Дышать становится легче (гет)

Слухи распространяются по Бюро подобно лёгочной чуме в Средние века. Гинозе даже кажется, что бумажные горы на столах следователей не более чем обман зрения, ибо помимо работы те успевают за какие-то неполные рабочие сутки перемыть новенькому инспектору все двести косточек. И это притом, что юную выпускницу те ещё в глаза не видели.

Он как раз спускается в спортивный зал, надеясь хотя бы там отыскать тишину, покой и тренировочного дрона, как в него на полном ходу всеми своими острыми локтями и коленками врезается Кагари. Светится как пятак отполированный и закидывает ему на плечи руку.

— Это правда?

Нобу закатывает глаза, надеясь, что Шусей свалит до тех пор, пока он решит, что вместо дрона может вполне себе сойти и не в меру наглая Гончая, и грубо отталкивает его в сторону.

— Ой, Гино, да брось! — протискиваясь вслед за ним в зал, восклицает тот. — Она красивая?

Гиноза устал, взбешён и ему точно нет никакого дела до того, красива его новая напарница или нет. Она должна быть компетентна, и раз уж Сивилла сочла её годной для службы в Бюро, то ума и знаний ей хватает, а опыт и сноровка появятся со временем. Его совсем не волнует, что на фотографии в профиле та выглядит несмышлёной двадцатилетней девчонкой, едва ли способной удержать в руках доминатор, потому что на экзамене она получила всего на три единицы меньше, чем в своё время получил Когами, а это говорит о многом.

Это, по-хорошему, настораживает. Но в данный момент Гиноза не думает и об этом тоже.

— Не сейчас, Кагари, — огрызается он, швырнув в него полотенцем, и равнодушно захлопывает дверь за моментально обидевшимся Шусеем.

Надулся тот исключительно проформы ради — подолгу вынашивать обиду из-за подобной мелочи не в его духе, но Нобучика всё равно чувствует лёгкий укол совести. На исполнителей он может ворчать сколь угодно много и в каких угодно выражениях, но ссориться ни с кем из них он не любит.

Совсем.

Как бы сильно не хотелось, чтобы вместо голографического лица тренировочного дрона под его кулаком оказалось лицо Когами.

* * *

Ко Дню Икс Гиноза слышит имя новенькой куда чаще, чем имя достопочтенной Главы, а когда понимает, что вводить в курс дела девчонку придётся посреди одного из самых неблагоприятных районов города в погоне за съехавшим с катушек насильником, и без того не радужное настроение стремительно падает к отметке минус.

— Здравствуйте! Это вы инспектор Гиноза?

И продолжает падать отвесно вниз.

— Да, это я, — обернувшись, отвечает он.

Ростом ему по плечо, глаза огромные, запястья тонкие, а на ногах нелепые ботинки — то ли размером больше, чем нужно, то ли выглядят так. Смотрит девчонка не то испуганно, не то смущённо, дрожит как лист осиновый, пытаясь не обращать внимания на струящиеся по лицу капли дождя, и пытается незаметно одёрнуть задравшийся пиджак.

Жалкое зрелище — Гиноза мысленно стонет, но против решения Сивиллы не попишешь. Делать нечего, уйдёт ли она после первого задания сама, сорвётся ли позже, но прямо сейчас деть второго инспектора он никуда не может — не в его власти и не в его правилах, раз уж на то пошло, а нянчиться он должен с исполнителями, а не с напарниками.

Всё это верно, но…

— Рада с вами познакомиться!..

Серьёзно?

Масаока тихонько хмыкает, Кагари улыбается во все свои только что выросшие тридцать два, Кунидзука качает головой, и даже Когами отвлекается, наконец, от созерцания унылой картины мира и поворачивается к новому следователю. Уголки губ дёргаются в едва заметной улыбке, и Нобучике хочется зарядить в него доминатором. Неактивированным, конечно. Так, прикладом по шее, потому что насмешка над начальством — это нарушение субординации, а радость инспектора от знакомства с карателями не повод для смеха.

Никоим образом.

Никогда.

От слова совсем.

Когами, впрочем, смеётся даже тогда, когда хрупкая, безобидная новенькая решительно наставляет на него активированный доминатор и совершенно случайно попадает прямо в спинной мозг.

У Гинозы же сердце уходит в пятки, а к горлу подкатывает неконтролируемая ярость — заносчивый нахал, валяющийся в луже керосина, его единственный друг. То, что он вряд ли когда-нибудь скажет это вслух, факта не меняет, а новенькая выглядит такой напуганной, что ему едва хватает сил потребовать с неё объяснений.

Письменных, для начала. Выслушать и не наорать он сейчас вряд ли сможет, а имя Цунэмори Аканэ мусолят все последующие две недели.

Как имя единственной, кому удалось завалить Когами Шинью.

В глазах у Кагари весёлое безумие, проклятая девчонка умудряется понравиться даже угрюмой Кунидзуке, а Нобучика всё ещё не понимает, что в этом хоть сколько-нибудь восхитительного.

* * *

Чем дольше в Бюро работает Аканэ, тем чаще Гиноза чувствует себя лишним.

Цунэмори хвостом ходит за Когами, и следователь и рад бы сказать, что в этом она уподобляется доброй половине женского населения Бюро, да вот только юный инспектор преследует совсем иные цели, и когда сладкая парочка возвращается от Сайги Джоджи, Гино просто не успевает вовремя остановиться.

Он чертовски устал во время рейдов попеременно беспокоиться за вечно лезущего на рожон отца, да за непредсказуемого Шинью, исполнителя лишь в документах, а не по факту. А теперь ещё и за Аканэ, что, не имея и сотой доли опыта Когами за плечами, стремглав бросается в эпицентр взрыва.

Нобучика кричит, сыплет угрозами и оскорблениями. Потому что Цунэмори действительно ребёнок, она на самом деле многого не знает и не видит.

Потому что Гиноза за этих двух боится до дрожи по коже — этого он уже не говорит. Это слышит вмиг поменявшийся в лице Когами и устало трущий переносицу отец.

Это вообще слышит весь Отдел Уголовных Расследований, и только сама Цунэмори, гневно сверкая глазами и топая по коридору своими смешными ботинками, отправляется к Главе.

— Нобу, она не со зла.

Гиноза невесело хмыкает, снимает надоевшие очки и кладёт их на широкий парапет. Яростно трёт уставшие глаза и хочет послать Когами к чёрту.

— Да ладно?

Шинья опирается локтями о холодный бетон рядом и затягивается.

— Может, самую малость.

SPINEL пахнут школьным двором, первой машиной Когами и первым поцелуем с красавицей Рикой — Ко тогда прокурил всю его комнату и с чистой совестью свалил. Рика решила, что табачный дым его, Гинозы, рук дело, сочла это крутым и бросилась ему на шею. Шинья с месяц ходил донельзя довольный собой и до сих пор не считает зазорным инцидент припомнить, но от знакомого запаха Нобучика немного успокаивается.

— Я просто не понимаю, почему она со своими вопросами идёт к тебе, к моему отцу, к Кагари даже… да к кому угодно, только не ко мне, — нехотя признаётся он.

Нет, Гиноза понимает. Там, где Масаока просто талантлив, Когами без всякого преувеличения гений. Тут он иллюзий не питает — ему до них далеко. Просто до сих пор он привык считать, что статус напарника предполагает какое-никакое друг с другом взаимодействие, и дело тут не в том, что до сего момента в напарниках у него был только лучший друг, нет.

Дело тут в том, что Аканэ будто бы намеренно его игнорирует. Здравствуйте, до свидания — вот и весь разговор. Рапорт по требованию. Не изволите ли отпустить меня сегодня на пятнадцать минут пораньше?

— Потому что тебя она, не смотря на всю свою почти отчаянную храбрость, боится, — пожимает плечами Ко. — И, положа руку на сердце, не то чтобы ты старался внушить ей что-либо кроме.

— Иди к чёрту, — выдыхает Гиноза, и Когами негромко смеётся.

Тушит сигарету и щелчком выбрасывает окурок с балкона.

— А я не пытаюсь слепить из неё себя. В этом нет нужды.

Несказанное «она и без того как две капли воды похожа» повисает в воздухе, но старший инспектор не заблуждается и в этом. Потому что там, где Когами, бесспорно, гений, она в скором времени отставать перестанет.

И, по-хорошему, Гинозу это волновать не должно. В рамках их отношений тревожить его может лишь её компетентность. Опыт и сноровка в перспективе, а отнюдь не то, как темнеют её глаза, когда она разражается ответным криком на его оскорбления. Ей наверняка вовсе не обязательно быть счастливой, чтобы шагать вверх по карьерной лестнице. И уж тем более ему не стоит неотрывно следить за ней во время операций, потому как, право, жизнь одного инспектора ничто, когда на кону сотня-другая заложников торгового центра.

Так должен рассуждать старший инспектор, и так не получается думать у Гинозы.

Потому что Цунэмори Аканэ всё ещё мелкая, заносчивая девчонка, несоразмерная ни доминатору, ни своим проклятым ботинкам.

Просто иногда из-под облика двадцатилетней девочки выглядывает тот инспектор, каким она однажды станет, и в этот момент Гиноза самому себе кажется до отвращения ничтожным и… никому не нужным.

Ведь правда же. О чём может идти речь, когда рядом с ним его отец и лучший друг. Он попросту не выдержит сравнения.

— О чём бы ты сейчас не думал, перестань, — безапелляционно заявляет Когами, и Нобучике даже хватает сил удивиться тому, почему тот всё ещё не пошёл к чёрту. — И… прости, — добавляет тот.

Должно быть, челюсть у инспектора отвисает знатно — Шинья коротко улыбается и поясняет:

— За то, что ты считаешь предательством. Я ослушался тебя, когда пошёл за Сасаямой, но даже думать не смей, что я хоть когда-нибудь ни во что не ставил твоё мнение. Ты мой единственный друг и цвет психопаспорта — последнее, что может на это повлиять.

Гиноза снова хочет послать к чёрту, но Шинья всё слышит правильно и достаёт следующую сигарету.

А однажды Когами действительно пропадает, отец умирает, вздорная девчонка холодеет на десяток градусов, сам он темнеет на несколько оттенков, и держаться становится не за кого.

* * *

Сказать по совести, дышать становится легче.

Гиноза тоскует по отцу, переживает за наверняка наворотившего дел Когами и испытывает чувство неопределенной природы и неясного названия к старшему инспектору. Но, упав, он словно отпустил кого-то внутри себя.

— И хотя этот совет вне моей компетенции, но… курение вредит здоровью.

Сказать по совести, дышать было легче до этого момента. И если полтора года назад бывшего инспектора терзала злость напополам с отчаянным страхом потерять друга, отца и напарницу, то теперь его мучает зверь в глобальном смысле менее опасный, но куда более настойчивый.

Аоянаги говорит, что ревность.

Нобучика словами не бросается, с выводами не торопится и до сих пор искренне полагает, что он в Бюро единственный, кроме самой Аканэ, кто с головой по-прежнему в ладах. И глупое сердце уж точно не тот орган, который в силах это изменить.

— Да ладно? — Риса заламывает тонкую бровь и закидывает ногу на ногу.

На губах у старой подруги беззлобная усмешка, и Гино целых пять секунд уверен, что не станет обсуждать с ней Цунэмори. Но Аоянаги всегда мыслила как-то иначе — он и слова не сказал, а она мысленно уже с ним всё обсудила, спорные вопросы решила и к очевидным на её женский взгляд выводам пришла.

— Что бы ты там себе не навыдумывала, ты не права, — без особого энтузиазма, порядка ради возражает он и отставляет в сторону пустой стакан из-под виски. — Цунэмори мне друг и…

— Гино, у таких, как Шинья и Аканэ нет друзей, — отмахивается Риса. — У них коллеги. Все между собой равные и в их мире друг от друга ничем не отличающиеся. Оставь Цунэмори миру в целом — он без неё пропадёт. А ты заслуживаешь большего.

Гинозе есть что возразить. Потому что он ни на одну грёбаную секунду не усомнится в Когами. Потому что он видел, как горбилась Аканэ на похоронах лучшей подруги, видел, как та смотрит на опустевшее место Кагари и знает, что за ледяным спокойствием первого инспектора Бюро прячется та самая вздорная девчонка. Теперь правда, доминатор она держит крепко.

— Ты злишься, — вздыхает Аоянаги и, уступая, делает приглашающий жест рукой. — В чём же я не права?

Нобучика запрокидывает голову на спинку дивана и пожимает плечами.

— Ты её не знаешь.

— А ты?

Гинозе хочется сказать, что она носит туфли не по размеру, и те очень громко стучат каблучками по коридору. Что у Аканэ ямочки на щеках, когда она улыбается, пусть сейчас это случается и не часто, и что она на ночь отключает устройство связи. Что домашняя оперативная система у неё парит по квартире в виде розовой медузы, а после выходных от неё всегда пахнет бабушкиным печеньем.

И сигаретами.

Карателю хочется сказать, что если когда-нибудь Риса проснётся, и ни разу не подумает о цвете своего психпаспорта, то обязана она этим будет Цунэмори.

— Нобу, твоя к ней симпатия не делает её лучше, — проницательно замечает Аоянаги.

— Нет, — просто соглашается он. — Она делает лучше меня.

* * *

Жалкая правда заключается в том, что точки зрения Аоянаги придерживают если не все, то многие. Поэтому когда Глава Касэй снимает Аканэ с должности и отдает приказ взять инспектора Цунэмори под стражу, за оружие не хватается только Первое Подразделение и Суго.

Так уже было. Стена из выстроенных в ряд доминаторов, нерешительность напополам с позорным страхом на лицах следователей, берущих под стражу бывшего коллегу, и он, Гиноза. Направляющий доминатор на Когами. Шинья спросил: «Сколько?»

Аканэ спрашивает про цвет, и в этот раз Гиноза знает ответ раньше, чем его произносит Сивилла.

— Кристально-чистая.

Инспектор восстановлена во всех правах и обязанностях, мир вроде бы вернулся на круги своя, вот только за вопросом «Какого я цвета?» крылось нечто больше, чем желание убедиться в собственной непогрешимости перед Сивиллой.

Гинозе вообще приходит в голову, что одобрение Главы Касэй и компьютера последнее, что ищет Аканэ.

— Ты тоже считаешь, что от человека во мне не больше, чем в Сивилле? — спрашивает вдруг Цунэмори, не отвлекаясь от дороги.

Они в машине одни и сегодня, пожалуй, единственный день в году, когда он не хочет обсуждать ни внутренние конфликты Аканэ, ни собственное к ним (и к ней) отношение. Сегодня вторая годовщина со дня гибели отца. В прошлом году с ним на могилу съездила Риса, в этом он ненавидит и себя, и Главу Касэй, за то, что та не позволила даже с браслетом на щиколотке одному покинуть территорию Бюро и отправиться на кладбище.

Его везёт Аканэ. Просить её не пришлось — инспектор предложила сама, но собственная зависимость давит на плечи особенно сильно, и в ответ на обыкновенное предложение помощи он не нашёл ничего лучше, кроме как недобро осклабиться.

В его грубости она виновата лишь отчасти, знать ей об этом вовсе не обязательно, поэтому на вопрос он отвечает вопросом:

— А сколько от человека в самой Сивилле?

— Опасные вопросы в опасном месте, Гиноза-сан, — сухо отзывается Цунэмори, отбрасывая в сторону столь редкое между ними «ты».

В голосе так отчётливо звенит недовольство, что Нобучика чувствует что-то сродни триумфу — мало кому удавалось добиться от Аканэ чего-либо кроме сдержанной доброжелательности и формальной вежливости. Проблески той самой Цунэмори, что некогда выходила из себя так же просто, как решала сложные задачки Когами, тем реже, чем глубже она погружается во взваленную на свои плечи миссию.

— Требуете от меня откровенности, а сами не краснея лжёте. Это лицемерие, инспектор, — невозмутимо отзывается Гино.

Аканэ резко тормозит возле ворот кладбища и отворачивается к окну.

— Я не требовала — я просила, — подпирает подбородок рукой и глушит двигатель. — Подожду здесь.

Когда Гиноза возвращается обратно, на улице уже сгущаются сумерки, и следователя он обнаруживает у машины. Та, прислонившись к капоту, смотрит на тусклый фонарь, а в руке у неё тлеет сигарета. Злость душит появившееся было желание пойти на мировую, каратель вспыхивает подобно огоньку зажигалки и даже не пытается себя остановить:

— Спроси об этом Когами, ты бы ответила?

— Когами не спрашивал бы то, на что знает ответ, — мстительно отзывается Аканэ.

— И на твой вопрос, вероятно, ответил бы сразу, — вырывая из узкой ладони сигарету, цедит Гиноза.

Мнёт в стальной ладони окурок и отбрасывает табачную пыль в сторону.

— А я бы не спрашивала его о том, до чего ему нет дела!

— Что?..

— Ты слышал, — Цунэмори отходит на шаг в сторону, неосознанно пытаясь увеличить расстояние между ними до хоть сколько-нибудь терпимого, и крепко обхватывает себя руками. — Забудьте, Гиноза-сан. Уже поздно — вам пора возвращаться в Бюро, а я не закончила рапорт.

Садится за руль, громче, чем позволяет ей обыкновенное хладнокровие, хлопает дверью и заводит двигатель. Нобучика даёт ей и себе минуту на то, чтобы успокоиться, и когда он садится в машину, вспыхнувшее негодование одной и злость напополам с ревностью другого выдаёт разве что только слегка искрящийся воздух и длинные ноготки, выбивающие на руле бессвязный ритм.

— Мы почти три года работаем вместе, а со своими вопросами ты всё ещё бежишь к нему, — глухо упрекает Гиноза.

— Мы почти три года работаем вместе, а ты всё ещё не торопишься отвечать на мои вопросы, Гино. Справедливо, не находишь?

— Что ты хотела от меня услышать? Что я не считаю тебя бесчувственной машиной? Что, нет, твой неменяющийся психопаспорт не показатель твоего равнодушия, а путать сердце и интегральную характеристику как минимум глупо?

Аканэ выруливает на шоссе и резко жмёт на педаль газа. Навигатор тут же ровным голосом оповещает, что она превысила скорость на тридцать километров в час и автоматически регулирует скоростной режим. Упавшая скорость до того злит, что Цунэмори включает автопилот и убирает руки с руля.

Проводит рукой по лбу, смотря на пролетающие мимо машины фонари, и негромко говорит:

— От тебя я хотела услышать правду.

— Правду? — Гиноза смотрит на неё дикими и немного настороженными глазами и качает головой. — Я считаю тебя хорошим инспектором. И хорошим человеком. Вот только правда в том, что будь оно иначе, моё бы к тебе отношение не изменилось. Поэтому если хочешь справедливого суда и критики, то тебе, увы, действительно не ко мне.

Машина останавливается на парковке Бюро и к ним тут же подъезжает полицейский дрон. Сканирует, убеждается в том, что кроме сотрудников в машине никого нет, а сам автомобиль — собственность Бюро, и уезжает обратно.

Аканэ прокашливается и, смущённо поведя плечами, роняет:

— А ничьё другое мнение роли не играет.

Неловкое почти признание повисает в тишине салона, озадачившийся задержкой дрон снова подъезжает к машине и внимательно смотрит на пассажиров, ожидая, пока те выйдут на улицу, а Цунэмори, словно на что-то решившись, тихонько вздыхает и поворачивается к внимательно смотрящему на неё бывшему начальнику.

В глазах у того очевидная усталость, лицо посеревшее и осунувшееся — Аканэ некогда обращать на подобное внимание в череде повседневных катастроф и трагедий, но сейчас, в тёмном салоне автомобиля напарник кажется не привычно самоуверенным и угрюмым, а словно постаревшим на несколько лет.

Незнакомый зверёк тихонько шевелится где-то возле сердца, и, прежде чем понять мотив своего движения, Цунэмори накрывает тыльную сторону его ладони своей. Проскальзывает пальцами меж пальцев карателя и замирает.

Проходит вечность, прежде тем Гиноза еле слышно вздыхает, перехватывает хрупкую ладошку инспектора поудобней и проводит большим пальцем по сети тонких вен на запястье. Нащупывает торопливо бьющуюся жилку и легонько сжимает — жест выходит настолько интимным, что у Аканэ перехватывает дыхание, но прежде чем она успевает что-либо сказать или сделать, Нобу поднимает их переплетённые пальцы и, пытливо смотря в глаза, говорит:

— Если ты делаешь это из какой-то неуместной жалости, то лучше остановись сейчас.

Нелепое предположение застаёт Аканэ врасплох, и, должно быть, в глазах инспектора мелькает как раз то, чего Гиноза там категорически видеть не хочет, потому как каратель высвобождает свою ладонь, отстёгивает ремень безопасности и, напустив прежний, невозмутимо-самоуверенный вид, коротко улыбается.

— До завтра, инспектор Цунэмори. Спасибо, что подвезли.

Гиноза уже заходит в здание Бюро, а Аканэ всё сидит за рулём машины, смотрит куда-то мимо насторожившегося полицейского дрона, пытается унять спешно колотящееся сердце и думает о том, что падать вслед за Сивиллой в дьявольский котел одной не так уж и страшно. Тащить за собой кого-то ещё — непозволительная роскошь, а вот тот крохотный зверёк, несмело коснувшийся сердца, меньше всего похож на оскорбившую Гино жалость.

* * *

Дело Камуи Кирито закрыто лишь спустя три месяца после его смерти. Последний, кто проходил его терапию, только что отправился на медицинское обследование к специалистам из Бюро, но спокойно вздохнули все, кроме Первого Подразделения.

За три года работы под началом Аканэ Яёй привыкла считать, что меняться в мире может многое, опасность может подстерегать в самых неожиданных местах, а исполнители — самая юридически незащищённая прослойка населения, но до тех пор, пока среди их следователей есть Цунэмори бояться приходиться катаклизмов скорее природных, нежели правовых. Привыкла Кунидзука и к тому, что в удостоверении Гинозы может быть написано что угодно, но тот как был следователем так и остался, а Аканэ может вслух этого и не говорить, но другого напарника возле себя она не потерпит.

И хотя к Мике она более чем расположена, положа руку на сердце, в паре Нобу и Аканэ работают куда эффективней, чем поодиночке.

Работали.

До сих пор.

Под конец второй недели молчания, напряжение в офисе достигает своего апогея — не выдерживает даже обыкновенно спокойный Суго. Извиняется перед Кунидзукой, бросает взгляд на показательно игнорирующих друг друга Гинозу и Цунэмори и выходит из офиса.

…и прежде чем кто-нибудь из этих двоих поймёт, что в офисе они вот-вот останутся вдвоём, Яёй тихонько выскальзывает за дверь. Блокирует замок, догадываясь впрочем, что её доступа не хватит, чтобы помешать инспектору выйти, и с чистой совестью идёт в кафетерий.

— Очень тонко, — негромко комментирует Гиноза.

— Старший инспектор Цунэмори Аканэ. Снять блокировку, — командует следователь.

Огонёк на приборной панели окрашивается в зелёный, но ни сама следователь, ни каратель с места не двигаются. Нобучика выключает монитор, откидывается на спинку кресла и, оперевшись локтями о подлокотники, скрещивает пальцы на груди.

— Инспектор, я должен извиниться за то, что произошло две недели назад. Я позволил себе лишнего, и если что-нибудь из сказанного или сделанного мной вас оскорбило, прошу меня извинить.

Аканэ оставляет работу, бросает на напарника короткий взгляд и смотрит на собственные руки. Ковыряет второй день раздражающий её заусенец и нервно кусает губы.

— Если вы сочтёте нужным, я подам прошение Главе Касэй о переводе меня в другое подразделение, — Цунэмори вскидывает взгляд и резко, отрывисто качает головой, однако Гиноза поднимает ладонь, почти приказывая ей молчать, и продолжает. — Но у меня сложилось впечатление, что наша с вами совместная работа приносит куда больший результат, нежели служба отдельно друг от друга, потому рискну предположить, что вы достаточно профессиональны, чтобы испытываемые вами жалость и угрызения совести…

— Гино…

— Помолчи, — не терпящим возражения тоном просит он. — Пожалуйста. Хотя бы минуту и хотя бы раз в жизни, — дожидается, пока девушка кивнёт, и снова говорит. — Так вот, я знаю, что вам хватит компетенции, чтобы закрыть глаза на имевший место инцидент, и, спешу вас уверить, со своей стороны я ни словом, ни делом не стану возвращаться к состоявшемуся тогда разговору. Хочу лишь ещё раз извиниться за свою несдержанность — это было неуместно, и ответить на заданный тогда вами вопрос, — ловит её взгляд и без тени насмешки в голосе, твёрдо отвечает. — Ты… вы куда больше человек, чем любой из служащих в Бюро, и если вам действительно важно моё мнение, то перестаньте обращать внимание на ходящие по отделу толки — это не более чем зависть и желание выслужиться перед Главой. Я говорил, вы хороший инспектор и прекрасный человек, а все принимаемые вами решения если и шли вразрез с совестью или моралью, то имели под собой все на то основания. Вы… что ты делаешь?

Цунэмори протискивается между ним и его рабочим столом и нерешительно расцепляет скрещенные на груди ладони. Переплетает свои пальцы с его и опирается о край стола.

— Аканэ, здесь камеры.

— …нет.

— Что?

— Хинакава. Он почему-то считает, что оставшись наедине, мы с тобой…

— Боже.

— Да. Они все так думают. Так о чём вы, Гиноза-сан?

Нобучика вытаскивает одну свою ладонь из тонких инспекторских пальчиков и проводит рукой по лбу.

— О том, что не собираюсь возвращаться к тому разговору ни словом, ни делом, Аканэ, и если ты сейчас же не вернёшься на своё рабочее место, то…

— То что?

— Всё-таки в первую очередь ты по-прежнему заносчивая девчонка, и лишь во вторую…

— …твой начальник? — лукаво спрашивает Аканэ.

И для Гинозы это становится последней каплей: он гневно выдыхает, свободной рукой обхватывает её за талию и резко тянет на себя. Цунэмори стоя чуть выше чем он — сидя, руки следователя удобно обвиваются вокруг его шеи, будто бы делали это сотню раз, и, найдя в огромных, потемневших от желания глазах именно то, что он искал там последние чёртову тучу месяцев, Гиноза целует куда нежнее, чем ожидал.

Целует губы, бледные щёки, мягкую кожу век и острый подбородок — это более чем реально, и Аканэ едва успевает прикусить язык, прежде чем сказать, что несносный Хинакава, кажется, подглядывает за дверью. Скользит руками по шее, расстёгивает верхнюю пуговицу белой рубашки и касается, наконец, тёплой кожи. Нежно ведёт по огрубевшему рубцу, вслед за которым — холодная сталь, и еле слышно шепчет:

— Я рада, что ты жив.

Не к месту, и на два года позже, чем следовало. Ей хочется сказать, что ей жаль, что Масаока погиб, ей ужасно жаль, что отца отняли у него раньше, чем он успел хотя бы извиниться, но она рада, так безумно рада, что он — жив.

Нобучика целует её снова, в ямочку над ключицей, поднимает голову и смотрит на неё яркими, пронзительными глазами. Ведёт своей рукой по тёплому девичьему бедру и видит так много, что не рискует вычленить в откровенном, искреннем взгляде какую-то одну эмоцию.

Аканэ теребит мягкие волосы, думает о том, что ещё немного и карателю придётся собирать их в хвост и нерешительно улыбается. Открывает рот, не зная, что ещё сказать, чтобы убедить его в своей искренности, как объяснить, что вот то большое и необъяснимое в груди никогда не было жалостью, но Гино качает головой и негромко говорит:

— Я рад, что мне есть, ради кого жить.

И дышать снова становится легче.