После победы (джен)

Гермионе хочется бежать. Быстрее и быстрее. Так быстро, чтобы ее тяжелая, полная мыслей голова отвалилась на бегу и укатилась прочь вместе со всеми мыслями.

Молли просила ее поплакать. Молли думает, что все так просто. Что она просто пустит слезу, как и все, и станет легче. Гермиона знает — легче не станет. И она не находит ничего лучше, чем спуститься в полуразрушенные подземелья.

Она быстро бежит по ступеням лестницы и резко останавливается, когда слышит всхлипы. Она бы и сама давно разревелась, но какое глупое упрямство, понимание, что облегчение не придет со слезами, и, может быть, гордость, не дают ей этого сделать.

— Кто здесь, — громко спрашивает она, и в ответ слышит только свое эхо.

Гермиона оборачивает, проверит на последовал ли кто за ней. И идет на звук.

— Вали отсюда, — по-змеиному шипит Малфой, когда Гермиона находит его сидящим на полу за колонной. Она видит слезы на его лице и чувствует себя виноватой за победу.

У Малфоя нет палочки. Наверное, его обезоружили еще до того, как Тёмный Лорд призвал его на глазах у всех. Малфоя, кажется, лихорадит, и потому он уже менее злобно повторяет:

— Вали отсюда.

Гермиона, возможно, и ушла бы, но это дурацкое чувство вины, заставляет ее усесться на пол рядом с Малфоем. Он недовольно смотрит на ее и с усердием выдавливает из себя:

— Что? Пришла хвастаться вашей победой?

Гермиона думает, что даже если Малфой хотел, чтобы эта фраза звучала резко, резко она не звучит.

— Думаешь, это победа? — спрашивает она и ждет пока на его лице появиться реакция. Малфой морщится, а потом говорит:

— Да, — и Гермиона хочет возразить ему, но Малфой, шумно выдыхая, добавляет: — Какой бы она не была.

Больше они не заговаривают. Гермиона слышит, как Малфой тяжело дышит. И когда она, поднявшись с пола, собирается уходить, он тихо спрашивает:

— Что теперь будет с моей семьей?

Она хотела бы промолчать, или соврать, но что-то в бледном виде Малфоя не дает ей этого сделать.

— Говорят, многих ждет поцелуй. Многие действительно этого заслужили. И твой отец… и твоего отца, наверняка ждет та же участь. Но, — она замолкает, — но я и правда не хочу чтобы твоих родителей казнили.

Гермиона понимает, что ей больше нечего сказать, и, разворачиваясь, идет к лестнице. У выхода она слышит, как Малфой, горько усмехнувшись, говорит ей:

— Поттер, наверное, безумно счастлив? Отомстил за родителей? — В груди что-то с болью отрывается и валится в пропасть. Она собирается с собой и ей почти удается улыбнуться.

— Да… Думаю, да.

Гермиона не станет говорить ему, что Гарри пережил своего самого страшного врага всего на час и умер, едва ощутив победу. Не станет рассказывать, что это она держала его худое, изможденное тело, которое покидала жизнь.

Не расскажет и о том, что спустилась в подземелье не просто так, а потому что ей безумно хотелось разреветься, так как только что плакал он. Громко втягивая и выпуская воздух, всхлипывая, размазывая по лицу слезы, реветь и реветь. Тут в темноте. В подземелье. Потому что там, наверху, она героиня. Там, наверху, ее ждут поздравления и счастье в глазах других.

«Мы ведь победили», — думает она.

«Но какой ценой», — отзывается ее разум.

Гермиона смотрит на Малфоя, на его заплаканное лицо, на руки, покрытые ссадинами. И вспоминает, что он сражался на стороне Гарри — на их стороне.

— Если я смогу, чем-то помочь тебе или… — закончить фразу не дает все та же абсурдная вина.

Малфой поднимает на нее красные глаза и, помедлив, кивает головой.

Этого достаточно, чтобы Гермина развернулась и, поднявшись по лестнице, наконец, приняла свою утрату.

Достаточно, хотя бы потому, что так поступил бы Гарри.