Знакомство с Чаки (джен)

— Значит, так, — хмуро сказал Антиплащ. — У меня к тебе просьба.

Впрочем, тон у него был совсем не просительный, скорее — требовательно-приказной… Квага сглотнул. Начало не предвещало ничего хорошего.

— Видишь ли, мне нужно уехать из Сен-Канара на пару дней, — еще более мрачно пояснил Антиплащ. — И тебе придется это время присмотреть за Чаки. Это не сложно — даже ты, я думаю, с этим справишься.

— А почему именно я? — осторожно полюбопытствовал Квага. «Всегда попадаю под раздачу?» — тоскливо добавил он про себя. — И кто он вообще такой, этот Чаки?

— Мой ротвейлер.

Кваге показалось, будто его переехал поезд.

— Ага… Люблю ротвейлеров. Хорошие такие собачки… ласковые, милые, добрые…

— Да не, не очень.

Квага поперхнулся. Совсем уж похоронным голосом Антиплащ пояснил:

— Чаки еще совсем молод, и обучение его далеко не закончено. Порода, сам знаешь, суровая, бойцовая, поэтому я тренирую его соответствующим образом: бросаться на всякого, кто только косо посмотрит в его сторону, и откусывать негодяю… ну, в общем, все, что удачно подвернется. Но Чаки — трудный экземпляр… неподдающийся, я бы сказал. Неуравновешенный. Неуправляемый. Будущая машина для убийства — но пока, увы, без понятий и тормозов и с незаконченным киллерским образованием… Но ты не ссы, тебе надо всего-то зайти вечером во двор, насыпать Чаки сухого корма в миску и налить ему свежей воды. Понял?

— Д-да…

— Только смотри, не забудь, и ничего не перепутай! Если Чаки по твоей милости останется голодным — я приеду и покрошу ему в плошку «рагу из Кваги под соевым соусом», ясно?

— Разве я когда-нибудь что-нибудь забывал, Антиплащ?

— Кроме совести — пожалуй, ничего… Ну, бывай, мне пора. До встречи! И — смотри мне!

Дверь за ним закрылась…

Квага перевел дух. Пофигист хренов! Хорошо ему говорить — до встречи! А где эта встреча состоится — в больнице? Вдруг эта чертова неуправляемая тварь сочтет, что я косо на нее посмотрел и откусит мне… что-нибудь, что удачно подвернется? Или, напротив — подвернется неудачно? Квага мысленно застонал…

Впрочем, он был так устроен, что не мог долго думать о грустном — к тому же следующий денек выдался на редкость беспокойным: сначала надо было грабить продуктовый ларек, потом — удирать от Черняхи, бросаясь в него тухлыми помидорами, потом — вытаскивать Мегавольта из розетки и закручивать гайки в какую-то очередную придуманную им несусветную хреновину, потом — поливать прохожих из садового шланга, а потом… и еще потом… а затем… и еще… И все эти бесконечные часы потехи Квагу грызла какая-то невнятная, не дающая ему покоя мысль, то утихающая, то тупо саднящая, будто заноза в пятке — но лишь когда он поздним вечером приплелся домой, слепой, глухой и едва волочащий ноги от усталости, эта «заноза», смутно досаждающая ему целый день, кольнула его так подло, внезапно и остро, что он едва не подпрыгнул…

Он забыл покормить Чаки!

Господи!

Всю его усталость как рукой сняло. Он схватил коробку с собачьими крекерами, которую предусмотрительно приготовил еще накануне, и выбежал из дома…

Было темно. Вдоль улицы, будто длинное ожерелье, тянулась бледная светящаяся цепочка уличных фонарей. Квага, нигде не задерживаясь, бодрой рысцой добежал до дома, указанного ему Антиплащом как зловещее обиталище неведомого Чаки и, отомкнув ключом висящий на калитке огромный ржавый замок, осторожно вошел во двор…

— Чаки! Эй, песик! Ты где? Где тут твоя миска?..

Пройдя немного вперед, он искательно огляделся. Тишина. Потом — глухое ворчание. Короткий рык — и невнятная возня, доносящаяся откуда-то из-за угла дома, на который падал бледный свет ближайшего фонаря. Квага прислушался — судя по звуку, ею производимому, зверюга, прячущаяся в плотной непроглядной темноте под крыльцом, должна быть размером с доброго волкодава.

Квага пожалел, что не взял с собой фонарик.

В следующую секунду он пожалел, что вообще ввязался в это дело…

Чаки явил себя внезапно. Что-то черное, шумно пыхтящее, с горящими глазами, с приоткрытой розовой пастью, из которой свешивались прозрачные нити слюны, смертоносным смерчем выскочило из-под крыльца и с приглушенным рычанием кинулось прямиком на Квагу… Он обомлел от ужаса; с перепугу ему показалось, что мчащаяся на него тварь, низко нагнувшая голову, злобно рычащая и агрессивно скалящая крупные желтые зубы, удалась молодецким ростом в годовалого теленка.

А падлюка Антиплащ, разумеется, даже не подумал посадить это клыкастое чудовище на цепь!

Квага, не долго думая, повернулся и бросился бежать обратно к калитке. Какого черта ему понадобилось заходить во двор, почему он, идиот, сразу не догадался просто высыпать всю треклятую собачью жрачку через забор, а?! А теперь… поздно! Поздно! Ему не успеть! Где уж ему соперничать в скорости с этой грудой мускулов, летящей вперед устрашающе и неудержимо, будто снаряд, выпущенный из гаубицы! Проклятая псина мчалась на полном ходу, пыхтя, будто паровоз, и была уже где-то совсем рядом, в десяти шагах… в пяти… в двух… О, боже! Квага уже чувствовал спиной горячее смрадное дыхание преследователя, уже ощущал, как жадные безжалостные зубы впиваются в его трепещущую плоть… А калитка была еще так недосягаемо далеко…

Но тут!

Впереди, в двух шагах, на фоне неба мелькнул силуэт какого-то высокого развесистого дерева. Вот оно, вот, вот спасение! Квага поднажал из последних сил… Но и Чаки не отставал — не желая упускать уже такую близкую, такую желанную добычу, ротвейлер сделал огромный прыжок… Челюсти пса звонко клацнули, и Квага, каким-то чудом успевший увернуться, услышал треск разрываемой ткани; Чаки с рычанием отступил, мотая головой с зажатым в челюстях неровным голубоватым клочком, выдранным из просторных квагиных штанов. В отчаянном рывке Квага метнулся к дереву…

Картонная коробка с собачьим кормом, которую он все еще неосознанно сжимал в руке, вывалилась из его разжавшихся пальцев — и это его спасло. На какую-то секунду преследователь отвлекся и притормозил, чтобы обнюхать пахучие крекеры — и Квага успел свечкой взмыть вверх по высокому, абсолютно гладкому, без единого сучка древесному стволу. Ни тогда, ни потом, ни себе, ни кому бы то ни было он не сумел бы объяснить тайну этого трюка — то ли ему цирковое прошлое помогло, то ли выброс адреналина, то ли еще что — но очнулся он от того, что стукнулся лбом о внезапно выросшую на его пути и почему-то не пожелавшую убраться с дороги толстую и крепкую ветку… Выше было только звёздное небо.

Судорожно цепляясь за свою ненадежную опору, бедолага наконец-то позволил себе перевести дух. Отдышался. Посмотрел вниз. Проклятая псина сидела под деревом, раскрыв пасть и хищно оскалившись — и сверлила Квагу выжидательным, исполненным кровожадной надежды взглядом. Изжеванный голубой лоскут валялся неподалеку, а квагин разгоряченный зад приятно холодило легким ночным ветерком; поосновательнее устроившись в развилке ветвей, он протянул руку и ощупал огромную рваную дыру, образовавшуюся на штанах…

И какой черт дернул его сегодня надеть красные атласные труселя! С этим ярким багровым пятном аккурат на филейной части он теперь похож на мандрила… «Ваш фамильный герб, сэр Квага Неустрашимый — мерзкая алая клякса на голубом фоне», хех! Ладно.

Чаки — там, внизу, за бортом — заскулил и, привстав на задние лапы, свирепо заскреб по стволу дерева длинными когтями. Квага поджал ноги. А вот не достанешь меня, урод! Сейчас я проберусь вот по этой ветке поближе к забору, спрыгну по ту сторону и, ха-ха, пойду себе спокойненько домой, понял?..

Без штанов.

Хорошо хоть, что на улице темно…

Квага спустился к ветке, которая, по его мнению, подходила как можно ближе к забору, и, затаив дыхание, осторожно сделал по ней несколько шагов… Ветка упреждающе затрещала. Но-но, без претензий! Еще немного… Ветка вновь затрещала и так резко прогнулась под увесистой квагиной тушкой, что Чаки там, внизу, определенно оживился — и подпрыгнул, явно надеясь достать добычу и что-нибудь ей смачно откусить…

Обливаясь холодным потом, Квага метнулся обратно, к стволу, обхватил его руками, вжался, влип, врос в теплую шершавую кору всем телом, как самый что ни на есть цепкий и зловредный сорняк… Чаки, разочарованный, отступил на прежние позиции — и улегся неподалеку, положив голову на лапы, но поднимая ее и начиная радостно ворчать всякий раз, когда Квага позволял себе самое робкое и слабенькое движение. Проклятая тварь! Верно говорят, что псы, как правило, похожи на своих хозяев… А этот Чаки — вылитый Антиплащ с его кретинистическим неуемным желанием все вокруг распилить… то есть разорвать и растерзать на мелкие, ни на что не годные клочья!

Квага готов был зарыдать от отчаяния. Нет, еще никогда прежде ему не доводилось попадать в такую нелепую, идиотскую ситуацию… и сидеть на дереве, подкарауливаемому снизу жаждущим крови хищником… и при этом чувствовать себя таким окончательным, беспомощным и безнадежным болваном… то есть трофеем…

Медленно сочилось время. Ползла по небу белая и ноздреватая, как кусок брынзы, молодая луна. Чаки благополучно подобрал высыпавшийся из коробки корм — и теперь, время от времени облизываясь, задумчиво наблюдал за Квагой, который сидел в развилке ветвей, съежившись в комочек и обхватив ствол руками — и предавался таким тоскливым, мрачным и унылым мыслям, на какие только был способен. Под утро бедолаге даже удалось задремать — и ему приснилось, будто он превратился в огромный громоздкий платяной шкаф (!), который бригада пыхтящих от усилий придурков-грузчиков пытается с бранью и руганью занести в квартиру на двенадцатом этаже. Квага сопротивлялся изо всех сил, застревал в дверях лифта, цеплялся углами за все, за что только можно было зацепиться, злобно прищемлял дверцами чьи-то пальцы и разбивал перекошенные от натуги рожи, даже очень удачно отдавил кому-то ногу — но его все-таки насильственно затащили в пустую комнату, и какая-то сволочь, взяв пневматическую дрель, начала сверлить в его несчастной ДСП-ешной спине дыру — с таким рвением, усердием и невыносимым садизмом, что Квага не выдержал и проснулся…

Оказалось, что уже давно рассвело. Он сидел, прислонившись спиной к древесному стволу — и в его многострадальный позвоночник люто и остро, с жадной бесцеремонностью пневматического бура ввинчивался тонкий колкий сучок…

Квага чувствовал себя Бушрутом — настолько он одеревенел от неудобной позы и сросся (во всяком случае, морально) с веткой. Потирая затекшие руки и ноги, он посмотрел вниз — и ничуть не удивился, увидев Чаки, который по-прежнему терпеливо бдел не своем посту — и, приветствуя Квагу, радостно приподнял верхнюю губу над крепкими внушительными клыками.

— Ну, что? — вымученно спросил Квага. — Мы так и будем теперь пучить друг на друга глаза? И ждать, кому первому это надоест? Почему бы тебе все-таки не оставить меня в покое, не уползти в свою вонючую конуру и не сдохнуть там наконец всем на радость?

Чаки навострил уши, к чему-то прислушиваясь (Квага тешил себя надеждой, что к его, Кваги, мудрому совету) — но выяснилось, что внимание пса привлек стук распахнувшейся калитки. С радостным лаем ротвейлер вскочил и бросился навстречу вошедшему — и, неистово крутя хвостом, едва не сшиб с ног Антиплаща, который как раз входил во двор: тот едва успел увернуться от своего восторженного пса, отстраняя от себя плюшевую слюнявую морду, так и норовящую его жадно, смачно и с упоением облизать.

— Ну хватит, хватит! Соскучился? Я тоже рад тебя видеть! — Посмеиваясь и утирая рукавом обслюнявленное лицо, Антиплащ потрепал по загривку радостно повизгивающего Чаки — и, подняв голову, увидел Квагу, все еще мрачно сидящего верхом на проклятой ветке. — Эге! Я, конечно, всегда подозревал, что ты верно и неуклонно деградируешь, Квага, но никогда не думал, что с такой скоростью… Что ты делаешь на дереве, а?

— Кукарекаю, разве не видно? Меня загнал сюда твой проклятый пес! — хмуро буркнул Квага. Наконец-то он мог покинуть свой неудобный насест — и медленно принялся слезать с дерева, благоразумно предпочитая не поворачиваться к главарю спиной. Он примерно представлял, что скажет Антиплащ, увидев на его пятой точке зияющую алую прореху: «О, а это что за дыра у тебя на заду? Хвост отрастает?»

— Чаки? — Антиплащ как будто удивился. — Не может быть! Он загнал тебя на дерево?

— Да! Загнал!

— А что он еще делал?

— Рычал и щелкал зубами! Напугал меня до полусмерти! Гонял меня по всему двору и хотел сожрать…

— Ха-ха! Да неужели! Квага! И тем не менее ты до сих пор жив, а? Вот это да! — С апломбом выпятив подбородок, Антиплащ положил ладонь Чаки на голову. — Я горжусь тобой, мой друг! Ты вышел из ситуации победителем! Ты вел себя достойно, как подобает герою и храбрецу!

— Да? Ты и правда так думаешь? — Квага был невероятно польщен, хоть и постарался этого не показать. — Спасибо…

Антиплащ покосился на него с усмешкой.

— Не радуйся, я вообще-то не к тебе обращаюсь.

— Значит, к своей злобной свирепой псине? Ну-ну. — Квага, уязвленный, поджал губы. — Очень смешно…

— Злобной и свирепой? Ха-ха! Да Чаки и мухи не обидит! К сожалению.

— Да-а? Ты же сам говорил, что он — неадекватный и неуправляемый…

— Я сказал, что он — неподдающийся дрессировке. В том-то и дело! Сколько я ни учу его быть злобным и свирепым — все без толку. — Антиплащ помрачнел. — Проблема в том, что эта псина жить не может без человеческого общества — и, наверно, просидев вчера целый день в одиночестве, он так тебе обрадовался, что готов был в прямом и переносном смысле тебя расцеловать! Хотел с тобой подружиться и поиграть в догонялки. А ты почему-то решил, что он хочет тебя загрызть… И зачем-то залез на дерево… И просидел там всю ночь… — Ухмыляясь, он смотрел, как Квага, все еще не желая выставлять на обозрение главарю свой пострадавший, со рваным ранением тыл, задом пятится от него к калитке. — С чего это ты включил задний ход, Квага, а? Соблюдаешь, хе-хе, этикет при общении с коронованной особой?.. Впрочем, я тобой доволен; если мне еще когда-нибудь потребуется найти Чаки няньку, то…

— Меня не будет дома! — выпалил Квага. Он наконец-то благополучно добрался до калитки — и, выскочив на улицу, трусцой припустил к родным пенатам, делая вид, будто он просто… ну, просто такой вот спортивный и беззаботный студент, вышедший на рассвете совершить обычную утреннюю пробежку.

Нет уж, решил он, хватит с меня домашних любимцев, пусть даже самых милых, добрых и ласковых, теперь даже за морской свинкой ни за что ухаживать не останусь! Натерпелись…