Гротеск (джен)

Жизель опаздывала домой на два дня. Ночь уже потеснила вечер, и фонари только-только зажигались. А в этой части города всегда было темно и тихо, как будто старый квартал с наступлением сумерек вспоминал, что он родом из эпохи светских раутов, и многозначительно молчал. Редкому прохожему приходилось принимать эти правила. И быстрее перебирать ногами, потому что, если задрать голову, можно было увидеть притаившиеся на карнизах гротескные фигуры, именуемые горгульями. Их боялись многие; взрослые нервно посмеивались, что древние крепления, удерживающие статуи, могут не выдержать и те рухнут на голову. Люди помоложе — школьники, студенты — шёпотом передавали друг другу жуткие истории о детях, унесённых в ад этими страшными чудовищами. Жизель посмеивалась и над теми, и над другими, но каждый раз, ступая на брусчатку бульвара Шошаним, шаг исправно ускоряла. Всё-таки пугающая темнота — ни одного жилого дома, только пустующие мастерские — угнетала.

Впереди мелькнул свет — Жизель уже подходила к арке, ведущей на оживлённую улицу, когда что-то гораздо темнее ночного мрака сорвалось с крыши и приземлилось позади неё. Тишину разбил скрежет камня о камень, эхо метнулось между домами и затихло, оставив Жизель один на один с неизвестным созданием.

Она оцепенела от ужаса и чем дольше стояла, тем страшнее становился монстр в её воображении. Когда за спиной уже выросло огромное многоглазое нечто с присосками на бесконечных щупальцах и ужасной зубастой пастью, существо напомнило о себе еле слышным постукиванием. Могла ли огромная туша двигаться так осторожно? Мелькнула мысль и дальше стоять и делать вид, будто чудовище ей померещилось, подождать, пока оно уйдёт, но Жизель тут же выругала себя за столь детские мысли. Прижала сумку покрепче к груди и, тяжело вздохнув, обернулась.

Груды щупалец у загадочного создания не оказалось. Были рога, даже рожки — пара лихо закрученных по обеим сторонам головы и пара небольших наростов на высоком лбу. А вот пасть была почти такой устрашающей, какой Жизель её нафантазировала, и зубов в ней оказалось предостаточно. Подрагивающие крылья и длинное, как у отощавшей собаки, тело завершали сверхъестественную картину.

Сумка выпала из ослабевших рук. Жизель попятилась, моля бога, чтобы не споткнуться и не упасть. Чудовище переступило с ноги на ногу, когти противно заскрежетали по мокрым плитам так, что заломило зубы. Пожалуй, красное вино она больше пить не будет. И белое. И вообще пить не будет, только бы ноги унести!

Каменное тело изогнулось — горгулья рывком устремилась к ней. И, оказавшись лицом к лицу, застыла, как породистая собака, взявшая след. Ошеломлённая Жизель едва успела перевести дух, и чудовище снова зашевелилось. Раскрыло пасть, но успело только булькнуть. Жизель увидела, как сошлись каменные брови, как приподнялась верхняя губа, являя тёмные клыки. Горгулья икнула, отпрыгнула и согнулась пополам. Челюсти её некрасиво разъехались, и из пасти хлынула вода. Забыв о страхах, Жизель сердито взвизгнула — пострадали новые лаковые туфли.

— Прошу прощения, — смущённо сказала Горгулья, закончив. — Вчера, как вы знаете, был дождь, и вода скопилась где-то внутри. Я был полон проклятущей воды и не мог должным образом поприветствовать вас.

Голос у неё (него?) был утробный — как будто был порождён не привычным горлом, а кем-то, сидящим в каменном теле. Жизель притопнула, отчего вода в туфлях противно чавкнула, и совершенно неожиданно для себя выдала:

— А… ты… вы не съедите меня?

— Я не питаюсь девочками. Особенно кудрявыми и отвратительно беловолосыми. Хотя за эту зелёную тряпку стоило бы тебя сожрать.

— Эй! — Жизель была возмущена — ей очень нравилось её пальто. — Ты невоспитанное чудовище!

— Сама чудовище! — буркнула Горгулья. — Грубое и невоспитанное. Имени моего не знает, а туда же — обзываться!

Глаза Жизель, и без того огромные, округлились. Разве дьяволы так себя ведут?

— Ты точно не из ада? — осторожно спросила она.

К чёрту, решила она. Надо сделать вид, что ничего странного не происходит. Подумаешь, статуя ожила и разговаривает.

— Ад у человека внутри, — философски заявила Горгулья, щёлкнула когтистыми пальцами, и на указательном появился огонёк. — Так же, как и рай.

Она извлекла из воздуха длинную тёмную сигарету, прикурила, и воздух наполнился сладким дымом с вишнёвым запахом. Образ дьявола стремительно рассеивался, но Жизель нужно было на всякий случай уточнить ещё раз:

— Ты точно не утащишь меня в ад?

— Мне лень. Кстати, я Мистраль. Мистраль Бэйли де Морино.

Вот это имя! Жизель глупо хихикнула и тут же пожалела о своей несдержанности — Мистраль недоверчиво глянул на неё, а потом щёлкнул длинным хвостом так, что хрустнула плитка.

— Ну не злись, пожалуйста! Я не хотела тебя обидеть!

— Как хочу — так и называюсь. Кто мне запретит? Ты?

— Н… нет. Ты сказал, что в ад тащить не будешь. А есть?

— Прекрати набивать себе цену! — Кажется, Мистраль рассердился. — Мне не нужна ни твоя жизнь, ни твоя смерть, ни твоё мясо, ни душа, ни какой-либо другой твой кусок. Что, больше совсем не о чем поговорить? Ну и молодёжь нынче пошла!

Поговорить? Жизель задумалась. Папа учил, что расспрашивать едва знакомого человека о его делах неприлично. Но распространяется ли это правило на Мистраля, ведь он не человек? Папа говорил только о людях. Жизель укусила тугую кудряшку и, придирчиво осмотрев пускающую ровные кольца дыма Горгулью, решила не испытывать судьбу. Каменный хвост выглядел тяжёлым, а папа предупреждал, что не всякий мужчина в состоянии выдержать женскую болтовню. А Мистраль совершенно точно был мужчиной. Пока она думала, за неё уже выбрали тему для разговора.

— Что ты делаешь здесь в такое позднее время?

Жизель виновато отвела глаза.

— Мы с подругой засиделись. Уже два дня как.

— Развлечение затянулось? — понимающе кивнул Мистраль и выпустил дым.

— Да. Отец волнуется, наверное.

— А мать?

— А матери всё равно.

Голос Жизель против её воли стал злым.

— Разве? Я привык полагать, что мать — самое ценное, что есть у человека. Если бы я был бы человек — у меня обязательно была бы мать.

Жизель удалось подавить очередной смешок.

— Мать не появится просто так, если даже очень сильно захотеть. Она должна тебя выносить и родить.

— Выносить?

— Внутри себя.

Мистраль бросил тлеющий окурок на землю и наступил на него лапой. Жизель стиснула зубы — когти проскребли по плитке.

— Надо же. Так я тоже в некотором смысле мать.

— Что?

— Ничего, ничего. Удачного пути тебе. К матери.

И это всё? Жизель была разочарована — такое приключение закончилось ничем. А с другой стороны, она что, должна попросить у горгульи номер телефона? Улыбнувшись своим мыслям, она наклонилась поднять сумку, а когда выпрямилась, Мистраля уже и след простыл.

Когда затих звук её шагов, Мистраль остался один. Он посмотрел на бледный круг луны, сунул палец в рот и прикусил коготь. Слюны у него не было, языка тоже, да и вообще внутри он был пустой. В определённом смысле.

— Да, девочками не питаюсь, — задумчиво произнёс он. — Кто угодно, только не я.

Девочки были излюбленной добычей тех, кто скрывался в его чреве. Жизель повезло, что Суббота — торжество Чревоугодия, а не Лени. Через несколько минут из Мистраля выберется Тощий Диамант — человек с кошмарными гнилыми зубами, от которого разит вонью прокисших помоев. Жажда изысканных блюд, торжество вкуса над разумом и слабость к терпким винам, мысли о сытной свинине с бананами в клюквенном соусе, о мороженом с шоколадной крошкой и сладким сиропом стекались со всего города и впитывались в серый засаленный пиджак Диаманта. Девчонка была худой и не производила впечатления человека, любящего полакомиться. А вот Лень бы живо сцапала её, подумал Мистраль, снова закуривая. Ароматные коричневые палочки появлялись из воздуха сами собой, главное — не махнуть в это время невзначай крыльями. Он мог иметь всё, что пожелает, но всё, что Мистраль хотел в этой жизни — это Сaptain Black с вишнёвым табаком. И, пожалуй, чтобы из него выселили всю ту мерзость, которая в нём обитала.

Единственным, кого Мистраль уважал, был мистер Джон Доу, Злоба. Он имел вид человека неопределённых лет с безупречными манерами. Только с ним Мистраль и любил беседовать. Джон качал вытянутой, как маска вуду, головой и аккуратно смахивал с длинных чёрных волос густые багровые капли — под высоким цилиндром в голове зияла незарастающая рана.

Самым ненавистным детищем для Мистраля была Гулящая Бьянка, опухшая красноглазая старуха с толстой косой, обмотанной вокруг цыплячьей шеи. В её пёстрый халат впитались все крокодильи слёзы великовозрастных детей, которым родители по глупости утирают нос, между высохших грудей болтались все горячие клятвы дочерей, совративших своих отцов и прощённых матерями. После того, как она вылезала, а потом, разбухшая от сожранного, пыталась уместиться обратно, некоторое время невозможно было сжать челюсти так, чтобы не выпадала из зубов сигарета. Зато клясть Бьянку было удобно — голос рождался магическим образом внутри него без участия в процессе горла.

Когда наружу выбирался Насилие, Горящий Пёс, однорукий мальчик с осколком старого зеркала и обожжённым, сочащимся сукровицей лицом, Мистралю становилось тошно. Пёс был тот единственный, кто не выбирал еду с чётко определённым изъяном, а убивал всех без разбора. Людей жалко не было — ему просто не нравилось, когда жилец возвращался в него, смердящий приторным и липким душком человеческих внутренностей. Приходилось выкуривать несколько сигарет за раз и благословлять Создателя за то, что дал возможность втягивать и выпускать воздух.

Сам Мистраль не делал ничего дурного — он просто служил прибежищем для воплощений определённых человеческих стремлений.