Наперегонки (гет)

Иногда Аканэ кажется, что она бы душу продала, лишь бы иметь возможность ни о чём не думать. Изобрести бы такое чудесное устройство — жмёшь на кнопку где-нибудь в районе виска, и в голове вмиг образуется блаженная пустота. Вакуум без звуков, цветов и запахов.

Иногда кажется, что клубок из сумбурных, мучающих разум и сердце мыслей концентрируется отнюдь не в пульсирующих от головной боли висках, а точно за грудиной. Сжимает лихорадочно бьющееся сердце и распирает рёбра, вынуждая дышать глубже и чаще.

Огромное пугающее нечто, лишённый обличья страх, паника без видимой на то причины — сводящая с ума тревога.

Нелепо даже — она не пасует перед мчащимися на неё дронами, бесстрашно бросается наперерез обезумевшим преступникам и чуть не падает от приступа удушья, стоит почувствовать, как шеи касается чужое тёплое дыхание, а знакомый голос тихонько шепчет на ухо:

— Здравствуй, инспектор.

Она едва успела отвести доминатор, прежде тот считал бы всю необходимую информацию и передал её Сивилле — Когами хитро глянул на неё через плечо, отбросил в сторону окурок и выпрыгнул из самолёта.

Больной на всю голову придурок. У Цунэмори едва не останавливается сердце.

На ватных ногах она подходит к открытому шлюзу, смотрит на рисунок проносящихся под ногами старых жилых кварталов и медленно выдыхает. На последующий вдох уходит так много сил, что весь оставшийся путь до штаба она проделывает, сидя на грязном полу грузового отсека. Мысли летят, цепляясь друг за дружку, ком в груди с каждым вдохом всё больше и больше, и когда она сходит с самолёта, упасть ей не позволяет только стальное плечо под рукой.

Гиноза смотрит обеспокоенно и немного зло. Обеспокоенно, потому что напугать Старшего Инспектора не так-то просто; зло, оттого что Цунэмори отказывается от помощи и, выпрямив спину, сразу идёт в палатку к Караномори — составлять рапорт.

— …взломщик скрылся раньше, чем я успела активировать доминатор. Ни следов проникновения, ни отпечатка психопаспорта на камерах наблюдения, — ровным голосом докладывает Аканэ. — Ничего.

Глава Касэй поднимает взгляд от поверхности стола и заламывает бровь. Голографическое изображение идёт рябью, напоминая следователю, что Глава на самом деле далеко, и Цунэмори немного расслабляется.

— Инспектор, ваша ложь имеет под собой ещё какие-либо основания, кроме как желание скрыть участие некогда располагавшегося под вашим началом Исполнителя в террористических актах?

Шион отвлекается от монитора компьютера и изумлённо приоткрывает рот. Аканэ же фыркает и скрещивает руки на груди, пытаясь утихомирить трепещущее в грудной клетке сердце.

— А сокрытие от меня того факта, что Когами Шинья не информатор, а организатор, было гарантом моего… эмоционального благополучия?

Глава Касэй тянет губы в механической улыбке и оставляет провокационный вопрос без ответа. Атипичная реакция на наглость, почти молчаливый ответ — Цунэмори холодно улыбается и отворачивается, готовясь покинуть палатку.

— Инспектор, — окликает её Глава Касэй. — Запомните впредь: ваше благополучие не наша цель. Эффективность вашей работы — да. Учтите это при составлении рапорта.

Большего в присутствии Караномори та всё равно не скажет, а Аканэ не спросит, хотя вопросов в голове куда больше, чем она в принципе может позволить себе задать. Начиная лаконичным «Какого чёрта?» и заканчивая яростным скорее восклицанием «Спрыгнуть! С самолёта!»

— Аканэ, — останавливает старшего инспектора Шион, стоит Главе Касэй отключиться. — Это правда?

Цунэмори отрывисто кивает в ответ, резче, чем хотелось бы, отодвигает полу палатки и выходит на улицу. По глазам тут же бьёт яркий солнечный свет, душный воздух заполняет и без того спёртые лёгкие, а где-то на периферии зрения маячит хмурый Гино. Не то чтобы Аканэ надеялась избежать вопросов, но отвечать на них прямо сейчас хотелось меньше всего.

— Не сейчас, — коротко бросает она и идёт к себе.

Никакого «к себе», разумеется, нет — временное убежище на территории заброшенного сталелитейного завода они делили вместе со всей остальной оперативной группой, потому, когда Нобучика заходит вместе с ней в импровизированный жилой блок, она даже не пытается возмутиться. Снимает пояс с оружием, устало опускается на жёсткую пружинную койку и опирается локтями о колени.

— Что произошло? — негромко спрашивает бывший следователь.

Аканэ мутит, и прежде чем ответить на вопрос, ей приходится сглотнуть.

— Он спрыгнул с самолёта.

О ком идёт речь, Гиноза понимает — понял сразу, как только та сошла на раскалённый асфальт.

— Его сопровождал транспортный самолёт. Не знаю, каким образом удалось скрыть это от наших радаров, и понятия не имею, как он пролетел аванпост, — следователь убирает со лба чёлку и зарывается пальцами во влажные волосы. — Я вообще мало что понимаю — Глава с самого начала знала, что он организатор, ни словом не обмолвилась об этом нам, наверняка скрыла от нас все имеющиеся у неё данные о Когами и только что с почти мстительным удовольствием уличила меня во лжи.

О том, какие выводы для себя наверняка сделала Сивилла, Аканэ молчит, хотя это вовсе не значит, что она об этом не думает. Легче от этого ни голове, ни сердцу не делается.

— Такое стечение обстоятельств трудно было не предугадать, а ложь была напрасной, — ничуть не щадя её чувства, отзывается Нобучика.

Цунэмори морщится, как от зубной боли, и раздражённо отмахивается. Нередкий жест. В последнее время Гино ничуть не удивляется, видя как некогда трепетный восторг и одинаковое для всех, сдержанное добродушие сменяется сначала сухим раздражением, а затем и вовсе холодным безразличием. Аканэ меняется даже внешне — становится тоньше, суше и острее. Лицо резко очерченное, взгляд колкий, непримиримый. Она вся как остро заточенный нож.

Необходимое зло, но Гинозе всё равно немного жаль — смущение некогда было ей к лицу.

— Что с оттенком?

Цунэмори пожимает плечами:

— Я не рискнула. Сивилле незачем знать, — посеревшее от усталости лицо кривится в невесёлой усмешке, инспектор с ногами забирается на неудобную кровать и спиной прижимается к холодной бетонной стене. — Во всяком случае, до тех пор, пока я сама не решу, что с этим делать. Ну, или… — запинается, пробуя на вкус смутно знакомое чувство, и нехотя договаривает. — Или пока он не решит, что нужно делать мне.

Сквозящая в голосе горечь горчит на языке — привычка Когами изъясняться загадками и кормить её ребусами, и раньше восторга не вызывавшая, сейчас неимоверно бесит.

Затеянное ею не игра и не учебная задачка.

От лёгкости, с которой Шинья сегодня обвёл её вокруг пальца, за версту несёт превосходством и оскорбительным снисхождением — Аканэ злится и едва не захлёбывается собственным негодованием. Гиноза видит это так же ясно, как и проступивший на обыкновенно бледных щеках румянец, и почти слышит, как в мыслях у той проносится громкое «ненавижу», а в груди громко и отчаянно бьётся потревоженное сердце.

Одно другому противоречит. Исполнитель садится рядом, открывает фляжку и протягивает следователю. Цунэмори упрямо качает головой, но когда понимает, что бывший начальник не отстанет, пока она не успокоится, берёт флягу и жадно глотает.

Алкоголь обжигает горло и пищевод, Аканэ закрывает рот рукой и морщится.

— Гино!.. — хлопает ресницами, пытаясь сморгнуть выступившие на глазах слёзы, и с силой бьёт кулаком в плечо. Плечо стальное, и теперь у неё болят ещё и костяшки пальцев. — Чёрт бы тебя побрал!

Маленький инспектор дышит часто, пытаясь справиться с болезненным спазмом, смотрит на него исподлобья обиженно и совсем немного удивлённо. Острая, как края тонкой бумаги. Коснёшься неосторожно — обрежешь руки, но то ли дело в том, как изматывающее напряжение сменяется судорожной дрожью, то ли в том, как из груди Цунэмори наконец вырывается долгожданный выдох, но Гиноза отставляет в сторону баклагу, осторожно сжимает напоследок хрупкое плечо и оставляет её в одиночестве.

— Спасибо, — тихо доносится ему вслед.

И исполнитель думает о том, что Аканэ всегда идёт против правил. Бежит за победой, оставляя позади себя рукоплескающую толпу, взрывает чужие храмы, возводит на их месте новые, едва остынет пепелище, и снова начинает погоню. По бунтарским венам бежит адреналин, опасность подстёгивает, но не пугает, и даже трубящий об окончании сражения рог не в силах затормозить разыгравшийся нрав.

* * *

Всё дело в том, что они с Когами бегут наперегонки вокруг социального взрыва, меняются и режут под корень. Не игра на жизнь или на смерть — эстафета, где приз — право участвовать в следующем забеге.

Это Аканэ знает очень хорошо.

И когда в следующий раз ей меж лопаток упирается дуло пистолета, шеи касается тёплое дыхание, а знакомый голос шепчет:

— Здравствуй, инспектор, — ей кажется, что она готова душу продать, лишь бы огромное пугающее нечто, лишённый обличья страх, паника без видимой на то причины, сводящая с ума тревога и сладостное, томительное предвкушение сжимали колотящееся в грудной клетке сердце вечно.

Аканэ вырывается из едва ли серьёзного захвата, Когами меж глаз смотрит доминатор.

— Здравствуй.

Цвет психопаспорта тёмно-синий. Шах.

— Парализатором в спину, уничтожителем — меж глаз?

Не улыбка — волчий оскал.

— Сколько вас на западном фронте?

— А сколько преступников сидит в кресле Главы Касэй?

Пат.

— Два подразделения — к утру вы не найдёте ни одного.

— Двести сорок семь до прошлого года — новых данных у меня нет.

Опускают оружие, по тёмному асфальту бьют тяжёлые капли дождя. В глазах у Аканэ спокойная решительность. У Когами — необидное снисхождение и море тёплой, так необходимой Цунэмори нежности.

— В следующий раз…

— …на подвальном этаже Нона-Тауэр.

Адреналиновые наркоманы, Шинья и Аканэ, даже выиграв, не перестали воевать.