От земли до звезд (джен)

Дверь была плотно закрыта, и не было слышно никакого стука, но Эйрел все равно почувствовал, что за дверью кто-то есть. На мгновение он напрягся, потянувшись к парализатору в ящике комм-пульта, но затем уловил звук, словно кто-то переминается с ноги на ногу, и замер.

Звук повторился — человек сделал шажок к двери и поднял руку постучать, но затормозил в нерешительности. Шорох — как будто этот предполагаемый посетитель уронил руку и повернулся, чтобы уйти. Точнее, сбежать, как то подозревал Эйрел.

— Майлз, — окликнул он, чуть повысив голос, — входи.

За дверью настала внезапная тишина за дверью. Эйрел словно своими глазами видел, как на мгновение его сын застыл, распахнув глаза, пойманный на месте. Такое оцепенение должно было пройти мгновенно: Майлз, когда его заставали врасплох, всегда начинал соображать еще быстрее, а не медленнее. Единственной сложностью было то, что при этом его мысли разбегались во всех направлениях одновременно, и некоторые — точнее, многие — из этих направлений вели прямо к катастрофе планетарного масштаба. Или межпланетного, поправил себя Эйрел, припомнив недавний флот наемников, который Майлз ухитрился заполучить исключительно по случаю.

Ручка двери повернулась, дверь осторожно приоткрылась. Майлз засунул голову внутрь:

— Я не помешаю, сэр?

Сегодня его сын в подавленном настроении. Что ж, это ожидаемо. Конечно, излагая историю своих похождений Грегору, Майлз ухитрился представить их приключением, но Эйрел все равно ощутил в ту минуту боль, таившуюся за его словами. Для него стало почти сюрпризом, что сын не подошел к нему раньше, а избегал этой встречи целых три дня.

— Вовсе не помешаешь, — отозвался Эйрел, подкрепив приглашение жестом войти. Майлз в комнату буквально проскользнул. Он прикрыл за собой дверь, несколько мгновений маячил у порога, собираясь с силами, и лишь потом решился пройти вперед.

Когда у них родился Майлз, Корделия заказала для каждой комнаты в доме специальную мебель — кресла, в которых ее сын мог бы сидеть, не мостясь на краешке и не болтая ногами в воздухе, словно ребенок. Майлз сел в свое кресло, крепко поставив ноги на пол и прижав ладони к коленям. Он выглядел так, словно собирается с духом, готовясь сделать очень неприятный доклад.

Эйрел постарался, чтобы его лицо выражало самое мягкое внимание.

— Дядя Саймон сказал, что я должен поговорить с тобой, — произнес Майлз.

Эйрел поднял бровь:

— Значит, с ним ты уже говорил?

Майлз отрывисто кивнул, выпятив острый подбородок, точно нож выставил — отчетливый признак, что он или нервничает, или оседлал волну адреналина, или то и другое сразу.

— Я пришел к нему извиниться за то, что вверг его в неприятности, — признался он, и Эйрел с гордостью отметил, что ни тоном, ни словами Майлз ни в малейшей степени не пытается оправдаться. Заточение Саймона в казематах СБ было связано с подвигами Майлза лишь косвенно: не будь дендарийцев, Фордрозда почти наверняка нашел бы не одну, так другую причину навлечь подозрения на шефа СБ. Майлз мог бы прямо с порога заявить, что несправедливо винить в бедствиях Иллиана его. Мог бы, если бы хотел. Но, очевидно, он в полной мере усвоил, что есть долг сюзерена по отношению к вассалу, и понимал, что эта ответственность простирается и на то, во что нельзя напрямую ткнуть пальцем. Его вассал пострадал у него на службе — и остальное не важно.

— Ты выглядишь относительно невредимым, — заметил Эйрел, демонстративно оглядывая того с ног до головы. — Значит, он выдрал из тебя не слишком много клочьев.

Майлз не сумел полностью подавить улыбку: его губы дрогнули, а часть напряжения, сковывавшего плечи, испарилась.

— Вообще-то нет. Сначала он прочел мне весьма раздраженную лекцию о том, что необходимо обдумывать последствия прежде, чем нырять в ситуацию с головой, а после этого заставил меня сделать полный доклад о дендарийцах. — Майлз чуть вздрогнул. — Если честно, я почти забыл, каково это — стать объектом дружеского допроса дяди Саймона.

Тут от улыбки не смог удержаться уже Эйрел. Неофициальной, второй работой шефа Имперской СБ все восемнадцать лет было ликвидировать последствия того, что натворит сын Форкосигана. "И я всегда полагался на тебя, Саймон".

— Так о чем он просил тебя поговорить со мною?

Майлз опустил глаза, принялся мять пальцами брючину. Наконец он снова поднял взгляд.

— О жизни. А если точнее, о смерти.

Эйрел почувствовал, как его собственная улыбка гаснет.

— Сержант Ботари, я полагаю?

Майлз кивнул. Его вновь сковало напряжение.

— Да. Но там был еще... один человек.

Эйрел застыл, борясь с искушением прикрыть глаза. Хотя он всегда понимал, что не сможет защищать сына от этого знания вечно, но все же рассчитывал на более долгий срок.

— Расскажи мне.

— Это... он был скачковым пилотом. — Майлз вздохнул. — Офицер-пилот. Нам нужны были коды. — Он с усилием сглотнул. Сердце Эйрела дрогнуло от сочувствия, и он едва сдержался, чтобы не прервать сына: "Хватит, не говори ничего больше". Но вместо этого он стиснул зубы и сделал Майлзу знак продолжать.

— Он отказался идти на сотрудничество, — Начав свой рассказ, Майлз отвел глаза, глядя то в пол, то на стены, то на свои руки — куда угодно, только не отцу в лицо. — Сержант Ботари сказал, что знает способ. Я не подумал его спросить... — Пальцы стиснулись, разжались снова. — Он взял мой нож. Подцепил им имплант пилота и, — выдохнул он, — вырвал с корнем.

Не столько детальное описание насилия, сколько неприкрытая боль на лице Майлза заставила Эйрела поморщиться.

Дальше Майлз заговорил быстрее, выпаливая слова одно за другим. Едва признание было сделано и плотина сломлена, его рассказ полился неудержимым потоком.

— А я тогда еще не знал. Не подумал. Мы оставили его там, связанным, когда отправились захватывать "Ариэль". Если бы я дал себе труд подумать, если бы у меня был медтехник, чтобы к нему приставить, если бы я заранее спросил Ботари, что тот собирается делать... — Майлз явно осознал, что кричит, и моментально осекся, тяжело дыша. — Моя вина. Я приказал это сделать. Моя ответственность. — Он поднял расширенные, почти безумные глаза. — Я был не прав? Я..?

На этот раз Эйрел позволил себе прикрыть глаза на секунду. "Я виноват", — подумал он, и эхом в памяти отозвались слова, которые Корделия сказала ему когда-то, целую жизнь назад: "Я могу любить тебя. Могу горевать о тебе и вместе с тобой. Могу разделить твою боль. Но судить тебя я не могу".

— Что бы произошло, если бы вы не получили эти коды? — спросил он самым мягким тоном, каким только мог.

Майлз заморгал, посмотрел на него.

— Пришлось бы штурмовать "Ариэль" без кодов. И мы все могли погибнуть. Елена, Баз, Ботари... но этого я стопроцентно не знаю. И никогда не узнаю. Жизнь за жизнь. Может ли одно уравновесить другое?

Вот воистину мерило времени, подумал Эйрел. Его собственный отец ответил бы на этот вопрос без колебаний. И он сам — тоже. До Эскобара.

Как все изменилось!

— А такое вообще бывает? — переспросил он наконец. В эту секунду Майлз выглядел абсолютно сокрушенным. — Все, что я могу тебе ответить — он умер. А ты жив. Что ты сделаешь с этим шансом, подаренным им тебе — решение за тобой.

Майлз рывком поднял взгляд.

— Но ты же не можешь просить, чтобы я прожил жизнь за него! Это уже какое-то… — он повел рукой, — жертвоприношение.

«А разве не так?» — подумал Эйрел, мысленным взором окидывая список погибших на Эскобаре. Пять тысяч человек, сгоревшие в погребальном костре одного-единственного. Совокупная тяжесть их жизней когда-то чуть не сокрушила его.

— Ты можешь жить только собственной жизнью, — ответил он, чувствуя, будто слова приходят к нему откуда-то издалека. — Выжившие должны идти дальше, это одновременно их благословение и проклятье.

Наконец он увидел в глазах сына огонек понимания, блеснувший сквозь тучи отчаяния. Пока это была всего лишь искорка, самое начало, нечто, чему предстоит расти много лет — возможно, всю его жизнь. "Быть может, ты найдешь свои ответы быстрее, чем это сделал я, и меньшим огнем и кровью..."

— Это даже не вышло чисто, — признался Майлз, и тень вины и ужаса омрачала его голос. — Как бы я хотел, чтобы все совершилось хотя бы чисто! Солдатская гибель. Пусть даже от нейробластера. А тут случилась самая бессмысленная вещь на свете. Он на нас даже плазмотрона не поднять не успел. Я не застрелил его, защищаясь. Ну, во всяком случае, не буквально.

— Мне было тринадцать, когда я в первый раз казнил человека, — тихо сообщил Эйрел.

В глазах Майлза загорелось любопытство.

Эйрел помолчал, помедлил недолго. На секунду ему показалось, что он видит сразу двоих Майлзов: восемнадцатилетнего, серьезно на него глядящего, и пятилетку, щебечущего без умолку и болтающего ногами так, что накладки звенят друг о друга. «Я не готов!» Его сердце рыдало, желая прекратить эту беседу, сохранить эту сияющую безгрешную невинность как можно дольше. Но сама эта мысль показалась Эйрелу глупой в тот самый момент, как возникла у него в голове.

Майлз уехал из дома мальчиком, а вернулся... нет, еще не мужчиной, но юношей, потерянным и отчаянно нуждающимся сейчас в руководстве. Никакие мудрые мысли не способны пустить часы вспять.

И Эйрел наконец заговорил.

— Шел дождь. Я помню свою тогдашнюю мысль — такую наивную! — что, может, вода смоет следы крови...

* * *

— Убей его, — сказал отец. Его-отец-граф. И это не было просьбой. А Эйрела Форкосигана с самого рождения учили повиноваться приказам.

И все же он колебался. Он перехватил рукоятку меча. Рукоять была скользкой, то ли от дождя, то ли крови — этого он не знал в укрывавшей их темноте. В намерения отца — его-отца-графа — не входило, чтобы Эйрел именно убил стоящего перед ним человека, того, которого держали оруженосцы Форкосиганов и Форбарра, а он скалил зубы и смеялся ему в лицо. Отец хотел, чтобы он лишь положил начало этому убийству, но не довершил его. Для Безумного Императора Юрия не предназначено чистой смерти.

Чистая смерть была бы проще. Эйрел уже застрелил или зарубил множество врагов за время их кровавого похода. (Революции. Восстания. Измены). После первых двоих он перестал запоминать лица. После третьего он больше не испытывал колебаний.

— Чего ты ждешь? — прошипел голос у него над ухом. В эту минуту был не поход на обычный голос его отца (его-отца-генерала), каким его знал Эйрел, сурового, но любящего. Но удивляться было нечему: они все переменились с той поры, как взвод убийц взломал дверь, и весь мир разлетелся на осколки в огне и крови.

Он не ответил, но еще раз перехватил рукоять поудобнее. Первый удар. Почему это право отдали ему? И с чего он должен начать?

— Он не может, — голос Юрия сочился презрением. — Он просто щенок, Петр. Дрожащий крысёныш, которого мне стоило бы утопить при рождении...

— Довольно, — донесся голос Эзара откуда-то сзади и справа, жестко обрубив тираду Юрия. Эйрел ощутил движение у себя за спиной: отец (его-отец-генерал) шагнул было вперед, а Эзар (узурпатор; император) сдержал его. — Лорд Форкосиган, дело за тобой.

— Да, сир, — отозвался Эйрел, желая видеть, как скривится лицо Юрия, как насмешка обернется яростью, а презрение — ненавистью. Он понял, что может управлять эмоциями этого человека, и эта власть вскипела у него в жилах, одновременно опьяняя и вызывая тошноту. С одним ударом сердца она стекла по его телу в узкий, серебристый клинок рапиры.

Для него специально выбрали дуэльный меч. Его острое, вытянутое лезвие предназначалось, чтобы колоть, а не рубить, и это значило, что разрез, им нанесенный, не будет слишком глубок и не станет смертельным. Сам по себе — нет. Только когда к нему прибавится сотня других.

Дуэльный меч его брата. Месть его брата. Это честь. Это справедливо.

Но если это почетно, почему у него сейчас такое тошнотворное ощущение в животе?

Юрий продолжал глумиться:

— Вот видишь? Как дошло до дела, мальчишка не смог. Потому что он знает, что это означает. Измену.

Эйрел невольно вздрогнул при этом слове, которое разнеслось эхом по балкону, точно повторенное голосами миллионов обвинителей.

— Изменой, — произнес Эзар ровно, — было бы не положить конец правлению человека, намеренному залить Барраяр кровью.

Юрий откинул голову и расхохотался.

— Довольно, — вслед за Эзаром повторил Эйрел сквозь стиснутые зубы, но его голос не имел такой же власти, и Юрий продолжал смеяться.

— Заканчивай с этим, — сказал, почти что прорычал, отец (его-граф-и-генерал).

Не так все должно было быть, слабо подумал Эйрел. Победа, великая и славная, а не...

Он сделал шаг вперед. Над головой сверкнула молния, осветив ночь и расколов ее на части. Прогремел гром, и Юрий рассмеялся.

— Ну же, бей, мальчик, — прошипел он, но это шипение было слышно даже из-за раската грома. — Если только осмелишься, когда на тебе мой мундир. Мой мундир на ребенке!

Именно эта колкость и довершила дело. В Эйреле вскипел гнев — гнев, горе и совершенно зрячая ненависть. Молния вновь расколола небо, на этот раз ближе.

— Ты убил всех детей в этой комнате, — прорычал он, но Юрий еще шире расплылся в ухмылке, ужасным образом переходящей в хохот. Пальцы Эйрела крепче сжали рукоять рапиры, он размахнулся и ударил. Удар рассек Юрию живот, и смех перешел в вопль, дерущий по нервам точно когтями.

В ушах у Эйрела звенело. Он попятился, стараясь не споткнуться и вопрошая себя, что же он только что натворил? Давняя выучка заставила его машинально стереть кровь с клинка и убрать в ножны. Его руки не дрожали, когда он подошел к стоящим поодаль отцу и Эзару.

— Отлично сделано, — похвалил его отец, а Эзар положил руку ему на плечо. — Остальное оставь нам.

Должно быть, он кивнул. Он сам не был в этом до конца уверен — дождь обратился в лед, проморозив все, до самой глубины его души.

Воплям, как и смеху, казалось, не будет конца. Эйрел заставил себя не двигаться, хотя по правде не знал, не потому ли, что ноги у него подкашивались и он не мог идти. Он застыл на месте, как статуя, как безмолвный свидетель казни. Отец двинулся вперед, обнажив клинок, и на его лице не было радости, только мрачная деловитость. И так же выглядело лицо Эзара. Здесь нет никакой славы, понял Эйрел. Не здесь. Это — работа, которую они должны исполнить. Хотя нет, даже не работа. Долг. Честь.

— Запомни это, мальчик, — сказал ему отец, вернувшись. С его клинка капала кровь. — Мы форы. Это наш долг. И наше место.

«Закрыть брешь между нашим народом и безумием, — подумал Эйрел с трудом и кивнул. — Но, в конце концов, разве не все мы безумны?»

* * *

Когда отец довел свой рассказ до конца, Майлз сжал губы в одну тонкую линию. Конечно, факты он знал: казнь Юрия Безумного была темой, которую преподавали всем юным фор-лордам. Но одно дело — облагороженная версия, рассказанная в хрестоматии, а другое — реальность.

— Я не знал, что ты там был, — очень тихо произнес он.

— Я не хотел, чтобы это стало известно. — Эйрел вздохнул. Тени в комнате казались гуще и длинней, чем всегда.

— Это было необходимо.

— Необходимо? Наверное. Мы никогда этого не узнаем. И чистым это тоже не было. — Ни в малейшей степени.

— Но он был хотя бы виновен! — заспорил Майлз. — Он был убийцей. Он выбрал эти последствия, выбирая собственные поступки.

Эйрел очень горько улыбнулся.

— Можно сказать и так. Но мы казнили его не только за то, что он совершил. Нет... его казнили за то, что он мог бы сделать, если бы ушел от нас беспрепятственно. — Он немного подался вперед. — В этой вселенной мы никогда не узнаем, не было ли в нашем арсенале нужных слов, способных вернуть его в чувство. Не мог ли он измениться к лучшему и стать императором даже более великим, чем был Эзар. Мы тоже выбрали последствия, выбрав наши поступки.

Майлз не ответил, но наморщил лоб с новой задумчивостью. Его сын — его талантливый, блестящий сын, рожденный в огне войны, на самом пике перемен. Раньше Эйрел надеялся, что Майлзу не придется делать подобного выбора, не придется закрывать собой брешь между своими людьми и безумием. Но это была глупая надежда. Возможно, таков путь — истинное изменение должно произойти в свой день и час. Может, только дети Майлза, или дети его детей, не будут вынуждены переплывать океан крови, чтобы достигнуть света.

— Что сделать с тем шансом, который он мне дал... — пробормотал Майлз задумчиво и поднял глаза. Еще раз Эйрел смог увидеть яркую, неугасимую решимость, пылающую в нем. И снова в бой, в бесконечном поиске ответов. Потрепанный и раненый, зато воля его укрепилась.

— Спасибо! — Майлз выпалил это и выпрямил спину так сильно, насколько мог.

Эйрел склонил голову. Когда-нибудь, подумал он, я расскажу Майлзу про Эскобар. О выборе, который подразумевал еще больше тьмы и смятения, чем выбор Юрия. Об ударе, упреждающем и ужасном, с которым не сравнится тот удар рапиры на балконе под дождем. Но нет, эта тайна все еще слишком мрачная, она слишком глубоко похоронена, чтобы извлекать ее под свет дня. Майлз пока не готов для нее. А, может, и никогда не будет.

А, может быть, этого никогда не понадобится.

* * *

Майлз ушел. Его шаги звучали теперь с новой решимостью, а глаза смотрели по-взрослому.

Эйрел откинулся на спинку кресла, его мысли блуждали в прошлом, от одной кровавой сцены к другой. Сперва Юрий. Потом остатки верных ему людей. Эти картины смазала пелена лет — пока он стал капитаном, а потом адмиралом. Он тогда считал себя таким мудрым, настолько был уверен, что все ответы в его руках. Самый молодой адмирал Барраяра. Стратегический гений. Он в это твердо верил, он был на самой вершине.

Вот другой дуэльный клинок у него в руке — и два мертвых тела у ног. Вонь горящей плоти, когда его жена поднесла к голове плазмотрон и нажала на спуск.

Хруст хрящей и хрупких косточек гортани под его руками — когда он забрал жизнь политофицера, излив беспомощную ярость в самовольной казни.

А потом — ноющая пустота, снова и снова. Сколько раз должен он был осушить эту чашу до дна, прежде чем понял, что может испить из нее только смерть?

— Ты отлично справился, — произнес знакомый голос, выдергивая его из воспоминаний. Он вынырнул в реальность с ощущением, немногим похожим на то, какое бывает у человека, спасенного из хватки ночного кошмара. Его капитан, дорогая, любимая, вошла в ту дверь, за которой только недавно скрылся Майлз, молча пересекла комнату и устроилась на ручке его кресла.

— Боюсь, недостаточно, — вздохнул он. — Не думаю, что он получил хотя бы один из ответов, за которыми пришел сюда.

— Зато ты дал то, что ему было нужно, — ответила Корделия твердо.

— Я могу только на это надеяться, — тихо согласился Эйрел. — Что ему на поиски ответов не потребуется столько времени, сколько когда-то мне. И он не повторит моих ошибок.

— Вся жизнь — это странствие, — отозвалась Корделия. — Как в поисках ответов, так и в попытке пережить те ответы, что мы уже отыскали.

— И порой в этих странствиях можно заблудиться. — Он перехватил ее руку и поцеловал тыльную сторону ладони. — Если бы ты меня тогда не нашла — если бы не показала мне новую дорогу — боюсь, я бы никогда не добрался до ответов.

— Ох, Эйрел. — Уголок ее рта изогнулся в едва заметной улыбке — то ли победительной, то ли печальной, а может, то и другое вместе. — Свои ответы ты отыскал сам. Я просто обеспечила тебе толчок локтем в нужный момент.

— Помню, ты тогда назвала меня людоедом, — сухо сказал он.

— Я назвала людоедами барраярцев.

— А разве я не барраярец?

Она скрестила руки поверх его ладони — восхитительно теплые.

— Барраяр ищет свои ответы сам. И зачастую потому, что ты его подпихиваешь. А порой — и пинаешь.

Он хихикнул, ощущая, как напряжение и тени прошлого отступают.

— Как и Майлз.

— Как и Майлз, — согласилась она и посмотрела на дверь. — Все что мы можем — чуток подпихивать его по дороге. — Она улыбнулась. — Ты как-то сказал мне... я верю, что он будет парить высоко.