Пряники на деревьях (гет)

«Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». А если быть точным, то скоро очутюсь или вернее сказать, окажусь, и скоро, ох, как же скоро. Сумрачный дикий лес на далекой планете Зергияр, о которой я толком ничего не знаю. Станет ли она райским садом или обернется для меня адом из «Божественной комедии»? И мне, с моим-то везением, стоит ли чаять встречи с мудрым Вергилием, который взял бы меня за руку и провел через все грядущие круги испытаний? «Только я один, как всегда, один». Память подсказывает мне слова другого древнего поэта, не дающие утешения. Блеснет ли луч надежды на новых небесах, если первая половина моей жизни прошла так быстро, незаметно и так бессмысленно?

Лорд Форсмит сказал мне, что я позорю его фамилию. Я бы и рад не позорить, но я — Кирилл Форсмит. И моего отца звали точно так же — Кириллом Форсмитом, то же имя носили и мой дед, и прадед. Как знать, если бы мои предки не забросили традицию называть сына в честь деда, как и положено форам, то моя жизнь могла бы быть иной. Но, начиная с Периода Изоляции, последовательно жили четыре Кирилла Форсмита, а я — последний их них.

К чему эти вычурные слова о чести семьи и обязанности фора? С самого юного возраста я знал, что военная стезя — не для меня. Каждый из моих предков доказал это собственной жизнью и ранней смертью. Мой прадед умер еще до рождения моего деда, погиб в первые годы правления императора Дорки. Майор лорд Кирилл Форсмит Первый мог позволить себе содержать пятьдесят оруженосцев. Имперские войска покрошили в капусту и его, и его солдат, заодно с поварами Форлопулоса. Мой дед, капитан Форсмит, успел немного повоевать в Цетагандийскую, но погиб позже, в Гражданскую, сопровождая Юрия Безумного в его паническом бегстве из столицы. Мой отец, как и я, вырос сиротой. Он умудрился сгинуть во время бунта Фордариана, дослужившись всего до лейтенантского звания. И что прикажете делать в армии мне? Как и все мои предки, погибнуть в цвете лет, оставив очередную вдову с очередным младенцем Кириллом на руках? И мне, судя по всему, пришлось бы делать это в дикой спешке, едва получив мичманские кубики.

В Императорскую Военную Академию я поступал через год после сына регента. В тот год порядок сдачи экзаменов изменился, и первым из них, к моему ужасу, была физподготовка. Я до сих пор не понимаю, как я выжил на марафонской дистанции. Наверное, я крепче, чем сам себе кажусь. Да, я пришел к финишу предпоследним, но экзамен мне засчитали. В моей жизни не так много вещей, которыми я мог бы гордиться, этот экзамен — из их числа. Последующую математику я, конечно же, провалил, и как всегда, когда дело касалось этой науки — провалил феерически. Она вечно мне не давалась.

Вторым выбором порядочного фора традиционно была юриспруденция. Мне же она казалась ничуть не лучше военной службы. Скучная и бессмысленная работа, которая убьет меня столь же неотвратимо и бесповоротно, как и выстрел из плазмотрона. Считается, что люди, не имеющие талантов к точным наукам, обладают абсолютной грамотностью и не делают ошибок в диктантах. На вступительных экзаменах я сделал восемнадцать ошибок, хотя запланировал только шесть.

Без почета, но и без страха я вернулся домой, к моей семье. Моя семья — это мама Анатолия Форсмит, самое кроткое существо на свете и грозная, но бесконечно любящая меня бабушка Афазалия Форсмит. Бабушка вкладывала гораздо больше усилий в мое воспитание, чем хотелось бы мне и маман. Бабушка — урожденная Форратьер, все детство я заслушивался бесконечными героическими историями ее предков. Матушка же всегда была тихоней, и в присутствии свекрови голоса обычно не повышала. Ее родственники Форсуассоны и рядом не стояли с бабушкиными, а потому их семейные предания стыдливо умалчивались. Как я любил в детстве бабушкины рассказы! Как уютно мне было сидеть на маленьком стульчике в гостиной, чинно пить чай из фарфоровой чашки с голубыми стрекозами, незаметно подползая поближе к лимонному пирогу. В нашем доме было множество милых безделушек, стены были украшены драпировками и вышивками в рамочках, а с кухни всегда пахло выпечкой с корицей. Я очень любил наш милый сельский дом, и мне невыносимо думать, что я больше не увижу его.

Не поступив ни в военную Академию, ни в столичный университет, я учился в родном Округе. Мне была предоставлена полная свобода выбора, и я посвятил себя изучению древней поэзии, нечаянно для себя приобретя профессию «преподаватель изящной словесности». Название глуповатое, но его придумала попечительница местного университета графиня Форсмит, а потому возражать было бы неуместно. Учеба была замечательнейшим временем. Маман и бабушка искренне восхищались моими успехами. Преподаватели меня любили, а студентки закармливали конфетами и пирожками. И я каждый семестр влюблялся в одну из своих хорошеньких сокурсниц, посвящал им восторженные строфы, но не на одной так и не женился. Как только подходила очередная сессия, меня начинала мучить моя обычная мигрень, влюбленность растворялась в череде экзаменов, а, вернувшись с каникул, я немедленно увлекался новым ярким личиком.

Работать по специальности мне не довелось. Беда в том, что преподавать я могу, но не очень люблю. Мне всегда казалось, что маленькие девочки с бантами являются средоточием зла в его абсолютном и неразбавленном концентрате. А юные балбесы от восьми до четырнадцати лет органически не способны постичь глубины грамматики, как и я не постигал в их возрасте. Моя дальнейшая жизнь текла бы столь же спокойно, в пасторальной тиши и мирном уединении, если бы не плачевное финансовое состояние нашей семьи. Мои предки по мужской линии не оставили нам ничего. Приданое матушки было столь ничтожным, что его следы растаяли в моем младенчестве. Нам оставалась рента, которую получала бабушка, но ее категорически не хватало на троих. Больно было видеть, как ветшает милый дом, как приходится отказывать себе во всем двум немолодым женщинам. Особенно острое чувство потери я испытал, когда в моих руках треснула от старости последняя чашка из сервиза со стрекозами.

Столь же острое чувство разочарования охватывает меня при малейшем воспоминании о попытках найти подходящую службу. Бабушкины письма родственникам со смиренными просьбами возымели свое действие, и я трижды получал какие-то непредсказуемые должности. Я побывал экономистом, чертежником и инженером по технике безопасности. О нет, не хочу вспоминать дальше об этом, это, право, стыдно! В итоге мне пришлось принять предложение лорда Форсмита, от которого я не посмел отказаться, и вот я на лайнере, несущим меня на Зергияр.

* * *

Большинство пассажиров корабля мучается от П-В болезни. Мне же, к моему удивлению, повезло, я практически не ощущаю П-В скачок. Только слышу его, как тихий звенящий звук, рождающийся внутри меня, словно гигантский комар где-то на дальних болотах объявляет боевой сбор. Я азартно предавался уединению и чтению, изучая по книгам места, где отныне обречен влачить свои дни. Я почерпнул из недр корабельной библиотеки немало занятного, но крайне мало полезного.

Я узнал, что города на Зергияре все еще пребывают в подростковом возрасте. Самый крупное поселение, претендующее на роль столицы, называется Новый Кардифф, а неофициально — Новый Кайрил, и расположено оно на северо-востоке заселенного материка. И хотя там довольно тепло летом, но зимой бывают метели и много снега. Зато на южном побережье материка царят настоящие тропики. Зергияр хорош тем, что его флора и фауна условно съедобна для людей и земных тварей. Мясо здешних животных довольно неприятно на вкус, и около тридцати процентов его вкусивших получают аллергическую реакцию, вплоть до анафилактического шока. Но зато почвы могут давать обильный урожай при малых трудозатратах. На мой взгляд, это звучит даже поэтично. Животных на Зергияре довольно много, и особое место занимают гигантские пушистые крабы, достигающие двух и более метров в диаметре. Иллюстрация в книжке произвела на меня самое дурное впечатление. Это агрессивное животное было усеяно колючими шипами, которые служили ему и ногами, и челюстями, и еще чем-то, чему я не хотел бы знать названия. Я раздвинул руки как можно шире, пытаясь представить себе размер чудовища, но больно ушиб локоть. А, дочитав до описания паразитирующих червей и медуз-вампиров, я понял, что не испытываю дальнейшей тяги к познанию.

К моему облегчению я нашел себе компанию в лице лорда Марка Форкосигана, который летел на Бету через Зергияр. Познакомились мы на общем ужине в кают-компании. Подозреваю, меня пригласили за стол капитана исключительно благодаря трем начальным буквам моей фамилии. И по тем же самым обстоятельствам я получил место по правую руку от командира лайнера. Рядом со мной сидел молодой мужчина крайне приземистого сложения.

— Лорд Марк Форкосиган, — представился он после того, как расправился с закусками. Он наспех вытер салфеткой ладонь, протягивая мне руку для рукопожатия.

Я крайне изумился и пролепетал свое имя.

— Вы — родственник промышленника Форсмита?

Этот вопрос я слышал много раз в жизни и привык отвечать на него шутливо:

— Дальний, к моему глубокому сожалению! Причем настолько дальний, что глубина моего сожаления просто бездонна.

Мой сосед посмотрел на меня без тени улыбки и деловито кивнул. И снова основательно налег на заливное мясо.

— А вы родственник того самого графа Форкосигана? — осмелился задать встречный вопрос и я.

— Ага, — он кивнул. — Я клон его сына.

Мне ужасно захотелось поспрашивать, но ничего, кроме бессмысленного «наверное, это ужасно — быть клоном», мне в голову не пришло. И я промолчал.

Официант принес и поставил на стол посудину с котлетами. Лорд Марк отдал им должное, умяв три штуки. Я увидел, как он косится в сторону кастрюльки, ему явно хочется добавки. Заметив, что официант снова направляется к нам, я пододвинул блюдо поближе к нему и зашептал:

— Приглядитесь, лорд Марк! Этот тип ходит и уносит всю еду со столов. И он так торопится, будто должен выполнить по этому занятию норматив. У меня тарелка полная, а ваша — опустела, а значит, вы можете спасти наши котлетки от эвакуации. Прошу вас, не медлите!

Его глаза расширились, словно угроза была нешуточной. Он ловко подцепил вилкой еще две котлеты и явным удовольствием их съел.

— Что делаете после обеда, Форсмит? — повернулся он ко мне. — Капитан обещал устроить карточные игры. Вы будете играть?

Играть мы, правда, оба не стали. Я категорически не умею запоминать козыри, а лорд Марк сказал, что он уже все посчитал и что выигрыш статистически маловероятен, а проигрывать, даже по мелочам, он терпеть не может, это не способствует пищеварению. В результате мы отправились совершать моцион по коридорам лайнера, разговаривая на самые разные темы. Марка Форкосигана мало интересовала древняя поэзия, но он задал мне множество вопросов о барраярских традициях в наших краях. И сам он с охотой отвечал на вопросы, которые диктовало мое любопытство. Например, как перевозят на Зергияр столько крупных животных и как они не становятся жертвами местных хищников. Марк, оказывается, много путешествовал, бывал на Архипелаге Джексона и видел, как хранят замороженные ткани, которые, едва оттаяв, порождают лошадей и коровок, которые сразу начинают бегать и пастись.

Наше знакомство продолжилось. На следующий день я окончательно и бесповоротно завоевал его расположение, угостив шоколадными конфетами, которые тайком всучила мне матушка. Она так расстроилась, узнав, что на Зергияре не растет какао, что собрала мне в дорогу килограмма два шоколадок в ярких обертках. Сам я к шоколаду практически равнодушен. Марк Форкосиган разделял страсть моей родительницы к сладкому и тоже искренне огорчился, узнав, что шоколадные деревья не растут на Зергияре. Мы с Марком даже поразвлекались, подыскивая место на карте, где они могли бы расти. Я увлекся и начал цитировать великого Вольтера: «Надо возделывать свой сад, работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду». Марк неожиданно горячо поддержал эту идею. И мы дружески беседовали до поздней ночи. Замечательный он человек, Марк Форкосиган, и дружелюбный, и общительный.

В итоге перелет остался позади, путешествие прошло без малейших приключений. Форкосиган оставил мне свои координаты на Зергияре, пригласив побывать в доме его родителей. Мне было жаль расставаться, но пришла пора ступить на мою новую планету.

* * *

Пассажирская часть космопорта оказалась маленькой и довольно тесной. Я почему-то необоснованно ждал, что меня кто-то встретит. Я жадно, но безуспешно рассматривал всех, кто стоял с табличками или махал руками, выискивая в толпе знакомых. Потом я понял, что мне, собственно говоря, торопиться некуда, а ехать куда-то в спешке и вовсе не хочется.

Толпы народа, заполнявшие зал прилета и отлета, примерно через час растаяли, офисы транспортных агентств закрылись. Послонявшись без дела еще какое-то время, я решился и пошел по стрелке, указывающей на платформу монорельса. На улице было темно, пейзажи Зергияра были неразличимы. На платформе я выяснил, что последний поезд ушел четверть часа назад и следующий будет только утром. Расстроенный, я вернулся в опустевший зал ожидания, ощущая жгучее одиночество и некоторый голод. И тогда я пошел, как говорили моя бабушка и матушка, «привести себя в порядок и послушать журчание струй».

Когда я мыл руки, в туалет кто-то зашел. Я не стал разглядывать вошедших, туалет— не подходящее место для любопытства. Находясь в задумчивости, я и думать не думал об опасности. Сильный, грубый удар бросил меня лицом на край раковины. Мне заломили руку назад, едва ее не сломав, мое сердце затрепыхалось от ужаса и боли. Все вокруг померкло, я видел только, как кровь капает с моего лица и смешивается с водой, бегущей из крана.

— Заорешь — шею сверну, паскуда! — услышал я.

Конечно же, я молчал, будучи донельзя потрясенным и униженным. Мои карманы обшарили, вытащили бумажник и документы, а напоследок свалили ударом на пол и еще пару раз пнули ногой в живот. Они ушли, пока я корчился от боли. Когда дыхание вернулось, я встал, смыл кровь с разбитых губ. Руки отвратительно дрожали, я едва мог дышать. У меня отобрали все, что при мне было, меня изувечили и лишили последних надежд.

В отделении местной стражи меня встретили весьма прохладно. Мой рассказ не воодушевил немолодого капрала, которому я, с трудом подбирая слова и заикаясь, рассказывал о приключившемся.

— Вы можете описать нападавших? Сколько их было? Как они выглядели? Рост? Возраст? Приметы? — на все эти вопросы я не мог ответить ровным счетом ничего.

Мои зубы стучали, а сердце рвалось из груди. Все мое существо негодовало и вопило о помощи. И прочие страхи смущали и одолевали мой разум. Что я буду делать, если все мои надежды на благополучное пребывание на новой планете были так безжалостно растоптаны? Как я смогу дальше существовать?

Подошел шериф, окинул меня недобрым взглядом и потребовал документы, которых у меня, разумеется, уже не было. Тогда эти двое устроили мне настоящий перекрестный допрос. Они заставили меня рассказать им все унизительные подробности ограбления, зачем-то долго подозревали меня в неких преступных умыслах и чуть ли не договорились до того, что я могу быть террористом или наемником, засланным на Зергияр, чтобы наносить вред и производить диверсии. А потом они заставили написать длинную объяснительную и в ней припомнить всех, кто мог бы подтвердить мою личность. Будучи оглушенным происходящим, я напрочь забыл о своем знакомстве с Марком Форкосиганом и не смог сослаться ни на одного человека, находящегося на Зергияре.

Потом мне было велено сесть в коридоре на жесткой скамейке и ждать. Прямо напротив меня была камера заключения, за решеткой которой сидели, вернее, лежали трое мужчин, весьма неприятного вида, к тому же одетые в какие-то первобытные на вид куртки из грязного меха и кожи. Наверное, они были пьяны: один из них все время смеялся, а два других несвязными голосами что-то пели.

Наконец мне выдали бумажку с моим именем, свидетельствующую, что мои документы я потерял, и выдворили меня из помещения стражи, толком, не объяснив, что мне теперь делать. Я запоздало попытался набраться мужества, чтобы вернуться и потребовать составить протокол, потребовать помощи, в конце концов! Это же правоохранительные органы, а я — подданный Барраяра и фор. Но в результате я вернулся в зал ожидания, ругая себя за трусость.

Одно кафе со странным названием «Салун бешеной коровки» здесь еще работало. Я обшарил карманы в поисках завалявшейся монетки. Безуспешно! Грабители не оставили мне денег даже на газировку. Но я зачем-то толкнул решетчатые створки дверей и шагнул внутрь, продолжив тем самым приключения этого вечера.

* * *

В кафе не было ни души, у стен стояли автоматы с напитками и самогреющимися закусками. На столиках стояла неубранная посуда, но я еще не настолько проголодался, чтобы заинтересоваться объедками. Я сел за стол почище и погрузился в пучину размышлений о том, как бы раздобыть денег на еду и билет до Нового Кардиффа. Я так глубоко задумался, что не сразу заметил огромного волосатого человека, который вошел в кафе и попер прямо на меня. Мгновеньем позже я понял, что это не обезьяноподобное существо, а человек, и не в шерсти, а в шубе из какого-то ужасного меха: редкие жесткие клоки его торчали в разные стороны, а через них просвечивала белесая шкура, словно лысина. Но хуже было другое: лицо новоприбывшего было раскрашено лиловыми пятнами и шрамами. Я понимал, что нельзя смотреть на эту жуткую маску, что она будет сниться мне в кошмарах, но отвести взгляд я не мог.

Это создание село напротив меня.

— Это ты только что был в полицейском участке? Зачем ты туда ходил?

Я не сразу нашелся с ответом, только кивнул и неуверенно улыбнулся. Мягкий голос существа контрастировал с его видом.

— А кто вы? — спросил я.

— Неважно. Сам-то ты кто такой? — существо откинуло капюшон с головы. Волосы оказались человеческие, коротко стриженые.

— Я переселенец, сегодня прилетел с Барраяра, — пролепетал я. — А вы с какой планеты?

Оно захохотало. Из-за тембра голоса я все больше сомневался в том, что передо мной мужчина. Но не одна женщина не могла бы выглядеть так.

— С этой! Ну, не бойся, спроси, откуда у меня эти шрамы на лице. — Я беспомощно кивнул, и оно продолжило: — Это следы от червя-паразита. Еще пятнадцать лет назад от него не было прививок, оставались вот такие шрамы. Это не заразно. Так что ты делал в участке?

— А вы женщина? — не удержался я от очередного вопроса.

— А тебе какая разница? — грозно спросило волосатое существо, но потом ухмыльнулось: — Ну, положим, да. Но я не ем таких, как ты, так что прекрати дрожать!

— Меня ограбили! И я пошел в полицию, но там меня вообще не выслушали! И они не станут искать мои вещи. Они даже не составили протокол, дали только справку. Вот, — я достал свою бумажку.

Она тут же в нее вцепилась:

— О, ты фор? Занятно! И не военный? На Зергияр — переселенцем? Ха. И пока не встал на учет в муниципальной соцсистеме? То есть, ты пока совсем никто и звать тебя никак.

Она удовлетворенно откинулась на спинку стула и принялась меня разглядывать, внимательно и с интересом.

— А ты, наверное, голодный? Раз тебя все деньги украли. Знаешь, я тоже не прочь перекусить. — Она встала и добыла из автомата две банки пива и по куску пирога в фольге, выложим их передо мной на стол, с которого размашистым жестом смахнула крошки. — Угощаю, приятель!

Я немного поколебался, но подумал, что сейчас было бы глупо отказываться от еды, а милостыней это не выглядело.

— Хочешь заработать на билет? Работы на десять минут, причем работа знакомая — ты это уже делал, прямо сегодня!

Я откусил от пирога, все еще стараясь не смотреть в ее жутковатое лицо. Но, кажется, я начал привыкать к нему.

— Вернись в участок. Скажи, что тебе не додали протокол или еще какую-то бумажку об ограблении. Но сильно не настаивай, веди себя вежливо, чтобы к тебе не цеплялись. А как выйдешь из кабинета, кинь вот это в камеру с задержанными. — И она положила на стол металлический предмет, ужасно похожий на отмычку. Видя мое сомнение, она добавила: — Плачу пятьдесят марок. Билет стоит тридцать. И на тебя никто не подумает. Ну, не кисни, ты же мужик! И это неплохой заработок за десять минут без всякого риска!

Я вздохнул и согласился. Не надо было этого делать, понял я в ту же минуту. Но пиво и вкуснейший пирог с курицей сделали меня сговорчивее, чем надо. Моя нанимательница тут же выложила на стол пять купюр по десять марок, и я отправился в участок.

Внутри было тихо, коридор пуст. Мне бы сразу пойти к камере, но я, досконально помня инструкцию, постучался в комнату, где меня допрашивали. Дверь приоткрыл шериф, увидел мое напуганное лицо и нелюбезно буркнул:

— Чего ты тут шляешься? Под арест захотел?

Вопрос поставил меня в тупик, я замешкался и попятился назад, бормоча невнятные извинения.

Я дошел до скамейки, на которой сидел меньше часа назад и повернулся лицом к камере. Один из арестованных уставился на меня. Я протянул ему отмычку. Все трое тут же поднялись, засуетились, дверь камеры распахнулась… И все они, оттиснув меня к стене, грохоча сапогами, с гиканьем убежали. Потрясения этого долгого дня не прошли для меня даром. Я был как во сне, стоял и смотрел им вслед, и видел, как выскакивают полицейские, как шериф надвигается на меня. И я понял, что чувствует рогатый прыгун на дороге, когда его ослепляет свет фар. Я попятился и сам зашел в камеру. Шериф грязно выругался и запер дверь, пообещав вернуться и спустить с меня шкуру. Так я оказался под арестом.

* * *

Способность связно мыслить и воспринимать действительность вернулась ко мне лишь утром в поезде монорельса. За окном мелькали заснеженные просторы, невысокие горы перемежались равнинами, поросшими незнакомыми мне деревьями. Стайка летающих медуз некоторое время сопровождала поезд, но отстала, как только он преодолел подъем и прибавил скорость. Несколько раз мелькнули поселения людей, но такие приземистые и заснеженные, что я не разглядел подробностей. Я долго любовался зимним бирюзовым небом, по которому плыли светло-сиреневые облака.

Все, что со мной происходило до этой минуты, было настоящим кошмаром — мои бессвязные показания, допрос, страх и оглушающее отчаяние. Шериф пообещал посадить меня на семь лет, и я поверил, что умру за решеткой. Свое неожиданное освобождение я почти не помнил. Кажется, жители какой-то деревни, название которой мне толком не сказали, поручились за меня. Почему? За какие мои заслуги или грехи? Не знаю. Я все еще был словно в бреду, когда капрал отвел меня на станцию, вложил в руки тот самый, украденный у меня саквояж и посадил в вагон.

Мне не давал покоя вопрос, почему я так легко совершил преступление. Куда девались мои моральные принципы, бывшие столь незыблемыми? Всю свою жизнь я старался следовать законам и общепринятым правилам, но никогда еще не оказывался на краю гибели. Я мужчина и фор, я обязан быть сильным, и если не физически, то нравственно. Примерно в таком настроении я прибыл в Новый Кардифф, решив действовать в дальнейшем решительно и делать только то, что велит мне чувство долга.

На вокзале я выяснил, где находится Центр адаптации переселенцев, и направился прямо туда. За пять часов в его стенах я обрел все то, что мне требовалось: библиотеку полезнейших книг, временное жилье и постоянную работу. Форские привилегии позволили мне сразу претендовать на государственную службу, и я получил пост на барраярской Имперской почте. Это конечно, не настолько почетно, как армия, но на Зергияре эта служба очень важна и престижна, как мне объяснили в центре адаптации.

Проведя неделю за обучением премудростям своей новой профессии, я наконец решился и позвонил по номеру, который мне дал Марк Форкосиган. Помимо естественного желания еще раз увидеть лорда Марка мною руководило стремление выполнить некое поручение моей бабушки. Когда я получил приглашение на прием во дворец вице-короля, я был смущен и обнадежен одновременно.

Прием был, наверное, скромен, но я и на Барраяре не был избалован светскими мероприятиями. Лакей в коричнево-серебряной ливрее проводил меня в гостиную, где уже располагались гости. Лорд Марк был действительно рад меня видеть и пригласил выпить по рюмочке после приема, но, сославшись на дела, отошел побеседовать с кем-то из гостей.

Тем временем моей персоной завладела некая мадемуазель Александрина Корбо. Девушка была слишком крупного сложения на мой вкус и не слишком юной, вдобавок ее портило огромное количество косметики на лице. Ее манеры оставляли желать лучшего: она меня просто атаковала, зажав в углу, и задала неприлично большое число вопросов. Наш диалог шел по кругу.

— А вы точно фор? Натуральный фор, и ваши родители — тоже форы? — спрашивала она, кокетливо поводя плечами.

— Да, сударыня, — отвечал я покорно, — и я, и мои родители — форы.

— А ваша супруга — фор-леди? — она нарочито слащаво улыбалась, видимо, чтобы подчеркнуть смущение.— И как ее зовут?

— Я не женат, мисс.

— А чего вы не служите, если фор? — хлопая глазами, задавала она очередной вопрос.

— Служу, но не в армии, сударыня. Не все форы — военные.

— А ваш папенька тоже не служил?

— Мой отец был военным, — стоически отвечал я, — и, предвосхищая ваш вопрос, да, он был фором.

— А ваш дедушка тоже был, прямо вот, фором? — ее лицо выражало восторг, глаза были изумленно распахнуты, но мне начало казаться, что она просто издевается и сейчас обидно засмеется. — А он был графом?

К моему счастью, в гостиную вошла вице-королева. Она была в родовых цветах, что-то традиционное, коричневое и даже отделанное серебром, но если бы ее увидела моя бабушка, то посчитала бы ее наряд неприлично вызывающе скромным для женщины такого высокого положения.

Почуяв удобный момент, я сбежал от назойливой девицы и представился вице-королеве Зергияра.

— Прошу прощения, миледи! Мне не хотелось бы злоупотреблять вашим гостеприимством, но уделите мне пару минут, — я изо всех сил старался выражаться деликатно и подобающе.

Графиня Корделия посмотрела на меня с явным материнским чувством во взоре. Я понадеялся, что выражение ее лица означает согласие.

— Мое имя Кирилл Форсмит. Моя бабушка, урожденная Форратьер, просила меня передать вам эту книгу. Не сочтите ее просьбу попыткой добиться у вас особого расположения ко мне, хотя, наверное, бабушка на это надеялась. Сам я вовсе не стремлюсь получить ваше покровительство, но лишь считаю обязанным выполнить просьбу пожилой леди, — и я протянул ей сверток.

Она приподняла бровь и, чуть поколебавшись, приняла подарок. Пока она рассматривала древний кожаный переплет и кованые застежки, я продолжил объяснения:

— Моя бабушка приходилась кузиной первой супруге графа Форкосиган эту вещь получила в качестве одного из подарков на свою свадьбу. Моя бабушка посчитала, что этот альбом должен принадлежать вам как графине Форкосиган.

Графиня открыла книгу и ахнула от удивления.

— Эйрел, подойди, тебе стоит на это посмотреть!— позвала она.

Тут случилось то, чего я побаивался — подошел граф Форкосиган. Весь вечер я напоминал себе, что могу увидеть его и не должен выказать владеющий мной абсурдный страх. Но ноги сами собой подогнулись. Дело в том, что я с раннего детства был запуган персоной графа до невозможности. Это он мог прийти в темноте, если я не лягу спать вовремя, и именно в его острые зубы попадают те, кто не слушается старших. А позже выяснилось, что он виновен в смерти моего отца. Так считала бабушка, а с ней — и мама. Впоследствии же меня грозным шепотом предостерегали от чего-то, о чем приличные люди не говорят вслух, но что неминуемо приведет меня к ужасному положению, в котором пребывал граф Форкосиган.

Это оказался просто немолодой мужчина, и не ничего неблагопристойного в его облике я не увидел. Разве, что он был несколько навеселе. Но я понадеялся, что при гостях, даже будучи нетрезвым, он не будет делать ничего такого, о чем приличные люди не говорят вслух.

Он смерил меня оценивающим взглядом и приветственно кивнул..

— Посмотри, дорогая, — сказал он, листая альбом, — вот на первых страницах записки пятой графини Форкосиган. А вот ее стихи. А дальше, кажется, писала шестая графиня. Она рисовала акварелью, очень неплохо, кстати.

Графиня погладила плотные пожелтевшие листы, осторожно провела кончиком пальца по засушенному цветку между страниц.

— А вот странички, написанные рукой моей матери, графини Оливии, — Форкосиган раскраснелся и выглядел странно растроганным для такого общеизвестно свирепого человека..

— Спасибо, Форсмит, — граф сердечно пожал мне руку:— Мне приятно снова видеть эту вещь. И хорошо, что вы привезли сюда частицу Барраяра.

Графиня кивнула мужу, отпуская его к обществу за столом, в мое же лицо цепко и решительно всмотрелась. После чего аккуратно, но неотвратимо оттеснила меня в уже знакомый угол гостиной, где подвергла второму за вечер допросу. На этот раз мои ответы были банальны, а вот ее вопросы, разнообразные и неожиданные, были весьма экспрессивны.

— Так ты сознательно провалился на экзаменах? А что, имеешь право. Ох уж эти форы! Уверены, что на Академии свет клином сошелся. Итак, ты сделал свой выбор и показал, кем ты быть не желаешь. А кем ты все же собираешься стать, Кирилл Форсмит? — ее глаза в это мгновение показались мне рентгеновской установкой.

Я собрался с духом и пробормотал, что я изучаю поэзию.

Она посмотрела на меня серьезно, без тени насмешки.

— Поэзия — это редкий дар и большая ответственность. Ты попозже прочитаешь нам что-нибудь из своих стихов, — в ее интонациях я не услышал вопроса.

Я послушно кивнул.

— И все же, чем ты займешься здесь, на Зергияре? — в голосе вице-королевы звенело железное любопытство. — Уверена, поэты нужны этой планете, но …

— Я получил должность на почтовой службе, миледи. Это полезная работа и я, наверное, смогу увидеть много новых людей, — промямлил я без уверенности в голосе.

— У тебя будет возможность путешествовать и познакомиться с этим юным миром, — удовлетворенно подвела итог графиня Корделия.

«Я бы предпочел узнавать его через офисную стойку с бронестеклом»— подумалось мне.

Но форское слово надо было держать, и вот уже я стоял посреди комнаты. Ко мне подтянулись гости, в первых рядах их оказалась некрасивая и любопытная мадемуазель. Последними подошла чета Форкосиганов, я откашлялся и неуверенно начал.

— Что же мне прочесть… — мой голос дрогну. — Возможно, сцену в подражание Луксорию? В ней я хотел бы выразить антитезу между понятиями власти и законности. — Я откашлялся еще раз. — Используя формальный и торжественный фалекейский стих, я провожу параллель между судьбой Фордариана и Юрия Безумного.

И я начал нараспев, отбивая рукой ритм белых стихов:

Клевета и обман — дорога к плахе.

Злая алчность слепа, не зная меры.

Кто без права на трон взойти желает,

Головы на плечах удержать не сможет.

Узурпатор сражен рукою женской!

Вмиг кровавый фонтан забил из раны.

Весь дворец окропил он кровью алой,

Искупить не сумев смертей безвинных.

И Безумного казнь ужасна так же.

Анфилады дворца — в кровавых струях.

Правосудья кинжал и скор, и точен:

Заалели ручьи в аллеях парка…

Девица Корбо громко засмеялась, совсем некстати. Остальные гости хранили недоуменное молчание.

Вице-королева задумчиво заметила:

— Я не очень разбираюсь в поэзии, но насчет количества крови, ты не прав, Форсмит. Из шеи Фордариана, а я прекрасно помню его смерть, никаких фонтанов не хлестало. Я бы запомнила такое, — и она насмешливо фыркнула.

— И насчет Юрия ты заблуждаешься, — прищурился в усмешке граф Форкосиган. — Я, хм, все же лично поучаствовал. Откуда столько крови-то? В старине Юрии ее не хватило бы и дворец как следует попачкать! А у тебя весь парк затопило. Вечно вы, поэты, все преувеличиваете!

Меня спас лорд Марк, который появился вовремя и увел меня пить кофе. Я запоздало понял, что выбрал далеко не самый лучший фрагмент из моей недописанной трагедии и нечаянно мог обидеть хозяев дома. В описанных мною событиях они, как выразился граф , оба «лично поучаствовали», вот беда-то! Я порывался вернуться и извиняться, но Марк меня отговорил, и мы с ним тихонько смылись с приема.

* * *

Работа почтовым клерком была успокаивающе монотонной, но настал день, в который сбылось недоброе пророчество графини Форкосиган, и я отправился в путешествие по дикому Зергияру.

В мои обязанности вменялось доставлять почту по всему южному побережью. Моим напарником стал некий Кайл Флир, человек в этих делах опытный, как он сам мне отрекомендовался. Транспортное средство, предназначенное для доставки посылок и писем, представляло собой старенький фургон на воздушной подушке. Управлять фургоном было несложно, в первый же день пути я освоил эту нехитрую науку и смог вволю насмотреться на величественные виды местной природы.

Густые леса перемежались просторными долинами. Вначале мы двигались по ущелью, проложенному ручьем, а затем перед нами раскинулись золотистые луга, по которым ветерок гонял клочья тумана. Вдали виднелась серая громада гор с ледяными вершинами, устремленными во все еще непривычное для меня бирюзовое небо.

Кайл оказался смешливым добродушным парнем, в любой момент готовым громогласно расхохотаться, задрав вверх свою кудрявую бороду. На второй день пути я знал почти все о его семье, о том, как лихо он дурил учителей в школе, о его многочисленных подружках и о его совершенно феноменальных способностях пить не пьянея, забивать невообразимые удары мячом и другие подвиги, подобающие мужчине. Я же сумел завоевать его симпатию и вызвать искреннее любопытство, рассказывая о жизни фора на Барраяре и цитируя по памяти любимые стихи.

Ближе к середине дня мы увидели первое человеческое поселение. Его не было в нашем путевом листе, из чего Кайл сделал логичный вывод, что мы немного заблудились. Он решил, что надо узнать, куда нас занесло, а заодно забрать почту, которая наверняка найдется и здесь.

Поселок был окружен высоким забором, и на воротах висел плакат, грозно запрещающий въезд на частную территорию. Мы и Кайлом постучали, но нам не ответили. Надо бы сразу уехать подобру-поздорову, но Кайл заявил, что Имперскую почту должны встречать радушно в любой глухомани, впал в азарт и долго стучал сапогом в ворота. Наконец за ними послышалась какая-то возня и створки со скрипом распахнулись.

Местный с первого взгляда показался мне сумасшедшим. Наведя на нас ствол какого-то устрашающего оружия, он с ужасающим акцентом потребовал, чтобы мы немедля убирались отсюда, прибавив к тому весьма непотребные обращения. Кайл тут же рассвирепел и не захотел оставаться в долгу. Он виртуозно обложил этого типа матом и пригрозил вызвать полицию, чтобы она тут все сровняла с землей. Никакие, как он выразился «вонючие инопланетники не имеют права не пускать его, Кайла Флира туда, куда ему захочется войти».

Я не успел прекратить эту глупую перепалку, когда тот тип пальнул нам под ноги. Кайл разом побледнел. Оружие оказалось плазмотроном. На звук выстрела из ворот немедленно выскочили еще двое и начали беспорядочно стрелять по нам и по машине. Я упал на землю и чуть не потерял сознание от ужаса. Горячие комья земли сыпались на меня, я как будто оглох и ослеп. Это продолжалось долго, но потом все стихло и, я услышал истошный женский визг.

Способность различать и понимать слова вернулась ко мне не сразу, пока неизвестная женщина бушевала, раздавая звонкие пощечины:

— Подонки, ублюдки, кретины! Что вы натворили? Это же имперская машина! Ее будут искать! И труп мы куда денем?

Я с трудом приподнялся и увидел, как догорает наш фургон. Стекло кабины оплавилось, машина завалилась на бок и дымилась. Кайл уткнулся в землю рядом со мной, и вдруг я понял, , что он мертв. Осознание этого оглушило меня. Только что этот человек был жив, кричал, чего-то требовал, не зная, что буквально через мгновение может внезапно и нелепо умереть. И я тоже могу умереть, прямо сейчас, в любую минуту! Я никогда не думал об этом и никогда не понимал этого жуткого ощущения.

Меня пинками подняли с земли и связали руки. Бандиты, посовещавшись, выкатили грейдер и погрузили на него наш фургон — как я понял из разговоров, решив отвезти его подальше и сбросить с обрыва.

Предводительница бандитов была вульгарной на вид женщиной лет пятидесяти. Люди, только что убившие Кайла, стояли с ней рядом, их лица были неуловимо схожи, если не чертами, то общим выражением, и я почему-то принялся гадать, приходятся они ей сыновьями или племянниками.

— В клетку его! — приказала она, ткнув в меня пальцем. — Но сперва избавьтесь от трупа. Скиньте тело в яму. И покажите этому, что будет с ним, если он попытается сбежать.

Меня подвели к краю ямы, где шевелилось месиво из отвратительных клешней и жестких щупалец. Это были те самые гигантские крабы, один вид которых испугал меня на картинке в книге. Живьем они были гораздо, значительно ужаснее. Меня заставили глядеть, как тело бедняги Кайла разрывают и растаскивают на куски. Я услышал, как хрустят человеческие кости, когда их ломают длинные мерзкие челюсти. Я не потерял сознания, наверное, только потому, что и так был не в себе.

Меня действительно заперли в какое-то техническое помещение, в железную клетку, которую мне пришлось делить еще с одним незнакомцем. Я забился в самый дальний угол. Мои мысли не метались беспорядочно, потому что у меня их было очень мало. Внутри меня постепенно и медленно росла некая мысль, она занимала все пространство внутри моей головы. Я не должен больше жить так, как живу, пусть я не умею жить иначе, но надо, непременно надо научиться. Я всегда плыл по течению, шел путем наименьшего сопротивления и никогда ничего не решал сам. Я все мучился стыдными воспоминаниями о своем первом дне на Зергияре и той пятнистой женщине, что вынудила меня помогать ей. Но на самом деле, я сам страстно хотел сделать нечто в тот день, чтобы не чувствовать себя беспомощной жертвой. Все это звучало несвязно и нелогично, но я понимал, что должен иногда делать то, что сложно, потому что иначе я не смогу сделать вовсе ничего, как теперь не может Кайл.

Мой сосед что-то забормотал, неприятно засмеявшись.

— Нельзя предавать господина, — повторял он шепотом снова и снова, — они предали нашего барона, нашего любимого господина, и они умрут!

Это было единственное, о чем он говорил — без конца, разными словами, призывая кары на негодных рабов, бессвязно бормоча угрозы, признания в любви и совершенно невыносимый бред на сексуальные темы. Было ясно, что он бесконечно и полностью безумен. Я затыкал уши пальцами, не в силах выносить это бессмысленное, животное бормотание больного существа. Похоже, безумие, которым страдал этот бедняга, возникло не само собой, его причиной были особо изощренные физические и нравственные пытки, которые, видимо, ждут и меня. Одно и то же имя повторялось во всем его бреду — какой-то Риоваль. Бог знает кто это.

Несколько дней в клетке для меня превратились в вечность. Безумие второго пленника, как мне все больше казалось, было заразным, я постепенно проникался сочувствием к нему и начинал разделять его горе по безвременно погибшему господину. Я уже почти потерял счет времени, когда меня выпустили из заточения. Я не испытывал радости, моя судьба стала мне безразлична. Но я не хотел, чтобы меня снова заперли, словно больное животное, чтобы я снова выслушивал в темноте бесконечный, безумный, завораживающий бред, исполненный тоски по наказаниям и унижению, и сам захотел стать таким же

* * *

Со временем — не знаю, сколько его прошло — привык к роли раба. Мне не били, со мной говорили почти ласково, как с полезным домашним скотом. Я понимал, эта странная игра внезапно может закончиться быстрой и нелепой смертью, как это случилось с Кайлом, и оттого с готовностью соглашался со всем, что от меня требовали. Не пытаться сбежать, делать все, что мне прикажут, работать там, где прикажут, держать рот на замке и не совать нос, куда не надо. Днем меня отправляли работать, но за мной все время следовал один из хозяев. Каждый из них был сильнее меня, и у них было смертоносное оружие. Я изо всех сил старался не думать о возможности смерти, я послушно таскал тяжести, копал землю, мыл полы и делал что-то еще, порой бессмысленное, но непременно физически трудное.

Из разговоров, что вели между собой бандиты, я понял, что они прибыли с Архипелага Джексона, причем буквально недавно, меньше года назад. Зергияр был открыт для иммигрантов с других планет, и земли здесь хватало с избытком. Эта компания заняла заброшенное армейское хранилище, которое представляло собой сеть искусственных пещер, построенных в начале освоения Зергияра. Все эти люди составляют один клан, они перебрались сюда с женами, наемными сотрудниками и даже с несколькими рабами. Которых, как выяснилось, им остро не хватало, а заполучить на свободной планете новых оказалось сложно

В конце концов , меня отвели в самое дальнее помещение , отведенное под лабораторию, и представили человеку, чья внешность немного отличалась от однотипных рож остальных. Но судя по характерному акценту он тоже был родом с Архипелага. Мне велели называть его господин Лиджи. Как я позже понял, Лиджи был биологом, весьма известным ученым в области генной модификации растений. Мои тюремщики, видимо убедившись в моей кротости, приставили меня к нему убираться в лаборатории и таскать мешки и ящики.

Господин Лиджи был разговорчив — он частенько бормотал себе под нос или ругался с другими джексонианцами, требуя от них оборудования и помощи в его работе. Из его слов я понял, что все прочие инопланетники, кроме него, служили в охране и были тупыми идиотами. Иногда он тоскливо брюзжал, а пару раз даже яростно ругал самого себя за то, что попался на обман и позволил себя увезти в эту глухомань.

Прошло не меньше недели, пока я достаточно освоился в запасах и начал находить нужные предметы и понимать с полуслова брошенные распоряжения. Когда же я без запинки произнес «пенополиуретановый субстрат», господин Лиджи посмотрел на меня так, словно увидел впервые. Возможно, ему давно не хватало собеседника. После этого он начал много общаться со мною, а не только отдавать приказы. Я осмелился задавать вопросы, уповая на то, что каждый человек, занимающийся любимым делом, охотно рассказывает о нем, и Лиджи не был исключением. Я узнал многое о его экспериментах. Большую часть сугубо научных деталей рассказанного я, конечно же, не понял. Но учиться интересно всегда, а ему был нужен не только собеседник, но и ассистент.

Он научил меня обслуживать камеры для ускоренного выращивания биокультур, рассказал, как он отсеивает брак, как маркирует образцы с правильными генетическими линиями. Мне было любопытно, как он заставляет гены становиться доминирующими, но, признаться, я этого так и не понял. Лиджи несколько раз брался мне объяснять, но все время выбирал очень наукоемкие формулировки. А вот когда он переходил к практической стороне дела, то все становилось понятным.

— Даже ты способен понять, что важно в современной генетике! — с жаром откровенничал он. — Не изыски для извращенцев, не «любой каприз за ваши деньги», а нормальное, воспроизводимое, подтвержденное стандартами качество. Барон был мошенником! Он искал покупателя, загнанного в угол или не понимающего предмета. И сдирал с покупателя двойную цену за обычный, но броский ширпотреб.

— А чем, по вашему, следует заниматься генетике? — мне было по-настоящему интересно.

— Задачи генетики лежат в другой плоскости, там, где качество не подгоняется к сумме счета! И только так наука дает обильный урожай, это заложено природой в суть вещей, в корень самой жизни и в основу философии!

Я поразился широте его интересов. Со своей стороны, я развлекал его, цитируя любимого мной Плутарха и вспоминая цитаты из редких текстов Декарта. И как ни был я слаб в биологии, иногда мне удавалось задать вопросы, на которые Лиджи отвечал с особой гордостью. Да, здесь на Зергияре есть интересные для него задачи, нестандартные и непростые для ученого. И он сейчас занят тем, что сам считает правильным. Ему удалось за кратчайший срок создать десятки культур, способные расти и давать обильные урожаи на местной почве, адаптированные к составу атмосферы и солнечному спектру. И эти растения будут хороши по самым строгим стандартам.

— У вас на удивление гуманистические взгляды. Неужели они не трансформированы самой жизнью на чудовищном Архипелаге Джексона? — с некоторой осторожностью рискнул спросить я. — Вот вы выращиваете много пасленовых, насколько я вижу. Это ведь наркотики, да?

Лиджи расхохотался.

— Конечно, нет! Синтезировать алкалоиды гораздо проще, чем получать из естественного сырья. Наркотики растительного происхождения остались в любимой тобой древности, на прародительнице-Земле. Я работаю над культурами, которые реально необходимы здешним поселенцам и которые они смогут экспортировать по всему миру. Среди моих удач — сахарный тростник, дагусса, тритикале, какао, чай, тмин, гибриды клубники и винограда! — Лиджи торжествующе воздел руки, в очередной раз показывая мне на ряды холодильников, в которых хранились его сокровища.

Во время одной из таких экскурсий мы услышали звуки стрельбы и крики, затем прогремел взрыв. Лиджи бросился бежать вниз, а я — вверх по лестнице, в сторону выстрелов. Затаившись за выступом скалы, я мог слышать и немного видеть то, что происходило на поверхности. Громкий голос, усиленный динамиками, раздавался над поселением: «Сдавайтесь и выходите по одному. Это полиция, вы окружены, при попытке к бегству будет открыт огонь!»

Я дико, непередаваемо обрадовался. Наконец-то! Я истово верил в то, что барраярский закон отыщет меня и освободит от инопланетного рабства. Едва крики и выстрелы стали затихать, я рискнул высунуть кончик носа, чтобы меня тут не забыли. И тут же увидел пятнистое лицо в лиловых полосах, памятное мне с первого дня на Зергияре.

— Нашла! — радостно сообщила она мне шепотом и выстрелила в меня в упор из парализатора.

* * *

Очнулся я в машине, летящей куда-то. Рядом со мной сидела эта женщина. Я с трудом пошевелился, тело отказывалось слушаться.

— Эй, ты, там, на полу! — прикрикнула она. — Попрошу без глупостей. Начнешь буянить, пристрелю, не сомневайся.

Но она достала не оружие, а пудреницу и начала замазывать свои ужасные шрамы.

Я откашлялся и спросил:

— Куда ты меня везешь? — мой голос был до обидного тихим и жалким.

— Куда захочу. Ты — мой пленник. И ты будешь делать то, что скажу. Понял?

Увы, мои надежды на возвращение к мирной человеческой жизни опять пошли прахом.

Когда, накрасившись, похитительница наклонилась ко мне, я обомлел:

— Мисс? Это вы были на приеме у вице-короля?

— Ага! Рада, что ты меня не забыл. Я — Саша Корбо, но, надеюсь, это ненадолго.

Я тупо разглядывал ее лицо. Оно в своем естественном виде было не таким уж и страшным, но не могу сказать, что даже вульгарная косметика не шла ей на пользу.

— Я четыре недели искала тебя, чертов ты фор! Пропал, как растаял. Если бы не я, поиски давно бы бросили. Фургон нашли, а вас посчитали погибшими. А где мой кузен Кайл?

— Кайла убили, — сказал я мрачно.

Известие стало для нее потрясением — мне даже показалось, что по ее пудре поползли ручейки слез. Но не та это была женщина, чтобы плакать. Она заявила мне резко и свирепо:

— И думать не смей, что я вас искала ради тебя! Ты и пальца его не стоил. И ты мне должен, знай это.

— Чего тебе надо? — спросил я устало. День был чудовищно насыщен опасностями, и я почувствовал, что устал бояться.

— Выйти за тебя замуж. Прямо сейчас. Через час мы приземлимся и пойдем к нотариусу. — Я онемел, а она продолжала: — Только не воображай, что ты мне нравишься. Ты — никчемный и трусливый тип. На тебя смотреть противно. Но мне нравится твоя фамилия. Понял?

— Ты хочешь быть форессой? — засмеялся я в голос. — Это абсурдно. Извини, но я никогда не женюсь на… — я помедлил и решительно закончил: — на воровке. Или чем ты тут промышляешь?

— Беру свои слова назад, ты мне начинаешь нравиться, — она усмехнулась. — Значит то, что я… не красавица, тебя не смущает?

— Да причем тут это? Ты подставила меня в космопорте! — не выдержал я. — Втянула меня в преступление. И сейчас держишь на прицеле, я же вижу.

— Ты сам подставился! — фыркнула она. — Кстати, среди тех, кого ты выпустил, был младший брат Кайла. Он из моей деревни. Парню всего восемнадцать, а у него уже два привода. Ему бы дали две недели общественных работ. А у нас — уборка урожая. И каждая пара рук на счету.

Я захлопал глазами:

— А разве там, в камере, сидели не убийцы и грабители?

Она резко и громко расхохоталась:

— Нет, парниша! Это были мои рабочие. Которых я наняла для сельскохозяйственных работ за свои кровные деньги. А они напились и разбили витрину в порту.

— Но зачем тебе моя фамилия, если ты живешь в деревне? Какая тебе разница?

— Мне, наверное, никакой. — ответила она серьезно. — Но незамужней трудно быть старостой в общине, где живет сорок семей. А вот если моя фамилия станет начинаться на «фор-», то меня будут уважать и слушаться. — Она почесала нос и добавила: — Впрочем, я не уверена, что мужняя жена — это здорово. Вдовой, я думаю, мне будет еще лучше.

Судя по голосу, она не шутила. Я запаниковал, представляя, как легко она сможет отделаться от меня, едва я соглашусь на ней жениться.

— Эй, мисс Саша! Ты не сможешь стать форессой, если не будут соблюдены все традиции. Моя семья не поверит в такой поспешный брак. Это глупая мысль.

— Традиции? И какие же? Ну, рассказывай, умник!

— Сперва я должен попросить разрешения у матери и бабушки. Потом нанять сваху. Сваха переговорит с твоим отцом или родственником мужского пола. Потом мы должны пригласить на свадьбу ближайшую родню, найти достойных свидетелей. Продумать и выучить клятвы, которые скажем, войдя в круг из зерна, который рассыплют на земле отцов наши родители, а свидетель…

— Бла-бла-бла! Я уже поняла, что это длинная история, можешь не продолжать. Не морочь мне голову, — она вздернула подбородок и нахмурилась.

Автопилот пискнул и сообщил, что машина идет на посадку. Флайер опустился возле самого обычного сельского дома. Руки мне моя похитительница не развязала, вместо этого ухватила меня за воротник и выволокла из машины за шиворот, а потом втолкнула в дом. Я замер, сам не в силах решить, стоит ли кричать «караул» и громко звать на помощь или же лучше затаиться и попытаться сбежать.

В доме жил старик— нотариус с женой, тоже очень древней на вид. Мисс Корбо довольно ясно изложила цель визита и потребовала не только свадебной церемонии, но и соблюдения всех форских ритуалов. Причем прямо сейчас, без промедления.

Старик задумался, закряхтел и вызвал на военный совет жену. Шептались они вполголоса, и мне было толком не слышно.

— Сто пятьдесят марок, — громко объявил старик.

— Сколько? Да ты сдурел, дедуля! — закричала возмущенная мисс Корбо. — Да за такие деньги я куплю племенного быка!

— А это племенной фор, детонька, — съехидничала старушка. — Подороже быка будет.

Девушка, стремительно превращающаяся в мою невесту, застонала, потом плюнула и заявила:

— По рукам! Но только чтобы с гарантией. Чтобы на все увертки был готов ответ. Чтобы никто и нигде, ни здесь, ни на Барраяре, не смог оспорить этот брак. Понятно?

Жена нотариуса направилась ко мне.

— Лорд Кирилл Форсмит, — заявила она. — Я так рада быть вашей свахой, что почту за честь и ни грошика с вас не возьму. Уж вы не пожалеете, что наняли меня. — И она преувеличенно ласково заулыбалась.

Я хотел впустую запротестовать, но тут у меня возникла мысль.

— Хорошо, бабушка, я беру вас в свахи. А хорошая сваха должна разрешить самые сложные вопросы. Вот идите к моей, — я чуть не поперхнулся, — к моей будущей невесте и спросите про приданое. Без приданого никак нельзя. Должен быть особняк и большой участок земли при нем, а иначе не женюсь.

Старушка покивала и отправилась в соседнюю комнату. Там все было и так слышно, но мисс Корбо предусмотрительно дождалась возвращения свахи, прежде чем начать рычать и плеваться в мою сторону.

«Какой у нее огненный характер, — подумалось мне. — И впрямь не жениться на такой — просто опасная глупость».

Моя сваха и с моей уже почти невестой отвели меня к комм-пульту и показали карту со спутника. Приданое у Саши было, в точности как я и запросил. Мисс Корбо была владелицей довольно большого земельного надела и выделяла мне в качестве приданного двухэтажный дом с садом.

Разбитый по всем фронтам, я оторопел, а тем временем дед сообщил, что он все продумал. Зерно есть в курятнике, кур жена сейчас отгонит, а то они все склюют, свидетелем жениха будет он сам, сваха будет подружкой невесты, прочие родственники ввиду совершеннолетнего возраста и большого расстояния до них — не обязательны.

В какой-то момент я понял, что моя женитьба — дело решенное, и я почему-то уже и не возражаю. Неужели дело только в приданом? Эта мысль обожгла, и мне стало стыдно. Как будто я заразился чем-то отвратительным от джексонианцев. Не всерьез же я рассчитываю отхапать у девицы дом и средства! Устал я от всех этих странных, неуправляемых событий. Как бы я хотел снова оказаться в месте, которое мог бы назвать домом. Чтобы была веранда, на которой можно было пить чай, чтобы пахло корицей и горячей выпечкой. Чтобы был сад, в котором можно было бродить и слушать, как растут деревья.

Следующим камнем преткновения стал текст клятв. Невеста категорически отказалась обещать подчиняться мужу. Жених в моем лице требовал обещаний, что о нем станут заботиться и защищать его жизнь и здоровье.

— Муж и господин? Быть покорной? Да ни за что я такого не скажу! Давай так: я согласна выслушивать мнение мужа и делать все, что пойдет на благо нашей семье?

— Нет, ты должна уважать мужа, и это как минимум. И не спорить с ним по пустякам!

— А муж не должен пытаться впихнуть в меня какое-то дерьмо, уверяя, что это пустяк!

— Не собираюсь я ничего в тебя впихивать, идиотка!

— А хоть бы и собирался, это я тебе не позволю!

Тут вмешалась сваха, красная от сдерживаемого хохота:

— Дорогие молодожены! Пусть жених поклянется любить и уважать свою жену, слушать ее пожелания и делать все, чтобы ваш брак был удачным. А невеста пусть поклянется любить и уважать мужа, заботиться о нем, делать все, чтобы ваш брак был удачным.

Мисс Корбо задумалась:

— А без «любить» — никак не получится?

Бабулька покачала головой.

Я почувствовал, что я зверски устал и сейчас начну безобразно орать.

— Саша! Да прекрати ты эту комедию. Развяжи мне руки, наконец. И прекрати угрожать, что пристрелишь! Если ты собралась замуж за фора, то, какого черта ты не знаешь простых вещей!

— Каких? — она напряглась.

— Если ты овдовеешь, то ты обязана провести год в доме моей матери. Тебе это надо? А развестись с фором так же просто, как и с любым другим мужиком. Сходим в мэрию, и оба свободны.

— По рукам! — согласилась она и перерезала веревку на моих запястьях.

И мы пошли в круг. Я все отвлекался, поглядывая как черный петух, тряся гребнем, деловито и торопливо склевывает зерно, делая наш свадебный круг полумесяцем. Руки были онемевшими, и моя подпись под брачным свидетельством вышла кривая. Саша слегка смошенничала, притворно покашляв и пропустив в клятве слово «любить». А я, как идиот, поклялся.

Потом мы записали сообщение для моей семьи, где я усталым голосом, но стараясь быть беззаботным, сообщал бабушке и маме, что я вовсе не умер, так что если придет сообщение о моей смерти, чтобы они не верили. Зато я встретил женщину своей мечты и только что стал счастливым молодоженом. За пересылку сообщения лучом нотариус содрал с мадам Форсмит еще десять марок, и мы отправились спать.

* * *

Первый семейный скандал разразился в первое утро же нашего супружества. В первую брачную ночь он не состоялся лишь потому, что мы оба слишком устали. Сонным голосом моя супруга проворчала, что если я ее трону хотя бы пальцем пусть случайно, пусть нечаянно, а пуще того — специально, , то она проснется и снимет с меня шкуру целиком. Нож у нее был огромный, а мои намерения ее трогать были настолько ничтожны, что вечер закончился мирно.

А вот на следующий день мы поругались со всем пылом и жаром новобрачных.

— Отвезу тебя обратно в Новый Кайрил! — заявила она мне, на мой вопрос о том, куда мы направляемся.

— Нет уж! — раскипятился я, — Что я там буду делать? Меня наверняка уволили с работы за прогулы.

— А что ты вообще умеешь? Нам, в Южных Топях, бездельники и нахлебники не нужны!

— Э? Южные — что? Это место, где водятся такие, как ты, дорогая? — ехидничал я.

— Запомни как следует, поселок называется Южные Топи. И там топят таких, как ты. Уродов безмозглых.

— Сама такого выбрала, сама похитила! Если бы не ты, меня бы освободила полиция, и я был бы уже в порядке!

— Если бы не я, ты бы сидел сейчас в клетке и таскал помойные ведра! А я обыскала около трех сотен километров, нарезая круги, пока не набрела на след!

И моя супруга, не стесняясь в выражениях, весьма подробно объяснила мне, куда бы она засунула мне щупальца шипастой медузы, если бы это повысило мои интеллектуальные способности.

Наверное, мне нужно было смириться и пойти, куда глаза глядят. Но я ощутил странную равнодушную злость. Меня едва не посадили в тюрьму, потом сделали рабом, похитили, силой заставили участвовать в сомнительной затее с женитьбой, а теперь она собирается отделаться от меня, как от ненужного балласта?

Все это я ей сказал, прямым текстом, стараясь не срываться на крик и дышать размеренно. И объяснил, почему вчера согласился на ней жениться.

— У тебя был такой вид, будто тебе это очень, очень нужно, действительно и всерьез. И ты так решительно все провернула, а, значит, обо всем подумала. Хотя если бы ты просто попросила меня жениться, а не угрожала, то я бы, наверное, согласился. Но сейчас это ты втянула меня в эту авантюру и пообещала мне кое-что, что мне сейчас очень нужно. Кров, покой и возможность хоть как-то привыкнуть к этой дикой, первобытной планете. Я тебе поверил.

Саша помолчала, подумала, поворчала, еще подумала, и мы заключили договор. Она возьмет меня в эти жуткие Южные Топи. Я буду жить в ее доме, примерно с полгода. Она меня прокормит, если я не буду выпендриваться и буду паинькой. И я немного привру ее родне. Например, она скажет, что я пишу книгу о Зергияре, а я не буду спорить. А потом она поможет мне обосноваться где-нибудь на другом краю континента. И мы разведемся.

Южные Топи оказались поселком, окруженным полями и речушками. Там было что-то вроде ратуши и трактир — как они говорили, «салун» — расположенный посреди единственной улицы поселка. Все дома были выстроены как-то косо, похоже друг на друга, и не поражали воображение архитектурными красотами.

Приезд Саши в компании мужа-фора был воспринят местными с повальным изумлением и энтузиазмом. Женщины приходили посмотреть на меня и похихикать украдкой, а мужчины, может быть, и хотели меня позадирать, но не пока торопились, присматриваясь. А может быть, они ощущали генетическую потребность сохранять с форами некоторую дистанцию.

Саша поселила меня в своем доме, отдав верхний этаж, который я романтически назвал моей мансардой. Электричество в доме было, но за водой приходилось ходить на колонку. Половину дома с отдельным входом занимала еще одна семья, Эвансы — было слышно, как они все время что-то готовили и ссорились. Первую неделю я дичился всего и большей частью спал, но постепенно пообвык и даже осмелел.

Как ни странно, но даже работа для меня нашлась. Едва я перестал бояться выходить на улицу, как Саша отвела меня на сельский общий совет. В здешний школе вышел конфликт между двумя молоденькими учительницами. В школе насчитывалось целых шестнадцать учеников, но, похоже, что дамы не смогли их поделить поровну. Обе учительницы принялись жаловаться почему-то лично мне на интриги и неразбериху. И я сам не понял, как стал директором школы и преподавателем истории, английского и греческого языка. Обе девушки дружно согласились меня слушаться и пообещали впредь не ссориться при детях. А я составил расписание уроков, которого до этого попросту не было.

Я старался побольше времени проводить в обществе супруги, потому что все еще побаивался неприятностей в ее отсутствие. Мы с Сашей потихоньку нашли стиль общения, не раздражающий ни ее, ни меня. Я ее, как бы это, поточнее сказать, слушался. А она старалась меня развлекать, но не надоедать, если я был не в духе. Иногда мы ездили верхом, заезжая на дальние поля, но чаще всего я сидел с ней в местном салуне, где у нее было что-то вроде офиса. Моя супруга оказалась очень энергичной особой. Она была в некотором смысле начальством в этом поселке и решала, кто будет выполнять ту или иную работу, какую долю урожая и сколько денег получит, и когда начинать то или иное сельскохозяйственное действо. Мужчин в поселке было немного, но они слушались молодую женщину, хотя иногда и спорили. Ну, а спорить с Сашей было практически бесполезно, это я хорошо понимал.

Радость обретения скромного образа жизни на лоне природы мне омрачала переписка с бабушкой. Маман по обыкновению писала мало и бессодержательно, а вот бабушка сразу объявила мне свое полное неудовольствие по поводу жены-простолюдинки. И хотя Зергияр — такая же часть нашей Империи, и туда едут жить урожденные барраярцы, как это сделал и я сам, она упорно именовала Сашу «инопланетницей», а заодно в множестве едких намеков снова припоминала какие-то «похождения» Форкосигана, который, «кстати, тоже мог бы сделать гораздо более приличную партию». Чувствуя, что моя старушка совсем расстроилась и, не зная, к какому еще доводу прибежать, я написал ей полуправду-полуложь. Я признался, как бы между слов и как бы ненароком, что моя «белль Александрин» весьма богата и обладает солидным поместьем. И припорошил эту новость всяческими рассказами о здешней природе и благородстве души моей супруги.

В следующем же письме моя бабушка великодушно простила нас! И даже написала новоиспеченной мадам Форсмит, со всеми любезностями приглашая нас обоих предстать пред ее очи, буде мы приедем погостить на Барраяр. Я продиктовал Саше ответное письмо, в котором она честно не написала великое множество слов, срывавшихся у нее с языка во время диктовки.

* * *

Примерно через месяц пасторальной идиллии последовательно произошли три события, снова перевернувших мою жизнь с головы на ноги.

Первым делом в наших уютных Южных Топях объявился господин Лиджи. Я сам его в некотором смысле пригласил. У Саши был простенький комм, и я каждый день смотрел местные новостные каналы. Конечно, меня интересовали сведения о банде джексонианских переселенцев. Как выяснилось, они прибыли на Зергияр под видом обычных иммигрантов, сообщив о себе ложные сведения, а потом втихую захватили отдаленный участок земли, где и занимались всякими незаконными делами. Об убийствах и пытках в передаче ничего не сказали, и я почему-то почувствовал облегчение. Так было обыденнее и проще даже для меня.

Теперь они подлежали высылке и передаче в руки закона — ведь некоторые из них были преступниками, которых разыскивали на других планетах. Я без труда узнал на снимках лица своих мучителей и порадовался, что больше никогда их не увижу. Потерпевшие — среди них я узнал того больного парня, что чуть не свел меня с ума, — госпитализированы и проходят лечение, а двое из тех, кого осудили только за административные правонарушения, отказались от депортации и направлены на общественно полезные принудительные работы. Среди тех, кого муниципальные власти предлагали поселенцам взять на бесплатные работы, я узнал господина Лиджи. Получается, что на Зергияре мелких преступников раздают по хозяйствам… Неужели потому, что полицейских на все не хватает?

Я побежал к Саше и рассказал ей, что нам нужен этот человек, что он эксперт в сельском хозяйстве, и я за него ручаюсь. Она довольно крепко подумала, даже собрала малый сельский сбор, но в результате отправила запрос. И через неделю нам привезли господина Лиджи на полицейском флайере и сдали под Сашину расписку.

Господин Лиджи обрадовался, увидев меня, он-то был уверен, что меня убили в той перестрелке. И сейчас его больше всего радовала перспектива не возвращаться на Архипелаг Джексона, где его не ждало ничего хорошего. Когда ему сказали, что у нас тут поля и огороды, он обрадовался, потому что его пугали рудниками и другой тяжелой работой. Саша поселила его в моей мансарде, в соседней комнате, чему я был весьма рад. В каком-то смысле, мы оба были в этом поселке чужаками.

И в один из вечеров он рассказал мне удивительную историю своей жизни. Я был поражен. Оказывается, Лиджи — не совсем человек.. Родителей у него не было, его создали в лаборатории барона Риоваля, клонировав ткани от нескольких, как минимум троих, людей, каждый из которых был выдающимся ученым-биологом. И он с раннего детства знал, что он тоже будет заниматься биологией, делая делать животных и людей по заказу своего барона. Риоваль, кстати, тоже был не как все обычные люди — он прожил две жизни, а то и три: пересаживал свой мозг в новое тело и жил себе дальше.

Лиджи был его контрактным пожизненным рабом, и по джексонианским законам даже смерть барона его не освободила. Если он вернется на Архипелаг Джексона, его опознают по сетчатке глаза и по ДНК, и он будет обязан работать десятки лет, чтобы вернуть долг. А долг был гигантским: сама жизнь Лиджи стоила денег, как и его образование, дорогое обучение и что-то там еще. А самая большая беда была в том, что Лиджи категорически не хотел заниматься тем, чем славился Архипелаг — делать разумные генетические конструкты, диковинок, чья жизнь пройдет в рабстве. Как генетик — по-настоящему влюбленный в свою профессию, кстати — он предпочитал экспериментировать исключительно с растениями. Саша отправила его на прополку, и Лиджи остался этой работой доволен, он говорил, что отдыхает здесь, отдаваясь этому занятию со всей страстью ученого.

Вторым серьезным событием стала драка в салуне. Как-то вечером муж одной из учительниц позвал меня выпить по рюмочке. Саша была в отъезде, Лиджи пребывал в депрессии, а я не решался отогнать его от комма, так что делать мне было нечего. В салуне, где я привык бывать только с Сашей, оказалось немноголюдно. Дженкинс немного рассказал мне про местных. Некоторые из них жили в поселке всю жизнь, но большая часть были из наемных на один сезон. Как я понял, на Зергияре купить землю в собственность было можно, но земли вокруг крупных поселений были уже не по карману простому человеку, а селиться в глуши было опасно, и жить там было сложно, голодно. Поэтому большая часть населения переселялась постепенно, арендуя на долгий срок земли в уже сложившихся коммунах, вроде Южных Топей.

Мне стало уютно от виски, и я, как мне казалось, вежливо и дружелюбно улыбнулся незнакомому человеку, что пил у стойки и пристально смотрел на меня.

Тот сдвинул широкополую шляпу на затылок, поднялся и, подойдя, навис прямо надо мной:

— А что это тут бабы делают? Да еще и лыбятся, как непотребные? — он довольно гадко ухмыльнулся. — Ты же баба, причем замужняя, а? Как там тебя, Форсмит, или правильно — Корбо?

Я растерялся, попытался отодвинуться от нетрезвого и склонного к скандалам субъекта, но заметил, что нас слушают все вокруг.

— Что вам нужно от меня? — мой голос предательски дрогнул

— А что с тебя возьмешь! — человек в шляпе расхохотался. — Ты разве что Сашке-уродке пригодился — она тебя взяла за форскую спесивую породу. Хороша парочка. Ты, видать, на ее деньги клюнул, а?

Мне стало мерзко. Я приподнялся, опираясь на спинку стула. В этих случаях говорят, что-то пафосное и очень мужское, но я видел такое только в фильмах. Внезапно я понял, что этот тип оскорбляет не меня, а зачем-то хочет опорочить Сашу.

— Вы идиот, сударь, — сказал я неуверенно, — таких, как вы, бьют по лицу. А моя жена — умная и милая женщина, и я люблю ее…

Тут он толкнул меня в грудь, а я ухватился за стул, с намерением, как это всегда бывает в подобных сценах, размахнуться и двинуть его по голове. Но он выдернул стул меня из рук, и я получил удар бутылкой, причем прямо по лбу. А затем я упал, и вся остальная драка произошла без моего участия, я только радовался, что бутылка из стеклопластика не разбилась и не поранила мне глаза и лицо.

Потом оказалось, что Саша прикладывает лед мне к лицу. Совершенно не помню, как она оказалась рядом.

— Зачем ты соврал? — сурово спросила она. — Ты же меня не любишь.

— Не знаю, — ответил я, морщась от нарастающей боли в висках, — но ты обо мне заботишься. И ты никакая не уродина, ты — милая.

Тут она зарычала, как-то совсем нехорошо:

— Этот жирный придурок посмел назвать меня уродиной? Ну, я ему покажу!

И она умчалась куда-то, оставив меня с дикой головной болью наедине.

* * *

И потом случилось еще кое-что. В то утро Саша велела мне сидеть дома, общаться только с Лиджи и не высовывать на улицу нос без спроса. Но через час прибежал младший мальчишка Эвансов и сказал, что Саша просит срочно прийти, не теряя ни минуты.

В той комнате салуна, что служила офисом Саше, меня ждал некий господин, представившийся как Пибоди, кредитный комиссар государственного банка Зергияра.

— Господин Форсмит, рад вас видеть, — его голос был сух и официален. — Прошу вас присутствовать при финансовой проверке, которую я обязан провести в ходе процедуры банкротства заемщика. Также я попрошу вас ответить на мои вопросы относительно состояния заложенного имущества и хронических нарушений графика погашения платежей.

Я сел за стол, Саша — рядом со мной.

Дальше последовали формальные вопросы. Я подтвердил, что являюсь законным мужем присутствующей здесь Александры Форсмит, в девичестве Корбо. И да, на правах законного мужа выступаю как ее представитель, а также поручитель и еще что-то такое.

Потом передо мной был выложен огромный ворох всяческих бумаг, в которых мне предстояло разобраться и большая часть которых должна была быть переоформлена на мое имя. Я честно пытался понять сложные фразы, которые извергал из себя мистер Пибоди, но так и не смог. Но в какой-то момент, видя мою растерянность, Саша не выдержала и очень смирным голосом попросила его рассказать мне все о кредите и о долгах.

Мистер Пибоди снял очки, прошелся по комнате и неожиданно человеческим языком поведал следующее. Семья Корбо и семья Флирн двадцать лет назад заключили договор аренды и основали поселок Южные Топи. Примерно десять лет назад отец Саши выкупил у семьи Флирн их долю. И какое-то время все шло неплохо, но потом последовало шесть подряд тяжелых лет, болезни в поселке, неурожай и гибель скота. Отец Саши взял кредит, затем другой, а потом с согласия коммуны заложил поселковую недвижимость. Два года назад он умер. Брат Саши к тому времени поступил на военную службу, в этих случаях правительство выделяет семье безвозвратную ссуду, но ее хватило только на часть общего долга.

Сейчас, когда Саша вышла замуж, то денежные обязательства ее семьи распространяются на меня, и мое имущество может стать гарантией по кредитам семьи Корбо. А по законам подпись мужа должна быть обязательно на всех финансовых документах такого рода.

Имущество? У меня самого мало чего было, но я ужасно испугался, что эти долги распространятся на собственность моей бабушки. Однако я промолчал, потому что рядом со мной застыла в напряжении Саша. Шрамы на ее щеках побледнели и стали практически незаметны, черты лица обострились, губы были плотно сжаты. Я сжал ее руку, она в ответ сжала мою.

Пибоди рассказал нам о новых условиях по кредитам. Теперь, когда долги обеспечивает форская семья, заемщику положены льготы, которые он, Пибоди, рассчитает, исходя из прибыли текущего года, а заодно и проценты по просроченным платежам. Проверка должна была занять еще дня два, после чего он сообщит все подробно: сколько точно денег мы должны вернуть в банк и на каких условиях можно будет избежать банкротства. Если такое возможно, конечно.

Мы вернулись домой, в самых растревоженных чувствах. Саша не плакала, она ходила из угла в угол, а потом повернулась ко мне:

— Прости, пожалуйста. Зря я тебя втянула в свои проблемы. Думала, мне поможет форское имя. Но, похоже, не очень-то оно спасает. Хочешь, мы прямо сейчас разведемся?

Мои мысли метались, и я не знал, что и сказать. Все таки Саша — очень хорошая девушка, серьезная и умная. Я помотал головой, но что-то внятное предложить не смог. Тогда Саша решила, что нам надо «кое-куда смотаться по-быстрому за советом». Она многое делает быстро, в том числе только так водит свой старенький флайер.

Она привезла меня к тому самому нотариусу, который нас поженил. Мы вошли в дом, причем я чуть не наступил на старого знакомого — на жирного черного петуха, встретившего нас на крыльце.

— С чем пожаловали, мои дорогие Форсмиты? — нотариус радушно улыбнулся, завидев нас.

Саша брякнула прямо с порога:

— Хочу получить развод! У нас фиктивный брак, и этот балаган надо кончать.

Мне показалось, что в ее голосе звучит грустная нотка. Мне самому очень хотелось сказать, что я не хочу развода. Но чего же я хочу? Я не знал, да и нотариус откровенно расстроился, услышав, что брак, слаженный с помощью его старушки жены и черного петуха, продержался недолго.

— И еще просьба, раз уж мы тут — посмотрите на это, — Саша положила на стол какие-то из бумаг, что мы сегодня подписывали.

Нотариус надел очки и нескончаемо долго листал бумаги, вчитываясь с ужасающей медлительностью. Потом вздохнул и повернулся к Саше:

— Хорошо, что ты мне показала эти бумаги, девонька, прежде чем я подписал твой развод. Я тебе вот что скажу. Никогда, никому больше не говори, что ваш брак фиктивный. Если даже ты скоропалительно выскочила замуж за фора, — он кивнул на меня, — по любви или без нее, по расчету или из прихоти — дело твое. Но если ты вышла замуж для того, чтобы получить отсрочку по уплате кредита, то это мошенничество. Так что разводиться вам сейчас опасно.

Нотариус вздохнул и подвел итог:

— Ваше супружество должно быть настоящим. Но тут главный вопрос к мистеру Форсмиту, желает ли он жить с тобой, Саша, как это говорится-то… — он еще раз вздохнул, — «в горе и в несчастье, в нужде и в бедности, в болезни и в немощи, не позволяя даже смерти разлучить вас…»

Саша отвернулась, но я видел, что она и смущена, и злится, и не хочет заплакать, отчаянно морща нос, но одна слеза все-таки проложила дорожку между шрамами.

Я, не задумываясь, выпалил:

— Да. Не хочу! Так это звучит ужасно. Неужели нельзя иначе, как у обычных людей: наполовину в горести, а наполовину в радости? Знаешь, Саша, давай разберемся с долгами, а потом уже будем разводиться. Если ты не против, конечно.

Саша что-то буркнула под нос, посмотрела на меня недовольно, но промолчала.

Нотариус долго объяснял, как мы должны убедить банк в нашей состоятельности, и почему срочно нужно подать вот такое прошение и заполнить еще вот эти формуляры, он нам все запишет… Мы с Сашей только кивали.

Лишь поздним вечером мысль, которая все время вертелась в моей голове, вдруг выпрыгнула наружу. Да, это было то самое, что нам нужно прямо сейчас!

— Саша! — закричал я, — нам надо посадить шоколадные деревья! И еще пряничные!

Я подхватил Сашу, обнял, оторвал от земли. Она оказалась легче, чем я думал, а ее лицо в такой близи показалось мне ярким и строгим. Она смотрела на меня, явно полагая, что я сошел с ума. Пришлось поставить ее обратно и объяснить:

— У тебя есть большой кусок плодородной земли и люди, которые могут на ней работать. Но нет денег на плату им и на налоги. А купить хорошие семена ты не можешь, потому что нет денег. И банк нам их не даст, потому что мы и так должны им безумные суммы. Я правильно излагаю?

Она кивнула, почему-то молча, что было для нее так нехарактерно. И я поспешил продолжить, пока она не пришла в себя и не начала снова командовать.

— У нас есть Лиджи! А у него были саженцы какао для зергиярской почвы. И имбирные саженцы, и еще много всяких растений. И все это сейчас лежит в той пещере, откуда ты меня вытащила! Давай высадим это все на твоей земле.

Она посмотрела на меня с некоторой жалостью:

— Думаешь, я не придумывала в свое время кучу таких планов? Но ты не представляешь, чего стоит вырастить урожай и получить серьезную прибыль…

— Да! Не знаю! Но мы с тобой, да еще и этот джексонианский гений — мы справимся.

— Сперва надо заполучить семена, — начала загибать пальцы Саша, — потом заплатить долги работникам. И платить им еще сезон или больше, и столько, сколько понадобится, пока на твоих шоколадных деревьях не вырастут пряники. А еще есть арендная плата, проценты по кредитам и закладной, да и еще жить на что-то самим надо! — пальцы на ее руках кончились.

— Ага, — кивнул я. — Нам нужны деньги, это так. И семена деревьев, на которых будут расти пряники. И я, кажется, знаю, как нам их добыть. Я попробую, — пообещал я.

* * *

Я поделился своим планом с Лиджи. Он долго что-то бормотал себе под нос и делал загадочные гримасы, но потом согласился помогать нам при выполнении неких условий. Для начала он хотел заключить какую-то с нами сделку, которая бы обеспечила ему безопасность и невероятно большую оплату. Насчет оплаты я сразу сказал, что у нас огромные долги и об огромном жаловании речь идти не может. А насчет безопасности, тут я тоже ничего не могу обещать, но пока мы живет в Южных Топях, то ему вроде как нечего бояться. В результате мы договорились, что попробуем разыскать биоматериалы, которыми он занимался здесь на Зергияре, он их получает и в ближайшие полгода он работает на нас, по приговору суда. А дальше мы договариваемся так, как получится.

Саша наконец-то поверила в мой план, когда Лиджи рассказал ей в подробностях о тех растениях, которые он вывел для зергиярских почв. Они долго что-то считали вместе, прикидывая возможную прибыль. Самым разорительным, как объяснила Саша, является сейчас производство натурального молока и мяса. Первые переселенцы были уверены, что надо разводить скот, но биотехнологии последних лет сделали это убыточным. Отчего отчасти и пострадала семья Корбо. А вот посевы, да еще такие, чтобы не требовали замены почв и дополнительного орошения…

Тут я начал плыть в деталях, а Саша раскраснелась и устроила Лиджи допрос в лучших имперских традициях. И по результатам она согласилась, что Лиджи — это настоящий клад.

На следующий день мы с Сашей поехали на поиски оборудования Лиджи. Путь до бывшего поселения джексонианцев прошел без приключений, но мы быстро поняли, что искать тут нечего. Всюду виднелись ленты, которыми полиция огораживала помещения, а в пещерах, куда можно было пройти, было пусто. Я точно вспомнил место, где стояли контейнеры и криокамеры, и проверил все закутки. Увы.

Тогда назавтра мы с Сашей отправились в Новый Кардифф.

Мы с Сашей пошли в муниципальную стражу, наводить справки об оборудовании Лиджи. Я немного побаивался, но Саша отрепетировала со мной речь, которую я и произнес, причем, как мне показалось, с успехом. Ну, не то чтобы сорвал аплодисменты, но ни разу не сбился.

Капрал в приемной управления выслушал меня со всем вниманием и выдал нам подробную справку. Оказалось, что все оборудование арестовано и передано в хранилище местного отделения имперской СБ. Я не сразу понял, а вот Саша мгновенно сориентировалась — эта новость ставила большой и жирный крест на наших планах.

Остатки моих вещей нашлись в камере хранения, хоть какая-то радость. Мы погуляли по городу, рассуждая о том, что нам делать дальше. Но новых гениальных планов в мою голову не приходило. Нагуляв аппетит, мы отправились в гостиницу, дабы предаться там унынию. Я питал надежду, что утро окажется мудренее, и мы что-нибудь да придумаем.

Перед сном Саша ушла посидеть в бар, а я взял в руки книгу. Снова окунуться в мир волшебной поэзии оказалось так приятно, что я не заметил, как летит время. Было уже за полночь, а Саши не было, и я пошел ее искать, терзаемый самыми ужасными подозрениями. К моему огромному облегчению, она не ввязалась в какую-то новую сомнительную историю, а просто сидела в баре, уже сильно нетрезвая. Я с трудом уговорил ее пойти спать.

— Если надо — значит, надо, — Саша нетвердо стояла на ногах и заплетающимся языком пыталась мне что-то объяснить. — И я понимаю, что дело это — стремное, и ты понимаешь, н-да! Но раз такое дело — все будет!

— О чем ты, Саша? — я обеспокоился. — Что-то случилось?

— Я должна, — она запнулась, потом потрясла головой и выговорила по слогам: — выполнить чертов су-пру-жес-кий долг, — на последнем слове она дотянулась до пластины выключателя и тут же свалилась в кровать, явственно чертыхнувшись.

— Если ты так считаешь… — растерялся я. — Но сначала надо поговорить о чем-то возвышенном.

— Опять ваши форские дурные традиции, — проворчала она, натягивая одеяло на голову.

Я включил свет и достал томик Петрарки. Я читал своей жене стихи, пока она не заснула крепким мирным сном. Надо признать, что это произошло очень быстро, буквально на третьем сонете.

На следующее утро у нее ужасно болела голова, и мне пришлось приносить ей горячий чай в постель. Ей очень шла бледность, о чем я жизнерадостно ей сообщил. И она согласилась послушать еще сонеты, но, увы, и тут проявила свой вовсе не романтический нрав, снова уснув на третьем из них.

Предоставленный сам себе, я неожиданно набрел на одну идею. И исполнил ее без отлагательств, хотя мысль едва забрезжила, не успев созреть.

Я позвонил по номеру, который оставил мне лорд Марк Форкосиган. И попросил разрешения поговорить с его матушкой, графиней Корделией.

Когда графиня любезно ответила на мой вызов, я откашлялся и начал свою не слишком хорошо подготовленную речь.

— Добрый день, миледи. Прошу прощения за беспокойство. Вы можете мне уделить несколько минут?

— О, поэт Форсмит! — она меня узнала и улыбнулась, — Я рада тебя видеть. Как твои успехи на Зергияре?

— Спасибо… относительно неплохо. Но… не могли бы выслушать меня? Нехорошо с моей стороны тревожить вас, но я очень нуждаюсь в совете. Могли бы вы поговорить со мной, даже не как вице-королева Зергияра, а как мама Марка?

— Ты только что произнес слова, возможности которых и сам, скорее всего не понимаешь, — от широкой улыбки ее лицо даже помолодело. — И твой рассказ, как я понимаю, будет долгим. Приезжай через два часа, — и она еще раз многозначительно ухмыльнулась.

Я разбудил Сашу и объяснил, что мы с ней едем к вице-королеве. Саша тут же переполошилась, засомневалась, стоит ли ей ехать. Такая нерешительность была совсем ей не свойственна

— Но ты же была на приеме, и она тебя знает! — удивился я.

— Я тогда заявилась в дом вице-короля без приглашения, — призналась она. — Тебя выслеживала.

В этот день я был решительно серьезно настроен, к собственному безграничному удивлению.

— Все равно поехали вместе! Значит, я тебя представлю графине.

Мне пришлось рассказать графине подробно обо всех моих приключениях на Зергияре. Я бы не решился утомлять светскую женщину длинной беседой, но она желала знать все мельчайшие подробности. К моему облегчению, Саша сразу понравилась графине Корделии, а к концу вечера мне показалось, что они чем-то похожи. Не иначе, как манерой вести допрос.

Графиня цепко ухватила нашу идею о выращивании сада с шоколадными пряниками на деревьях. С ее помощью я надиктовал письмо для Марка, и она пообещала сообщить новости через пару-тройку дней.

Прошла целая длинная неделя, которую мы с Сашей протомились от неизвестности и тревоги. Мы стали ближе друг другу, хотя наши чувства не выражались иначе, чем поглаживанием руки и пристальными взглядами. Но я совсем перестал видеть на ее лице шрамы. Я видел большие серьезные глаза яркого серого цвета, видел аккуратные выразительные губы и высокие, красивой формы скулы. А еще она была немножко курносой, и, разглядев это, я стал ее меньше побаиваться.

Но неделя ожидания того стоила. Новости от вице-королевы оказались потрясающими. Она вручила нам бумагу, по которому часть арестованного имущества джексонианцев, а именно — генные комплексы, передавалась для исследований моей жене. И совершенно бесплатно! На бумаге были все положенные подписи, включая резолюцию местного главы СБ, и подпись вице-королевы, и росчерк самого вице-короля. Вот это женщина!

А еще она передала нам письмо от своего сына, пришедшее по лучу. Марк крайне воодушевился нашим проектом, назначил меня своим представителем и оформил доверенность. Следующим должен был прийти нам пакет документов для регистрации акционерного общества. Марк Форкосиган будет его основным владельцем, а мы с Сашей — акционерами и управляющими делами.

Кроме того, в его письме были указания насчет Лиджи. Бедняга джексонианец! Когда потом я показал ему специально записанную для него часть послания, и он увидел лицо Марка, его буквально затрясло. А после слов Марка о том, что тот является одним из наследников барона Риоваля, Лиджи чуть не упал в обморок. Я не очень понял все нюансы, но Марк обещал — и впоследствии исполнил обещание — снять с Лиджи статус беглого раба на Архипелаге Джексона. Но к тому времени мы уже неплохо начали зарабатывать, и свободный Лиджи совершенно не пожелал уехать — в его планах было остаться на Зергияре надолго. Его лаборатория в Южных Топях расширялась с каждым годом.

* * *

Прошло немало времени с тех пор, как в почву легли первые семена, над которыми поколдовал наш личный генетик. Урожай в первый же год был фантастическим, мы получили сертификаты качества и продали все до последнего зернышка. И так и дальше пошло, год от года.

Кредиты мы с Сашей давно выплатили. Вокруг поселка выросли сады. Они начали плодоносить через два года после высадки саженцев. Шоколадных пряников с их ветвей срывать не получается, увы. Но дефицит какао с тех пор нам не грозит. И корица, и имбирь, и кардамон — все исправно растет в наших Южных Топях.

А еще через год к нам в гости приехала мои бабушка и маман. Саша к тому времени выглядела не самым лучшим образом, но моих родственниц это нисколько не смутило, все их внимание было приковано к нашему новорожденному сыну. Моя мамочка расстроилась, когда я сказал, что решил нарушить традицию и не называть мальчика Кириллом, зато бабушка горячо одобрила эту мысль. У нас в семье растет Марк Форсмит. И мы ждем, что вскоре у него появится сестра, так нам обещают медики репликаторного центра в Кардиффе. Я очень жду появления на свет дочки, поскольку все хорошее в моей жизни, как правило, связано с женщинами.

Вот, собственно, и все.

Я по-прежнему преподаю в школе, она растет вместе с поселком. Я стал совсем местным, озергиярился, как мог. Мои дети вырастут на этой планете, как я искренне надеюсь, и вырастут счастливыми.

А я по-прежнему люблю старинную поэзию, которую мало кто соглашается слушать. Разве что Саша иногда просит почитать ей что-то из любовной лирики, когда не сразу может заснуть.