Замкнутый круг (гет)

— Хорошо, — Когами проводит пальцем по нижней губе, хмурится, ещё раз обводя взглядом карту, и кивает одному из своих. — Выходите на рассвете.

Высокий, хмурого вида мужчина, превосходящий Шинью как в росте, так и в ширине плеч, соглашается, даже и не думая пререкаться, и выходит за дверь.

Ближе всех к столу стоят трое — Когами, Гиноза и Аканэ. Группе беглого исполнителя присутствие инспектора Бюро и карателей не нравится, но очевидный авторитет большеглазой девчонки и парня со стальной рукой террористы признают — они с Когами понимают друг друга с полуслова, работают как отлаженный часовой механизм и вместе справляются в три раза быстрее, чем у Шиньи выходило в одиночку.

Результат налицо, а большего им и не нужно.

— Аканэ, нужно будет… — девушка качает головой, показывает на браслет и, жестом позвав за собой Хинакаву и Караномори, покидает зал.

Гиноза знает, что на том конце провода Глава Касэй, понимает, что та сейчас снова будет врать, пытаясь с помощью Шо и Шион обойти виртуальных шпионов Сивиллы, и мысленно просит её быть осторожной. От той Аканэ, что несколько часов назад едва не бросилась на него с кулаками, не осталось и следа — это снова инспектор Цунэмори, за три года не упустившая ни одного преступника. Это снова та самая Аканэ, что три года назад первый и последний раз позволила себе проиграть. Не кому-нибудь — Когами.

Нобучика вновь смотрит на беглого карателя, собирается предложить перевести группу А поближе к оружейному складу, но забывает и о плане, и о том, что Дамоклов меч повис над их головами.

Вообще обо всем и о своей постыдной зависти тоже, потому что Когами смотрит вслед Аканэ, и в синих глазах нет ничего, кроме гордости, железной уверенности в том, что та справится, и глубокой, насквозь пропитавшей его грусти.

Слишком много для «ничего» и слишком мало для человека, отправляющего на верную смерть отряд численностью в девять человек.

— Отпусти её, — просит Гиноза, стоит только последнему из исполнителей выйти из комнаты.

Когами смотрит куда-то поверх его плеча, устало опирается о стол и достаёт из кармана пачку сигарет. Просьбу не игнорирует, нет, но и никак не отвечает — Нобучика предсказуемо злится, кидает на карту планшет, отчего голографическое изображение идёт рябью, и гневно смотрит на друга.

— Ты просил меня беречь.

Шинья прикуривает, глубоко затягивается и запрокидывает голову. Жест знакомый до боли, Гино даже кажется, будто не было этих трёх лет, но в следующее мгновение в тусклом свете лампы над ключицей беглого исполнителя блестит белый шрам, ещё один виднеется чуть выше запястья и совсем новый — яркий росчерк чуть выше локтя — словно красной лентой отрезает путь назад.

И иллюзия пропадает.

Гиноза прикрывает глаза и совсем тихо повторяет:

— Так позволь мне её уберечь — отпусти.

— Она без меня не может, — возражает Шинья.

Простая констатация. Бывший следователь сначала теряется, а потом едва успевает себя остановить — стальная рука зависает в паре сантиметров от скулы старого друга и тот, наконец посмотрев ему в глаза, добавляет:

— А ты не можешь без неё, — стряхивает пепел прямо на пол и пожимает плечами. — Вот такой вот замкнутый круг.

— Ещё слово, Ко, и я за себя не ручаюсь, — предупреждает Гиноза, яростно скрипя зубами. — Ты просил не позволять ей тебя искать, так какого же чёрта сам…

— Нет, я сказал, что попадусь на глаза Сивилле, только если сам того захочу, — перебивает его Когами.

— При чём здесь…

— Брось, Гино! — отмахивается Шинья, выбрасывая сигарету и доставая новую. — В той тайне, что хранит Аканэ, нет ничего такого, о чём нельзя было бы догадаться, и у тебя было куда больше шансов, чем у меня. Глаза Сивиллы не доминаторы и не уличные сканеры, а она. Ты знаешь это не хуже меня.

— Она рассказала тебе? — спрашивает Гиноза, боясь услышать, что единственное, о чём инспектор так ни разу за три года не обмолвилась ему, она поведала Когами…

Но Шинья качает головой.

— Нет. И никогда не расскажет.

— Почему?

— Потому что доверяет чуть меньше, чем любит, — просто отвечает Ко.

Гинозе кажется, что тот издевается намеренно. Нашёл, где кровоточит, и сыплет соль на открытую рану не жалея ни сил, ни минерала. Смотрит пытливо, надеясь уличить того в желании поколотить лежачего, но во взгляде главаря преступной группировки только беззлобная снисходительность, гордость и… Да, конечно. Нежность.

Нобучика шумно втягивает воздух, устав плутать в том, в чём беглый каратель загадки не видит, скрещивает руки на груди и невпопад спрашивает:

— А ты?

— Что — я?

— Она не может без тебя, я — без неё. А ты? Ты можешь без нас обоих?

Когами смотрит на него так, словно не понимает сути вопроса, молчит долго, отчего исполнитель думает, что ответа так и не дождётся, поворачивается к нему спиной, смотрит на карту и не видит.

— Я за вас обоих жизнь отдам.

— А я не об этом спрашиваю, — возражает Нобучика и утомлённо опускается в жёсткое кресло.

Тот противно скрепит по бетонному полу, Гиноза морщится и по старой привычке трёт переносицу, словно на ней всё ещё тяжёлые очки. Умом он понимает, что в этом навязчивом мудрствовании и попытках выяснить, видит ли Шинья разницу между «умру за» и «умру без», нет никакого смысла. Знает, что глупо сейчас, когда рушится целый мир, пытаться спасти маленький свой, глупо придумывать для любви меру и сравнивать, кому в итоге будет больнее. Глупо и эгоистично вообще рассуждать о личном, когда всеобщее полыхает в огне, но сердцу нужно услышать. Даже когда разум понял раньше, чем задал вопрос.

— Могу.

Право, не новость. Победа над Сивиллой не принесёт ему счастья, но счастье и не его цель — Нобучика и тем более Аканэ знают это, пожалуй, лучше прочих.

Всё это верно, но во взгляде Когами что-то неуловимо меняется, и желание спорить, упрекать и топить его в собственной горечи пропадает. Потому что всё, что Шинья скажет дальше, Гиноза запомнит на всю свою жизнь.

— Ты знаешь, будь всё иначе, я бы тебе её ни за что не отдал. Ты мне друг, но я бы даже мысли тебе этой не простил. Мазал бы по неподвижной цели, врал бы, как она неделю назад и бросался наперерез этой вашей Шимоцуки. Я бы не пропал на три года и вместо «прости» сказал бы совсем иное.

— Ты…

Когами позволяет себе короткую улыбку, синие глаза на одно мгновение вдруг окрашиваются той самой глубокой, мучительной грустью, и негромко соглашается:

— Да, вот только ты делаешь неверные выводы. Я три года жил, не надеясь вас ещё хоть когда-нибудь встретить, и единственное, что для себя уяснил, так это что есть то, с чем на душе я прожить не сумею, — невесело усмехается и переступает с ноги на ногу. — И никто из нас не сможет, просто ни у тебя, ни у Аканэ не было возможности в этом убедиться.

Гиноза опирается локтями о колени и беспомощно выдыхает:

— Не понимаю.

Шинья крутит в руках тлеющую сигарету и поясняет:

— Что случится, брось я сейчас всё и останься с ней? Да уже завтра у нас на пороге будет стайка псов Сивиллы, всё, за что мы три года боролись, обесценится, и кому-нибудь другому, а не нам с вами, придётся начинать сначала. Слишком большая цена за наше короткое гипотетическое счастье — ни я, ни она, ни ты, Гино, с этим жить не сможем. Я единственное, что она не в состоянии логически препарировать и разложить по полочкам…

— Чёрт с ним, с миром, его спасение не только твоих рук забота.

— Правильно, — соглашается тот. — Её.

— Что?..

— Её, Нобу, — повторяет Когами и выбрасывает сигарету. — Только она знает, куда бить. Наше с тобой дело — дорогу расчистить. Только и всего, — убирает с карты планшет и еле заметно горбится, вновь обращая взгляд на план. — И если вдруг случится так, что поздравить её с победой мне уже не удастся, сделай одолжение…

— К чёрту, Ко. Иди к чёрту со своими просьбами, — отчаянно сжимая кулаки, глухо выговаривает Гиноза.

— Сделай одолжение, — упрямо повторяет тот. — Не рассказывай ей о том, что только что услышал и… забудь, что я бы и мысли тебе этой не простил. Видит Бог, только ты её три года на краю пропасти держал — сможешь удержать ещё раз.

Гиноза качает головой, прижимая к губам сцепленные пальцы, шепчет тихое «идиот» и сомневается, что помянутый Бог слышал хоть слово. Стальная покосившаяся дверь скребёт по полу, Аканэ заходит в помещение, крышка прыгает над бурлящими в котле чувствами, а Когами беспечно пожимает плечами и кивает на карту.

— Может и так, но вот группу А лучше перевести поближе к оружейному складу, что скажешь?

Нобучика смотрит, как тот передвигает красный флажок и как сквозь толстый слой ваты слышит:

— Да, а группу В оставить на месте, — замечает Цунэмори. — Глава Касэй понятия не имеет, что у тебя там ещё подразделение — завтра она выводит из этой зоны дронов… Вы что, поссорились? — смотря поочередно то на одного, то на другого, спрашивает она.

Гиноза качает головой, и Цунэмори смущённо отводит взгляд, вспоминая недавнюю перепалку. Одними губами шепчет короткое «прости», подразумевая всего лишь «прости», и не знает, что три года назад Шинья под ним имел в виду проклятое «люблю», получает в ответ такую знакомую, родную улыбку и не таится — улыбается в ответ. Знает не хуже Гинозы, что Когами может без них обоих и догадывается, наверное, чего ему это стоит.

Просто знать и слышать — вещи разные. Даже если разум понял раньше, чем спросил.

Они с Когами ещё долго обсуждают план, ставят цели, задачи, спорят о размещении людей и оружия, а Гиноза…

А Гиноза думает о том, что он не может без Аканэ, она не может без Шиньи, и задаётся всего одним вопросом.

А Когами? Когами знает, что сделал выбор за них обоих?