Братские узы (джен)

Его дом не так страшен, как о нём говорят. Не так холоден и одинок. Просто он так огромен, что любой, пришедший в него без приглашения, может затеряться среди бесчисленных коридоров, залов и комнат. А сад его и того больше. Обширные владения Брагинского простираются на сотни и тысячи километров. И на них живут люди. Его люди. Малость наивные, чуть-чуть жестокие, очень добрые и необычайно храбрые. Их много, и все они разные, но все они такие же, как он: они его дети, его воплощения, его сила. Кто-то из них бежит от этой силы, обвиняя его во всех своих бедах и неудачах, кто-то верит в него так, что у любой страны на его месте может закружиться голова. Но Брагинский неподвижен. Он чувствует свою ответственность, казалось бы, за весь земной шар, но никому не мешает жить так, как им хочется, и в то же время, карая за преступления, защищая слабых и сдерживая сильных.

Кажется, он возомнил себя Богом Ветхого Завета, давая свободу другим народам жить по-своему, а потом в одночасье стал человеком, отдав себя на растерзание, когда его народ вовсе разуверился в нём, поддавшись искушениям. Смиренный, он не без боли дал распять себя, и каждый, даже самые близкие, не побрезговали оторвать себе по кусочку, бросив его в грязь безвластия и бесправия, уныния и грехов. Выйдет ли у него переродиться снова? Не знает никто, но со временем Иван всегда становится самим собой. Справедливым и спокойным судьёй на Земле, оставляя другим роль вездесущих демонов, сующих свой нос везде, где им только захочется, чтобы смущать и развращать людей и страны, чувствуя свою мнимую власть над ними и довольствуясь этим.

Однако не был Брагинский божеством, даже когда его обожествляли, делали своим кумиром, любили или сбрасывали с мифического пьедестала и предавали анафеме. Всё, о чём мечтал этот наивный юноша — это спокойная мирная жизнь на своей земле, дружелюбные соседи и семейное счастье.

И когда только они успели повзрослеть. Маленькая Наташа превратилась в гордую, сильную и красивую страну, независимую и способную постоять за себя и не только. А давно ли она забиралась в постель к брату, пугаясь звуков грозы с запада, успокаивая его боль своими нежными поцелуями. Прижимаясь хрупким тельцем, младшая сестра давала ему почувствовать, как необходим он своим сёстрам, придавала сил и терпения.

Прошли годы, и теперь он не меньше любил свою Наташу, но эти годы разъединили их. Она ушла в одночасье, вместе со всей его семьёй. Покинула родного брата, даже не оглянувшись на пороге, позволив ему потерять себя и те силы, что давала ему семья. Он страдал от боли, разъедающей изнутри, от предательств и лжи, он забыл своё предназначение и начал забывать прошлое. Зачем ему то прошлое, которое оболгали? Брагинский стал другим и научился жить один, сумел переродиться снова. А Наташа? А что Наташа?

Трудно учиться жить одной, когда столько лет жила под покровительством семьи. Даже когда немцы пытались завоевать её, не было так трудно. Тогда всё было ясно. Где враги, а где друзья. А что теперь? Теперь самой приходилось разбираться во всём. И, подумав немного, Наташа поняла, что зря оставила брата. Они все тогда сглупили, послушались своих боссов, которые всегда были для них авторитетами. И не думали они, что распад так отдалит их друг от друга. Каждый хотел лишь немного больше свободы, как птенец, улетающий из гнезда. Гнездо опустело. И что осталось каждому из них... Мнимая свобода и проклятая независимость. Беларусь поняла это раньше других и выбрала курс на сближение с братом.

* * *

Однажды морозным январским утром, когда один праздник только закончился, а второй ещё не начался, и у всех нормальных людей болит голова после знатной попойки, в дверь России раздался стук. Сперва осторожный и какой-то неуверенный, через несколько минут он стал настойчивым и бьющим прямо по больным вискам.

— Брат! Это я, Наташа! Открой же мне! Здесь холодно. Неужели ты хочешь, чтобы твоя младшая сестра околела от холода? — голос Беларуси охрип, но она не оставляла попыток разбудить русского, который вздумал спать в такой солнечный морозный день.

Ключ в замке повернулся, и Наташа нетерпеливо толкнула дверь, попадая в тёмный коридор. Здесь оказалось не намного теплее, чем снаружи. Беларусь и представить не могла, что в их старом доме так неуютно и холодно. Она прошла дальше, кутаясь в своё старое меховое пальто, купленное ещё при жизни здесь, остановилась на пороге гостиной и нахмурилась от представшей перед ней картины, обежала весь дом, и везде было одно и то же.

В доме брата была самая настоящая разруха. Свечи на столе явно догорели за ночь, оплавились и потухли. Электричество не работало, почти не работало и отопление. Казалось, дом был пуст. Наташа ощутила эту пустоту всем своим естеством, и даже в самом сердце похолодела, и на её глазах выступила предательская влага. Больно однажды прийти в свой старый дом и увидеть его в запустении. А что было бы, стань она его полноправной хозяйкой? А ведь могла бы. Могла бы остаться вдвоём с братом, и не допустила бы тогда такой разрухи. Но теперь будет совсем по-другому. Она знала это, ведь их начальники уже начали договариваться. Вернуться оказалось сложней, чем она думала, но первый шаг был сделан. Нужно было только не останавливаться.

Брагинский не хотел, чтобы его видели в таком состоянии. И кто только впустил её? Почему она не ушла? Но лёгкие шаги уже слышались на лестнице. Что делать? Прятаться? В этом нет смысла.

Она вошла, настороженно оглядываясь. Морщинка пролегла между бровей. Серые глаза отыскали брата, и сосредоточенное лицо озарила улыбка. Как она соскучилась... Крепкие объятья, сбитая со стола бутылка водки.

— Что ты делаешь? — изумился Ваня.

— Не говори ничего, — прошептала Беларусь.

Она прижимается холодными губами к его губам, цепляется за тёплую рубашку и едва не повисает на шарфе.

— Погоди, задушишь... — он тоже обнимает, соскучившись, очень нежно, но по-братски.

Чёткие брови девушки, так забавлявшие раньше Ивана, уже не хмурятся, они умоляют о ласке. Она знает, что брат не сможет отказать. Ведь он никогда ни в чём не отказывал, лишь изредка... И он улыбается, прижимая её к себе, смотрит в лицо, но как-то грустно, боится прямого взгляда в глаза, чувствуя себя неуютно под этим взглядом.

— Ты слышал? Твои и мои подписали договор... Мы сможем снова заключить союз. И на этот раз только ты и я, — она дотягивается и целует его в подбородок, так крепко, собственнически сжимая его плечи в объятьях.

— И Оля?

— Оля не придёт, я знаю. Поэтому только ты и я. И разве кто-то ещё нам нужен? Зачем тебе другие страны, когда мы можем, наконец, пожениться, стать единым целым. И в твоём доме больше не будет такого беспорядка... — Наташа поднялась и принялась убирать со стола, не предназначенного для обеда, остатки еды, бутылки, тарелки.

Ваня не мешал ей, но и не бросался помогать, зная и так, что вскоре она бросит эту затею и уйдёт к себе домой. Плечи всё ещё помнили её цепкие пальцы, а губы тёплый, но совсем не ласковый поцелуй. Не было в нём той любви, была страсть. Не думал Брагинский, что первой к нему придёт Наташа, чтобы прибрать к рукам одну девятую часть суши. Не было уже в ней той нежности, не давала она ему ощущение того хрупкого счастья, что раньше.

— Мы не можем пожениться, Наташа. Я твой брат, а ты моя сестра...

— Глупости. Даже если мы братские страны, мы можем заключить брачный союз, — упрямо возразила Беларусь, кинувшись в чулан за шваброй, Иван лишь невесело усмехнулся и опустился в кресло.

— Мы можем заключить братский союз, и я на правах твоего старшего брата могу забрать тебя обратно домой.

— Что? — выйдя из чулана, Наташа уронила швабру и закусила губу, вглядываясь в такие родные черты. — Неужели ты не понимаешь? Я хочу быть равноправной хозяйкой в нашем доме.

Здорово придумано...

Его взгляд стал пустым, каким-то стеклянным, а голос бесстрастным. Он, кажется, в эту минуту стал одиноким вдвойне.

— Мировое сообщество будет против.

— Да к чёрту мировое сообщество! Раньше его мнение тебя не останавливало! — она начала злиться, не замечая, как в единственной отапливаемой комнате из всего дома начало холодать.

— Нет, Наташа... — после небольшой паузы произнёс Иван. — Я не приму тебя обратно. Пока ты не поймёшь, что не сможешь быть равноправной хозяйкой на всей моей земле. Так и передай своему батьке. И вообще всем передай. Что я ещё жив. И что рано ещё рвать меня на куски.

Наташе показалось, что сзади её обнимают ледяные руки, становится тяжело дышать. В одночасье она поняла, кто это был, и сорвалась с места, вихрем сбегая из покинутого когда-то дома, чтобы, не вернуться никогда, как в обиде она тогда думала.

Но время пройдёт, наступит весна, Арловская повзрослеет и поймёт, что с братом так нельзя.

— Ты напугал её... — хриплый простуженный голос слегка улыбается, взгляд на заледеневшую батарею и попытка закутаться в шарф. В бутылке на полу нашлось ещё немного водки.

— Ты тоже... — отвечает старческий, но звенящий и какой-то потусторонний.