что и в посмертии остался прежним.

— Насильник и осквернитель, проклятый глупец, никогда ты не раскаешься. Что угодно говори обо мне, но святое имя Асхи я не позволю тебе трепать. Не терзал я невинных, посему она доверяет мне свершить над тобою суд.

Я повернулся к свите. Стражи ничего не понимали — для них я стоял в молчании, но прочие могли слышать наш разговор. Удерживая Череп Теней, свободной рукою я указал рыцарям своим на каменный гроб, где покоились останки нечестивца:

— Выньте оттуда сию мерзость.

Ученикам матери Геральды не нужно было дважды повторять приказы. В мгновение ока они сбили крышку и вытащили наружу полуистлевшее тело. Я приметил, что неподалеку зияет пропасть, ведущая куда-то глубоко в земные недра. Кругом в избытке имелись цепи — видно, поднимали с их помощью гробы на верхние ярусы, — и было откуда протянуть их.

— Вздерните урода вон там. Так, чтобы никто снять не мог.

С охотой выполнили поручение мои спутники. Кто-то из некромантов тихо передавал стражам суть моей беседы с Иштваном, и в это время я снова услышал мерзкий голос:

— И чего же добился ты, подвесив там труп мой, сердитый лорд? Я ведь свободен, к нему не привязан, уходить не собираюсь, способен я и здесь поразвлечься на славу и, уж поверь, развлекусь.

— Ошибаешься, Иштван. Потерял ты свободу свою, как и душу. Не признаёт тебя Асха. Ты желаешь остаться здесь навсегда, наслаждаясь памятью о грязных преступлениях своих? Что ж, я тебе помогу. Да будет по воле твоей, и да свершится в этих священных стенах справедливость, — и с этими словами я снял с пояса ритуальный кинжал.

Не понимали стражи, что происходит, и лишь когда тело Иштвана дрогнуло на цепях, точно обеспокоенное сквозняком, невольно отступили назад. Прочие спутники мои смотрели на висящего и, вероятно, слышали отчаянные крики его.

— Что ж не смеешься ты более, Иштван? — спросил я вслух. — Отчего не радуешься? Ведь я исполнил твое желание.

— Пощади! — слышала моя душа. — Отпусти, пощади!

— Вот как заговорил ты! А разве все те, кого мучил ты, не просили тебя о том же? Отпускал ли ты их, щадил ли? Разве не плакало истязуемое тобою дитя? Разве не кричали твои жертвы в страданиях? Помиловал ли ты их? Нравится ли тебе тело твое, Иштван, — сгнившее, отвратительное, столь долго источавшее смрад? Ты принуждал других осязать его, насладись же теперь им и сам в полной мере, не имея возможности от него избавиться. Познай же, что значат омерзение, мука и отчаяние, что значит несвобода, которая не закончится, пока ты не обратишься в прах. Познай сам то, через что провел обиженных тобою. Познай то, к чему приговорил других, мерзавец. Да, на случай, если вдруг, когда будешь проклинать и молить о пощаде, тебе потребуется мое имя, так и быть, дарю тебе его. Помни, кто покарал тебя по воле Асхи. Меня зовут Арантир.

С этими словами я повернулся и зашагал прочь, не обращая внимания на крики души негодяя, и услышал, как один из стражей прошептал другому:

— Никогда не видел его таким. Ох и страшен же! Что же это творится, святые драконы, что ж теперь будет…

* * *

Я подошел к главному залу, велев спутникам своим рассредоточиться по всему некрополю; я объяснил им, что в любой момент могут ворваться солдаты, если вдруг кто-то из горожан видел нас и донес, и потребовал быть предельно внимательными. На самом же деле я ожидал иного гостя. Понимал я в глубине души, что в храме проявил слабость — оставил мальчишке-демону ничтожный шанс. Я оправдывал себя тем, что не так уж важна была его гибель, если и выжил, пусть залижет раны свои, лишь бы сейчас он не помешал мне. Однако следовало принять меры, кто знает, на что способен был сын адского владыки.

Нашли подручные мои могилы предков Иштвана — весь безбожный колдовской род лежал в древней святыне, и в очередной раз содрогнулась душа моя. Я потревожил их без всякой церемонности: за то, что породили преступника, да еще и позволили ему столь долго пребывать здесь, они должны были понести наказание и заслужить прощение Асхи. Я потратил время на то, чтобы поднять их в виде личей, и принудил волею своей охранять вход в главный зал, желали они того или нет. Совершив сие, я взял с собою нескольких служителей, наиболее преданных Асхе, замкнул двери и спустился в самое сердце некрополя. По пути мне встретились свидетельства того, каковы добрые граждане Стоунхелма: священное место было разграблено, решетки выломаны, кости и прах валялись прямо на полу, и я еще раз уверился в правильности принятого решения. Нет, не должны были негодяи пережить этот день.

Я думал, что уже видел сегодня пределы низости и кощунства, но меня ждало еще одно потрясение. Внизу, посреди зала, прямо за священным алтарем я обнаружил портал и по роду исходящей от него энергии понял, что передо мною адские врата. Вот откуда сочилась зараза! Будь ты навеки проклят, Менелаг. Будь проклят. Прикрываясь положением своим и ученостью, ты призывал демонов в наш мир! Праведный гнев мой не знал предела, заныла душа моя от близости ада, но я сумел с собою справиться. Слишком многое предстояло свершить, и не годилось поддаваться чувствам, даже священным.

С великим почтением я опустил Череп Теней на алтарь и окинул напоследок взглядом зал. С горечью и скорбью подумалось мне, что в сей важный миг, когда мир на грани спасения или гибели, перед порталом в ад стою я один. Многие — я знал о том — называли меня ничтожным фанатиком, безумным, ослепленным верой, помешанным на власти. Я не стал бы спорить, ибо каждого судят по делам. Но отчего, раз так, не было рядом никого из тех, кто считался истинно великим, справедливым и мудрым? Почему только я, некромант-книгочей, пришел сегодня сюда по воле Асхи? Наверняка Великая Мать взывала ко многим — неужели лишь я ее услышал? Не было подле меня ни могучих героев, ни опытных магов, ни почтенных владык больших государств, лишь двое верных расхаживали по залу, готовые защищать меня до окончательной смерти.

Я понимал: даже если Куджин получила весть о том, что братья ее погибли в храме, что Темный Мессия явился, Готай не успеет на выручку — слишком далеко Стоунхелм от орочьих земель; если придет сюда дитя демона или откроются адские врата, то принимать бой придется мне одному. Впрочем, я не чувствовал себя одиноким — знал, что сама Асха со мною и смотрит на меня.

— О Великая Мать, скоро все свершится. Некого мне более жалеть и не в чем сомневаться. Я поклялся тебе, что приду на помощь, и вот я здесь. Сдержу я клятвы свои, всемогущая моя госпожа, лишь поддержи меня, пошли мне сил… — с этими мыслями я сосредоточился, отмел все ненужное и приступил к ритуалу.

Погруженный в приготовления, я не сразу обратил внимание на подозрительные шорохи на лестнице, лишь тогда обернулся, когда свистнула стрела. Помощник мой упал на ступени и более не шевелился; второго я не увидел — мне стало ясно, что и он погиб. Понял я в тот миг: да, не обманули предчувствия, пришел щенок-демон. Я не затопил корабль Менелага — не было на то ни времени, ни возможности. Мальчишка выжил из-за минутной слабости моей и добрался сюда. Раз он здесь, значит, окончательно мертвы все, кто был наверху. Злобный демон убил их, и бессмысленно призывать бойцов на помощь.

А вот и он — я увидел, как спрыгивает вниз сын Кха-Белеха. На лестнице в довершение всего я заметил знакомую фигуру. То была Линна — племянница Менелага, та самая, которую до этого я благополучно отправил в Эриш… Как такое возможно?! Откуда здесь взялась дева? Как вообще мальчишка выследил меня?

Если с ним последняя из Соколов, если он нашел сюда дорогу, сие может значить только одно: он был в академии, был — и, верно, как на острове, оставил за собою горы трупов. Учеников моих, охранников, наставников, безоружных слуг... Есть ли предел бесчинствам демона?! Асха многоликая, только бы он не тронул мать Геральду, за старую наставницу я не то что сердце вырву ему — в клочья изорву это отродье и ни минуты не буду о том сожалеть. Но нет, он не видел ее — попадись мерзавец ей на пути, он не выбрался бы из замка живым. Не кроткая старица Геральда, но великая воительница и посвященная, владеющая в совершенстве не только оружием, но и магией тьмы. Если бы она добралась до грязного демона, то сотворила бы с ним такое, что и горсти праха не осталось бы от него, а живые послушники от ужаса еще неделю не смыкали бы глаз по ночам… Как он нашел девицу? Кто посмел ослушаться приказания или по небрежности попустил то, что она не попала к Геральде? Если я вернусь, то не спущу подобного, виновный ответит за все, ибо учить порой надобно не только проповедями. Иногда и гневу можно дать волю, если сие возымеет должное действие и наставит неразумного…

Портал! Портал под Стоунхелмом до сих пор не закрыт. Гаденыш увидел его, когда выкрал кристалл. Не справились стражники, демон победил их и проник в академию, в мой дом. Нашел девчонку. Как он выбрался? Никто из знающих не выдал бы заветное слово, ведь они не боятся ни боли, ни смерти... Все просто: он убил моих людей и пробрался, омерзительный вор, в мои покои. О Асха, видно, даже в дневнике моем не побрезговал он порыться! Вызнал все, что мог, потому сумел вернуться обратно и знал, где искать меня. Поистине нет ничего святого для этой твари, и не жаль мне будет убить грязного демона. Жаль другого — что все же не встретился он со старой наставницей, что не пробила Геральда, метнув кинжалы со ста шагов, его глазницы!

— Арантир, все кончено! Отдай мне Череп, или я заберу его силой!

Знаешь мое имя? Неплохо. Зачем же тебе Череп? О Асха, как я не догадался раньше! Не просто ритуал хотели провести демонопоклонники — самому Кха-Белеху собирались они руками ребенка сего отдать Череп Теней! Божественная моя, как ты терпела?

Я вижу в этом существе разительное сходство с предками твоими, королева-мученица. Все вы, плоды семейного древа Империи, чем-то похожи: воинственные, мускулистые, отчаянные. Таков он, твой потомок, такова дева из рода Соколов, такова ты сама. Такой же была и Орнелла, но девочка принесла себя в жертву не для того, чтобы это отродье сейчас играло передо мною мечом. Уничтожить бы его одним движением и тем избавить мир от беды, разнести голову демона-убийцы о стену, но ради тебя, Изабель, я дам тому, в ком плоть и кровь твоя, поединок, дабы не усугублять твои страдания. Если я сам не найду тебя после, то так или иначе тебе поведают, что юнец сей погиб в бою, как человек, а не свалился в ад, словно жалкий бес, что была в нем частица живого. Может статься, к тебе придет облегчение от мысли, что природа твоя оказалась сильнее природы владыки демонов, а значит, несмотря на истязания ты одержала победу над ним. Но мне придется лишить жизни твое дитя — много зла оно уже натворило и принесет гибель всему миру, если его не остановить. Не убедить, не уговорить его, не воззвать к сердцу, к разуму, к чувству долга, ибо у него их нет. Разве ради тебя, несчастной матери, попытаться.

— Тише, мальчик. Ты не понимаешь, что поставлено на карту. Ты, видно, и не знаешь ни о чем. Ведаешь ли, что ты полудемон, венец извращенной природы? Двойная душа, двуличное сердце, двойной разум, одной ногой здесь, другой в аду. Понимаешь ли, зачем создан и живешь? Лишь к одному вели тебя твои хозяева — чтобы ты выпустил своего проклятого отца, дабы он захватил и разрушил Асхан, но я не позволю того. Он навечно останется в своем плену, и ты не сможешь меня остановить.

Поднимаешь на меня клинок, мальчишка? Очевидно, что в этих нечистых руках необычное оружие. Оно пропитано магией, способно наносить сокрушительные удары, оставлять незаживающие раны. Что-то еще я говорю, как мне пророчили: «Своим последним вздохом ты будешь убеждать его…» — но в чем можно убедить это создание, в невеликие двадцать лет залившее кровью и завалившее телами путь за собой? Это страшный противник, в нем мощь самого Кха-Белеха, помноженная на силу рода матери. Но он не откроет путь владыке демонов, я не допущу, не отступлю, если понадобится, уничтожу без тени сомнения! О Асха, пусть я погибну сегодня, но во имя тебя я удержу эти врата!

С этой мыслью я включился в бой. Мы сошлись в поединке: зрелость против молодости, опыт против напора, магия против меча, холодный гнев против лютого бешенства. Девчонка трусливо сбежала и встала поодаль, и хвала Асхе, что не путалась у меня под ногами, — попадись она мне на пути, на сей раз легко бы она не отделалась. Неплохо защищался щенок-демон, силой и выносливостью отличался невероятной, но на моей стороне были преимущество в скорости и знания. Он пытался до меня добраться, но я исчезал внезапно и атаковал неожиданно, и от того он все более разъярялся. Я же, наоборот, взял гнев под контроль, владел вполне ситуацией и ранил порождение хаоса неоднократно; казалось, еще минута — и все будет кончено, но внезапно демон догнал меня, и его удары оказались сокрушительными. Телесная мощь его была велика, и то следовало признать. Когда и как успел он приобрести ее, где добыл священное оружие, о том я не ведал, и не стоило отвлекаться на размышления.

Как можно быстрее я сотворил защиту, ощутив глубокие раны. Следовало удерживать ее до конца поединка, дабы не получить новых увечий и не пострадать слишком серьезно, — предстояло еще подчинить своей воле деву, провести ритуал, а после, если чудом переживу его, выбраться из некрополя на своих ногах и немедля выяснить, что произошло в академии. Я чувствовал духом своим — жива была мать Геральда, но то, что в моем доме случилась беда, не вызывало сомнений. Действовать нужно было без колебаний, и я воззвал, как и всегда, к силе смерти. Подобно верной возлюбленной, она сразу явилась на мой зов, обняла меня и слилась с душою моей, наполнив ее безграничною мощью. Замкнув персты у лба своего в священном жесте, я выпустил воплощение смерти на волю, направил на демона — и вдруг понял, что мерзкий змееныш видит его, видит внутренним взором как живое существо и охотится на него, точно на зверя. Святое оружие в его руках помогало ему, и исчадье ада раз за разом поражало дракона смерти. Невероятно: мне самому передавались удары, получаемые созданием моим, я испытывал духовную боль, да такую, что потерял контроль над собой, и разорвалась тончайшая связь. Исчезло воплощение смерти, пропал мой щит, я рухнул на пол, уязвимый, без капли сил, и в злобной радости демон помчался ко мне, поднявши меч.

Я отстранил чувства, отогнал слабость, сосредоточился снова, госпожа и помощница моя была здесь, рядом, я ощущал ее поддержку, и вновь мы с великой силою смерти нашли друг друга, вновь соединились, вновь пропустил я через себя ее мощь — и вновь был защищен, и тень дракона расправила могучие крылья… Но демоново отродье видело ее отчетливо, магический клинок настиг творение мое, и прекратилась наша связь со смертью, и я едва устоял, опустошенный и ослабевший. Выродок хаоса в ярости налетел на меня, а я был столь обессилен, что не способен был защититься, не мог даже поднять руки, и бешеный демон сбил меня с ног. С ликованием, с извращенной, чудовищной страстью он пронзал мое тело мечом. Рубил, рубил и не мог остановиться…

* * *

— Сколько крови, какой ужас! Кажется, он не дышит…

— Думаешь, он до этого дышал? Осторожнее! Он, может быть, еще жив.

Глупцы. Самодовольные жестокие дети. Я давно мертв, а сегодня вы убили меня окончательно. Отродье демона вот-вот выпустит своего проклятого отца, и рухнет мир. Всё впустую, всё пошло прахом. Напрасно погибла Орнелла, напрасно сложили головы и другие, лучшие из лучших; все упорные труды, все мои усилия, все меры предосторожности, все принесенные жертвы — всё, всё было напрасно. Я виновен. Я совершил оплошность, ошибся в расчете, недооценил опасность, а плоды моей небрежности будет пожинать весь Асхан. Любезная владычица моя, повелительница смерти, завершающая жизнь, ты воззвала ко мне, а я не сумел помочь, ты поверила в меня, а я не справился, ты избрала меня среди прочих, а я тебя подвел. Зачем жил и не жил я, чтобы все так обернулось? На полу, усыпанном чужим прахом, перед глазами исчадья ада, поверженный, искромсанный, я истекаю кровью — в двух шагах, поистине в двух шагах от заветной цели. Для спасения мира достаточно лишь протянуть руку, но и того не могу я теперь. Не связать мне вновь тело и дух, не воспрянуть, да и нет в том более проку — мне ничего не исправить. Лучше бы мне вовсе не жить, многоликая. Покарай меня, как пожелаешь, разорви и поглоти меня, ибо не в силах я вынести вину свою. Все кончено, все пропало, и некому удержать стены темницы. Торжествуй, еретик. В руках у тебя святое оружие, и им ты разишь саму Асху и ее слуг — возможна ли большая подлость?! Ты по-прежнему демон, ты осквернитель и убийца, мальчишка. Ты победил меня — и погубил весь мир.

…Яд и кровь повсюду — в коридорах, на лестницах, в покоях. И тела, тела, тела… Старая женщина в черных одеждах мечется между ними, за нею бегут, ее удерживают, а она вдруг оседает на пол, точно утратив все силы, как и я, и сомкнуты уста ее, но душа моя содрогается от страшного крика: «Дети мои! За что?! Арантир, мальчик мой… Арантир!» Геральда, названная мать моя, ты чувствуешь, что в сей час я погибаю; я вижу разорение и жертвы, вижу страдание твое, я хочу помочь — и не могу.

Снова вижу я, как уходят те, кого знал я, вижу, как гибнут соратники, кто быстро, кто в мучениях. Вижу, как бежит пламя по одеждам Сехбета, — не был я свидетелем его страшной смерти, но теперь познаю, что он вынес. Вижу, как со стонами падают под мечом демона доблестные орки. Вижу, как протягивает руку лежащий Менелаг, и преданный мой помощник вдруг сползает вниз по стене и остается недвижим. Вижу, как духовные чада и друзья мои решительно поднимаются на алтари, оскверненные грязной магией. Я хочу спасти их всех, хочу прекратить это — и не могу.

Вновь и вновь умирает Орнелла. Шевелятся бледные губы: «Арантир… Во имя тебя, Арантир…» Снова. И снова. Орнелла, преданная дева моя, если бы ты была здесь, всё завершили бы мы вдвоем благополучно. Воительница моя, верная душа, отзовись! Как хочу я ответить тебе, изо всех сил призываю тебя, но ты не слышишь. Знал я все, знал — и избегал видеть восхищение во взоре твоем, страшился признать то, что по воле Асхи пришло и ко мне самому. Мы так долго могли бы идти рядом, никто и никогда бы тебя не тронул, не посмел более обидеть, но вместо того опять и опять я вижу, как ты погибаешь, — прежде наставник, я стал твоим палачом, и нет мне прощения. Как я хочу все остановить, одинокое, несчастное мое дитя, хочу снять тебя с алтаря, прижать к груди своей, защитить и утешить — и не могу.

Я слышу, как говорит великая шаманка: «Должен повелитель смерти быть осторожным! Смерти демоны не боятся…» О Куджин, я пытался, пытался — и не смог, и зря из-за меня погибли твои братья. Вижу искаженное болью лицо твое, освещаемое пламенем костра, и слышится мне в горестных словах тяжкий укор: «Ах, Паук, Паук Асхи, что ты наделал, зачем связался ты с ним, зачем потерял жизнь свою, зачем допустил…» Тысячу раз ты права, Куджин, я не должен был вступать в поединок с самим дьяволом, но вступил. Допустил. Предал вас — всех, кто верил в меня и дело мое, саму Асху подвел. Я хочу все исправить — и не могу, и не смогу уже никогда, и отчаяние мое беспредельно.

Память вспыхивает в последний раз — и внезапно меня охватывает ледяной ужас, и в смятении я пытаюсь очнуться. Горе и стыд мои безмерны, я погружаюсь в чудовищную боль, она пронзает все существо мое, словно впиваются в меня разом тысячи мечей демонов, о Асха, о нет, нет… Что же это? Сквозь пелену тяжкого страдания я вижу, как кто-то подхватывает Череп Теней, падающий из ослабевших рук моих, и кладет его на алтарь, и воздвигается новая темница — прочнее, надежнее той, что создал сам Седьмой Дракон. Кто-то могущественнее, чем я, запирает клетку с демонами. Кто-то, кого я привел, обратил и убедил, кого я знаю, но не могу вспомнить. Мальчик и девочка смотрят сквозь меня. Она плачет. Он дрожащими пальцами наматывает на запястье шнур, то ли красный, то ли густо пропитанный кровью, — когда-то похожим я перетягивал волосы. Давно, так давно… Что за дети передо мною, почему я вижу их?

И вновь я совсем один, не пойму я, где нахожусь, и некому помочь мне. Мне больно, так больно, что я не в силах вытерпеть такую муку, плакал бы я, если бы мог. Асха, драгоценная госпожа моя, молю тебя, вспомни обо мне, не оставляй меня в страшную минуту…

— Не скорби, не бойся, Арантир, великий защитник и страж. Все исполнено. Восстань, любезный избранник мой…

— Что он говорит?

— Говорит, я погубил весь мир… Что?!

— Где… где он?! Куда он пропал? Сарет, Череп! Ступай же!

— Подожди минуту. Нет. Не может быть. Этого просто не может быть…

— Сарет, что с тобой?

— Линна, все не так просто. Я только теперь понял. Пророчество — ты ведь знаешь о нем? Оно исполняется. Я могу выбирать. Вот так штука…

— Не понимаю.

— Да я… Просто я вдруг подумал: а где бы мы были, если бы он не явился? Что было бы со мной, с тобой, если бы Менелаг не погиб? Если бы всего этого не случилось, если бы Арантир не стал штурмовать город, если бы он не шел за нами, не пытался убить меня, не забрал Череп, разве мы оказались бы здесь? А тебя… Он хотел убрать тебя подальше от меня. Спасти последнюю из Соколов. Это еще одно пророчество… Что сталось бы с нами, если бы он не вмешался?

— Я… Я не знаю.

— И я не знаю. Но теперь я здесь и могу сам выбирать нашу судьбу. Погоди еще минуту…

— Сарет, не подходи, его же там нет… Сарет, ты что?! Зачем тебе эта… вещь? Святые драконы, ты и так весь в его крови, она же просто чудовищная… Для чего тебе это?!

— Просто должен взять. Скажу всем, что трофей. Не плачь, Линна.

— О Илат! Хоть не наматывай на руку, ох, какая кошмарная кровь…

— Хватит болтать с куклой, сын! Долго ты будешь ползать в луже?! Успеешь принять кровавую ванну! Хорошо, что раздавил эту гнилую мразь, возомнившую себя избранным, даже праха от него не оставил. Но сейчас принеси мне Череп!

— Нет. Теперь я все понял, отец. Хватит смертей. С меня довольно. Нет.

— …Сарет, идем отсюда. Вставай, пожалуйста. Все закончилось, ты справился! Ты истинный спаситель мира! Что с тобой?

— Он столько всего знал, Линна. А я не знал ничего. Почему он перестал защищаться? Не хотел или не мог? Не закрылся, не увернулся… Так и убил я его, безоружного. Почти на куски разрубил…

— Сарет, он все равно не пустил бы тебя к Черепу. Ему легче было умереть, чем отдать его тебе.

— И я понял почему. Он пытался защитить Асхан, он ведь так и говорил, даже когда напал на меня. Я думал, он безумец, но нет, он не был безумцем. Он просто мне не верил, думал, я демон, а я ведь и есть демон, Линна… Думал, я выпущу отца, который все разрушит. Готов был уничтожить столько народу, чтобы этого не случилось. И себя. Освободившись, отец убил бы и нас. Разве нет? И это он, наверное, тоже знал — что я стану больше не нужен. А я ничего не сказал ему. Мог, но не сказал, не сумел. Ему легче было умереть, чем отдать Череп, а мне было легче убить, чем объясниться с ним. Надо было сказать, просто сказать, что я не стану освобождать отца… Вдруг бы он поверил?

— Сарет, ты что?! Ты вспомни, как он с нами поступил!

— Но мы живы, Линна! Видно, он не слишком-то старался с нами покончить. Мы живы, живы оба, а он мертв, и убил его я!

— Он сам виноват. Сарет, я тебя не узнаю! Мы так много пережили, впереди у нас столько дел, столько всего… Он действительно сам виноват во всем, ведь правда? Сарет, ну что ты, любовь моя, не надо так, пожалуйста! Ты хороший человек…

— Я не человек, Линна. Не человек. Я демон. Что же я натворил…

* * *

— Приди же, приди, забери меня, падшего, с собой навсегда, нет более сил моих…

Так зову я смерть, и слышит она, и приходит, и обволакивает меня, объятия ее нежны, и я отдаюсь ей полностью, покоряюсь безропотно. Я позволяю ей захватить меня, она влечет меня за собой, и тьма поглощает меня. Впервые за много лет я могу уснуть. Исчезают видения, отступает боль, прекращается мучение мое, и становится легко, как никогда прежде, но вдруг снова раскрываются духовные очи мои, и опять я оказываюсь одновременно везде и нигде. Любезная госпожа моя, истинная владычица, отчего свет твой столь ярок и ослепляет меня? Как возможно то, что он наполняет меня, что светом становлюсь я сам, словно растворяюсь в тебе? Неужели сбывается великая моя мечта? Неужели ты позволишь простому пауку без устали прясть новые нити великой паутины твоей? Неужели удостоишь стража и слугу чести припасть к ногам твоим?..

Вновь я все вспоминаю, мгновенно постигаю все то, что случилось. Душа моя преисполняется понимания, и нет меры моей благодарности. Иди с миром, ученик мой, сын Изабель, ты получил уроки свои, и вполне, кажется, поняли мы друг друга в последний миг. Асха многоликая, поистине все исполнено, все было правильно, все свершилось, как было предначертано, как ты пожелала. Ты призвала ты меня к себе, очистила и ждешь меня. Я стремлюсь к тебе, возлюбленная моя госпожа, и на пути моем являются мне лики и образы. Сколь же много их оказалось, тех, кто мне дорог! Узнаю я давних друзей, соратников и учеников, ушедших прежде меня, убиенных безвинно, пожертвовавших собою во имя благого дела. Салютуют мне доблестные воины, погибшие, но исполнившие клятвы, и те двое, родные черты которых уже почти позабыл я, простирают ко мне руки, и ненаглядная дева моя снова рядом — там, где я привык видеть ее; взор ее, как и прежде, исполнен любви, и я не боюсь его более. Не оставляйте меня, любезные мои, проводите меня. Я еще слаб — я слишком устал и едва успел пробудиться.

Да вдохнет в меня Асха новые силы — мне предстоит великая работа.