Больше в деревне никто не живет... (гет)

Асгейр Тормундсон страдал. Еще совсем недавно — всего пару чаш тому назад — мир был прекрасен, собеседники остроумны, питье обильно, а женщины любвеобильны.

Этот далекий городок, такой чужой и незнакомый, гостеприимно распахнул ворота перед кнорром Олафа Эйнарсона. Викингов встретили с радушием, к товарам приценивались с большой охотой, с еще большим рвением покупали. Олаф, сам того не ведая, подгадал к какому-то местному празднику, и его люди с радостью стали приобщаться к местным обычаям.

Привычный к элю Асгейр сначала с опаской пробовал местные напитки, но они были вкусны и пились словно речная вода. К тому же на столах была обильная еда, и вскоре Асгейр с радостью вливал в себя чашу за чашей.

Вино оказалось коварным — едва только Асгейр, пошатываясь и смеясь над последней застольной шуткой, вышел во двор, как его словно тролльей дубиной по голове огрели: мир закачался и стремительно надвинулся на Асгейра, и от падения спасло только то, что Асгейр успел схватиться за стену.

И теперь Асгейр страдал. Все вокруг веселились, пили, пели, любили женщин, и никому не было дела до него, Асгейра. Не выдержав всего этого, он рухнул на колени и воззвал к Одину, умоляя о справедливости.

* * *

— Ты совсем рехнулся? — щуря зеленые глаза, прошипел Локи. — Явился незваный, устроил тут… настоящий разгул!

— Ничего не знаю, — высокомерно кутаясь в гиматий, ответил Гермес. — Я явился первый, а вот незваный здесь как раз ты!

Локи зло глянул в сторону поселения, озорно подмигивающего ему огнями и приглашающего присоединиться к шумному веселью, буквально выплескивающемуся из каждого двора.

— И не я это устроил, а Дионис, — Гермес проследил за взглядом Локи и усмехнулся. — Я за ним и явился.

— Между прочим, — с тоской проговорил Локи, помолчав, — я был с женой. А она у меня красавица…

— Между прочим, меня тоже с ложа согнали, — поморщился Гермес, — и я тоже был не один. Жена этого придурка Диониса и согнала.

Они вновь помолчали, слушая пьяные вопли и не менее пьяные песни.

— А сюда-то Дионис зачем? — Локи устроился на теплом камне и дернул Гермеса за полу гиматия, указывая на место рядом. — Или оскудела Эллада любителями вина и веселья?

Гермес не стал противиться — известно же, что в ногах правды нет. Другое дело: где правда есть никто точно не знал, но разговаривать с равным, глядя на него сверху вниз, не хотелось.

— Отец в очередной раз гневается, причем как раз на Диониса, вот он и решил подальше от грозных глаз Дия уйти.

…Зевсу совершенно не понравилась последняя шутка Диониса: ради интереса напоить Геру и посмотреть, что из этого получится. Гермес на том пиру не присутствовал, но ему рассказывали о том, как совершенно хмельная Гера томно строила глазки всем подряд, а Зевс мрачнел все больше. Апогеем пира стало появление Посейдона, у которого на шее Гера тут же и повисла, уверяя, что он всегда был ее единственным возлюбленным и супругом. Пришедший в совершеннейшее замешательство Посейдон сначала буквально остолбенел, а потом попытался скрыться и от любви Геры, и от гнева Зевса…

Впрочем, на проказника Диониса Зевс разгневался гораздо сильнее, о чем и поведала Гермесу Ариадна. Она явилась к Гермесу домой, через пару дней после знаменательного пира, горестно рыдая и взывая к братским чувствам.

— Он грозился оторвать ему… — заламывая руки, вещала она.

— Судя по всему, — язвительно отозвался Гермес, крайне недовольный временем, которое выбрала Ариадна для своего визита, — голова у него явно лишняя. Разве что пить в нее.

— Не голову, — всхлипнула Ариадна.

— Руки?

— Нет, — Гермес полюбовался, как румянец медленно заливает щеки женщины. — Ну…

— Ну? — он уже догадался, чего именно отец грозился лишить Диониса, но считал, что должен услышать все из уст Ариадны. Месть была мелкой, но от этого не менее приятной.

Ариадна тихо что-то прошептала.

— Что-что?

— Яйца, — пискнула женщина и спрятала лицо в ладонях.

— Не переживай, — успокоил ее Гермес, — они у него тоже не самый важный орган. Проживет и без яиц.

— Да как у тебя только язык повернулся такое сказать! — Ариадна, возобновив рыдания, побежала к двери. — Сердца у тебя нет!

Гермес с удовольствием слушал удаляющиеся шаги и надеялся, что на некоторое время будет избавлен от визитов жены непутевого младшего брата.

— Знаешь, бывают моменты, когда я думаю точно так же…

Гермес с удовольствием ощутил, как неслышно подошедший со спины Феб обнимает его.

— Нам что, поговорить больше не о чем? — в притворном недовольстве проворчал Гермес. — Только о Дионисе и его…

Но отправляться за Дионисом пришлось — как бы то ни было, Гермес чувствовал ответственность за него. И вот теперь Гермес сидит рядом с насупленным Локи и глядит на город, расположенный чуть ли не на краю Ойкумены.

— Я-то понятно как здесь оказался, — нарушил затянувшееся молчание Гермес. — А что привело сюда тебя? Насколько я знаю, сыны Одина не посещают эти края.

— Плохо знаешь, — ответил Локи и, подумав, стал снимать с себя теплые одежды. — Сыны Одина есть везде. Собственно, из-за их воззваний к Всеотцу меня сюда и послали. Выяснить и наказать, возможно, и наградить. Но наказать всенепременно.

— Накажем, — пообещал Гермес и предвкушающе улыбнулся. — И накажем, и наградим. Обязательно.

* * *

Рано утром из тумана, ласково укутывающего реку Танаис, бесшумно возник необычный корабль: сделанный из какого-то странного материала, длинный и узкий, с высоко поднятыми носом и кормой. Он не походил ни на монеры греков, бывших наиболее частыми гостями, ни на изредка появлявшиеся в гавани униремы финикиян, ни на кнорры северян, еще более редких гостей в здешних местах. Нет, драконий нос корабля таранил туман, разрывая его в клочья, весла бесшумно погружались в воду, а перед ним неизбежной удушливой волной расплывался Ужас.

Олаф, хозяин и капитан случившегося в Танаисе кнорра, вышел на палубу отлить, развязал пояс, зевнул и замер со спущенными штанами и открытым ртом. Олаф, не отрываясь, следил, как странный корабль с едва слышным, каким-то шелестящим звуком проплыл мимо, как огромный кормчий с мерзкой улыбкой помахал ему рукой, а рядом с кормчим стоял, задумчиво глядя на приближающийся берег, етун с огромной косматой бородой. Олаф помотал головой, а потом хрипло прошептал:

— Нальгфар…

Через пару минут голос вернулся к викингу, и он заорал, прогоняя прочь доселе тихое утро:

— Нагльфар! Рагнарек близок! Етуны! Нагльфар!

Не только Олаф узрел корабль, а потому паника поднялась преизрядная. Храбрые викинги, готовые сражаться хоть с Фенриром, хоть с Ермунгадом, хоть с северными ветрами, хоть с южными штормами, бегали по палубе, словно стая безголовых кур, и вопили на разные голоса:

— Мы все умрем! Рагнарек начинается! Нагльфар! Етуны! Рагнарек!!!

Вскоре паника перекинулась на порт, а затем выплеснулась на близлежащие улицы.

* * *

Локи, глядя на то, как похмелье отлично погулявших вечером и ночью горожан сменяется беготней и воплями, удовлетворенно потер руки и коротко хохотнул.

— Твоя очередь, Гермес.

* * *

Монера Мегасфена из Торика вошла в устье Танаиса еще затемно. И он сам, и его кормчий прекрасно знали о коварных отмелях и берегах, но столь же прекрасно знали все эти отмели, ибо не раз проделывали этот путь. К тому же Мегасфен торопился — он вез заказанный к определенному сроку товар и не хотел опоздать, а время поджимало: сначала пришлось пару дней пережидать шторм, а потом задержались в Фанагории. Да и как было не задержаться, если вся команда, напробовавшись местного вина, наутро могла лишь мычать и страдать. В сердцах обозвав всех пьяным стадом, Мегасфен отправился в город, а к вечеру, довольно потирая руки, следил за погрузкой на судно нескольких амфор с вином. Купить их удалось по хорошей цене, особенно учитывая то, что в Танаисе своих виноградников было немного, а вино жители любили ничуть не меньше тех же пантикопейцев или нимфейцев.

К Танаису монера подошла в рассветном тумане. Мегасфен поразился царящей вокруг тишине: не было слышно ни плеска весел, ни мычания коров, ни шелеста листьев. «Видимо, все звуки скрадывает туман», — подумал Мегасфен. Стоя на носу, он смотрел, как из тумана появляются знакомые очертания берегов, как сначала выплывают дома на берегу, а потом и корабли у пристани.

Его внимание привлекло ранее невиданное судно — с полосатым парусом, более узкое и длинное по сравнению с привычными греческими. Рыжеволосый варвар в кожаной одежде пялился на Мегасфена словно на выходца из Тартара, а потом, когда Мегасфен дружелюбно помахал ему рукой, завопил что-то непонятное, разом прогоняя беззвучное наваждение, словно выдернув из ушей Мегасфена затычки из шерсти. На судне забегали, закричали, крик подхватили на других кораблях, и гавань ожила.

Уже намного позже, обремененный детьми и внуками, Мегасфен вспоминал этот день не иначе как «самый ужасный в моей жизни». Хвала всем богам, милостивым и всемогущим, что и самому Мегасфену, и его людям довелось прожить его не только без потерь, но даже и с некоторой выгодой. Не иначе как Гермес Эриуний, Гермес Благодетельный простер над ними защищающую длань.

После громогласного вопля рыжего варвара проснулись жители не только близлежащих домов: собаки на дальнем конце города и те забрехали, хрипло и с надрывом, словно всю ночь горланили, не щадя ни своего горла, ни ушей окружающих. Мегасфен, опасавшийся прибыть слишком рано, довольно улыбнулся — теперь-то он точно никого не разбудит. Так что, когда он в сопровождении пары людей отправился к заказчику со срочным товаром, город гудел, словно растревоженный пинком улей, танаиты сбивались в небольшие кучки, обсуждали последние новости и строили предположения о причинах переполоха. Вручив товар и выторговав неплохую сумму сверх оговоренной ранее, Мегасфен, радостно потирая руки и предвкушая завтрак, направился обратно.

Большая часть команды уже была на берегу — истосковавшиеся по твердой земле и женской ласке гребцы шустрыми тараканами расползлись прочь, на монере остались только человек пять, на случай, если придется что-то грузить. Они сидели на палубе, лениво оглядывая берег и не менее лениво перешучиваясь.

— Вижу, все прошло благополучно, — хитро щурясь, произнес Каллимах, верный помощник и бессменный кормчий Мегасфена на протяжении последних лет пяти. — И ты спокойно можешь…

Закончить фразу он не успел — с берега раздался крик.

«Странный сегодня день, — невольно подумал Мегасфен. — Постоянно какие-то вопли и крики».

Идти и выяснять, с чего это кому-то вздумалось кричать, Мегасфен не стал — своих дел невпроворот, а за порядком в порту есть кому следить. Однако через некоторое время крик повторился — с другого конца города, а затем кричать стали чаще и разнообразнее, голоса были и мужские, и женские и доносились они отовсюду.

— Что это у них там происходит? — недовольно хмуря брови, проворчал Каллимах. — Надо бы посмотреть…

— Оставайся на корабле, — ответил ему Мегасфен и тяжело вздохнул. — Деимах и Эврилох, вы идете со мной, оружие только возьмите.

Сам он тоже взял меч — кто его знает, что там творится.

В городе творилось боги ведают что. По сравнению с паникой, прочно обосновавшейся сейчас на улицах, утренняя беготня в порту была словно хныканье младенца по сравнению с мощным воплем, исторгаемым глоткой опытного лохага. Из дворов раздавались подвывания вперемешку со стенаниями, кое-где были слышны громкие вопли, а из-за ограды одного из домов Мегасфен с удивлением услышал сладострастные стоны.

Троица мореходов довольно быстро нашла своих сотоварищей, и компания быстрым шагом двинулась обратно к монере. На ходу один из гребцов, Огиг, сумбурно рассказывал, вращая глазами и размахивая руками:

— Слышу — кричат. Я туда, думаю, вдруг чего надо, а там баба несется. Глаза выпучила и вопит во всю глотку. Я ее спрашиваю, чего, мол, орешь, дура? А она только вопит и пальцем тычет. Подбежал я туда и как к месту прирос. Мужик раком стоит и покряхтывает, а его трахает герм.

— Кто? — изумился Деимах.

— Герм! Столб дорожный с вооот таким хером, — и Огиг широко развел руки, показывая размеры потрясшего его достоинства дорожного столба.

Деимах с Эврилохом переглянулись и дружно захохотали. Огиг любил рассказывать «жизненные» истории, не отличимые от сказок.

— Не верите? — обиделся Огиг. — А я правду говорю!

— Ну да, и с сиренами тоже была правда, и с дриадой тоже, — кивнул Деимах.

— Герм как меня увидел, от мужика отлип и ко мне пошел…

— Столб? — перебил Эврилох.

— Столб! Ноги у него были! И руки. И…

— Мы поняли, — снова кивнул Деимах. — Огромный такой хер.

— Пошел он ко мне, а я стою, словно вкопал меня кто в землю. А он остановился в двух шагах, погрозил пальцем и прочь пошел.

— А ты? — хмыкнул Эврилох.

— А я бежать! — Огиг обиженно поглядел на хохочущих товарищей и повернулся к Мегасфену: — Ну ты-то хоть мне веришь?

Мегасфен молча кивнул. В Танаисе явно творилось что-то странное, а потому Огиг, вопреки своему обыкновению, мог и не привирать. Уже на корабле он отдал распоряжение далеко от монеры не отходить, ни в какие потасовки не вступать и вообще быть настороже.

Ближе к полудню Деимах извинился перед Огигом — вся команда монеры видела шагающего по улице герма. С застывшей улыбкой на каменном лице, с гордо вздыбленным фаллосом тот, покачиваясь, довольно быстро шагал вслед за вопящей на бегу женщиной. Каллимах, не говоря ни слова и не слушая окликов Мегасфена, побежал вслед, но вскоре вернулся:

— Убежала она, успела во двор заскочить и ворота закрыть. Истукан пару раз толкнулся и пошел дальше. Ну и я вернулся.

Забрел герм и в порт — уже ближе к вечеру. Подошел к монере Мегасфена, попялился на нее незрячими глазами и повернул в сторону стоящего рядом корабля с явным намерением осчастливить тамошнюю команду своим вниманием. Команда не оценила божественной милости и резво рванула прочь, словно вспугнутые мыши из пифоса с зерном. Команда варварского же судна, не дожидаясь, пока и их осчастливит своим вниманием посланец Гермеса, дружно взялась за весла и отошла к противоположному берегу, где и осталась.

Мегасфен немного успокоился за судьбу и безопасность своего судна и команды, но бдительности велел не терять и на ночь часовых выставлять.

* * *

Поликрат, весьма уважаемый в Танаисе торговец, в лавке у которого можно было найти не только поделки местных гончаров, но и эллинскую посуду и египетские украшения, был весьма зол и растерян.

Позавчера, вернувшись после долгого и весьма прибыльного дня, проведенного в лавке, он велел поскорее накрывать на стол и не забыть при этом вина. Да не местного, а самого лучшего из тех, что хранились в подвале и доставались лишь по праздничным дням. Позднее он и сам не мог точно сказать, что именно подтолкнуло его к этому приказу…

Сытно поев и изрядно испив вина, Поликрат решил пригласить в гости своего давнего друга и дальнего родственника Салмонея и его сына, за которого думал сговорить свою единственную дочь, Халкиопу. К слову сказать, дочь пошла нравом в мать, а статью в отца, и Поликрат частенько думал, что хорошо было бы наоборот. Довольно невзрачная и откровенно тощая Халкиопа обладала весьма сварливым нравом и к тому же была избалована матерью и старшими братьями. Впрочем, хорошее приданое, слухи о котором уже просочились за стены дома, давали надежду на то, что дочь замуж возьмут, ну а что будет после — проблемы новоиспеченного мужа. Поликрат, держащий в уважительном трепете всех своих рабов и помощников, в свое время не смог показать тогда еще нежно любимой жене крепкую руку, и теперь частенько вздыхал, вспоминая своего домашнего тирана.

Салмоней пришел в гости не только с сыном, но и с амфорой хиосского, поэтому неудивительно, что вскоре Поликрат решил пригласить в гости и живущего неподалеку Иапета: перед кем же похваляться делами, как не перед тем, кто может по достоинству оценить старания в торговле? Иапет, в отличие от Поликрата, торговал не столь успешно, но это не мешало почтенным купцам быть неплохими приятелями. Потом на шум во дворе заглянул сосед, да так и задержался. Потом из гинекея недовольная супруга прислала рабыню — дескать, шумите слишком… Проснулся Поликрат на следующий день ближе к полудню, с гудящей головой, слабостью во всем теле и неизвестной рабыней под боком. Он смутно помнил, что ее подарил… подарил… кто-то, в общем, подарил. И, кажется, жена об этом пока еще не знала.

Отослав рабыню прочь, Поликрат, стеная и проклиная судьбу, побрел на свежий воздух. Жена, видя его состояние, велела накрывать на стол, а сама собственноручно поднесла холодной воды с травами, чем немало удивила Поликрата. Впрочем, удивлялся он недолго — как только мир вновь стал благосклонен к почтенному торговцу, к нему прибежал раб от Салмонея и передал приглашение в гости. Жена милостиво кивнула, дескать, а чего бы тебе, муженек, не отдохнуть, и Поликрат отправился с ответным визитом к Салмонею.

Домой он все же вернулся, хотя сказать, сам ли он пришел или же его принесли, точно не мог. В памяти всплывали то лица сотрапезников, то голые рабыни, пляшущие для гостей… Поликрат сладко прижмурился от этого воспоминания — жену Салмоней держал в строгости, из гинекея она и носа не совала, а потому на его пирах можно было расслабиться и отдохнуть.

Поликрат довольно потянулся: хоть и было вчера выпито немало, но голова сегодня не болела, видать, богам было угодно вчерашнее веселье. «Надо бы начать приготовления к свадьбе, — подумал Поликрат. — Дело это хлопотное… Стоп! — осадил он себя. — А был ли вчера разговор насчет свадьбы или нет?» Поликрат поднапряг память, но, увы: пирушка вспоминалась, рабыня — как уверял Салмоней, из самой Эллады — тоже хорошо запомнилась, а вот сговорил ли он Халкиопу или нет — о том воспоминаний не было. «Надо будет узнать о том у Салмонея — но осторожно как-нибудь», — решил Поликрат.

Во внутренний дворик он вышел как раз тогда, когда один из рабов, клянясь всеми богами и призывая их в свидетели, рассказывал, что в порту творится страшное: то ли варвары с севера что-то натворили, и их всех до одного убили и в реку покидали, то ли наоборот… Рабу не верили, качали головами и громко смеялись. Увидев воздвигшегося в дверях дома хозяина, рабы мигом разбежались, словно застигнутые врасплох тараканы, а Поликрат, посмеиваясь, решил обязательно сходить в лавку — сидеть дома не хотелось, а за торговлей, глядишь, и новостями разживется.

Новостями он разжился уже по дороге в лавку — да такими, что впору не верить собственным глазам и ушам. Город ветшал на глазах, из стен еще вчера крепких и основательных домов сыпались тонкие струйки песка, а из лавки торговца зерном важно и неторопливо вышла толстая серая крыса, оглядела замершего посреди улицы Поликрата и, топорща усы, скрылась в щели забора. Со стороны порта доносились горестные крики, а с южной окраины — правда, Поликрат не был в этом уверен — порыв ветра принес истошный женский визг и причитания.

Торговли не было — если в лавку кто и заскакивал, то только для того, чтобы перевести дух да переждать опасность. А опасностей было неисчислимое множество. Змеи и крысы, внезапно появившиеся в городе и бросающиеся на людей, на фоне всего остального выглядели жалким лепетом младенца против зычного крика подвыпившего вояки. По Танаису бродили ожившие дорожные столбы, хватали всех без разбора и горячо и долго любили, да так основательно, что бедолаги потом только и могли, что лежать там, где их настигла божественная милость. И ладно, если бы об этом Поликрату рассказал какой-нибудь бродяга, веры которому нет. Уважаемые люди, ни разу в жизни не солгавшие, клялись в том, что лично видели все эти безобразия.

— А кто с оружием кидается, так у того оружие-то отбирают и… — скорбно воздевая руки, рассказывал один из соседей по торговому месту.

— Убивают? — не поверил Поликрат.

— Нет, хвала богам. По афедрону плашмя так хлопают, что потом бедолага еле идти может. А им, истуканам каменным, все нипочем!

Домой Поликрат пробирался в сумерках, замирая от каждого шороха и дрожа от страха, ибо днем и сам видел неспешно шагающего герма с огромным фаллосом…

— Собирайте вещи, — велел Поликрат дома, собрав всех рабов и семью. — Я договорился, на рассвете нас будут ждать на корабле.

— Но как же наш дом?! — возмутилась было жена.

— Молчи, дура! — впервые в жизни прикрикнул на нее Поликрат. — Город проклят, не иначе! Не уйдем — вместе с этим домом и погибнем, а так хоть жизни сбережем…

И жена молча подчинилась, признавая правоту супруга.

* * *

Дионис был доволен. Ему удалось так подшутить над мачехой! Пожалуй, даже лучше чем Гермес над тем же Аресом или Посейдоном. В глубине души Дионис считал, что однообразие задумок Гермеса и выбор объектов их приложения низводил шутку до обыденности. А вот он, Дионис, и свежую идею провернул, и сделал так, что посмеялись не только над Герой, которую обычно никто не трогал, хорошо зная злопамятность этой богини, но и над Посейдоном. Да что там говорить, и над самим Зевсом удалось позубоскалить, пусть и украдкой.

Еще больше Дионис был доволен тем, что ему удалось улизнуть до того, как Зевс опомнился и решил покарать наглеца. Укрыться от гнева отца Дионис на сей раз решил не у Пана или Хирона и даже не у Гермеса. О нет, Дионис решил совместить полезное с приятным и отправился на край Ойкумены. Не в Гиперборею, конечно — Латона вряд ли хорошо отнеслась бы к нему. Насколько знал Дионис, она не жаловала Олимпийцев, делая исключение лишь для собственных детей. Еще, быть может, она встретила бы более-менее нормально Гермеса — особенно, если явится тот вместе с обожаемым и им, Гермесом, и Латоной Аполлоном. А посему Дионис отправился в далекий Танаис, подгадав как раз к Великим Дионисиям.

Праздник, вначале сдержанный и до оскомины скромный, постепенно становился все более оживленным, как это обычно и случалось с появлением бога вина и сопровождающего его хмельного веселья.

Кислое местное вино мановением руки божественного гуляки становилось сладким, количество его в кратерах не уменьшалось, и виночерпиям только и оставалось, что обносить пирующих все новыми чашами. К вечеру захмелели не только местные «греки», но и явившиеся по каким-то своим делам в окрестности города скифы.

Божественное присутствие сказывалось и в том, что невзирая на количество выпитого хмельное веселье не перешло в упийственную удаль. Не было ни драк, ни склок, все взирали друг на друга дружески и любовно.

Молодой и веселый Дионис, конечно же, приглянулся многим местным красоткам, чем тот и воспользовался, решив погулять на славу. Выбрав двух молодок поаппетитнее, Дионис увлек их подальше от гульбища, перейдя затем в дом одной из молодок, где они и провели все время до рассвета в веселых любовных играх.

Оставив утомленных, но довольных красоток отдыхать, Дионис решил прогуляться по городу, пока утренняя прохлада не сменилась почти летней жарой. Прогулка закончилась встречей с некоей Таргатао, которая, призывно и недвусмысленно улыбаясь, пригласила Диониса в гости: подкрепить силы чем боги послали. Очевидно, боги весьма благоволили к дому статной красавицы: на стол были выставлены и лепешки, и сыр, и вкуснейшая местная рыба, и прочие блюда. И, конечно же, на столе было и вино, причем обладавшее отменным вкусом и без вмешательства Диониса. Надо ли говорить, что у Таргатао Дионис решил задержаться не только на время, необходимое для трапезы и отдыха. И надо ли говорить, что настроение Диониса передалось горожанам и праздник продолжился?

Таргатао была ненасытна и любвеобильна. Насколько Дионис понял из ее разговоров, Таргатао была женой местного торговца Гекатея, в очередной раз отлучившегося из Танаиса по делам, а она, Таргатао, вся исстрадалась без мужской ласки.

— Местные-то ко мне не подкатывают, — с напускной скромностью потупив взор, говорила Таргатао. — Знают, что муж ревнив и нравом суров.

Пожалуй, Дионис и поверил бы в ее скромность, если бы еще совсем недавно она не стонала в его объятиях, да так, что и без того горячий и неуемный Дионис завелся еще больше.

«Кажется, я запомню этот праздник надолго, — думал Дионис, утомленно раскинувшись на ложе и не без удовольствия принюхиваясь к долетающим из кухни запахам. С не меньшим удовольствием он прислушивался к звукам гульбища, доносящимся из открытых окон. — Да, это определенно стоит запомнить!»

Немного позже, когда голод был утолен, любовники вновь были готовы продолжить любовные утехи.

— Какой же ты горячий, — шептала Таргатао, и ее пышные груди с темными, будто спелые вишни, сосками подрагивали в такт дыханию.

Дионис не отказал себе в удовольствии приласкать их, огладив ладонями и словно невзначай прищипнув соски.

— Ну же, — гортанно простонала Таргатао, и по ее телу пробежала дрожь предвкушения. — Чего же ты медлишь?

Она еще шире развела ноги и качнула бедрами.

— Не медлю, — облизал губы Дионис. — Я не медлю, я любуюсь.

Зрелая красота Таргатао, ее пыл и страсть настолько нравились Дионису, что он готов был любить эту женщину вновь и вновь.

— Ты такая сладкая, — произнес он, медленно ведя ладонью от груди к лону.

Таргатао застонала еще громче и жалобнее и вновь качнула бедрами.

— Горячая…

А вот по внутренней стороне бедер он провел кончиками ногтей — не сильно, самую малость нажимая, не причиняя боли, а лишь намекая на нее. Таргатао в ответ исторгла такой стон, что у Диониса перехватило дыхание.

— Страстная, — прошептал он, ложась на женщину и жадно целуя ее горячие губы, одновременно делая сильное движение бедрами.

— Дааааа, — простонала Таргатао, обхватывая Диониса ногами. — Дааааа…

Движения Диониса становились все резче, стоны Таргатао все громче, и они оба уже почти достигли вершины наслаждения…

Таргатао пронзительно завизжала, глядя расширенными глазами, в которых мгновенно вскипел ужас, куда-то за спину нависающего над ней Диониса. Дионис дернулся оглянуться и охнул, почувствовав, что его фаллос зажат, словно тисками. Он дернулся еще раз, надеясь высвободиться, и тихо ругнулся сквозь зубы.

— Твои глаза видят то же самое, что и мои? — раздался голос за спиной Диониса, не оставляющего надежды высвободить опавший фаллос из отнюдь не ласковых «объятий» лона словно окаменевшей от ужаса Таргатао.

Дионис голос этот узнал и приуныл окончательно. Единственный, кто был способен найти его быстро. Один из немногих богов, кого Дионис по-настоящему уважал. И тот самый из братьев, кого он менее всего хотел сейчас видеть.

— Не знаю, что там видят твои глаза, — раздался второй голос, совершенно незнакомый Дионису. — Я вижу некоего мужа, который никак не может доставить удовольствие жене.

Дионис дернулся было обернуться, чтобы увидеть, кто это там такой шутник, но его движение, судя по стону боли, вырвавшемуся из уст Таргатао, было ей крайне неприятно. Впрочем, она тут же замерла, закрыв глаза и едва заметно дыша — видимо, Гермес позаботился о том, чтобы никакие смертные не мешали его беседе с братом.

— Чужой жены, — уточнил Гермес. — В то время как его дома заждались.

— Что тебе тут надо? — прохрипел Дионис, окончательно уяснивший тщетность своих попыток освободиться.

— А ты не догадываешься? — деланно удивился Гермес. — Ввергнуть тебя в лоно семьи, — и, судя по тону, он глумливо ухмыльнулся.

— Да? — с сомнением спросил незнакомый голос. — Мне кажется, что он уже и так пребывает… в лоне.

— В чужом лоне, — снова уточнил Гермес. — А ведь дома его ждет красавица жена. Плачет, между прочим. Занятых богов от дел отрывает.

Дионис безнадежно застонал, стараясь не двигаться.

— А долго он будет тут лежать, сверкая голым задом? — с интересом спросил незнакомец. — Хотя зад у него ничего, аппетитный.

— До тех пор, пока мы его не накажем, — ответил Гермес.

За спиной Диониса раздалось подозрительное шуршание.

— Нет-нет, — поспешно произнес незнакомец. — Это же твой брат, значит, тебе его и наказывать. А я в стороночке постою, поучусь, как надо с братьями обращаться.

— Да, задница действительно вполне ничего, — после некоторой паузы произнес Гермес таким тоном, что Дионис непроизвольно сжал ягодицы. — Видал я и получше, но ты прав, аппетитная.

Снова негромкий шелест, а следом за ним… Дионис взвыл в голос. Никогда доселе в его нескучной жизни он не испытывал подобного позора. Его на глазах некоего неизвестного самым наглым образом пороли, причем, судя по ощущениям, крапивой. Вскоре зад уже горел, как и уши, и щеки, а Гермес все продолжал охаживать его крапивой.

— Гермес, хватит, — взмолился наконец Дионис. — Я больше не буду!

— Точно не будешь? — с сомнением уточнил Гермес.

— Так точно, не буду.

Ошметков гордости Дионису хватало лишь на то, чтобы не разрыдаться в голос.

— Ладно, поверю я тебе. Веревки ты из меня вьешь, — вздохнул несносный Гермес. — Пойдем, Локи, кажется, мы наказали всех достаточно.

— А как же я? — взвыл Дионис.

— А ты домой, — строго велел Гермес. — Или тебя за ручку привести к Ариадне?

Дионис горестно застонал, понимая, что если Гермес сейчас уйдет, то домой Дионис вернется не скоро и уже больше никогда не только не сможет исполнять супружеский долг, но и вообще считаться мужчиной.

— Ну что еще? — недовольно спросил Гермес. — Неужели до сих пор не знаешь, как в таких случаях поступать?

— Гермес, это точно твой брат? — обидно рассмеялся тот, кто откликался на имя Локи.

— Младший, — ответил тот.

Прошуршали шаги, потом в поле зрения Диониса появился рыжеволосый варвар в грубых одеждах.

— Оно и видно, что младший, — хмыкнул он. — Слушай меня, — обратился огненноволосый к Дионису, — сунь ей два пальца в зад, она тебя и отпустит.

Дионис сначала задумался, осознавая полученный совет, потом попытался представить, как ему извернуться так, чтобы последовать этому совету, а потом возопил так, словно уже извернулся и прочувствовал всю боль от подобных телодвижений.

— Да ты что, издеваешься?!

— Да, — радостно подтвердил рыжий незнакомец. — А что, сразу понятно не было?

— Гермеееес, — проныл Дионис, — как мне освободиться?

— Душу ее в тело верни и вином напои. Самым крепим, — ухмыльнулся брат, вставая рядом с тем, кого он называл Локи. — Она захмелеет и расслабится. И побыстрее давай, а то и так задержались мы тут…

* * *

Жители Танаиса покидали город. Те, кто успел сговориться с капитанами кораблей, вздыхали, ибо много скарба взять с собой не могли. Печалились и те, кто не успел подсуетиться и теперь вынужден был уходить по суше — повозки были далеко не у всех, как и верховые животные. Взяв с собой только самое необходимое, побросав на произвол судьбы честно или не очень честно нажитое, люди, стеная и плача, стремились прочь из города.

— Славно повеселились, — стоя на пригорке и глядя на опустевший город, довольно произнес Локи.

— Да, неплохо, — улыбнулся Гермес. — И главное, никто серьезно не пострадал!

Локи хохотнул, вспоминая, как смертные бегали от призрачных изваяний, с каким ужасом взирали на их утехи с призрачными же людьми и как трогательно шарахались от муравьев и жуков, которым умелая рука Локи придала облик змей и крыс.

— Надеюсь, еще как-нибудь встретимся, — все еще улыбаясь, произнес Гермес. — А мне пора.

— До встречи, — согласно кивнул Локи.

Ни боги, ни бывшие танаиты не знали, что на рассвете следующего дня на скорбно молчащий город обрушилась волна кочевников. Вспыхнут камышовые крыши, с шумом обрушатся стены, оплывут, роняя слезы, церы. Город перестанет существовать на долгие полтора века.

А в XX веке ученые будут биться над загадкой — почему танаиты покинули город? Будут писать книги и статьи, вести дискуссии, защищать диссертации. Но к разгадке никто так и не приблизится.