Бой с тенью (джен)

Темнота.

Он бежит быстро, изо всех сил, стараясь не отставать от брата. О том, что Максимилиан рядом, можно догадаться только по звуку его шагов. На три — нет, уже четыре! — метра впереди. Левее. Нырнуть за угол, раствориться в паутине черного, темно-синего и серого.

— Быстрее! — шепотом кричит Макс, и Давид понимает причину его тревоги. Позади них мечется луч синего света; над крышами домов поднялся гравилёт и принялся прочесывать квартал. У них есть секунд двадцать, чтобы скрыться, но если они замешкают, остановятся…

Споткнувшись, Давид падает, по-детски взмахнув руками. Носом вниз, в кирпичное крошево. Раньше этот квартал считался фешенебельным и особо комфортным, возведенным по стандартам Земли, мать ее, человеческую, а сейчас это просто хаос заброшенных старых зданий. Часть разрушена в дни Падения Комарры, часть еще держится, даруя приют крысам и беглецам.

Например, тем, которые сейчас продолжают удаляться, оставив Давида лежать, уткнувшись носом в грязь.

— Подожди… те… — Давид попробовал подняться, понял, что его крик только привлечет ненужное внимание, да не тех, кого надо, и заткнулся.

Тут на него обрушился поток света.

— Стоять! — приказал грубый голос. Давид сжался — мысленно; физически же он был настолько вымотан длительной пробежкой, ожиданием, волнением, всем остальным, что просто не мог шевелиться. Он отважился повернуть голову и посмотреть на своих убийц.

В том, что он доживает свои последние минуты, и что преследователи не упустят шанс его расстрелять, Давид Гален не сомневался. Но не собирался просить пощады. Он собирался умереть с честью, как и подобает истинному комаррцу. Сейчас он поднимется с колен, уймет дрожь в руках, и скажет им… скажет им…

— Вставай же. — Крепкая рука подняла Давида за ворот одежды и поставила на ноги. Против ожидания, немедленного выстрела в затылок не последовало, а тон, которым к нему обратились, был отнюдь не грозным и не издевательским.

Обычным он был. Совершенно обычным. Взрослый человек увидел упавшего подростка и помог ему подняться. Как будто так и должно быть.

Как будто помощник — не барраярский варвар, захвативший их планету и устроивший Солтисскую Бойню, а подросток — обычный, неуклюжий увалень, а не борец за свободу Комарры.

— Кто там? — окликнул барраярца приблизившийся патруль. Солдат добродушно переадресовал вопрос пойманному беглецу:

— Ты кто, парень? Не поздновато ли гуляешь?

Уверенный, что вот сейчас его жизнь и кончится, Давид не спешил говорить правду. Он отчетливо понимал, что главное сейчас — позволить отцу, Исидору, Антуану и Максу скрыться, уйти подальше, а потому тянул время. Жестами и бессвязными восклицаниями объяснил, что видел взрыв (тот самый, что Антуан и отец устроили у здания суда), испугался…

— Ты про комендантский час слышал, …? — заорал грубый голос. Его обладатель не выключил фонарики, входящие в комплект облегченной брони, а потому казался древним роботом, или даже сказочным големом, в ореоле слепящего света. — Ты почем здесь …ся, …? Какого … вообще здесь …?

И в этот момент Давид увидел, что беглецы вернулись. Не все — только второй по степени значимости. Макс стоял в трех шагах от окруживших Давида патрульных, прячась в мельтешении теней и выкрутасов былой архитектуры. Он прижимал к груди игольник, и на лице его застыла решимость любой ценой спасти брата.

Даже если придется отдать свою жизнь за его.

Давид понял, что погибать им придется вместе. Потому что он ни за что не бросит Макса на съедение этим упырям.

«А как же мама?» — шевельнулась совершенно ненужная, детская, слабая мыслишка, и тут же растаяла, скрылась под потоком вываленных на голову Давида непонятных барраярских проклятий и ругательств.

— Вали отсюда, придурок! — патрульный наградил подростка весьма чувствительным пинком, и повернулся спиной.

Та представляла собой отличную мишень. Выхватить из кармана парализатор, нейтрализовать одного или двух. А там подоспеет Макс, и вместе они… Да, но возьмет ли парализующий луч полуброню? Да, а что делать, если барраярцы сообразят открыть ответный огонь? Да, а что будет потом, когда реющий над крышами гравилёт заметит уничтоженный патруль?

Прежде, чем Давид решил, что делать дальше, Макс шевельнулся и через мгновение исчез в темноте кирпичных развалюх. Патруль же бросился на звук, раздавшийся двадцатью метрами левее, а Давид остался стоять один, посреди опустевшего переулка.

Сердце колотилось, как бешеное. «Я жив? Почему я еще жив?»

Давид открыл глаза, скосил их вправо, влево, и только потом понял, что проснулся от внезапного холода. Одеяло сползло, а казарма отапливалась по принципу «мало — не много». Если кадеты жаловались, каптенармус со вкусом рассказывал о лагере «Вечная мерзлота» и любовно жмурился на термостат, застывшем на семнадцати градусах Цельсия.

Поправив одеяло, кадет Гален… то есть, конечно же, Галени, поворочался, убедился, что сон ушел, а до побудки еще добрых сорок минут, достал из шкафчика ридер. Следовало повторить вчерашнюю лекцию по пятимерной математике; Давид никогда не жаловался на память, он и сейчас мог бы дословно воспроизвести услышанное от профессора, но вот понять… Понимать все эти формулы было выше его сил.

«Но я должен».

С соседней койки донеслось сонное бормотание. Кадет фор-как-его там, отпрыск благонадежнейшей барраярской семьи, пожаловался, что щегролет не журнафулит, закрылся ладошкой и продолжил сопеть.

«Как дети, право слово…» Фыркнув, Давид… тьфу ты, снова сбился. Итак, Дув Галени мысленно дал себе пинка за то, что забывает собственное новое имя, — и приступил к зубрежке.

Воспоминания струились где-то на окраине сознания, как потоки дождя по защитному комаррскому куполу.

От ультразвука стекло превратилось в крошево. Тостенное, усиленное титаном и только инженеры знают какими добавками стекло, намертво вросшее в стальной каркас.

От взрыва второй акустической гранаты стена купола прорвалась и начала осыпаться мелкими осколками. Воздух рванул наружу — не с таким бешеным восторгом, как бывает при разгерметизации на борту корабля, но тоже весьма резво. Давид не сдержал любопытство и, убедившись, что никого нет поблизости, подошел к прогалу, высунулся и понюхал Комарру.

Сразу захотелось зевнуть. Воздух снаружи был сырым, со странным привкусом. Сверху летели капли воды, а еще выше, в темноте, сияли звезды. Было так странно и, чего скрывать, чудесно, смотреть на звезды вот так, прямо, без искажающего мерцания стеклянного купола…

— Ну чего застыл? — грубовато поинтересовался Макс, появляясь из темноты. За ним, постоянно оборачиваясь, следовал Исидор. — Ты принес? Давай сюда.

Давид протянул куртки и респираторы и задал глупый вопрос:

— А где Антуан?

У Макса дернулась щека. Они были друзьями, вместе учились в Университете. Это Максимилиан Гален позвал Антуана Рено в группу освободителей Комарры, которую организовал его отец. Это Макс восхищался ловкостью, с которой Антуан демонстрировал приемы карате и айкидо. Это Макс должен был страховать Антуана сегодня…

И вот Макс здесь, помятый, поцарапанный, но живой. А Антуана нет.

— Надо уходить, — напомнил брат. — Где твой респиратор? Заряжен полностью? — Потянулся, чтобы проверить прибор, как будто Давид оставался мальчишкой.

— Да, всё в порядке. Кар ждет снаружи, у ручья.

— Уходим, — скомандовал Макс.

В этот момент Исидор, продолжавший оглядываться, закричал «Быстрее! Они уже здесь!!» , швырнул еще одну гранату и принялся стрелять из игольника. Давид бросился ему на помощь, но брат схватил его за шиворот, вытолкнул через разлом в куполе, выбрался сам, и они побежали по хлюпающей траве.

В тот раз Давид снова упал. Не из-за неуклюжести — по ногам ударил луч парализатора. Уткнувшись носом в сырую травку, мертвенно-голубоватую от пробивающегося через купол света полицейского прожектора, он видел догоняющих их барраярцев. Видел, как Макс застыл, как он развернулся лицом к преследователям и неловко поднял руки. За респиратором лица не видно, поэтому барраярцы решили, что парень сдается.

Давид видел, как оба солдата упали, сраженные выстрелом из игольника. Один погиб сразу же, второй был еще жив. Макс забрал нейробластер убитого, прицелился во второго…

Украденное в тот раз оружие Дув мог вспомнить до мельчайших подробностей. Серебристый раструб, черная, с мелкими царапинками от длительного использования, рукоять, «бочоночек» аккумулятора. Нейробластер лежал на столе, между тарелок и чашек; мама подавала хлеб и передавала приборы, на оружие сыпались крошки и крупинки соли. Давид ел, как всегда, поспешно и даже жадно; Макс ковырялся в тарелке, пристально изучая ее содержимое. Отец говорил. Он говорил о Комарре, о свободе и той цене, которую должен заплатить каждый уважающий себя гражданин. Он говорил о тете Ребекке, и о других погибших в Солстисе. Он говорил, что Антуан и Исидор умерли по собственной глупости, но тут же превозносил их поступок, ведь погибли они героями. Он говорил, что каждый барраярец, ступивший на землю Комарры, заслуживает смерти, только смерти и ничего, кроме смерти, и тут Давиду вспомнилось лицо убитого, и его вдруг вырвало от отвращения. Мать всполошилась, отец презрительно фыркнул: «Слабак. Вы оба слабаки! Даже не верится, что вы мои сыновья…»

Позже, кажется, не в тот день, а через неделю или даже больше, Давид решился спросить Максимилиана, почему тот не добил раненого барраярца.

«Мы его парализовали, помнишь? — удивленно вскинул брови Макс. — Забрали комм, и оставили лежать посреди болота». «Да, но мы могли его убить. Или просто снять респиратор, чтобы задохнулся. Или…» — Давиду вдруг стало противно говорить о способах убийства. Отец не раз и не два говорил им обоим, что каждый уважающий себя комаррец должен убить хотя бы одного барраярского варвара, он говорил о чужих смертях так часто и так много…Что Давид однажды понял: его отец никогда не стоял посреди комаррианской пустыни, под безжалостными, беспощадными звездами, и не закрывал своей спиной упавшего брата.

«Какая разница? — Макс пожал плечами. — «Убьем одного барраярца — завтра придет целый взвод. Они…» — он не договорил, лишь махнул рукой и вернулся к своим приборчикам. «Они крепко взяли нас в оборот, — помолчав, добавил Макс. — Не думаю, что отпустят так вот запросто. Комарра теперь в заложниках. А я… вместо того, чтобы ее спасти…» — брат невесело хмыкнул.

«Но ты же сражаешься за свободу Комарры,» — с удивлением возразил Давид. — «Ты, Антуан, дядя Исидор, Тео, Сильви, Лаура, Жероним, Влад, Кларис, отец… Мы все готовы умереть за свободу Комарры!»

«Возможно, так и придется, — усмехнулся Макс. — А пока мы только бегаем по трущобам и подземельям, да разбили купол. Можно помереть от смеха — я мечтал стать инженером и проектировать новые комаррианские купола, а вместо этого разрушаю то, что не успели растоптать барраярские варвары. Ну и кто, спрашивается, хуже?»

Семинар по пятимерной математике, каким бы ужасным, занудным и испепеляющим мозг он ни был, не шел ни в какое сравнение с уроками рукопашного боя. Или строевой подготовки. Или верховой езды. Или фехтования. Или еще каких-нибудь физических извращений, которые почему-то обожают отпрыски форов.

— Макдоналд! Галени! Гиро! Форсмит!

По команде инструктора курсанты прекратили спарринговать, выстроились на краю татами.

— Макдоналд, неплохо, — признал инструктор. — Гиро надо поработать над дыханием, иди-ка ты, братец, пробеги пару миль, оно и выровняется. Форсмит!

— Так точно, сэр! — отозвался курсант.

— Десять отжиманий. Я тебе еще в прошлый раз говорил, надо руки разрабатывать, а ты их как-то не так разрабатываешь, силы только и хватает, карандашиком ворочать…

— Есть, сэр!

— Галени, — инструктор остановился напротив.

Дув привычно подавил накипающее раздражение.

Он знал, что выглядит среди курсантов как Гулливер среди лилипутов. На шесть, на семь, на восемь лет старше любого из них. Взрослый, состоявшийся человек, который почему-то решил залезть в детскую песочницу.

— Если хотите получить зачет по физподготовке, рекомендую пересмотреть свой график занятий, — инструктор смотрел грозно, пыхтел в усы, но разговаривал без сердца, пожалуй, даже благожелательно. — Думаю, вам стоит позаниматься дополнительно. Приходите в спортзал вечером, в 19.30.

— Есть, сэр! — выкрикнул Галени. Он демонстраровал такой энтузиазм, такое рвение, что просто с души воротило.

— У дедушки Дуви свидение, — пропел тоненьким голоском кто-то за спиной. — Дуви идёт изменять Комарре…

— Форсмит, тридцать отжиманий! — гаркнул инструктор, хотя старательно делал вид, что ничего особенного не слышал. — Галени, чего стоишь, как сосватанный? Перчатки на руки и отрабатывай удары! Живо, живо!..

Так и повелось. Вечерами Дув, и так уставший до зубовного скрежета от всегалактической истории, тактики космического десанта, астрографии, физике, ксенобио— и прочей черт-ее-побери-логии, отрабатывал навыки рукопашного боя. В очередной раз удивляясь тому, как ему удалось сдать вступительный экзамен по физподготовке. Он-то, наивный, думал, что это будет самым тяжелым испытанием …

Его комаррианское происхождение, хотя и не планировалось как величайший секрет Империи, раскрылось на третий или четвертый день занятий. Гордый собой профессор обратился с торжественным приветствием к курсантам-инопланетникам, кому впервые разрешили поступать в Барраярскую Имперскую Военную Академию — двум зергиярцам и Галени. «Расскажите о себе,» — предложил профессор. — «О том, почему решили служить Империи».

Дув озвучил заранее заготовленный спич — ничего не значащие фразы о программе интеграции Комарры, о будущем, бла-бла-бла и личный отражатель в придачу. После чего нырнул в укрытие, то есть сел на заднюю парту, и, делая вид, что вслушивается в занимательный рассказ о борьбе с зергиярским червем, о строительстве энергостанций, о рейдах против эскобарских и джексонианских контрабандистов, попытался быть честным хотя бы с самим собой.

Он чувствовал себя изменником.

Дув Галени прекрасно понимал, зачем пришел в Академию. Он пришел сюда, чтобы послужить Комарре. Которая должна вернуть себе былое величие — пусть уже не как самостоятельная государственная единица, а как часть трехпланетной Империи, но важная часть, разговаривающая на равных со своим милитаризированным соседом. Пусть лучше Галени, первому курсанту-комаррианину, достанутся все шишки, все насмешки и оскорбления избалованных форских отпрысков. Или даже варваров, как всегда называл барраярцев отец в своих гневных проповедях. Пусть лучше всё это достанется Дуву. Зато следующему комаррианину, кем бы он ни был, будет легче. А третьему еще чуть-чуть легче. А уж четвертому, пятому…

«Отец в гробу переворачивается,» — думал Дув, отрабатывая удары под пристальным вниманием барраярского инструктора. Корпус держать прямо, руки перед собой, выпад левой… резче! На исходную! Черт, пропустил! Как же больно…

«Чтобы сказал отец, если бы увидел меня сейчас?»

Память услужливо вытянула нужный файл, раскрыла и показала во всей красе. В итоге Дув опять отвлекся, пропустил крайне болезненный удар в живот, и оказался на полу, с трудом сдерживая стон.

— Не получается у тебя, парень. — Инструктор говорил размеренно, неторопливо перекидывая за щекой шматок гам-листьев. — Злости в тебе не хватает. Ты это… кем на гражданке был?

— Историком, — выдохнул Дув.

— Хех, — посмеялся барраярец. — Учителем, что ли? Оно и понятно, тебе ж драться не приходилось, вот и сейчас не получается. Что толку, что ты руками-ногами дрыгаешь, если даже не попадаешь по противнику? Ты того… разозлись. Представь, что тещу бьешь.

— Она же женщина, — автоматически возмутился Галени.

— Ну не тёщу, школоту какую-нибудь. Тебя что, никто не дразнил, что ли? Вставай и рассердись! Рассердись, я тебе сказал! И вмажь как следует, от души, со всего развороту, что ты бьешь, как девчонка? Вспомни, отчего заводишься больше всего, и вперёд!

«Психолог из барраярца тот еще, — подумал Дув, поднимаясь и готовясь к очередному раунду. — Но давайте примем за вводную. Итак, что меня злит? По-настоящему? Форские самовлюбленные отпрыски? Да я что, совсем дурак, злиться на сопляков, которые сами не понимают, что говорят? Что еще, Служба Безопасности, которая не пускала меня в Академию, а потом почему-то разрешила, и я должен поверить, что просто так?»

И тут вдруг вспомнился давешний инцидент с Форсмитом и Гиро. Кто же их них посмел назвать его изменником? Фор или его подпевала?

Он скорее почувствовал, чем действительно уловил движение противника, рефлекторно поставил блок, развернулся, ударил… и с удивлением посмотрел на инструктора, отлетевшего к стене.

— Вот видишь! — прогундосил тот счастливо. Кровь, хлынувшая из разбитого носа, добавляла психоделическую нотку к переживаемой инструктором радости. — Получается! Давай еще раз!

Давид переживал день, когда впервые почувствовал себя изменником, снова и снова. Он ходил в колледж, зависал в чатах с одноклассниками, иногда даже водил Дину, дочку Исидора, в театр, в общем, продолжал вести себя как обычный комаррский подросток, но временами его переклинивало, и он снова погружался в себя. Воспоминания возвращались, переливались мыльными пузырями, превращались не в себя, а в совершенную фантасмагорию; они уходили, если Давид приказывал себе вернуться к более важным вещам, но никогда не исчезали полностью. Они оставались где-то рядом, в уголках, как тени, неистребимые самым ярким солнцем.

И как тени, они были терпеливыми и сильными.

После нескольких успешных, по оценкам отца, и ужасных, как их представляли центральные информагенства, акций, группе «Освобождения Комарры» пришлось уйти в подполье. Отец исчезал на недели, уезжая по делам, однако бизнес разваливался на глазах; семья вдруг почувствовала нехватку денег. Маме врачи порекомендовали пройти обследование, тут-то и выяснилось, что бОльшая часть состояния Галенов исчезла со счетов. Максимилиан был мрачен, как туча. По приказу отца он завел роман, вернее, два романа — с медтехником одной из оккупационных военных частей, и с пилотом грузовика, ходившего между Комаррой и ближайшими орбитальными станциями. Обе девушки ему нравились, обе недвусмысленно намекали, что готовы сделать следующий шаг в отношениях. Макс с меланхоличной иронией говорил, что женится на той, которую отец сочтет более подходящей для их освободительных планов.

Или взорвет другую, но в любом случае проблема как-нибудь разрешится.

Однажды Макс пришел домой, наглотавшись какой-то дряни, завелся на невинную просьбу матери убавить звук головида, и долго, страшно кричал, что устал убивать, устал быть палачом для сопливых баррярских мальчишек, которые рыскают по Университету, но не могут отыскать собственный член в штанах, не то, что группу комаррских террористов, хоть те и устраивают собрания у них под носом.

А через несколько дней Максимилиана и Давида арестовали.

Их задержали на улице, в кафе. Давид сидел в уголке, увлекшись тающим мороженым, и слушал пламенные речи товарищей и старшего брата. Против обыкновения, говорили не о политике, и не О Том, что Можно Обсуждать Только со СВОИМИ, а на вполне обычные темы. Влад Сансон сделал предложение Кларис, они обсуждали, как организовать свадьбу, сколько гостей пригласить; Макс и Арнье подначивали жениха, Лаура требовала, чтобы Кларис прописала в контракте, с какой очередностью супруги будут менять пеленки будущему младенцу, и тут ворвался отряд вооруженных барраярцев и всех арестовал.

Давида через несколько часов забрала из участка мать. Его допрашивали недолго, достаточно формально — следователь, как и многие другие до него, не видел за личиной четырнадцатилетнего подростка ничего крамольного, ничего опасного. За Макса взялись всерьез, но тут выручил адвокат, на которого — Давид узнал подробности гораздо позже, — ушли последние деньги Галенов.

Юрист сумел найти какую-то лазейку, поставившую под сомнение законность задержания Максимилиана Галена, но даже это не спасло бы Макса от дела, которое завели на основании признаний Влада, если бы не поступок Кларис. Чувствуя себя виноватой, ведь именно ее показания, полученные при помощи фаст-пенты, изобличили Сансона как исполнителя террористической акции против барраярских солдат, Кларис вышла на площадь перед стадионом Солстисса, облила себя горючей дрянью и подожгла.

Влад, узнав о смерти невесты, сошел с ума. Захватчики были вынуждены закрыть дело по причине недееспособности ответчика.

Макса, Арнье и Лауру отпустили. Через несколько дней вернулся из поездки отец. Узнав о том, что группу покинули самые молодые и инициативные, он лишь сузил глаза, по-змеиному пошипел, выпуская злость с протяжным выдохом, и приказал семье собираться. У него есть новые документы, осталось немного денег. Раз крысы (имелись ввиду Лаура, Арнье и кое-кто еще из студгородка, ближайшие товарищи Макса) попрятались, то пусть им же будет хуже. Они, Галены, не отступят. Они будут бороться за свободу Комарры.

— Бороться — как? — мрачно спросил Макс. — Мы все под колпаком, понимаешь? Я дважды в день проверяю, не пустили ли нам в вентиляцию жучков, только поэтому мы разговариваем дома, а не в тюрьме! Да нам дышать нельзя в сторону, не то, что устраивать судилище над продажными коллаборационистами, или одну из твоих любимых показательных акций!

— Ты просто трус, — с презрением ответил отец. — Мы должны идти до конца, должны убить каждого захватчика, осмелившегося ступить под купола Комарры, каждого, кто…

— Иди! — закричал Макс. Так как разговор проходил в гостиной, откуда открывался шикарный вид на Солтисс, он еще и сдернул занавеси с окон, чтобы отец точно не промахнулся с целью путешествия. — Иди и убивай! Только сначала скажи, почему решаешь, кого убивать, — ты, а пачкаюсь в крови — я?

— Хочешь остаться чистеньким? — зло бросил Гален. — Слабак. Что ж, оставайся и сиди в своей норе, крысеныш. По счастью, ты не единственный, на кого я могу положиться. Давид! Иди сюда!

Давид стоял на пороге своей комнаты, вслушиваясь в ссору отца и брата, и, всей душой сочувствуя обоим, сделал шаг, уверенный, что уж сейчас-то он объяснит им, почему они ссорятся, и что можно найти компромиссное, обоюдовыгодное решение, что сейчас они услышат его, поймут, что не смертями едиными выигрывается война, и тогда…

— Что ты хочешь сделать? — послышался голос матери.

Болезненная, изнервничавшаяся женщина встала перед мужем, загораживая ему путь в комнату сына.

— Мы уезжаем. Я хочу, чтобы ты собрала вещи, и мы переедем в другое место. Пусти, я хочу поговорить с Давидом.

— Нет, — заявила мать. Короткое слово прозвучало ядовито, жестко, жутко. — Я не отдам его тебе.

Секунду муж и жена смотрели в глаза друг другу, а потом отец, коротко размахнувшись, ударил мать так, что она покачнулась.

Макс набросился на него сзади, невнятно рыча. Давид бросился к матери, и она обхватила его, как будто собиралась задушить в объятиях. Вместе они смотрели за бестолковой, невнятной дракой двух Галенов, Давид хотел вмешаться, мать не пускала, и это топтание на месте продолжалось до тех пор, пока из кармана отца не выпал нейробластер.

Макс отошел на шаг и спросил, презрительно скривившись:

— И в кого из нас ты выстрелишь первым?

Отец… какой-то незнакомый, чужой человек, именуемый сер Гален, и имеющий лишь отдаленное сходство с тем понимающим, заботливым родителем, с которым прошло детство Давида, посмотрел на них, с грустью сказал:

— Я думал, мне есть, кем гордиться. — После чего ушел из их жизни.

Только тогда Давид получил возможность вернуться к жизни обычного старшеклассника, а Макс — обычного студента. Ненадолго. Потому как очень скоро понял, что его спокойная, обычная жизнь — плата за измену. Он изменил Комарре. Даже хуже — он изменил отцу.

Отчего сердце сжималось в комок, а руки слабели. Он изменник, трус и слабак.

И нет никакого выхода.

Беседа с офицером-куратором прошла легко и непринужденно. Майор Сесил изучил табель успеваемость кадета Галени: высшие баллы по гуманитарным дисциплинам, хорошие — по профильным военным, милосердное «удовлетворительно» по пятимерной математике и ксенобиологии. Хищный карандаш завис над оценкой по физической подготовке.

— Вы успешно окончили первый курс Академии, курсант Галени.

— Так точно, сэр. Спасибо, сэр.

— Сержант Ковальски отмечает, что в начале учебного года вам потребовались дополнительные занятия по рукопашному бою и фехтованию.

— И верховой езде, — справедливости ради добавил Дув. Подумал, стоит ли рассказывать, какой шок он пережил, впервые столкнувшись с лошадью, но все-таки сдержался. Кое-какие вещи рассказывают только психиатру, да и то по пьяни.

— Обычно этот вопрос я задаю в конце второго года обучения, а некоторым курсантам — непосредственно перед выпуском, но вы необычный курсант, — майор Сесил изучал лицо сидящего напротив молодого человек. Правильный, четкий овал лица. Нос прямой, римский, упрямый подбородок и плотно сжатые губы. Глаза орехово-карие, очень внимательные и живые, хоть и скрыавются под тяжелыми веками. — У вас уже было образование, карьера, статус, и всё это вы променяли на положение курсанта, на общение с восемнадцатилетними обалдуями, которые не стесняются в выражениях, на право оказаться — кем? Каким вы видите свое будущее, курсант Галени?

Дув позволил себе… м-м-м… выдохнуть и стать чуть-чуть больше собой, Дувом Галени, чем он был весь предыдущий год.

— Позволите говорить откровенно, сэр?

— Откровенность — лучший способ установить истину, — вполне великосветски ответил майор. Показалось, или он действительно тайком улыбнулся?

— Видите ли, сэр, я хочу служить Комарре. А так как Комарра является частью Империи, я хочу служить Империи. Мой отец… — тут у Дува перехватило горло.

По счастью, майор Сесил, если и был знаком с делом старшего Галена, явно посчитал, что запинка в речи курсанта вызвана скорбью о погибшем отце.

— Мой отец говорил о благе Комарры как независимого государства, гарантирующему обществу некоторые права и свободы. Изучая современную историю Комарры, я пришел к выводу, что, став частью Империи, Комарра сохранила самое главное — уважение к личности, уважение к закону и порядку, а также позаимствовала у Барраяра понятие чести — как определение поступкам, которые не тебя заставляют делать. А которые ты совершаешь сам, по велению души. — Нет, пожалуй, от пространных рассуждений на тему барраярской культуры лучше воздержаться. Придется выложить правду. Настоящую. Поймать верткую тень и выдать ей серию прямых ударов, чтоб скорчилась, захлебнулась собственным страхом и сдохла, наконец. — Я пришел, чтобы научиться тому, благодаря чему Барраяр сумел интегрировать Комарру.

Майор Сесил прокашлялся.

— Насколько мне известно, ваши соотечественники обычно употребляют термин «аннексия» или даже «порабощение».

— Насколько известно, лорд-регент Форкосиган настаивает на термине «интеграция». Я хочу увидеть, каким станет будущее трех планет, хочу быть тем, кто его создает.

Офицер-куратор снова прошелся придирчивым взглядом по курсанту, по табели успеваемости, снова по курсанту.

— И всё же, какое направление вас больше всего привлекает? Космический флот? Планетарные силы обороны?

— Я думал о дипломатической карьере.

— Интересный выбор. Что ж, дипломат из вас действительно может получиться.

«Или Служба Безопасности», — написал Сесил в характеристике. Комаррец в Имперской СБ? Оценит ли кто-нибудь иронию?

А все же интересно, почему парень вдруг решил сунуться в самое логово потенциального врага?

Прошло несколько месяцев, пока однажды Давид понял, что Макс продолжает видеться с отцом.

— Ты не должен меня об этом спрашивать, — ответил брат на прямой вопрос. — Фаст-пента. Под воздействием наркотика ты выболтаешь всё, что знаешь. Так что лучше тебе не знать ничего.

— Ты сказал ему то, что узнал от маминых врачей? Что нужны деньги на ретровирусы?

Макс промолчал. Он заправлял их респираторы — мамин с розовой наклейкой, со Скивом-Героем-Галактики — Давида, уже подуставшего от своей низкрослости и задержавшейся детской припухлости, и светло-серый отцовский, старый и забытый. Сложил баллон, убрал его в шкафчик. Мелькнула связка проводов и непонятных штук, на которых еще сохранилась военная маркировка.

— Да, рассказал. Отец пообещал, что достанет деньги, но они на счетах в инопланетных банках, а за ним следит СБ, так что быстро не получится. Но я взял кредит на ее лечение, так что первое время продержимся. Всё будет хорошо.

Давид недолго боролся с собой, но потом тени, скопившиеся в уголках души, все-таки победили и с победными воплями рванули наружу.

— Он ведь на самом деле не может, или же говорит, что не может? — Что-то темное, упрямое, злое заставило Давида продолжить: — Он не должен, не должен так обращаться с мамой! Если нас арестуют, то и ей спокойно жить не дадут, а ей нужно лечение. Сейчас, а не когда он соизволит о нас вспомнить.

«Он». Давид не мог заставить себя говорить об отце и называть его по имени. Назвать его Маратом-Третьим означало признать суверенитет и независимость сера Галена от семьи, признать его право бросить жену и детей на произвол судьбы.

А ведь когда-то Давид сам сбегал из дома, чтобы только не отстать от отца и брата. Чтобы быть участником событий, смысла и значений которых не понимал. Чтобы действовать, помогать — КОМУ? Человеку, у которого, как выясняется, нет элементарной порядочности, нет чести?

«Но ведь отец прав, — упрямо твердил Давид Гален. Праправнук знаменитого Марата Галена, одного из олигархов Комарры, племянник погибшего сенатора Ребекки Гален. — Комарра должна быть сильной, должна быть изобильной и процветающей». Кто-то другой, родившийся за последние месяцы, изрядно окрепший на прочитанных книгах, философских трактатах, а главное — размышлениях о правильности, допустимости и эффективности всех тех «акций», а еще больше — смертей, коим оказался свидетелем, возражал. «Разве смерть врагов — единственный способ доказать свою правоту? За смерть врага приходится платить смертями друзей, и это плохая сделка. Должен быть другой выход!»

— Знаешь, нам лучше не видеться, — сказал Макс в тот последний вечер, когда ночевал под родной крышей.

— Ты уезжаешь вместе с отцом? — хмуро спросил Давид.

— Нет. Наоборот, мы обо всем договорились, но, понимаешь… Я не хочу подвергать тебя и маму лишним подозрениям.

Поэтому Давиду нечего было ответить на вопросы следователей, появившихся в их доме несколько недель спустя. Даже под фаст-пентой Давид повторял одно и то же. Брат ушел из дома. Вероятно, чтобы увидеться с отцом. Вероятно, он унес с собой ту штуку, похожую на заготовку бомбы, с военной маркировкой. Вероятно, он мог сделать детонирующее устройство, ведь Макс инженер, он сумеет. Он хотел строить новые купола Комарры, а вместо этого — разрушал то, что построено до него. Нет. Он не видел отца больше полугода. Нет, он не получал от него никаких сообщений. Нет, он больше никогда не хочет его видеть. Где Марат Гален Третий сейчас? Наверное, он в аду. Он это заслужил.

Давида перестали допрашивать, когда с серой Гален случился приступ, и ей потребовалась срочная госпитализация. Каждый день пребывания в больнице Давид чувствовал неусыпную слежку. Медтехники, врачи, случайные встречные… Иногда на него накатывала истерика, хотелось подойти, и спросить, а знает ли кто-нибудь его секрет? Что он тоже был почти что террористом?

«Но с тех пор, — повторял Давид Гален, заглядывая в зеркало. Яркая серебристая поверхность отражала только его лицо, и никаких теней. — Я сильно вырос».

На самом деле секрет был, и совершенно реальный. Оплачивая счета за лечение матери, Давид обратил внимание на перевод, который поступил на счет Макса на следующий день после его смерти.

Ошибка банка?

Перевод пришел от анонимного жертвователя из системы Фрост 4. Мало ли, с межпланетными счетами бывают задержки и накладки. Хорошо, что завещание Макса составлено таким образом, что никакие обстоятельства его смерти не могут лишить наследников, в данном случае Давида и серы Гален, завещаемого имущества.

Мысль, что Марат Гален пообещал дать старшему сыну денег на лечение матери в обмен на участие того в очередном чрезвычайно важном для освобождения Комарры событии, была настолько дикой, что Давид отбросил ее, не додумывая. От Макса осталась обугленное туловище, от отца — наверное, еще меньше.

Всё, счета закрыты. Отец превратился в тень.

Теперь перед Давидом Галени открыты все дороги. Какую выбрать?

Он стоял у высокого окна их опустевшей, лишившейся былого шика квартиры и думал о том, что уже видел однажды. Небо, высокое и бесконечное, и звезды над головой, не отгороженные толстым, искажающем их свет, стеклом.

Было бы интересно побывать на планете без куполов.

Или даже на планете, где можно дышать без респиратора. Скажем, на Барраяре.

Завоевать его? Покорить? Провернуть интригу наподобие форкосигановской молниеносной войны, чтобы противник сам не понял, как победил себя сам? Мысль показалась чрезвычайно соблазнительной.

— Опаздываешь! — встретил его в спортзале Ковальски. Они давно уже перешли на «ты». Ничто так не поощряет барраярцев к дружескому общению, как взаимно разбитые носы, пролитая кровь и возможность невозбранно реализовать агрессию. — Сегодня будем драться без правил. Готов?

Галени стянул куртку, чтобы не мешала движениям, остался в тренировочных штанах и футболке. Занял позицию напротив. Кулаки сжаты, колени пружинят…

Военных, как понял Дув после года в Академии, уважают за их способность жить «здесь и сейчас». Наверное, именно этого не хватило Комарре, наверное, именно поэтому энергичный Барраяр одержал победу в первом раунде их совместного спарринга. Но ничего. Комарра умеет учиться.

Она станет достойной своего союзника. Скоро, очень скоро.

А вообще-то, бой без правил Дуву Галени понравился. Своего рода философия навыворот. Ни правил, ни логики. Цель, и никаких отвлечений. Ты идешь к свету. А всякие там тени остаются увядать далеко позади.

Там им и место.