Уолтер (джен)

Уолтер плакал.

Айлин всякий раз слышала, а потом даже хотела помочь. Хотела остановить, наконец сообразив, сложив знания воедино, что даже завершение ритуала ему не поможет, и ничто уже не поможет.

Но плакал Уолтер не для этого.

Он все держал мысль, что мать его слышит, всё слышит, ведь она может, ведь она должна. Что осталось совсем немного, еще капля, и она вновь будет с ним.

Генри дошел до дна, до самого истока. Клочки бумаг сложились на глазах в дневник, и все само собой расставилось по полкам. Истина ударила его под дых, в глазах потемнело, но он собрался. Оставаться здесь дольше необходимого не пожелал бы никто, и Генри продолжил свой шаг, а Уолтер...

Уолтер до истины никак не мог докопаться, она была слишком близко — никак не разглядеть. И он плакал, потому что не понимал, но чувствовал, что что-то не так. Не так, как видит он. Чувство это у него отнять никто не пытался.

Айлин слышала. Айлин зачем-то всегда его слышала и сама пришла. Туда, куда и было нашептано.

— Тебе нельзя здесь находиться, ты должен…

— Но я здесь живу. — Уолтер отошел в сторону, спрятался за спину того, кто привел его сюда. Уолтеру здесь нравилось. Ему всегда нравилось быть вблизи, пусть это ни к чему и не приводило. Он приносил маме подарки, но она так ни разу их не приняла. Но он приходил и продолжал приходить до тех пор, пока это было возможно.

И даже немного после.

— Это твой дом? — спросила Айлин, чуть наклоняясь к нему. Она словно бы не замечала Уолтера, сжимавшего в руке револьвер. Он ее тоже пока не видел — успешно делал вид.

— У меня нет дома.

— Укройся где-нибудь, пока не рассветет, пока этот кошмар не кончится.

— Он мой, — качнул головой Уолтер — маленький Уолтер — он тряс головой, повторяя «мой».

— Кто он? — Айлин посмотрела вверх, но не к потолку, она наконец взглянула в лицо с припечатанной на ней тяжелой сухой улыбкой.

— Мой кошмар, — заговорил он, — и он не кончится, никогда не кончится.

Мальчик придвинулся к стене еще ближе, когда он говорил, его взгляд блуждал вдоль пола, избегая смотреть на нее.

— Здесь неопасно, совсем неопасно. Он делает это для меня… и для мамы. Он делает это ради нас и только ради нас. И я совсем не знаю, что он делает, но это что-то плохое. Что-то очень плохое, и оно причиняет боль всем, кто только оказывается поблизости. Всем… — Уолтер поднял на нее глаза — большие и наивные, — кроме меня.

Не было в них отчаянья или страха, было ожидание: когда же это произойдет?

— Уолтер? — позвала Айлин. — Ты должен остановиться.

Но он только качнул головой и отвернулся, прошептав последнее: «Мама ждет меня».

— Мисс Гэлвин, — произнес Уолтер и сжал воздух в кулаке. Имя это отдавалось теплом в груди и билось вместо сердца.

Он вырезал на себе число — одиннадцать. Он всех, кого только касался, считал — один, два и дальше, дальше… — но людьми они после уже не были и имен тоже больше не носили.

Свое он вообще так и не примерил никогда.

Опустив руки и заряженный револьвер, Уолтер тихо пробормотал:

— И Бог сказал, ты должен вернуться к источнику греха, — рот его едва размыкался, волосы закрывали глаза, но он смотрел — безотрывно, не моргая — на жертву.

Айлин повторила слово в слово, глаза ее стали пустыми и невыразительными. Она повела плечами, и руки ее вздрогнули, конвульсивно и неестественно.

Кукла Айлин. Айлин — кукла.

Имя это оставалось болью в груди, и он не мог его больше помнить, носить с собой, в своей памяти — не мог больше.

Уолтер смеялся.

Смеялся не как победитель, ведь он им и не был. Смеялся не как душевнобольной, ведь души не имел, он просто смеялся.

Смеялся, смеялся и был везде — повсюду, следовал за каждым, за кем только вздумается, следовал попятам. Был мертвым, был опасным, был, был, был.

И Генри бежал от него, но всякий раз оказывался на шаг позади. И Генри хватался за голову, когда Уолтер плакал и когда смеялся. И даже когда Уолтер вспоминал о плохом. Генри тоже, как Айлин, слышал, всегда и везде — слышал его.

У него звенело в ушах, телефон трещал, и кто-то стучал в дверь — в реальном мире, а здесь от всего этого только голова раскалывалась.

— Я всегда слежу за тобой. — Уолтер улыбался, улыбался, улыбался и поднимал на вытянутой руке револьвер, стрелял в него.

Улыбка его походила на трагедию, его смех вызывал острую боль в висках. Генри слышал, Айлин слышала, каждый в доме ощущал движение за стеной и звук. А потом забывал. Или мечтал об этом.

— Очень много людей пыталось остановить меня, но сейчас все хорошо. — Уолтер покачнулся на нетвердых ногах, но сумел устоять, в его глазах плясали тени. Для него здесь не существовало монстров, он не видел в стенах зла.

Он покачнулся, потому что говорил чужими словами. Словами того, кто стоял перед ним и смотрел на жертву, на двадцатую. На Айлин, которая пришла к нему, пришла помочь.

Пришла к малышу, к бедняжке, который поверил в ложь, и сама она тоже не в то поверила.

— …вернуться к источнику греха.

— Я должен закончить свою работу… — голос Уолтера стал тихим, словно потерял в силе. — Айлин Гэлвин… — сказал он и окончательно затих.

Айлин слышала, покорно стояла и смотрела в пустоту. Пустоты вокруг было слишком много.

А Уолтер — маленький Уолтер — пятился к лестнице, а потом бежал, пока не скрылся на третьем этаже у двери. Той самой, которая всегда была для него заперта. Которая и сейчас была. Заперта.

— Мисс Гэлвин, я вскрою свой мир наружу. Мир, где смерти нет…

И жизни тоже.

Я поделю его с каждым, свою бесконечную смерть и вечное существование. Я поделю его с тобой, мисс Гэлвин.

Уолтер плакал. Уолтер смеялся.

И оба были: где-то были, зачем-то были, все еще — были.