Янтарь и изумруд (гет)

Когда люди умирают, они видят тех, кого любят больше всего.

Виски сдавливает от острой нехватки воздуха, а перед глазами, застланными мутной и темной болотной водой, стоят мама и папа. Они улыбаются и смеются, они совсем не такие, какими Стайлз запомнил их в последний раз, когда они уже были мертвы. Стайлз тянет руки к солнцу, барахтается, потому что хоть и страшно скучает, но еще не время, еще совсем не время с ними встречаться; он уверен, что чувствует, как водоросли опутывают его ноги склизкими нитями, как другие мертвецы, утонувшие в этом болоте, цепляются длинными костлявыми пальцами за его штанины и тащат вниз, к себе на дно, напевая старые похоронные песни.

Вода всегда есть живительная сила, тогда почему горло горит от нее словно от той таверновской похлебки, только в десятки раз сильнее? Почему она убивает его?

Среди вороха беспорядочных мыслей прорывается единственная четкая: это его ждут мама с папой, это он умирает. Тонет в этой несчастной трясине, и никто об этом не знает. А когда обнаружат, что он не появляется на работе день, второй, неделю, то и не побеспокоятся, только вычеркнут из списка работников, что старой засаленной бумажкой висит на стене, да, может, помянут недобрым словом.

О покойниках либо хорошо, либо никак, только никому известно не будет, что он покойник. Его не будут оплакивать и искать, сбивая ноги до кровавых мозолей и протирая подошвы мягких туфель. Просто некому.

А жизнь, пусть даже такая паршивая? Больше не сходить на базар, что смешанно пропах заморскими пряностями, мясом и молоком, не увидеть знакомых лиц, не полюбоваться на замок, возвышающийся над городом. Не сходить в поле, не увидеть солнечного света, не почувствовать дуновений холодного северного ветра на коже…

Родители стоят ближе, много ближе, мама тянет руку, треплет по волосам, поправляет ворот рубахи. Ее руки всего на мгновение касаются кожи, но этого достаточно, чтобы понять, что они не шершавые и грубые, какими Стайлз их помнит, а нежные и ласковые.

Теперь дерет еще и грудь, как будто изнутри разрывает когтями дикого зверя. И нет уже ни родителей, ни мертвецов с песнями, остались только боль, холод и тьма.

Глаза видят нечто рыжее и прекрасное, прежде чем смыкаются навеки.

* * *

Горло дерет снова, только на этот от ощущения сухости, словно не пил несколько дней. Изо рта рвется сухой кашель, до ушей доносится треск горящих поленьев и слова на старом языке.

Говорит слова болотная ведьма, то самое «прекрасное и рыжее», и по всем меркам она не меньше, чем лесная нимфа. Ведьму зовут Лидия; это ее руки нежные и ласковые.

Лидия вытащила его из трясины и сейчас читает над ним старые заклинания, чтобы он очнулся.

— Ты три дня занимаешь мою постель, страшно мне этим надоел. Можно было бы просто скинуть тебя с нее, но я, еще когда вытаскивала тебя из болота, убедилась, что ты тяжелый, — говорит, когда слышит хриплые слова благодарности.

Ведьма не нимфа, и не ведьма даже, а самая настоящая гарпия.

— Зачем тогда спасла? Неужто ужинать больше нечем?

Лидия шутку на тему слухов о болотных ведьмах не оценивает. Если быть точным, то закатывает зеленые, как изумруд, глаза.

— Ты магически потенциален.

Магически потенциален, значит. Ну что ж…

* * *

Лидия — не ведьма. И не волшебница. Она колдунья.

Ведьмы — это те, что используют магию во зло. Волшебницы — в добро. А Лидия — неопределившаяся, она и туда, и туда, в зависимости от собственных целей и, бывает, целей других, кто не боится пользоваться ее услугами и платить золотыми и серебряными монетами и камешками янтаря, похожими на капельки солнечного света. Колдунья.

Стайлзу от этого не легче, но он исправно приходит к ней в землянку каждый вечер.

Она рассказывает ему о колдовстве, о ритуалах, о заклинаниях и зельях, об источниках, увеличивающих силу. И на болоте она живет не потому что боится агрессивно настроенных к магии городских жителей, а потому что на болоте больше всего энергии, которой она подпитывает свои силы. По этой же причине она всегда ходит босиком. Говорит, так она чувствует единение с природой.

А вот от этого легче. Так проще справиться со всеми суеверными понятиями о вед… колдуньях, что накопились у него в голове с самого детства.

Поэтому Стайлз настаивает на более гибком графике работы спустя три недели после своего спасения, забирает все вещи из своей-теперь-уже-бывшей-комнаты в постоялом дворе и перебирается к Лидии.

Жить в одном доме с колдуньей не так уж и сложно, если ты ее слушаешься. В противном случае рискуешь быть пригвожденным к потолку на пару часов или переселенным душой в котел. Лидия умеет и такое, к счастью, Стайлзу испытывать на себе весь арсенал ее способностей еще не приходилось — она просто его предупредила.

Человека, более склонного к непослушанию, чем Стайлз, еще поискать, но Лидию слушаться хочется. И дело даже совсем не в том, что она — опасная могущественная колдунья, которая выглядит как неземная нимфа, что вкупе дает ей двойную власть над людьми, просто… просто она Лидия.

Лидия в общем и целом неплохая наставница, она понятно объясняет и наглядно показывает, но магия в Стайлзе никак не желает просыпаться. Он не может ни заставить ковшик взлететь, ни зажечь свечу, ни оттолкнуть от себя табурет. С каждым неудачным уроком Стайлз отчаивается все больше и мысленно делает ставки, на сколько еще хватит его энтузиазма. После кратковременного заклинания Лидии он видит вокруг себя густую лиловую ауру, обозначающую способности к магии, и это возвращает ему веру в то, что у него все получится.

После того как Стайлз поселяется у Лидии, проходит пара недель. К ним наведывается здоровый темнокожий колдун, Дитон, бывший наставник Лидии, и, выслушав проблему, дарит Стайлзу амулет с небольшим изумрудом («Изумруд — один из первостепеннейших катализаторов магической силы») и рекомендует заняться варкой зелий — варить их тоже может не каждый.

* * *

Особую, болотную тишину нарушает лишь кваканье лягушек и жужжание насекомых — к стае оборотней, хорошим знакомым Лидии, они идут молча. Стайлз теперь наученный, утонуть еще раз ему не хочется, поэтому он ощупывает почву толстой палкой и идет точно по следам Лидии. Она передвигается быстро, легко, почти невесомо и — вот удивительно — по-прежнему босиком.

Стайлз смотрит на ее ноги, то и дело мелькающие из-под длинной юбки, которая даже не пачкается в этой грязи, и вспоминает вчерашнее утро, когда он вернулся домой (он уже называет эту землянку теплым и уютным «дом», чудеса) и застал Лидию варящей основу для зелья. Она варила ее обнаженной.

Гибкая и белоснежная, с резко контрастными на фоне молочной кожи янтарными волосами, Лидия даже бровью не повела и невозмутимо пояснила, что первооснова становится крепче, если варить ее, будучи в естественном облике. То есть в чем мать родила.

Крепче-то может и крепче, только, кажется, он попытался опереться о стол рукой, но промахнулся и упал, иначе откуда бы появиться синяку над левой бровью?

— Мы почти пришли, — негромко говорит Лидия спустя полчаса, когда они наконец покидают болото и приближаются к сети пещер. Стайлз едва не давится воздухом: интересно, сверхъестественные существа принципиально не живут в городах, а поселяются на болотах и прочих одним Богам известных местах, или это все пресловутое «единение с природой»?

Скотт, Альфа стаи, заинтересованно оглядывает его и обнюхивает воздух вокруг него. Удовлетворенно кивает, видимо, почуяв что-то интересное, и с вопросительным видом поворачивается к Лидии.

— Мне нужна твоя шерсть.

Скотт легко улыбается — по-видимому, такую просьбу слышать ему не впервой — и подзывает некую Эллисон.

Эллисон оказывается миловидной и слегка бледноватой брюнеткой. Она дружелюбно улыбается Стайлзу, слава Богам, не выражает желания обнюхать его и принимает одежду, которую Скотт снимает с себя, чтобы перекинуться.

Красивый черный волк, намного крупнее обычного, стоит перед тремя свидетелями его обращения и сверкает неестественно красными глазами. Лидия совершенно спокойно гладит его по загривку и вдруг резко дергает рукой, оставляя в зажатом кулаке клочок шерсти. Волк даже не скалит вострых клыков.

Они задерживаются у оборотней совсем ненадолго, но Стайлз успевает познакомиться с еще несколькими членами стаи: застенчивой Эрикой, скептичным Айзеком, мощными близнецами Итаном и Эйданом, хмурым Дереком, веселой и оптимистичной Пейдж. Это не все, как говорит Скотт, далеко не все, их намного больше, и Стайлз радуется, что остальные где-то в отлучке, потому что ему страшно не нравится тот факт, что его снова обнюхали, и на этот раз — каждый из присутствующих.

По дороге назад Стайлз расспрашивает Лидию об Эллисон.

— Она ведь человек, да? — Лидия кивает. — И что она делает в стае оборотней?

— Эллисон — из семьи охотников. Она охотилась вместе с отцом, но при одной из одиночных вылазок встретила Скотта. А через два месяца сбежала из дома, оставив родителям лишь записку и свой лук со стрелами.

Стайлз думает, что если рубины способны околдовать женщину так же, как и изумруд — мужчину, то он ее прекрасно понимает.

* * *

Стайлзу приятно вновь увидеть почти родной базар, услышать крикливых торговок, зайти в знакомые лавки. Они приходят с Лидией за недостающими ингредиентами, которые, к счастью, имеются в общем доступе. Шерсть оборотня уже варится в котле и будет вариться до завтра, а пока можно сходить за тем, чего не хватает.

Лидия по части выбора ингредиентов — настоящий профессионал. Она придирчиво осматривает все выбранное на предмет свежести, целостности и не стесняется спорить с продавцами, в итоге добиваясь своего, а то и сбивая цену. И все выглядит так аккуратно, словно продавцы сами уверяются в том, что они виноваты или что товар попорчен, а Лидия тут совершенно ни при чем.

Невозможная девушка.

Покупки отправляются в наплечную сумку; Стайлз и Лидия идут к выходу из города, когда видят впереди столпотворение и темные клубы дыма, вырывающиеся из окон небольшого дома. Лидия срывается с места, подхватив юбки, в сторону дома. Стайлз, замедлившись на секунду, бежит за ней и успевает увидеть, как Лидия, поговорив недолго с некой девочкой, вбегает прямо в горящий дом.

Рядом плачет удерживаемая в объятиях, наверное, мужа женщина и причитает что-то о младенце, оставшемся в доме. В висках шум и треск горящего дерева, перед глазами снова родители, мертвые; горклый дым пеленой заволакивает голову окончательно, Стайлз пытается бежать вслед за Лидией, но его ловят и с силой обхватывают за плечи.

— Не дури, парень, одна уже кинулась… — шипят на ухо.

Стайлз отчаянно вырывается из рук крепко держащего его мужчины, а голове колоколом от одной стенки черепа к другой бьется: «Только не ты, только не еще и ты, Лидия, Лидия, Л И Д И Я…»

Дом трещит, обваливаются балки, прибегают патрульные стражники с ведрами воды, но это словно пытаться затушить костер жалкой каплей.

Прижимая к груди плачущий сверток, Лидия выбегает из дома спустя пару минут. Стайлз заново учится дышать.

— Ведьма, ведьма она… — слышится испуганный ропот людей. Стайлз не может понять, с чего они это взяли, и тут замечает окутывающий Лидию со всех сторон полупрозрачный зеленый кокон.

Мать ребенка единственная не боится подойти к Лидии, без опаски принимает сверток и сдавленно всхлипывает: «Спасибо, спасибо вам…»

Руки на плечах Стайлза сжимаются сильнее, делая больно. Стайлз оборачивается на мгновение: мужчина без отрыва смотрит на Лидию, в его глазах — самый настоящий суеверный страх.

Лидия дергается в сторону, но попросту не успевает убежать — ее хватают стражники и выворачивают руки за спину, лишая возможности колдовать.

— Да это она дом подожгла! — кричат из толпы одни.

— На костер ведьму! — вторят другие.

Люди боятся того, чего не понимают. Люди боятся тех слухов, что ходят о ведьмах. Люди верят, что лучшая защита — это нападение. Люди боятся ведьм, даже если ведьма только что спасла ребенка из пожара.

А ведьмы не умеют исчезать, не произнеся специального заклинания.

Первое желание: рваться дальше, раскидать этих смельчаков, схватить Лидию за руки и убежать, не трогайте ее!

Лидия позволяет стражникам заковать себе руки в железные наручи, но смотрит Стайлзу прямо в глаза и едва заметно качает головой, словно точно знает, о чем он сейчас думает и что хочет сделать, не надо, Стайлз, не надо.

В конце концов, она знала, на какой риск шла, когда выходила из дома под куполом.

Толпа расходится, обсуждая событие, кто-то уводит пострадавшую семью в другой дом, остальные занимаются тушением пожара. Совпадение или же нет, но мужчина отпускает Стайлза и присоединяется к тушащим только когда Лидию ведут в замок, к главе города. Стайлз бежит за конвоем, рвется через поток людей, как специально идущих ему навстречу, не обращая внимания на недовольные возгласы и оттоптанные им же самим чужие ноги, но Лидия по-прежнему недосягаема.

Мозг включается только тогда, когда Стайлз останавливается у уже закрытых ворот, и начинает лихорадочно соображать.

Зная любовь главы к показушничеству, казнь состоится не раньше следующего утра, чтобы вести успели разойтись.

Я вытащу тебя отсюда.

* * *

Рассвет этим утром необычайно тих. Ни привычного гомона детей, все время недовольных, что приходится рано вставать, ни бряцанья лат стражников, уходящих с ночных постов, ни даже кукареканья петухов, хоть те и кричали парой часов раньше.

Сегодня казнят ведьму.

Указ о казни был разослан еще вечером прошлого дня. Явиться на нее должен был каждый, от ребенка и до старика, чтобы всем было ясно, что грозит ведьмам и ведьмакам в этом городе.

Почти все жители находятся на площади, когда на нее вводят ведьму. Рыжая, длинноволосая, с яркими зелеными глазами и невиданной, как шепчутся бабы, от самых нечистых богов красоты. Ведьма явно не собирается просить пощады, когда ее привязывают к столбу и обкладывают его сухими ветками, ведьма смотрит на толпу с истинной царственностью и без единой капли сожаления за свои деяния.

Ведьма сожалеет только о том, что ее ученик, этот несуразный мальчишка, успевший разжечь что-то в почти заледеневшем сердце, видел арест и наверняка видит казнь, но это не то, что полагается знать толпе.

Когда специально приехавший на казнь король взмахивает рукой в знак того, что можно поджигать кострище, и палач поджигает факел, сквозь толпу прорывается человек в балахоне и вскакивает на выстроенную площадку. Стражники не успевают даже приблизиться к нему, как валятся на землю под действием сонной дымки, что вырвалась из разбитой о доски склянки.

Взрывается еще одна склянка, и всю площадь заваливает темным густым дымом, похожим на смог от огня. Дым развивается быстро, словно его и не было, а на площадке виден лишь голый столб. И никаких ведьмы и колдуна в балахоне.

Где-то на болотной опушке, далеко от города, перед старой землянкой появляются два человека.

* * *

— Ты смог, — первое, что говорит Лидия, когда Стайлз скидывает с себя зачарованный от случайного соскальзывания капюшон, в ее голосе — толика гордости. — Ты вытащил меня оттуда.

— Самый мощный катализатор — стимул, а не изумруд, — усмехается Стайлз уголком губ, а после мрачнеет лицом и сдвигает брови к переносице. — О чем ты думала, Лидия, когда бросалась в этот дом? — Стайлз злится, по-настоящему злится, оттого и говорит тихо и обманчиво спокойно. — Ты обо мне подумала? Подумала, что со мной будет, если тебя не станет?

Воздух вокруг ощутимо тяжелеет и давит, Лидия сужает вмиг потемневшие до болотного оттенка глаза.

— Эгоист несчастный! — яростно выдыхает она. — Я должна была дать ребенку погибнуть?! — Лидия молчит несколько секунд, а после тихо заканчивает, надеясь, что горечь от разочарования в собственном голосе ей только показалась. — А ты бы не пропал, нашел бы нового учителя.

Стайлз смотрит на нее во все глаза, тут же забыв всю свою злость, и не верит собственным ушам — неужели она так ничего и не поняла?

— Вроде колдунья — а такая глупая, — снисходительно хмыкает он и, даже толком не понимая, что делает, наклоняет голову и целует, прямо в искусанные и запачканные городской пылью, но все равно идеальные для него губы.

Пара мгновений, коротких и одновременно бесконечно долгих, волшебных и всемогущих, как сама магия — и Стайлз осторожно отстранятся, как до того и целовал.

Глупый, неразумный Стайлз. Она ведь заколдует, глазом не моргнув — и будешь потом лягушкой, и хорошо, если прыгать по болоту, а не кипятиться в очередном вареве.

А Лидия смотрит. Смотрит не моргая, с нечитаемым выражением лица, душу выворачивает наизнанку своими все еще темными глазами, и Стайлз снова ощущает нехватку воздуха в груди. Он опять тонет в болоте, только на этот раз — по собственной воле и совершенно безропотно.

— Скажи, мне теперь всегда надо будет попадать в беду, чтобы у тебя все получалось? — Стайлз замечает, что ее глаза становятся привычными изумрудами, и не вполне понимает, что она имеет в виду — то, что у него получилось колдовать, или… поцелуй?

Лидия, если честно, не понимает тоже.

— Идем, нам еще зелье доваривать. Надеюсь, ты не бросил все купленные ингредиенты на дороге? — Она берет Стайлза за руку и ведет в дом, идя спиной вперед, не отворачиваясь от него.

Стайлз вдыхает запах полынного янтаря и позволяет ярким изумрудам околдовать себя окончательно.

__________________

— Зачем тогда спасла? Неужто ужинать больше нечем? / Лидия шутку на тему слухов о болотных ведьмах не оценивает — отсылка ко многим сказкам, в которых ведьмы представлены людоедками.

и выворачивают руки за спину, лишая возможности колдовать — вспомните все фэнтези-фильмы — колдовство не обходится без пасов руками.

заковать себе руки в железные наручи — издревле считалось, что ведьмы бессильны против железа и предметов из него.

ни даже кукареканья петухов, хоть те и кричали парой часов раньше — петухи, кукарекающие в неурочное время, всегда символизировали чью-то скорую смерть или несчастья.