Исповедь мечтателей (гет)

Чернильное небо затянуло тяжелыми тучами. Где-то вдалеке уже слышались нарастающие раскаты грома. Трудно было поверить, что еще полчаса назад ночное небо было ясным, с миллиардом переливающихся созвездий. А сейчас оно все плотнее закутывалось в черную вуаль, готовясь пролить тяжелые слезы скорби. Беспокойные стаи птиц то и дело взмывали в темную высоту в поисках убежища от надвигающегося ненастья. Казалось, что даже в их громком перекрикивании слышались нотки отчаянного стенания.

Восемь фигур напряженно застыли в полумраке столовой дома на площади Гриммо. Источником света здесь был лишь тихо потрескивающий камин, тускло освещавший затянувшуюся немую сцену, отбрасывающий неестественно длинные, трагические тени на стены и лица собравшихся.

В конце длинного потертого дубового стола сидел, ссутулившись и низко опустив голову, молодой юноша со спутанными светлыми волосами. Он был бледен и еле заметно дрожал, словно ему было очень холодно, несмотря на то, что воздух в помещении был горячим и душным. Невысокая девушка с поблекшими, когда-то ярко-розовыми волосами, сжимала его плечо тонкой изящной кистью так сильно, что побелели костяшки пальцев. Вся её маленькая фигура выражала решимость и упорство, она, словно туго закрученная пружина, готова была выстрелить в любой момент, если это от нее потребуется.

Я слишком хорошо помню эту ужасную длинную ночь. Удивительно, как может растягиваться время, когда случается какая-нибудь беда. Это не работает, когда дело касается хороших событий. Счастье, радость, победы — всё это проносится мимо нас бурным потоком цветных осколков калейдоскопа. Через несколько месяцев, а то и недель, мы уже не помним из-за чего были так рады, память о тех событиях не способна воссоздать такие же яркие ощущения и эмоции. Другое дело — трагедия. Боль, обида, разочарование, разбитое сердце намного дольше способны терзать наши души. Когда мы сталкиваемся со смертью, реальность становится слишком неожиданной, непостижимой. Движения как-будто замедляются, словно во сне, одна фраза или жест могут длиться вечность.

Я помню, как струя зеленого пламени, слишком яркого, слишком ослепительного и нереального, ударила седовласого старика прямо в середину груди. Как его подбросило в воздух, как на долю секунды старый волшебник завис в воздухе с отчаянно взметнувшейся серебряной бородой. Отчетливо, кадр за кадром, как в замедленной киносъемке, я видел, как он медленно, словно тряпичная кукла, перевалился спиной через стену башни и исчез. Вопль ужаса тогда так и не слетел с моих губ, застряв где-то в глубине горла. Мне казалось, что все мое существование поражено ужасным недугом, над всеми, кто был дорог мне, на кого я мог положиться, кого я любил и кому доверял, парил невидимый ангел смерти, избавиться от которого мне, видимо, было не суждено. Я помню эти кадры отчетливо — так, бывает, запоминаются картинки из любимой детской книжки.

И сейчас я стоял среди напряженных, застывших фигур, ожидающих моего решения. Снаружи косые струи дождя неистово колотили в оконные рамы. Мне было жарко, к горлу подкатывала тошнота, а в груди расцветал алый цветок ненависти. Сердце, как загнанный зверь, билось о грудную клетку, я чувствовал, что еще немного и хрупкая скорлупа, сдерживающая яростное безумие, пойдет трещинами и я сорвусь. Брошусь на этого дрожащего светловолосого парня и вопьюсь зубами ему в горло, как дикий пес, буду грызть и швырять его из стороны в сторону. Мне хотелось вытрясти из него душу,чтобы убедиться, что она все-таки у него есть. Я отчаянно желал, чтобы он наконец понял, что такое боль. Что человеческие жизни — это не пешки на шахматной доске, что каждый поступок имеет последствия, порой слишком глобальные, что, сделав неверный ход, ты уже не сможешь вернуть фигуры на черно-белые клетки. Мне хотелось одного — сломать его, уничтожить, разорвать. Зажмурившись, я вцепился в край стола, под веками пульсировали красные круги.

— Гарри, — из полумрака осторожно выступил вперед мужчина в потрепанной мантии, его лицо было не молодым, но события прошедшей ночи как будто лишили его еще одного десятка, — я хочу чтобы ты немного успокоился и попытался понять, почему мы просим тебя об этом.

Я шумно втянул носом воздух и открыл глаза.

— Вы говорите, что ему, — я перевел взгляд на поникшего юношу, — что ему необходимо остаться здесь? Вы это серьезно? После всего,что он сделал? — я говорил очень тихо, мой голос дрожал, и все,на что я был способен, — это лишь надрывный сиплый шепот. Я отчаянно всматривался в темные грустные глаза профессора, будто все еще надеясь, что сейчас внезапно зажжется свет, и все происходящее окажется нелепой и злой шуткой.

— Послушай, Гарри, — подала голос розововолосая волшебница. Её лицо было решительным и бледным, а я никак не мог и не хотел понять, почему она вдруг так уверенно встала на защиту того, кто этого не заслуживал ни на секунду.

— Нет! Это вы послушайте! — Я все-таки сорвался на крик, и все присутствующие вздрогнули от неожиданности. — Этот человек подставил всех нас! Из-за него погиб Дамблдор! Он гнусный предатель и трус! — Мой взгляд ошалело бегал от одного скорбного лица к другому, грудная клетка тяжело и рвано вздымалась, в висках ритмично стучали удары молота. — Я даже смотреть на него не могу, а вы предлагаете спрятать его в моём доме?

— Гарри, — мягко сказал профессор Люпин, беспокойно посмотрев на объект моих нелестных отзывов, — я понимаю твое негодование и разделяю твою боль. Поверь, нам всем сейчас не легче, но, — почувствовав, что я уже готов возражать, профессор поднял ладонь, жестом останавливая меня, — Драко был вынужден сделать то, что сделал, в силу определенных обстоятельств. Случается, что обстоятельства сильнее нас. — Он устало провел рукой по своему лбу, и вздохнув, добавил: — Бывает, что у нас просто не остается выбора.

"У меня нет выбора!" — белое, изможденное лицо Малфоя проступило перед моими глазами и его дрожащий, истеричный голос эхом раздался в моей голове. "Я должен сделать это. Он убьет меня! Убьет всю мою семью!" Я вспомнил этот момент отчетливо и ярко, но все равно, словно по инерции, постарался отмахнуться от него, упиваясь своей болью и ненавистью. Что, как не боль, обостряет наше ощущение самости? Каждый из нас, наверняка, в моменты личного отчаяния осознает себя самым несчастным, считает свою боль самой важной и невыносимой, лишая всех остальных даже шанса пережить нечто подобное. Я так настойчиво хотел видеть в Малфое только лишь отрицательного персонажа, что напрочь позабыл наделить его простыми человеческими качествами.

— Всегда есть выбор, — упрямо проговорил я, будто пытаясь убедить в этом самого себя. — Если бы я был на его месте, я бы предпочел сам умереть, но спасти человека, от которого пользы в сотни тысяч раз больше в этом ужасном противостоянии.

— Возможно, в чем-то ты и прав, Гарри, — тихо продолжил Люпин, — но ты не на его месте. Как и никто из нас. Волан-де-Морт не столь щедр на возможности выбирать. И семье Малфоев не повезло оказаться под его покровительством. Люциус не раз подводил Волан-де-Морта, и в наказание он поручил его сыну невыполнимое задание: убить Альбуса Дамблдора. Ведь это же очевидный провал. Смертельный приговор был подписан с самого начала, стоял лишь вопрос времени. Сам посуди, какой тут может быть выбор? Смерть родителей или Дамблдора. И что же выбрал бы ты, Гарри?

Комнату заволокла густая тишина, я затравленно огляделся, ощущая, как внутри меня начинает ворочаться неприятное необъяснимое чувство, похожее на стыд. Я был возбужден, зол и расстроен. Мне было необходимо найти виноватого, и я его нашел, не особо задумываясь, и бесцеремонно деля мир на черное и белое. Наверное, самое болезненное потрясение испытываешь, когда осознаешь насколько был слеп. Все время, что я наблюдал за Малфоем, хватаясь за обрывки его фраз, пытаясь найти подтверждение его принадлежности к Пожирателям, я никогда не смотрел на него по-настоящему. Перед моими глазами была словно пелена, через которую он представлялся утрированной аллегорической фигурой, трусливой и жестокой, лишенной совести, лживой и коварной. Мне казалось, что он мог бы вместить в себя все порочные качества, не оставляя места ничему светлому. Я упрямо не хотел наделять его простыми человеческими эмоциями, и совсем не видел важности в том, что он всего лишь школьник, такой же как и я, а настоящее зло уже давно начало разыгрывать глобальную шахматную партию.

— Молли, Артур, — тихо заговорила Тонкс, обращаясь к паре рыжеволосых волшебников, которые тихо сидели в углу стола и бросали недоверчивые взгляды на светловолосого мальчика, — я прошу вас, как взрослых и ответственных людей, помогите Драко. Сейчас ему некуда пойти. Люциус в Азкабане, а Нарцисса... — Тонкс неловко запнулась и, опустив взгляд, еле слышно добавила: — Мертва. Волан-де-Морт убил её.

Мой взгляд метнулся в сторону Малфоя, который, казалось, сжался еще сильнее, и опустил голову еще ниже, если такое вообще было возможно. Ведь его лоб и так практически касался поверхности стола. Внутри меня шла неравная битва между ненавистью и жалостью. Одна часть меня яростно шептала, что вот она — порция боли, которую он заслужил. Трусливый, злой и испорченный. Предатель, из-за которого погиб Дамблдор, который впустил в школу пожирателей, который из года в год издевался над теми, кто слабее или просто пришелся ему не по душе. Но тонкий настойчивый голос из глубины моей бурлящей ненависти кричал, что это наказание несоизмеримо тяжелое, что Малфой на самом деле мог действительно оказаться жертвой обстоятельств.

Я знал, что все ждут от меня решения, какого-то широкого жеста, благородного поступка. В одночасье в моих руках оказалась огромная власть вершителя судеб, которая, признаюсь, в тот момент вскружила мне голову. Я мог сказать лишь одно слово — "нет", и больше никогда не увидеть этого прогнившего насквозь, ненавистного мне человека. Я мог бы забыть о нем, как проснувшись наутро, забываешь о ночном кошмаре, но я знал, что этого никогда не будет. Я всегда буду помнить о нем. Всегда его бледное, искаженное, тревожное лицо, вскинутая подрагивающая рука с тонкими пальцами, сжимающими волшебную палочку, направленную в грудь Дамблдора, всегда эта картинка будет перед моими глазами. Наряду со многими другими, которыми мне никогда не позабыть.

Меня лихорадило, и я не совсем осознавал всю ужасающую жестокость мыслей, проносящихся в моей голове табуном диких взвинченных лошадей. Вот так, наверное, и ломаются герои, вступающие в замкнутый круг мести. Никогда я не желал так сильно стать другим человеком, как в этот тяжелый напряженный момент. Жестоким, беспощадным и хладнокровным. Таким, кто не подвластен разъедающему чувству вины и сожаления о своих поступках, кто может легко и непринужденно принимать бесчестные решения, и никогда о них не вспоминать. Оказалось, что соблазн стать кем-то другим, даже на краткий миг, очень велик.

Мой взгляд слепо блуждал по лицам людей, собравшихся в комнате. Я смотрел на каждого и в то же время не видел никого из них. Мистер Уизли неловко приобнимал почти беззвучно всхлипывающую миссис Уизли, сидевшую совсем недалеко от Люпина и Тонкс, все еще вцепившуюся в плечо поникшему Малфою. Рон, мой лучший друг, еще более огненноволосый, чем его родители, усыпанный веснушками, которые с болезненной четкостью проступили на его встревоженном бледном лице. Взгляд его упрямых и пронзительных голубых глаз был уверен и тверд. Он еле заметно кивнул мне, словно пытаясь сказать, что какое бы решение я не принял, он поддержит меня.

Я судорожно выдохнул и обернулся, в то же мгновение утонув в печальных карих глазах. Позади меня, в дверном проеме, осторожно выглядывая из-за деревянного косяка лишь одной половиной лица, словно не решаясь переступить порог, застыла маленькая хрупкая фигура Гермионы. Мне словно плеснули в лицо холодной водой, и я задохнулся от сковавшего моё тело стыда. Всего лишь на миг мне почудилось, что она знает все, о чем я только что думал, все мои отвратительные мысли и малодушные картинки, возникшие за последние минуты в моём лихорадочном воображении. Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, такая же бледная и измученная, как и большинство присутствующих. Но то, что я увидел в ее глазах, протрезвило меня в ту же секунду. Я отчетливо услышал звон треснувшего стекла где-то у себя внутри. Я понял, что она никогда меня не простит, если я откажу в помощи, пусть и нашему злейшему врагу. Страх, скорбь, неверие, жалость, надежда, мольба. Я читаю по ее глазам, как по открытой книге. Кровь хлынула к моим щекам, и я пристыженно опустил взгляд. Моя маленькая храбрая и всепрощающая гриффиндорка. Вот, кто с полным правом может считаться чистейшим образцом, сочетающим качества, присущие львиному факультету. Но в моем случае, все-таки, распределяющая шляпа была права. Мне никогда не избавиться от отвратительных копошащихся змей у меня внутри.

— Гарри, — мягкий и спокойный голос профессора Люпина заставил меня вновь вернуться в реальность. Я увидел, как он беспокойно переглянулся с Тонкс и сжал её руку. Во всем этом кошмаре я и думать забыл, что Малфой приходится родней Тонкс, и я никогда не задумывался, что у нее вполне может быть свой взгляд и свои мысли о происходящем. Наверняка она с полной готовностью взвалила себе на плечи ответственность за его судьбу, и от этого мне стало еще более паршиво.

Я открыл было рот, но не смог произнести ни звука. Я решительно подошел к раковине, чтобы набрать воды из-под крана. Под прицелом пристальных внимательных глаз, я нервно осушил стакан одним глотком: слишком много и быстро, я закашлялся.

— Хорошо, — хрипло выдавил я, встретившись с облегчением в глазах Тонкс и благодарностью во взгляде у Римуса. — Но я не хочу принимать никакого участия в его делах, — я рефлекторно запустил руку в свои и без того взлохмаченные торчащие волосы, — делайте что хотите, пусть остается, но так, чтобы я его не видел, потому что я... — Я запнулся, почувствовав, как ненависть накатывает новой волной. Зажмурившись, я выдавил: — Потому что я не отвечаю за себя, если встречу его один на один.

Хотели моего благородства — получайте. Вот оно, держите, теперь сами решайте, что с ним делать, а я умываю руки. Я еще раз пробежался взглядом по присутствующим, задержавшись на мгновение на светлой макушке Малфоя. Он сидел неподвижно, безразлично уставившись в замысловатый узор из прожилок и трещин на деревянной поверхности стола. На самом деле я боялся, что он может поднять голову и посмотреть на меня. Я боялся того, что могу увидеть в его глазах. Я не знал, что это будет, и не хотел знать. Я не хотел быть причастным абсолютно ни к чему, что с ним связано. Я не хотел быть ответственным за его судьбу, но я и понятия не имел, какую череду событий повлечет принятое мной решение. Каждому человеку в жизни приходится сталкиваться с переломным моментом, после которого жизнь уже не может стать такой как прежде. И, оборачиваясь назад, мы можем уверенно указать когда и где он произошел. Но чаще всего мы никогда не распознаем его вовремя.

Я ощутил огромную усталость, подобно неведомому животному она запрыгнула на мои плечи и сжала в своих удушающих объятиях. Я не знал куда себя деть, поэтому развернулся и, покачнувшись, будто пьяный, направился к выходу.

Рон, когда я проходил мимо него, похлопал меня по плечу и молча пошел вслед за мной. Казалось, я шел слишком медленно, будто воздух внезапно стал густым и тягучим, перед глазами все плыло, и я снял очки, передвигаясь практически вслепую. Я больше не хотел ничего видеть, никого слушать и говорить. Я устал и хотел одного — чтобы меня оставили в покое. Но когда я ощутил легкое прохладное прикосновение пальцев Гермионы к своей руке и буквально почувствовал её теплый взгляд, в моей голове будто что-то взорвалось и окончательно сломалось. Я медленно переплел свои пальцы с её и потянул прочь из этой наполненной скорбью темной столовой. Я не помню, как я дошел до своей комнаты, но все это время я держал её за руку, и никто из нас не проронил ни слова. Гермиона порывисто обняла меня и неловко высвободила руку, оставляя меня с Роном наедине. Возможно, она думала, что мне захочется поплакать и деликатно оставила меня в мужской компании, но в тот момент, хоть я еще этого не осознавал, в моей голове уже крепко засела мысль о том, что я хотел бы никогда не отпускать её руку.

На самом деле, то, что Гермиона оставила нас одних, было весьма кстати. Потому что, стоя там, в этой душной столовой, я принял окончательное и непоколебимое решение, что больше никто из моих близких не подвергнется опасности. Я решил, что сам продолжу то, что начал Дамблдор. Я был разбит потерей и в то же время окрылен решимостью закончить начатое. Покончить наконец с Волан-де-Мортом, чтобы все могли вздохнуть свободно. Чтобы больше никто не погиб, и все жили долго и счастливо. Я бы просто не вынес, если бы кто-то из моих друзей пострадал. А особенно Рон или Гермиона. Сама мысль об этом разрывала меня на кусочки.

Мы тихо зашли в комнату, я аккуратно прикрыл дверь, стоя к Рону спиной, и, глубоко вдохнув, решительно повернулся.

— Рон, — начал было я.

— Нет, — внезапно резко сказал Рон. — Нет, Гарри. Я знаю, о чем ты хочешь мне сказать. Я не дурак. — Он сидел на краю кровати, нервно вцепившись в края покрывала и упрямо уставившись на меня. — Сейчас ты скажешь, что поиски крестражей — это слишком опасно, и что ты не можешь допустить, чтобы кто-то из нас пострадал. Поэтому ты собираешься пойти один и каким-то чудом провернуть все самостоятельно.

Я опешил от того, как точно Рон передал то, что я готовился ему сказать.

— Мы считаем, что это плохая идея. — Осторожно продолжил Рон.

— Мы? — Я почувствовал, как похолодели кончики пальцев. — Гермиона...

— Да, Гермиона тоже так считает. — Рон саркастично вскинул брови. — Ты что, забыл о том, кто у нас самый умный? Это она высказала предположение о том, что именно такие мысли посетят твою вихрастую голову.

Я тепло улыбнулся, осознавая, что твои друзья знают тебя, похоже, лучше чем ты сам. Но в тот же миг стал серьезным.

— Нет, Рон. Это только моя ноша и я должен нести её один. Вы мои друзья, и я вас очень люблю, и именно поэтому...

— Именно потому, что мы твои друзья,— перебил меня Рон, — мы никогда и ни за что не отпустим тебя одного. Да кто мы такие после этого! Неужели ты и вправду считаешь, что пока ты там геройствуешь, мы сможем спокойно сидеть и попивать чаёк, дожидаясь тебя, и строя догадки о том, жив ты или уже нет? — Рон вскочил и подошел ко мне. Доверительно положив руки мне на плечи, он торжественно произнес: — Мы идем с тобой!

— Что? Нет! — Я чувствовал как меня захлестывает паника и бессилие. Как же мне заставить их остаться? Если они пойдут со мной, то с ними обязательно что-то случится.

— Мы с Гермионой уже все собрали. Она сказала, что ей только нужно съездить домой, чтобы обезопасить родителей. Я думаю, что она уже ушла. Потому что знает, что ты не будешь долго засиживаться. Поэтому мы сможем отправиться прямо завтра, когда она вернется.

Я стоял и не находил слов. Я понимал,что все, что я скажу будет бессмысленно, что бы я им ни сказал, какие бы аргументы не приводил, они все равно пойдут со мной. Я знаю, что теперь мне не улизнуть в одиночку, потому что мое благородство, может в одночасье обернуться предательством, а этого я не вынесу. Я уже не раз видел этот блеск в глазах друга, и знал, что это значит. Хоть я и не признавался себе в этом, но я все таки был рад, что я не буду один.

— Но у меня все-таки есть условие, — осторожно начал я, — мы должны убедить Гермиону остаться здесь.

Рон задумчиво нахмурился.

— Я бы тоже не хотел подвергать её опасности, Гарри, — серьезно проговорил он, — но не пропадем ли мы без её мозгов? Давай начистоту, она самая умная из нас. На нас двоих не приходится и половины знаний, которыми она обладает. Уж за кого бы я переживал меньше всего, так это за нее. Она очень сильная волшебница, Гарри, и даст отпор любому из пожирателей!

Я внутренне соглашался с Роном, но все мое существо протестовало против того, чтобы таскать за собой хрупкую и маленькую Гермиону. Она уже несколько раз оказывалась в смертельной опасности из-за меня. И каждый раз моё сердце болезненно сжималось. Кажется, я пропустил тот момент, когда я перестал обращать внимание на Джинни, болезненно сконцентрировавшись на своей лучшей подруге. Расставшись с Джинни из лучших побуждений, я удивился, что не переживаю этот момент так тяжело, как я ожидал. Вместо этого я поймал себя на мысли, что теперь без зазрения совести наслаждался мимолетными прикосновениями Гермионы. Любой её дружеский жест, будь то невинное пожатие моей руки, объятия, или то, как она любит взлохмачивать мои волосы, я впитывал с трепетной одержимостью.

Раньше я никогда не замечал, насколько часто мы на самом деле нарушали личное пространство друг друга: стоя непозволительно близко, заключая друг друга в объятия, сидя по вечерам у камина в общей гостиной, где я мог запросто уснуть, склонив голову к ней на плечо, в то время, как она читала для нас с Роном вслух очередную книгу, заданную для внеклассного чтения. Никто из нас никогда не придавал этому значения, потому что мы были только лишь лучшими друзьями, но с недавнего времени все для меня перевернулось.

Я стал замечать за собой некоторые вещи, которые, после тщательного анализа, привели меня сначала в замешательство, а после в откровенный ступор, постепенно сменившийся безысходностью осознания того факта, что я безоговорочно запал на свою лучшую подругу.

Первый тревожный звоночек прозвенел, когда я стал с собственнической ревностью жадно ловить каждый жест Рона по отношению к Гермионе. Я всегда знал, что она ему не безразлична, и всегда недоумевал, почему же мой друг тянет резину и никак не решится сделать первый шаг. Все его попытки каким-либо образом заявить свои права на Гермиону или как-то выделиться, чтобы завоевать её внимание, неизбежно заканчивались конфликтами и полнейшим недопониманием. И каждый раз они становились все дальше друг от друга, и все ближе ко мне. Тогда я по-настоящему переживал о том, что происходит между ними, но сейчас я со злорадным удовольствием упивался вниманием Гермионы, в то время как Рон все чаще оставался ни с чем.

Мысль о том, что напряжение между Роном и Гермионой было абсолютно очевидного характера, я гнал взашей, и то, что она так раскованна со мной только потому, что я для неё не больше чем друг. Но я отказывался верить, что у меня нет шансов, и осторожно, чтобы не спугнуть, я оставлял ей призрачные намеки, чтобы и она стала думать обо мне немного больше, чем требуется.

— Она должна остаться здесь. На данный момент это самое безопасное место, — я твердо посмотрел на Рона, давая ему понять, что я не уступлю в своём требовании. — Мы можем немного задержаться, чтобы он успела нас обучить самым необходимым вещам. А в остальном она сможет помогать нам удаленно. Я уже думал о том, как мне поддерживать с вами связь, если я отправлюсь один. Я же понимаю, что совсем только своими силами мне не справиться.

Рон заинтересованно и испытующе смотрел на меня, ожидая когда я продолжу.

— Так вот. Помнишь наши зачарованные галлеоны на собраниях ОД? — Рон нетерпеливо кивнул. — Я подумал, что, если использовать принцип протеевых чар на чем-то, с помощью чего мы сможем обмениваться целыми сообщениями? Такие сообщения невозможно будет выследить или перехватить, только если не завладеть источником. А источники будут только у нас троих.

— Гениально! — Лицо Рона растянулось в сияющей улыбке. — Вот Гермиона расстроится, что не она до этого додумалась. — Он потер руки и добавил: — Ну и что это будет за предмет?

— Об этом я тоже думал. Самое простое — это заколдовать маггловский мобильный телефон, потому что там уже есть все, что нам требуется. Экран и набор букв и цифр. — Я волновался и непроизвольно начал вышагивать из одного конца комнаты в другой. — Это было как озарение, Рон, почему никто до этого еще не додумался?

— Вот и недооценивай после этого магглов! — Воскликнул Рон. Видно было, что ему безумно понравилась моя идея и это подбадривало меня и придавало сил. — Осталось только поговорить с Гермионой. Убедить её остаться будет сложнее, чем уговорить Сам-Знаешь-Кого перейти на светлую сторону.

Мы рассмеялись, откинувшись на кровать, и я почувствовал, как напряжение сегодняшнего дня постепенно рассеивается, отступает, оставляя место надежде и вере в то, что все еще может быть хорошо. Я почувствовал себя невероятно свободным и живым, казалось, даже грудная клетка стала шире, и я стал дышать свободнее. Когда наш внезапный прилив веселья затих, мы так и лежали, окутанные полумраком комнаты, молча наблюдая как за окном проясняется ночное небо. Мы так и не зажгли светильники, превращаясь в закутанные сумраком фигуры, освещаемые лишь холодным свечением звезд и луны, медленно и вальяжно выплывающей из-за облаков, еще недавно бывшими частью ужасной бури. Я вглядывался в пронзительную черноту неба, с робкими подмигивающими звездами, и мысленно повторял себе, что все получится, что хотя бы один из самых дорогих мне людей будет в безопасности. Но тогда я еще не знал, что я уже упустил момент, после которого все пошло совсем не так, как я ожидал.