Кумир (гет)

Сегодня ночью рассказывать была очередь Зехира. Но молодой маг, вопреки обыкновению, не начал очередную из своих бесчисленных историй — он вообще весь день ходил какой-то растерянный и хмурый. Вот и сейчас он молча сидел у костра, скрестив ноги, и смотрел в огонь. И сэр Годрик, и Файдаэн видели, что утром предводителю магов голубь принес какое-то письмо, и полагали, что в сумрачном настроении обычно веселого и беззаботного юноши было виновато именно оно, но тактично ни о чем не спрашивали.

Сэр Годрик, как обычно, достал с пояса небольшую фляжку, откупорил пробку, сделал глоток и передал Файдаэну. Зимние ночи были холодными: хоть костер и грел, ветер все равно задувал под плащи, и потому что-нибудь согревающее и крепкое не было лишним. Файдаэн тоже сделал глоток, протянул фляжку магу. Тот не отреагировал. Эльф поводил ей перед самым носом Зехира, и тогда тот тряхнул головой, взял флягу и извинился за то, что задумался.

— О чем вам рассказать сегодня? — спросил он, улыбаясь, словно бы ни в чем не бывало. Вышло почти убедительно, но Файдаэн попросил все равно:

— О том, что тебя тревожит.

— Это будет не самая веселая история, — усмехнулся маг. — Длинная, изрядно меня компрометирующая и совсем не похожая на то, что я рассказываю вам обычно.

— Мы никуда не торопимся, вся ночь впереди, — сказал сэр Годрик, задумчиво погладив бороду. — Ты начинай, а мы послушаем. Не все же сказки тебе рассказывать.

Зехир, поразмыслив, кивнул:

— А почему бы, действительно, и нет? Только начать мне придется издалека — аж с самой Аль-Сафирской Академии, где я учился. Даже нет, для начала следует рассказать о нравах, царящих в моем родном государстве. Как вы наверняка знаете, они у нас более свободные, особенно среди молодежи.

О взрослых магах жители прочих держав Асхана обычно говорят — эксцентричные. Про адептов Академий сами маги говорят — аморальная молодежь. Адептам позволено все, что не нарушает закона. Считается, что каждый сам должен учиться думать, пусть даже на своих ошибках.

Нигде молодежь так не свободна, как в Серебряной Лиге. Адепты одеваются открыто и еще более ярко, чем взрослые, привлекают внимание, любят притягивать взгляды. Одеяниям самых целомудренных из девушек Лиги могут позавидовать продажные девки Империи Грифона — разве что жрицы Малассы одеваются более вызывающе. У вас позором считается девушка, потерявшая девственность до замужества, а у нас редко встретишь адептку старше семнадцати, еще ни разу не проводившую ночь с мужчиной — разве что у нее голова не в порядке и она хранит себя для эльфийского принца на белом единороге. У нас вообще нет культа семьи, а верность не является главной ценностью. Удовольствие — вот что куда важней.

Вообще-то теперь я согласен скорее со старшими магами… Но когда-то, еще до войны, я не думал об этом, просто жил в свое удовольствие. Могу без лишней скромности сказать, что в Академии был... да можно считать, что звездой. Сын Первого в Круге, лучший ученик курса, талантливый и перспективный маг, всеобщий любимец — преподавателей, девушек, друзей. Учеба давалась мне легко, я был лучшим, почти не прилагая усилий, и потому все свободное время отдавал праздному растрачиванию своей молодости на отдых, выпивку, веселье, друзей и девушек — таких же беззаботных и молодых, пробовавших жизнь на вкус. Мы были всем довольны, не желали жить иначе и смотрели на тех, кто вел себя по-иному, как на последних идиотов.

На моем же курсе, в соседней с нами группе, училась одна девушка. В моем кругу иначе, как Эльратовой мышью или просто Мышью, ее никогда не звали. На общем фоне прочих адептов — шумных, ярких, веселых и безбашенных — она казалась... да ничтожеством, по сути. Серая, тихая, неприметная. Длинное платье в пол, монашеского покроя, никаких ярких артефактов. Бледная кожа, светлые глаза — то ли голубые, а то ли серые, — светлые волосы, всегда заплетенные в скучную косу. Ладно бы хоть была некрасивая — так нет, самое обычное лицо. Ну никакая, в общем. Сидела всегда где-нибудь сбоку, одна. Она была не из Лиги, а из Империи Грифона родом, третья или четвертая дочь в крестьянской семье, лишний рот. Узнав, что у нее есть предрасположенность к волшебству, родители мигом услали ее в Серебряную Лигу, учиться. Так делают многие, ведь правда, сэр Годрик?

Старый рыцарь вздохнул:

— Совершенно верно.

— Ты в нее влюбился? — встрял в разговор воодушевленный началом Файдаэн. Зехир поморщился, вздохнул:

— Если бы! Я поспорил. Как-то на пьянке, не помню, после какого бокала вина... — он усмехнулся. — О, как сказал бы Нархиз, я безбожно роняю мнение о себе в ваших глазах, друзья мои.

— Продолжай уж, раз начал, — протягивая ему фляжку, сказал эльф.

— Да, раз уж начал, придется довести рассказ до конца... О чем мы могли говорить — парни, молодые, под кальян и вино? Разумеется, о девушках и о сексе. Общая суть беседы сводилась к тому, что все существа женского пола — шлюхи, и даже весталку можно легко уложить в постель, если найти к ней верный подход. Айша, сидевшая на моих коленях, глупо хихикала, только подтверждая истинность наших слов. И вдруг сказала невпопад, перебивая Карима: "Вы так самоуверенно треплетесь... А готова спорить, ни одного из вас Эльратова мышь не пустит под свою юбку". И посмотрела на меня, ехидно ухмыльнувшись. Это был явный вызов — и, к стыду своему, я его принял. На спор, за кувшин хорошего иролланского вина. А эльфийское вино — это вещь, за которую стоило побороться.

Для начала, я узнал, как Мышь звали на самом деле. Это стоило мне пары лучезарных улыбок и горсти сладостей — девушки, работавшие в канцелярии, без раздумий нашли мне свиток с ее личной информацией. Оказалось, звали Мышь Эстер. Тогда же я узнал, откуда она, как учится, где живет... Словом, все, что мне было нужно. Вооружившись этой важной информацией, я на ближайшей же потоковой лекции попросил разрешения и сел с ней рядом. Потом проводил до дома — у нас девушки-адепты живут отдельно от парней, старая вековая традиция. Так вот, я пригласил ее поужинать со мной. Мышь... — Зехир запнувшись, поправился. — Эстер. Эстер, на удивление, согласилась.

Вечером я блистал — по-другому и не скажешь. Болтал, зубоскалил, сыпал комплиментами, был до дури очарователен и вежлив... Старался, словом. Она тихо сидела, слушала, изредка что-то отвечала, робко и несмело. Стеснительно ковырялась в тарелке, пригубила бокал с вином всего один раз, скорее из вежливости. Про себя я смеялся — она была такой нелепой в своем чистеньком скромненьком платьице, с кружевами на воротничке. Пески пустынь, думал я, кружева должны быть на нижнем белье, а не на застегнутом под горло платье! Девушка должна манить, дразнить, очаровывать и притягивать, а при виде Эстер у меня в голове сам собой запевал имперский храмовый хор и вспоминались ваши заповеди о семи смертных грехах. Она была одета, как монахиня, не пользовалась сурьмой, не накладывала косметических заклятий — при том, что остальные девушки ходили разукрашенными не хуже, чем островные орки, собирающиеся воевать. Я глядел в ее никакое лицо, говорил какую-то чушь, а мысленно снимал трусики с Ясмин, миленькой маленькой адептки, которая жила в башне девушек на этаж ниже Эстер и вполне открыто заявила, что не закроет вечером дверь в свою комнату — на случай, если я вздумаю зайти. Я намеревался заскочить к ней: в том, что унылая серость, сидящая напротив, даст мне в первый же вечер, я сильно сомневался. Я оказался прав — Эстер простилась со мной у своих дверей и не пустила за порог комнаты. Испуганно захлопала ресницами, когда я попытался ее хотя бы поцеловать на прощанье. Галантно поцеловав ей пальцы — настоящий рыцарь, чтоб меня, — я удалился. К Ясмин, разумеется. А Эстер утром послал цветы.

Когда под конец второго свидания мне удалось целомудренно коснуться губами ее щеки, я начал подумывать — может, проще ее связать, споить и изнасиловать? Дело грозило затянуться надолго, а я не собирался тратить много времени на осаду неприступного бастиона. Я вообще никогда не тратил на девушек много времени: самое длинное мое ухаживание длилось две недели, а самые длинные отношения — месяц. Я уходил, как только мои подружки начинали чего-то требовать от меня, искренне не понимая, на каком основании они это делают — ну да, я с ними спал, но это не давало им права нудить про "не кури", "не пей так много", "не пялься так на ту длинноногую"... Но я вспомнил, что в условии спора было слово "добровольно", и быстро отказался от этой идеи.

На третью встречу, через неделю, я просто из кожи вон вылез, пока уговорил ее сходить на вечеринку. Самолично выбрал нормальное платье — длинное, конечно, и закрытое, но из шелка, а не тот кружавчатый ужас из плотного льна, что она одевала раньше. Эстер даже — о, вы только представьте! — согласилась его одеть и распустила свою косу. Я весь вечер увивался вокруг нее. Ни на шаг не отходил. Танцевал только с ней. Говорил только с ней. Изо всех сил старался не глядеть на остальных девушек. Карим, когда мы выходили с ним покурить, спросил, посмеиваясь — как продвигаются дела, и стоят ли мои мучения кувшина вина? Может, мне лучше признать поражение? Я отказался. Дело было уже даже не в споре. Это был вызов моей успешности, моей самоуверенности, и я должен был всем, включая себя, доказать, что я — лучший, и могу даже Мышь в постель уложить, если вдруг захочу.

Когда далеко заполночь все закончилось, я проводил ее домой и мы, как обычно, прощались на пороге комнаты... Я сказал что-то вроде: "Пока, до завтра", а она посмотрела так... Бывает, женщины смотрят, словно бы хотят сказать взглядом то, что не всегда решаются произнести вслух: "Я вся твоя, делай со мной, что хочешь". Разумеется, я не мог не воспользоваться моментом и не поцеловать ее как следует.

Не знаю, знакомо ли вам ощущение, когда всего от одного прикосновения губ между двумя людьми словно бы вспыхивает какая-то искра. Там уже не нужно слов и прочих глупостей, рассудок молчит, тело решает все. Эстер целовалась неумело, но не так робко, как говорила. Наверное, дело было в паре бокалов, что она выпила за вечер — для смелости, я полагаю. Себя я бы трезвым тоже не назвал — думаю, я облапал бы и собственную мать, будь она на месте Эстер. Я даже не помню, как мы оказались у нее в постели... Она совершенно не возражала, не останавливала меня. Хотя нет, она попыталась, всего один раз, когда я снял с нее платье. У нее на шее висел такой крестик в круге...

— Его носят все верующие в Эльрата, — тихо сказал сэр Годрик. Маг, кивнув, покаянно продолжил:

— Да, я знаю. Так вот она смущенно и неуверенно пропищала, что не может. Потому что, видите ли, не моя жена перед лицом Эльрата. Вы представляете, каким бредом это прозвучало в тот момент? Я думаю, я бы едва ли остановился, даже если бы сам Дракон Света появился в комнате. Я рассмеялся, снял крестик с ее шеи, положил у кровати на пол и кинул сверху ее платье. И сказал, что Эльрата она может не опасаться — он теперь ничего не увидит и не узнает.

Зехир вздохнул, отпил, наконец, глоток из фляжки и передал дальше, сэру Годрику, не отрывая взгляда от пламени костра.

— Она была худенькой, ладно сложенной и ничем не мешала мне, позволив делать все, что хочется. Разумеется, она оказалась нетронутой. Девушкой. Девственницей. В двадцать три-то года — кто бы мог подумать? Впрочем, к таким что в четырнадцать, что в двадцать три подход одинаковый. Все остались довольны и счастливы — я-то уж точно, и вроде даже не один раз, — маг хмыкнул и покачал головой.

Файдаэн осторожно сказал:

— А утром ты ушел и никогда больше с ней не заговаривал?

— О, если бы... — Зехир пропустил между пальцев волнистую прядь, возвел глаза к небу. — Я не был бы тогдашним собой, если бы просто ушел, не отплатив Эстер за эту неделю. Прошедшая ночь явно не компенсировала потраченных усилий, а я любил побеждать всегда и во всем. И поэтому утром, когда она тихо спросила, когда мы увидимся, я честно сказал, что никогда. И рассказал про все.

— О, Силанна! — выдохнул эльф. Старый рыцарь неодобрительно покачал головой и спросил:

— И что она?

Голос юноши звучал ровно и бесстрастно:

— Я рассказал ей все, от начала и до конца, пока одевался. Предупредил, чтобы она не таскалась за мной хвостом и не доставала меня — такое уже бывало с другими девушками. Сказал, что она неинтересна мне, и я бы никогда не подошел к ней, если бы не спор. Она слушала меня тихо, молча, сидя на кровати и стеснительно прикрываясь одеялом. Я ожидал... слез, злости, истерик, что ли, и был готов лучезарно и чарующе улыбаться ей в лицо, слушая о том, какая я сволочь — речи девушек не отличались разнообразием. Но Эстер просто смотрела на меня и, когда я наконец замолчал, сказала... — маг вздохнул, — сказала, что благодарна мне. Бла-го-дар-на. Мне. Что много лет я один занимаю ее мысли. Что она любит меня уже давно, но и мечтать не могла о том, чтобы просто заговорить. Что Эльрату молилась — молилась своему божеству, вы только представьте! — чтобы я хоть раз улыбнулся ей. Что она все понимает, и не будет мне навязываться. Что она счастлива тем, что между нами было — хоть это и страшно порицается ее верой — и я вечно буду жить в ее сердце, несмотря ни на что. Это после того, как я ей сказал, что видел ее в гробу и в белых туфлях. Жить в ее сердце. О-о-о, пески пустынь! А я покрутил пальцем у виска, сказал, что это ее дело, и ушел.

Он устало провел по лицу рукой, словно бы стирая с него невидимую паутину. Сэр Годрик и Файдаэн молчали.

— Таким образом, я выиграл спор. Мы с друзьями распили иролланское вино, я рассказал им все, и мы вместе покатывались со смеху. Эстер я демонстративно не замечал — да и вообще забыл про нее, если честно.

А через неделю в Серебряную Лигу пришла война и вести о том, что Хиким пал. Через два месяца войска нежити подступили к Аль-Сафиру. Через три месяца погиб мой отец, и я был выбран Первым в Круге. Вся моя жизнь меньше, чем за полгода, перевернулась и встала с ног на голову. Многие из моих друзей и знакомых погибли. Я видел, как они умирали в боях — и до сих пор не научился верить в то, что вижу. Как так может быть, что я никогда больше не выйду с Каримом на улицу, выкурить по трубке? Что Айша никогда больше, поймав на лекции мой взгляд, не улыбнется и не проведет языком по ярко подведенным губам?

Свой предпоследний учебный год никто из нас не закончил, было не до занятий. Нас всех распустили по домам. Кто-то уехал, кто-то вступил в армию добровольцем — туда брали всех, кому исполнилось хотя бы шестнадцать. Меня отец отправил далеко на юг, за горные перевалы. Если бы Маркел не повернул назад, а отправился разрушать Лигу дальше, город, в который Сайрус меня отослал, пал бы одним из последних. Осаду в нем можно было держать хоть сотню лет... Но оказалось, некроманту были нужны лишь артефакты, и он быстро насытил свою месть.

Историю моей войны вы знаете не хуже меня. Мы собрали ополчение, освободили несколько мелких городов, затем столицу, потом оскверненные Зияд и Бахию, а в конце концов и все наши земли. О прежних развлечениях и пристрастиях я и думать забыл. Слава и власть пьянили не хуже вина, победы были слаще поцелуев самой прекрасной из женщин. Военные советы заменили посиделки с друзьями, с книгами я проводил ночи, магия стала моей любовницей.

Письмо от Эстер догнало меня на границе Империи Грифона. Я сперва и не понял — какая еще Эстер, а потом вспомнил: а, Эльратова мышь... Я не удивился: кое-кто из прежних моих девушек писал мне. Письма все были одинаковые: люблю, думаю о тебе, жду, когда вернешься, верю в тебя, в твою победу, Зехир, люблю — словно бы скопированные одно с другого. Хотел было выкинуть его — ну что полезного и нового могу там прочесть, думал я — но все-таки оставил, из чистого интереса. Прочел ночью, пару дней спустя.

Эстер писала не как все — странно. Не было признаний, заверений, ожиданий, ничего. В письме вообще не было ни слова обо мне. Текст был какой-то... тоскливый, откровенный и обреченный. Как будто бы пишущий не верил и не надеялся, что адресат прочтет.

Она рассказывала про то, как она и еще несколько адептов родом из Империи Грифона добиралась домой через охваченные войной государства. Как они прятались от воинов империи, скрывали свой магический дар, как убивали нежить. Как она вернулась домой. Как отец назвал ее потаскушкой и не пустил ее на порог дома, потому что уже было заметно, что... что она носит ребенка под сердцем. Поэтому она теперь живет у сердобольной двоюродной тетки в соседней деревне. Добрые верующие не пускают ее в храм и плюют ей в след. И повсюду — нежить, а люди Маркела отбирают у крестьян все подчистую, потому что в стране неурожай. Людям не хватает еды. Не хватает дров, а скоро зима, холода. Она боится колдовать, чтобы не выдать, что она училась в Лиге, потому что за это убьют, и глазом не моргнув... Но она все равно почти счастлива, несмотря ни на что. Война, отвернувшиеся родные, насмешки и тяготы — это все ерунда. Главные ее сокровища спрятаны у нее в памяти и под сердцем, и их у нее никто не отнимет, пока она дышит. Единственное, что ее печалит — она не знает, жив я, или нет. А на листе кое-где чернила расплылись, словно бы от воды, или от слез.

Маг уже не говорил — цедил слова сквозь плотно сжатые зубы. Его глаза, обычно добрые, с задорными искорками смеха, теперь странно щурились, лицо в отсветах пламени казалось чужим. Файдаэн осторожно положил ему ладонь на плечо — это словно бы рассеяло наваждение. Зехир тряхнул головой и снова стал самим собой.

— Если она все еще жива, мы обязательно найдем ее, — пообещал рыцарь. — Из какого она герцогства? Быть может, война и не коснулась их...

Зехир покачал головой и продолжил рассказ:

— Я уже сделал все, что мог. Это было еще до того, как я вызволил вас, сэр Годрик, из темницы. Я помнил, откуда она родом, и просто отдал приказ — взять чуть восточнее, чем мы планировали вначале. Мои войска освобождали от нежити все попадавшиеся поселения, и одним прекрасным днем я оказался на пепелище, оставшемся от ее деревни. Отступавшие некроманты убили и обратили в нежить всех жителей, и сожгли дома, уходя. Соседние деревни они не тронули. Потоптав черные, еще не остывшие до конца угли, я не без иронии поблагодарил родителей Эстер, выставивших ее из дома прочь.

Жители соседнего поселения нам обрадовались — избавители, как же. Наверное, сильно удивились, когда я спрашивал, где найти Эстер. Но в итоге мне указали на даже не избушку — это, кажется, называется землянкой? Маленькая, сырая, тесная, с плесенью на стенах. Ее дома не оказалось. Тетка пялилась на меня, как на невиданное чудо, и беззвучно открывала рот. Не без труда я выяснил, что Эстер отправилась за водой, и где найти колодец.

Увидев меня, Эстер уронила ведро и прижала руки к груди, словно бы в молитве. Она была такая тоненькая, худенькая, в латанном-перелатанном, явно чужом платье, которое было велико ей в плечах и груди, но все равно узко в талии. Она коротко обрезала свою косу — наверное, уже трудно было её расчесывать... Прошло восемь месяцев с тех пор, как я ее видел в последний раз.

Я не знал, что сказать, и молча стоял перед ней, как последний дурак. Она тоже молчала, просто смотрела на меня, и... словно бы светилась от счастья — такой радостью сияли ее черты. А я думал, что же мне теперь делать. Оставлять ее здесь я не мог — где это видано, чтобы дети Первого в Круге жили в голоде, холоде, сырости и вообще под землей? Взять с собой тоже не мог — война была еще не закончена... В итоге я отправил и ее, и попавшуюся под руку тетку в Аль-Сафир, в сопровождении надежной охраны из джиннов, ракшас и пары магов. Мы с ней и десятком слов не перемолвились. "Поедешь в Аль-Сафир" — "Хорошо". Ни о чем не спрашивала. Только попросила, чтобы я взял... вот.

Зехир залез под тунику, вытащил из-за ровных рядов жемчужного ожерелья тонкую серебряную цепочку. Ровный крест в круге, символ церкви Света, покачивался на ней и ловил отблески костра. Файдаэн тихо вздохнул, сэр Годрик глядел на крестик, словно зачарованный.

— Сказала — будет Эльрату молиться, чтобы ее крестик меня сберег. Думаю, толку не будет: станет Дракон Света хранить безбожника, как же... Но отказать не смог, взял. Пусть будет, не мешает же.

Получил сегодня письмо. Благодарит. Рассказывает, что добрались нормально, без приключений. Спрашивает, как назвать сына, можно в мою честь или нет, и можно ли его осенить его крестным знамение Эльрата, или я против... Не пишет, что любит, что ждет, и даже не спрашивает, что будет после войны. Пишет, что все кажется сном, и она очень боится проснуться.

Маг запустил руку в волосы, откинул их назад. Вздохнул, взял протянутую фляжку и сделал большой глоток. Улыбнулся:

— Посоветуйте, что ли. Думал Иссой назвать, но звучит как-то по-девчоночьи... Маахиром, может? Или Сайрусом, в память об отце...

— Остановись на Сайрусе, — посоветовал Файдаэн.

— Вот и я так же решил, — кивнул Зехир.

Сэр Годрик неодобрительно заметил:

— Учитывая, что ты нам рассказываешь, удивительно, что ничего такого не случалось раньше. Вас не учат, что удовольствие рука об руку идет рядом с ответственностью?

Волшебник покачал головой:

— Все без исключения девушки-маги обычно читают предохранительные заклятья. Их знают все, им учат на самом первом курсе! Это просто — раз в день, причесываясь с утра, сказать с десяток слов... Это так же естественно, как умываться. Об этом даже никогда не спрашивают. Откуда мне было знать, что она их не читала? Дети считаются проблемой женщин, а не мужчин, и их заботой... Маги, особенно адепты — не благородные рыцари Империи Грифона, и никому ничем не обязаны.

На некоторое время у костра воцарилось молчание. Наконец, сэр Годрик спросил:

— Что будешь делать дальше?

Юноша пожал плечами:

— Ничего. Воевать. Все это замечательно, но не возвращаться же мне в Аль-Сафир? Я нужнее и полезнее здесь. Возьмем Талонгард, а потом посмотрим.

— Я не про это, Зехир. Что будешь делать, когда война закончится?

Зехир легонько пнул ногой полено, в воздух взвился сноп ярких искр.

— Я сам себе дал слово, — сказал он. — Что если выживу в этой кутерьме, если вернусь домой, то обязательно признаю сына своим. А на Эстер, наверное, женюсь. Почему бы, в конце концов, и нет.

— Не ты ли только что говорил, что ничем и никому не обязан? — удивился эльф. — Ты что, ее любишь?

Волшебник, печально улыбнувшись, ответил:

— Моего отца больше нет, почти все прежние друзья погибли. Я не знаю никого, кто оставался бы в живых. Если не считать вас да Нархиза, у меня никого нет… У прочих женщин я не помню ни имен, ни даже лиц. А у Эстер растет мой сын.

И я не знаю, как это — любить. Я не любил никого и никогда. Я желал. Наслаждался. Весело и славно проводил время. У меня никогда не дрожали колени, не ёкало и не замирало сердце, не расплывалась на губах теплая улыбка, стоило мне лишь подумать о любимой — ведь так пишут в книгах? Если судить так, то я без памяти влюблен в Лигу Серебряных Городов — лишь о ней об одной у меня все мысли. Мне иногда кажется, что к людям я не приспособлен чувствовать ничего такого вообще.

— Ты еще молод, чтобы так говорить, друг мой, — заметил Файдаэн.

Маг тряхнул кудрями:

— Мне почти четверть века! По меркам людей любого из государств я — взрослый мужчина. А влюбляться и любить — удел несмышленых романтичных юношей, лет так от четырнадцати и до двадцати... И меня, между прочим, тоже никто и никогда не любил. У меня не было семьи, отец проявлял ко мне интерес крайне редко, а многочисленным девушкам были нужны впечатления, золото... Возможность гордо заявить, что и она тоже спала со мной, в конце-то концов. Я ни в ком и никогда не видел того света, которым сияли глаза Эстер... — и он закончил тихо-тихо. — Быть может, она сумеет зажечь такой же свет и во мне.