Ведьма (джен)

Пролог

Ещё в недалёком прошлом времена иные были. Не были ведьмы и колдуны страшны для простых людей, не таили люди зла на волшебников, не пытались испепелить волшебную кровь лишь потому, что не понимали её силы. Жили все в мире и согласии. А теперь и веры нет тому, что когда-то такой рай на земле был. Мудрыми были правители и зла на своей земле не допускали. Много ли дождей утекло с тех пор, но сменилось много королей. И, как сказано кем-то из мудрых, что отдыхает на детях природа, так и вышло. Сын короля был зол на придворных волшебников. Посматривал он на их деяния и завидовал, что его творец не наградил таким даром. А особенно он завидовал товарищу своему, который с малых лет вместе с ним учился и осваивал магические науки. В нём же это зерно было, а принц лишён был таких привилегий. И задумал королевич злое. Оклеветал он друга своего. Обвинил его в порче, которую тот якобы для развлечения навёл на деревню, и половина жителей умерла от оспы. Немало в королевстве подобных ему было завистников. Многие в душе колдовство ненавидели за то, что не обладали они сами этим сокровищем.

И встал тогда король и прочитал жестокий приговор.

Что, коли нет сил у простого народа противостоять воле волшебников, то не жить им на земле, ибо убийство слабого — это жестокое преступление. И убит был волшебник своими же братьями. И началась война многолетняя, которой конца и края не было. И разделился мир на два лагеря. И убивали люди волшебников, и убивали колдуны людей, защищая своих родных.

И никто не знал, как был хрупок мир. И даже обладая силой, простым неподвластной, колдуны и ведьмы были гораздо уязвимее простого люда. Так много тогда проклятой волшебной крови в землю ушло, что поля плодородить перестали. Пока мужья сражались, женщины хватали малых деток и сбегали под сень лесную, уносили своих чад от беды. Там они и спасались. Природа своих не выдавала, но природа и губила, и по своему суду остановила кровопролитие.

Почти совсем перевелись колдуны на земле, одни ведьмы остались. Не родилось больше мальчиков с волшебной силой, только ведьмы продолжали родиться. Некоторые озлобились и чёрной магией промышляли, вымещая обиду на людях, другие — наоборот, людям помогали, как могли, но помощь свою скрывали, а третьи прятались по лесам и болотам, не смея на глазах у людей появляться.

Лишь немногие пытались продолжить род свой, передать знания так же переданные им матерями.

Если рождался мальчик, его со слезами подкидывали к первому порогу, а бывало и губили своё дитя. Если девочка, то по одному взгляду ей в глаза можно было догадаться, какой силой она обладает. Ведьмы скрывались в лесах и в горах, уходили в далёкие земли и создавали общины, учили дочерей ведьмовской науке, но не всегда удавалось уйти им от человеческого суда.

Венонна бежала на запад, её сердце было неспокойно. Девушку выследили и чуть было не поймали, а ведь она всего лишь хотела помочь бедной женщине вылечить её ребёнка. Ей лишь чудом удалось скрыться, она переоделась в мужское платье и взяла коня, в то время как крестьяне с вилами и топорами, с факелами и криками "сжечь ведьму" штурмовали её дом — княжеский дворец, где она была хозяйкой до последнего дня.

И долго она ехала по одной дороге, которая то опускалась в долину, то взмывала в высь холмов, то петляла змеёй вдоль прохладного русла реки. Уже далеко она отъехала от дома, не видно было ни замка, где она жила, ни деревни его окружавшей, ни даже гор, у подножия которых та деревня располагалась.

Юная ведьма совсем выбилась из сил. В лесу, у небольшого озера она нашла родник святой и чистой воды и умылась в нём. Срок пришёл. Она это знала ещё с утра, но старалась не обращать внимания на все приметы. Оставив лошадь на привязи, Венонна сменила одежду, легла на мягкую траву и стала ждать схваток. Ребёнок рождался долго и болезненно. Роженица была совсем без сил и уже со светом белым прощалась, когда чадо изволило покинуть измученное тело матери. Венонна испугалась, не услышав крика ребёнка. Ни звука не издал её маленький мучитель.

"Неужели мертвая? Моя девочка мёртвая?"

Молодая ведьма с трудом села и перевернула малыша. Её словно хлыстом восьмихвостым ударили. Мальчик!

Ребёнок не дышал и не плакал, пуповиной была крепко перетянута его шея. Мать со слезами сняла с тоненькой шеи ребёнка петлю и перерезала её кинжалом, который украла у мужа себе на память. С горькими слезами она прижала к своей груди ещё тёплое бездыханное чадо, поцеловала лоб, перепачканный в её собственной крови, и решилась, опуская младенца в родник, чтобы омыть его и теперь похоронить.

Она знала, что так и сделала бы, родись даже мальчик живым. Всё равно не жить княжескому сыну в дремучем лесу с ведьмой-матерью. От ледяной воды заломило руки, на которых она ещё держала своего первенца, прощаясь с ним. Из-за пелены слёз она не сразу увидела, как глаза малыша открылись. В кристально-чистой воде они засияли как два изумруда. Сердце молодой колдуньи дрогнуло от ужаса и страха. Никогда она раньше не слышала, чтобы мальчики у ведьм рождались с колдовскими глазами.

Ребёнок не плакал совсем, пока она прижимала его к груди и укутывала в заранее подготовленные пелёнки, что она прихватила из дома. Он доверчиво льнул к тёплой груди матери, что едва не убила его минуты назад, а Венонна плакала, не зная, как она сыну передаст всю ведьмовскую науку.

Ведьма

Прошло пятнадцать лет

Мать и сын уже много лет жили вдвоём в бедной хижине посреди глухого леса. Никто не тревожил их. И мир для Доминика состоял лишь из тенистых деревьев, на многие мили вокруг их дома, диких зверей, которых он любил всех без разбору, мягкой травы, журчащих ручьёв, котла, в котором он варил свои зелья, коим учила его мать. И самого главного, самого близкого и родного существа на земле, его бога — его матери.

Но жизнь не всегда идёт гладко, на веку каждого встречаются и злые ветра и палящее солнце, и беды и радости с горем пополам. Так и для спокойной жизни в лесу начал приходить конец.

Но всё же мальчик не понимал такой злой перемены. Что это? Что происходит? Кажется, мир раскололся, и из образовавшейся расщелины на них поползли все беды. Сначала матушка не позволяла ему уходить далеко на запад в поиске трав и других ингредиентов для зелий, она предупреждала, что там живёт тьма и зло, что им нельзя туда соваться. Потом она всё реже отпускала его одного на охоту. Охотиться он не любил, убивать диких птиц и зверей, но на одной капусте и яблоках, что они растили около своего домика, да ягодах и грибах лесных долго не проживёшь. Им с матерью нужно было мясо. Гуляя по лесу, он видел и сам, как менялся мир. Звери стали бояться и не подпускали его к себе, как раньше. Что-то окутывало лес. Зло распространялось на его обитателей.

По вечерам они вдвоём жгли свечи, которые мастерили сами, добывая пчелиный воск. В котле закипала вода, маленький домик окутывал дурманящий запах трав. Доминик смотрел на руки матери, которые ловкими движениями обирали семена с ветки бадьяна. Блики от свечи завораживающе играли с её тонкими пальцами, тыльная сторона ладони была похожа на причудливый цветок, освещаемая рыжим светом от огня. Доминик всегда любовался своей матерью. Её выверенными и сосредоточенными движениями, когда она учила его, как нужно варить очередной волшебный отвар. Он быстро рос, а мать его старела. С каждой отданной мудростью она будто бы теряла годы, отдавая свою красоту сыну. Он был похожим на неё. Те же глаза, правильный небольшой нос, мягкие губы. Он слишком похож был на девушку и на ведьму. Иной бы и не мог родиться с колдовскими глазами. Венонна любила сына, но была с ним строга. Не показывала своё сокровище никому и сама не показывалась за пределами леса. Это был её лес. Он принял её под свою защиту. Так было, пока всё не изменилось.

Однажды утром Доминик всё же вышел из дома с пустой корзиной в руках и отправился строго на восток, потому что матушка захворала, нужно было набрать для неё свежих ягод, да и ингредиенты для зелья от её хвори почти закончились.

Мальчик тихо ступал босыми ногами по мягкой траве. Кто посмотрел бы на него сейчас, ни за что не признал бы в нём мальчика. Длинные густые пшеничные волосы, волной струились до самого пояса и ниже, тонкие, почти девичьи черты лица, глаза сияющие, как изумруд, и тонкий стан, облачённый в женское платье.

Наткнулся он на погибшую птицу, склонился над лежащей на тропинке сойкой, погладил оперение и со вздохом положил тушку к себе в корзину, обернув листьями растущего рядом папоротника. Нашёл куст брусники и набрал пригоршню спелых горьковатых ягод. А вот и сладкая голубика. Он знал это место ещё с прошлого раза, никогда он не брал от леса больше, чем умещалось в ладонях. Так наказывала мать. Солнце ещё не преодолело полдень, можно было поискать ещё что-нибудь. И он нашёл. Гнездо сойки, и не было поблизости хозяйки. Доминик расстроился, понимая, что птенцы остались сиротами, поэтому снял гнездо с ветки и уложил рядом с мёртвой сойкой. И всё же яйца соек очень полезны... Из них выйдет отличная запеканка с капустой. Вот матушка обрадуется.

Он зашагал дальше, приподнимая свободной рукой свою так и норовившую зацепиться за корни деревьев длинную юбку и по пути собирая в корзину разные полезные травки.

Внезапно мальчик остановился и прислушался. Что-то изменилось в лесу. Птицы смолкли, и прямо перед ним в панике промчалась семья оленей. Все звери спасались бегством, кто прятался в норах, дикий кабан бежал без оглядки и даже внимания не обратил на в испуге взобравшегося на дерево мальчишку. А Доминик залез повыше и далеко на западе увидел струйку чёрного дыма. Сердце пропустило удар.

Матушка! Она совсем одна!

Он молнией слез обратно на землю и побежал к дому, безошибочно отыскивая дорогу по своим следам. Вскоре вышел он к своему лесному домику. Вокруг было тревожно, но Доминик был счастлив увидеть родной дом целым и невредимым, он распахнул дверь и остановился на пороге, выронив корзину со своими трофеями. Дом оказался разгромлен, вся их мебель поломана и двое верзил тащили на улицу его упирающуюся мать. Ужасные, перекошенные злобой лица существ, которых он видел впервые, напугали его до полусмерти.

— Беги, Доминик! — закричала мать, когда увидела своего сына. Он отступил на шаг в нерешительности, а потом бросился на одно из злых существ, пытаясь выколоть ему глаза, но освободить свою матушку. Через минуту их обоих выволокли во двор. Мальчику набросили на шею петлю и связали руки за спиной. Они всё приговаривали, что истребят нечисть и скверну. Доминик пытался вырваться. Мать начала шептать проклятья, наводя порчу на мужчин. Услышав это, один из охотников мгновенно развернулся и ударил её рукоятью меча по голове.

— Одна готова, — спокойно сказал он.

Мальчик в ужасе распахнул глаза. Он никогда в жизни не видел, как умирает человек. Он не верил, что однажды может умереть его бог, его учитель, его мать. Что делать? Каким богам молиться, чтобы исцелили, чтобы забрали и спасли? Слёзы текли по бледным щекам испуганного юноши, пока он пытался пробиться к лежащей на земле матери, но петля на шее лишь сильнее затягивалась. Один из разбойников сложил солому вокруг трупа и поджог, то же сделали и с домом. Доминик кричал и бился, глядя на то, как жаркий огонь пожирает всё, что было ему дорого в этом мире. Но охотники только грубо посмеивались, а потом решали, что делать со второй ведьмой.

— А она хорошенькая, — один подошёл и вдохнул аромат его волос, — можно и позабавиться сперва.

Что он имел в виду, Доминик так и не понял, но страх придал ему уверенности и смелости, мальчик дёрнулся и прошипел:

— Если тронешь, прокляну!

— Сжечь её и все дела, — тот опасливо отпрянул и плюнул под ноги ведьме. — Но сперва показать людям. Пусть увидят, кто победил нечисть, и что в лесу теперь безопасно.

Мальчику сунули кляп в рот, чтобы он не мог читать заклятья, затолкали в клетку для диких зверей, пропахшую кровью и помётом, да ещё звериным страхом, и повезли прочь из леса.

Доминика удивляло, что о нём говорят , как о женщине. На них была странная одежда, он начал понимать, что это не просто какие-то тёмные существа, а люди. Дикие, страшные люди. Может быть у них одежда показывает пол? Но матушка не могла обманывать, называя его сыном.

Мальчик долго смотрел на всё удаляющийся чёрный дым, где был его дом, где навсегда осталась лежать на земле его матушка. Глаза слезились от боли и страха. Нескоро они миновали лесную чащу, и повозка выехала в поле на ровную дорогу, где на пути им стали попадаться другие люди. Разные люди. Кто-то был в такой же одежде, какая была на мальчике, и были не такими страшными, как другие, но они так же кричали обидные слова, со злостью глядя на него, плевали и кидали в него камни, которые больно били, а он не мог увернуться. Солнце... Здесь оно не померкло. Оно вообще было безучастным к его судьбе, а ведь Доминик считал его своим другом. Это было обидно и больно. Мальчик плакал и задыхался, не имея возможности вздохнуть, но потом всё же приходил в себя, шумно выдыхая. Кто-то всё время дёргал за верёвку у него на шее, заставляя поднять голову, если он начинал отключаться под палящим солнцем. Мальчик шипел и изворачивался, пытаясь выбраться из петли.

Вскоре повозка въехала в поселение. Кругом дороги попадалось всё больше домов, часть из которых были каменные, частично ещё деревянные, как их с матушкой домик. Вот, оказывается, где все люди. Они живут не в лесах, а все вместе, рядом, дома теснятся друг к дружке, словно ждут спасения или защиты. Оказывается, люди живут общинами, как муравьи в муравейнике, и нападают стаями, как волки. Стало попадаться всё больше людей в разной одежде, чаще летящие в него камни достигали цели, охотники похвалялись своей добычей. А потом его выволокли из тесной вонючей клетки. Вытащили старую дурно пахнущую тряпку изо рта и повели куда-то, оставляя синяки на плечах. Ему было страшно. Это был ледяной животный страх, он чуял подступающую смерть, та всю дорогу ехала вместе с ним в повозке и мерзко ухмылялась. Мальчишка упирался и кричал, когда его насильно тащили к столбу, под которым наскоро складывали поленья, но сбежать не получилось, только больно порезал босую ступню о камни мостовой.

Трепыхающееся хрупкое тело втащили на сложенные в форме костра поленья, и Доминик сдался, обессилев от собственной беспомощности, он не мог долго сопротивляться такой непонятной силе. Безвольно опустив руки, мальчик ждал смерти, хотя ещё не знал, как это будет и для чего его привязали над этой кучей дров. Осознание пришло лишь, когда его уже крепко привязали к столбу. Страх и паника окатили его, будто ледяной водой и потекли по спине густым маслом. Привыкшие к мягкой земле и траве ноги больно ранили колючие поленья и сучья, торчащие из них, волосы мальчика спутались и цеплялись за всё подряд. Человек в чёрном балахоне начал вещать что-то собравшемуся вокруг народу. Доминик тоже прислушался, но смысл происходящего так и не мог понять: почему его называют нечистью и скверной? Почему его матушку, самое прекрасное и чистое существо просто взяли и убили, почему всё это сейчас происходит с ним? Мальчик поднял голову к небу и не увидел, как принесли факел, как подожгли хворост, и лишь когда поленья под ним затрещали, напоминая о том, как трещали сухие стены его охваченного пламенем дома, Доминик опустил глаза и закричал, умоляя отпустить его.

— Нет, прошу вас! За что?

Что он сделал? Чем заслужил такого гнева? Чем провинился перед ними? Он всегда слушался матушку и отменно варил зелья и снадобья.

Доминик пытался отыскать в толпе хотя бы одно лицо не перекошенное злобой, одни глаза с искренним сочувствием к нему, но все только желали его смерти. Языки пламени подбирались и уже не грели, а обжигали. Глаза мальчика слезились от страха и дыма, становилось труднее дышать. Пламя с дуновением ветра перекинулось на ткань платья.

Он смотрел на свои ноги, будто и не с ним всё это происходило, а потом закричал, истошно, страшно, когда первые ожоги отрезвили его. "Проклясть! Проклясть их всех! За боль! За страдание! За смерть матушки! За осквернение и поношение. А за что страдаю я? За снадобья и зелья?"

Доминик вновь поднял лицо к небу и, не зная молитв, стал перечислять в уме рецепты своих зелий.

Губы его дрожали, когда он беззвучно шептал:

— Две щепотки сухой полыни, пять крыльев стрекозы, одно крыло бабочки, растолочь в муку, добавить в котёл и помешать... — казалось, разум покинул его от пережитого горя, но мысли ещё никогда не были такими ясными, как сейчас. Он смотрел глубоко в небо, туда, где не было искажённых злобой лиц, желающих ему мучительной смерти, голосов, и тихий голос его сознания молил о помощи или о беспамятстве, такой страшной виделась смерть от огня, подбиравшегося к ступням и уже подпалявшего волосы...

Эпилог

— Ужас объял город, когда солнечный свет померк. Огромное крыло закрыло от них солнце, и на землю спустился Он. Говорят, никого в живых не осталось в Лейфмаре, а ведьму унёс огромный огнедышащий дракон. Хотя ходят слухи, что это от костра, на котором жгли ведьму, загорелся стог сена, оттуда пожар перебрался на сарай, а потом и весь город сгорел до тла. Проклятье лежит на нём — говорят люди, объезжая этот город, от которого осталось лишь пепелище, стороной за сотню миль. А кто туда попадает, пропадает совсем.

— Да ладно тебе, байки всё это! Говорят, там в сожжённой ратуши спрятаны несметные богатства, вот король и распускает эти слухи. И вообще, хватит сказок... — Энре умолк, когда далеко в чаще завыли волки. У костра приятно послушать страшную историю, но, сколько не уговаривай себя, что сказки всё это, в двух милях от проклятого города не уснуть.

— А как выглядел тот дракон, сказано в легенде? — Фрадни, закутанный в собственный плащ, немногословный парень лет пятнадцати, самый молодой в этой компании, впервые за весь поход проявил любопытство.

Мужчины помолчали и рассказчик продолжил.

— Говорят, что он был красивым и сильным, у него было четыре когтистые лапы, которыми он расшвыривал горожан, а потом схватил ведьму в одну лапу и взмыл в небо на огромных крыльях. Он дохнул на город и пламя в один миг охватило все постройки. На голове у Дракона были золотые рога, а глаза яростные, но будто человеческие.

— Откуда ты знаешь это, старик? — возмутился Энре и подбавил поленьев в костёр. — Ведь ты сам сказал, что в живых не осталось никого.

— Почему же? Я этого не говорил. Живые всё же остались, — он закурил трубку и прислонился спиной к дереву. — Их разнесло по свету и ни один не может найти себе пристанище. Страх обуревает их, стоит лишь задержаться на одном месте больше суток. А ноги сами несут по дороге, уводя дальше от родных земель, петляя, но всегда приводят обратно. К пепелищу.

Слушавшие его, замолчали, переглянулись, а путник поднялся, поблагодарил за ужин и пошёл своей дорогой. Никто не посмел его задерживать, но у всех на душе стало неспокойно.