Сказки для бабочек (джен)

В кухне пахло свежевыпеченным яблочным пирогом. Пиль с наслаждением, подрагивая ноздрями, втянул носом аромат сладкого теста, размякших от жары яблок и корицы.

— Милый, — весело сказала мама, наклонившаяся над духовкой. Она осторожно потыкала зубочисткой поднявшийся над формой пирог и удовлетворенно кивнула, — позови-ка сестру. Сейчас будем чай пить.

— Иду, — откликнулся Пиль, слезая с табурета на кухонный пол, выложенный квадратиками плитки. Ноги в носках заскользили на красных и белых клетках скользкого пола, и мальчик, воображая себя заправским конькобежцем, промчался через кухню к входной двери.

На улице немилосердно палило солнце. Яркий свет проникал везде, под каждую травинку и каждый листик, высвечивая тонкие прожилки в зеленой мякоти. Пиль недовольно прищурился и отправился искать Лив, шагая по потрескавшейся от жары утоптанной тропинке. В нескольких десятках шагов от дома тропинка делала крутой поворот, огибая заросли орешника, и здесь мальчик свернул с дорожки в кусты. Ему пришлось пригнуться, чтобы разлапистые ветки, увешанные молочно-зелеными орехами, не задевали лицо.

Лив была там, где он и надеялся ее найти. Светловолосая девочка в выцветшем летнем платье сидела, поджав под себя ноги, на покрытом лишайником валуне. На ее коленях лежала раскрытая книга, и Пиль, прислушавшись, понял, что она негромко читает вслух.

— «Ты будешь большой, Ассоль», — серьезно и торжественно звучал голос Лив. — «Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе…»

Рядом с ней не было никого — да никто, кроме Лив, и не поместился бы на этой крошечной полянке, скрытой в зарослях орешника. Густая листва, вяло колышущаяся над ее головой, не пропускала сюда прямые солнечные лучи, безжалостно выжигающие снаружи все живое. Вместо них по поляне метались, трепетно перескакивая с места на место, солнечные зайчики, пятная и пятачок травы у ног Лив, и камень, на котором она сидела, и саму девочку, серьезно склонившуюся над страницами. Пиль шагнул вперед, и из-под его ног неожиданно взлетело под зеленые лиственные своды облако бабочек. Белые, лимонные, узорчато-коричневые, их торопливо машущие крылышки мерцали в мягком сумраке полянки.

— Ну вот, — огорченно, но ласково сказала девочка, — ты спугнул их.

— Ты читала им сказки? — с добродушной усмешкой поинтересовался ее брат. Лив кивнула. Пиль замешкался — надо было идти, но здесь, в зеленой тени, было так по-особенному уютно, что уходить не хотелось.

— Мама зовет пить чай, — сообщил он, присаживаясь на краешек валуна, спиной к сестре.

— Пойдем, — откликнулась она, не двинувшись с места.

В тишине и прохладе этого места пахло нагретой листвой, сладким запахом свежесодранной коры и немного — сыростью.

— Зачем ты читаешь бабочкам сказки? — вздохнул Пиль. — Они же все равно ничего не понимают.

— Это они сами тебе сказали? — озорно поинтересовалась Лив, и брат закатил глаза:

— У них же даже ушей нет, Лив! Чем они, по-твоему, тебя слушают?

— Но они слушали, — спокойно возразила девочка. — Пока ты их не спугнул.

— Они просто мирно дремали в тени, — усмехнулся Пиль. Он почувствовал спиной, как сестра пожимает плечами.

— Лив, бабочки живут один день, — мягко сказал он. — Им не до сказок.

— Ну, тогда тебе должно быть стыдно, — рассмеялась она, вставая с камня, — что ты не дал им дослушать. Теперь они до конца жизни так и не узнают, чем закончилась сказка.

— Ты неисправима, — заключил Пиль, выходя из орешника обратно на яркий свет, и недовольно заморгал.

* * *

— Хочешь быть энтомологом, Лив? — спросил Пиль, перебирая вместе с сестрой кипу рекламных проспектов, которые всем старшеклассникам вручали в школе. — Вот, смотри, в этом университете есть такая специальность.

— Энтомолог — это кто? — с любопытством спросила девушка, сосредоточенно раскрашивая ногти на ноге в цвета радуги.

— Это тот, кто изучает насекомых, — с высоты своих знаний объяснил Пиль, выбравший в университете специальность биолога.

— Не, — коротко отозвалась Лив, любуясь плодами своих трудов и вытягивая перед собой ноги.

— А как же бабочки? — шутливо поинтересовался брат. — Неужели они тебя больше не интересуют?

— Интересуют, конечно, — оскорбленно ответила девушка и вытащила из кучи наугад несколько брошюрок. — Но зачем мне их изучать?

— Ну, — пожал плечами Пиль, откладывая листок с забракованной Лив специальностью, — тогда я не знаю, чем ты хочешь заниматься.

Лив, ничего ему не отвечая, бегло просматривала брошюры. Она отбросила в сторону одну, потом вторую, третью и вдруг громко воскликнула, заставив брата вздрогнуть:

— О! Вот туда я и подам документы!

Пиль присмотрелся к листку в ее руке. На нем не было ни красивых картинок, ни красочных фотографий, изображающих смеющихся студентов и просторные аудитории, — только текст, набранный угловатым шрифтом.

— Астрономия? — скептически спросил он. — Лив, ты хоть представляешь, что это такое?

— Не-а, — она пожала плечами. — Ну вот поступлю и узнаю. Изучать звезды — звучит неплохо!

Пиль улыбнулся, собирая с пола уже не нужные рекламные проспекты. Ворох глянцевых, плотных бумажек никак не желал удерживаться в его руках, то одна, то другая вылетала обратно на пол. Лив, потянувшись, принялась помогать ему.

— О, — она ткнула пальцем в сторону окна, — под столом еще одна.

Брат вручил ей кипу брошюр и шагнул к столу, поднимая сбежавший листок. Выпрямляясь, он бросил рассеянный взгляд на стол Лив и засмеялся:

— Сказки Андерсена? Серьезно? Мне казалось, ты уже выросла.

— Я, может быть, и выросла, — неопределенно пожала плечами девушка. Пиль немного постоял, ожидая продолжения, но она, насвистывая, начала рыться в своей косметичке, звякая многочисленными склянками и коробочками. Он вздохнул и вышел за дверь ее комнаты, бросив напоследок еще один взгляд на толстую книгу сказок. Она лежала на подоконнике, закрытая — но из толщи пожелтевших страниц торчала яркая закладка.

* * *

В смятой белой постели, укрытая поверх одеяла тонким клетчатым пледом, лежала маленькая, худая женщина. На морщинистом бледном личике темные, влажно блестящие глаза казались огромными. Рядом с ней, держа ее за руку, сидел согбенный старичок в темно-синем костюме. Седые волосы, аккуратно расчесанные на пробор, были примяты фетровой шляпой. На его носу поблескивали круглые очки, карикатурно увеличивая покрасневшие глаза под седыми бровями.

— Тоже мне, профессор биологии, — негромко сказала женщина и улыбнулась уголком рта. — Уж кто-кто, а ты должен знать, что, рано или поздно, все заканчивается.

— Одно дело — знать, — печально возразил старичок, — и совсем другое…

Его губы чуть дрогнули, и профессор осторожно погладил маленькую худую кисть, лежащую поверх одеяла.

— Брось, — ласково прошептала женщина. — Посмотри в окно, Пиль.

Старичок медленно обернулся, поворачиваясь лицом к огромному, в полстены, окну. За стеклом шумел ветер, раскачивая черные, разлапистые силуэты деревьев. В темно-синем ночном небе не было ни облачка, и тысячи звезд безмолвно взирали на него с высоты.

— Их гораздо больше, чем мы можем даже представить, — тихо сказала Лив. — В их масштабах времени мы живем всего ничего — мгновение, длящееся меньше секунды. Когда день за днем наблюдаешь за звездами, которые горят миллионы лет, привыкаешь к мысли, что твоя жизнь совсем быстротечна.

— Как у бабочки? — улыбнулся Пиль, грустно глядя на сестру. Она качнула веками, соглашаясь. Он бросил мимолетный взгляд на столик у ее кровати и вдруг рассмеялся:

— Ты по-прежнему им читаешь!

Лив проследила глазами направление его взгляда и озорно улыбнулась, кивнув подбородком в сторону книги сказок Уайльда.

— Я никогда не переставала, — гордо призналась она. — Хочешь почитать?

— Сейчас же ночь, Лив, — с удивлением взглянул на нее брат.

— И что? — она чуть скривила рот и подняла одну бровь, изображая недоумение. — Ночью тоже есть бабочки.

— Ладно, — засмеялся Пиль, — раз уж я все равно не сплю.

— Не забудь открыть окно, — велела Лив. — Мы остановились на "Замечательной ракете".

Старичок, опершись рукой на ручку кресла, медленно встал и подошел к окну. Повернув ручку, он распахнул тяжелые створки, и в комнату ворвался ветер. Он взъерошил волосы профессора, откинул уголок пледа Лив и требовательно зашелестел страницами. Медленно, чуть шаркая по дощатому полу ногами, Пиль вернулся в кресло и положил книгу на колени. Мгновением спустя в комнате, заполненной звуками шелеста листвы, гудения ветра и стрекота ночных насекомых, зазвучал его голос, не утративший с возрастом силы и глубины:

— «Царский сын собрался жениться, и вся страна ликовала…»

За окном уже начинало светать. Бледный, нежный свет высеребрил покрытую росой траву и розовым румянцем раскрасил небо. Профессор биологии, сидя у постели своей сестры, негромко картавил, изображая разговор мальчиков. В рассветной тишине казалось, что вереницы букв оживают, одушевленные его голосом.

— «Сейчас я полечу! — вскричала она», — Пиль кашлянул, изображая писклявый говорок Ракеты, — «и сразу вытянулась в струнку. — Я знаю, что я взлечу выше звезд, много выше луны, много выше самого солнца. Я залечу так высоко, что…»

Пиль так увлекся сказкой, что не сразу заметил, что Лив настойчиво тянет его за палец.

— Ты чего? — прервался он.

— Знаешь, почему так важно им читать? — спросила женщина. Ее глаза лихорадочно блестели, тонкие пальцы сжимали рукав синего пиджака.

— Почему, милая? — ласково отозвался брат, осторожно разжимая ее пальцы и накрывая их своей ладонью.

— Потому, что мы тоже живем одно-единственное мгновение, — торопливо пробормотала Лив. — Вселенная не отличит нас от бабочек. Но ты обязательно, слышишь, обязательно должен им читать!

Пиль медленно погладил тонкую кисть и сжал ее в своей. За окном разгорался рассвет. Женщина устало прикрыла глаза, и он отвернулся, рассеянно глядя, как мир, освещаемый солнцем, снова обретает цвета.

— Ведь кто-то, — еле слышно прошептала Лив за его спиной, — нашептывает эти сказки нам.

Из кустов орешника, погруженных в тень у стены дома, взлетела к небу стайка белокрылых бабочек. Взмахивая крохотными нежными крылышками, они облачком белоснежных лепестков поднимались все выше и выше. Пиль проводил их взглядом — и опустил лицо, только когда в слепящем солнечном свете нельзя было уже разглядеть ничего, кроме синевы.