Я это сделал (гет)

Пролог

Мэри кладет руку — белую и тонкую — ему на колено. Рука ее ползет на тонких белых пальцах, рука ее ползет вверх по бедру сама по себе, как сбежавший из террариума паук. Паук этот возится с застежкой ремня, пока…

И пришел паук.

Джеймс хмурится; мелькнувшая мысль приносит с собой покалывание в пальцах и беспокойство.

…пока к нему не присоединяется второй, такой же. Точно такой же. Два одинаковых паука-альбиноса с пятью ножками у каждого возятся с пуговицей и тянут бегунок «молнии» вниз. Мэри не смотрит на свои руки, которые тщательно изображают пауков-взломщиков, пауков, забирающихся в штаны. Мэри смотрит Джеймсу в глаза, и у него только сильнее язык к нёбу прижимается.

В двери скребется ветвь, раскачивающегося на ветру деревца. Ветер врывается и в пустые глазницы окон, свистит и стелется ковром к ногам. Покрывает пол густым ворсом — холодом.

Джеймс чувствует тупую боль в пояснице, будто застудил на сквозняке почки или перетрудился на днях с тяжестями. Тело Мэри было легким, поразительно легким, будто под простыней скрывался только ее скелет, мысли эти немного остужают. Когда Мэри трет его через ткань белья, боль тупеет окончательно и отступает.

Мэри крепко обхватывает его рукой, чтобы он стал еще тверже. Мэри сладко улыбается, когда Джеймс, смежив веки, запрокидывает голову.

— Ты разбудил меня.

— Я знаю, — говорит Джеймс и извиняется: «прости-прости-прости». Он хочет сказать, что больше не мог так. Так — это без нее. Слова остаются у него в глотке, он только успевает разомкнуть рот и влажно облизнуть губы самым кончиком онемевшего языка.

Мэри говорит быстрее и быстрее рукой двигает. Мэри говорит то, что сам он сказать никак не решался.

— И пришел паук, Джеймс…

Глава первая и единственная

Джеймс бережно оборачивает вокруг ее тела простыню, прежде чем уложить в покачивающуюся на воде лодку. Простыню он содрал с одной из кроватей в номере отеля Лэйквью. В их отеле. Потом он поднял тело мертвой жены и, крепко прижимая к себе, отнес к причалу.

Потом ее тело перестало быть мертвым. Этот волнующий момент, как рождение ребенка, Джеймс проспит.

Ты плохой муж, плохой отец… Ты плохой, Джеймс!

Он собирает все необходимые для ритуала вещи и прихватывает аптечку из ванной комнаты. Конечно, надеется, что этого не потребуется, но укладывает в лодку, чтобы при необходимости суметь позаботиться о ней, о своей мертвой жене. Так он ее любит.

Первым делом после того, как Мэри откроет глаза, она попросит: «Посмотри на меня». Джеймс посмотрит так, как давно уже хотел, посмотрит в живые видящие глаза. Что будет потом, его не заботит. Потом будет жизнь, ведь так и должно быть.

Туман обволакивает лодку и пожирает горизонт, создавая муторное ощущение: то, куда направляется Джеймс, оканчивается ничем. За пеленой тумана сереют и обесцвечиваются даже самые черные штрихи. Белые и вовсе исчезают бесследно.

Мэри завернута в слегка сероватую от времени простыню. Мэри исчезнет, уже исчезает. Джеймс даже думает, не взять ли ее за руку, но, гребя одним веслом, далеко не уплыть, и он с сожалением отказывается от этой затеи. Руки Мэри скрываются в складках простыни, ее белые тонкие пальцы…

Отчаливая от берега, Джеймс смотрит на удаляющийся массив отеля. Тень трехэтажного роскошного здания, кажется, тянется за ним, пытаясь ухватить хоть острием крыши, хоть верхушками соседних деревьев. Пытается вернуть назад магнетическим таинством темнеющих на фоне белых стен дырами окон и отблесками на воде.

Глаза у Джеймса закрыты, он не видит, куда плывет. Говоря откровенно, он даже не знает, куда плывет, но гребет, медленно пуская равномерные круги от весел. Уверенными движениями, не замечая легкой дрожи от напряжения в руках. Мэри лежит головой у его ног, через тонкую простыню он видит очертания ее лица: выступ носа, и Джеймс уверен, губы ее хранят скорбную улыбку.

Он подготовился.

Он рассказывает об этом Мэри. То, как им будет хорошо так, как никогда не было, то, что он больше никогда ее не оставит. И может даже, они смогут навсегда переехать жить в Сайлент Хилл, если Мэри этого захочется. Он сделает для нее всё. Всё, что только в его силах.

О Боги, как он подготовился!

* * *

Говорят, мертвецам нельзя верить.

Этой мысли Джеймс не пугается. Он крепко сжимает в руках ладонь Мэри и может поклясться — она теплая!

Пальцы на его ногах теряют чувствительность пару часов назад. Прежде он промок по колено, выгружая из лодки тело своей жены, а после вещи, приготовленные для ритуала. Разуваться он не стал, каменный пол показался невероятно ледяным, а сквозняк только закрепил сковывающий ноги холод.

Присев в дальний угол, Джеймс смотрит со стороны. Это напоминает ему то время, когда он навещал Мэри в больнице. Только сейчас она даже накричать на него не может, и это к лучшему. Как прежде, уже не будет.

К счастью, к счастью… накатывает холодными волнами и отступает, чтобы затопить вновь. У Джеймса в ногах лед, в ботинках при ходьбе чавкает.

Нельзя спать рядом с мертвецом.

Качнув головой, Джеймс удобнее устраивается на стуле и чуть вытягивает ноги. Ждет. Поясница слегка ноет, когда он расслабляет спину, но он собирается ждать столько, сколько потребуется.

Наручные часы остановили свой ход в тот момент, когда он заворачивал Мэри в простыню, пряча от глаз. Он действительно не мог видеть ее лицо, за закрытыми веками, он верил, ее глаза смотрели укоризненно.

Ты разбудил меня.

Плеск воды вдалеке заставляет напрягать слух, и вскоре Джеймс, утомившись, расслабляется и даже по сторонам смотрит с сонливой леностью. Сперва холод здорово будоражит, а затем морит медленно и удручающе.

Нельзя спать с мертвецом.

Он встряхивает головой, как разбуженная птица, и морщит нос. Глаза, привыкшие к темноте, не выхватывают из окружающего пространства ничего нового. Джеймс склоняет голову против воли и устало думает: «Она не мертва». Ничего, кроме унылого поскуливания ветра и шороха ветки о дверь, вокруг не звучит. Джеймс засыпает, просто проваливается в беспокойный сон.

В одночасье веки становятся тяжелыми и голова; и что-то наваливается на грудь — слишком тяжелое.

* * *

— Джеймс, милый…

Чья-то рука — теплая, очень теплая — касается его лба и, скользя, опускается на закрытые веки. Не смотри, Джеймс!

— Как же здесь холодно, — ворчит он, ощущая, как к спине прижимаются еще плотней. Слегка дернув головой, он пытается скинуть с глаз пелену, чтобы наконец посмотреть своими глазами.— Мэри?

— Да. — Она накрывает его рот рукой и ерзает, потершись о него. — Мы лежали, крепко прижатые друг к другу, ты согревал меня своим теплом. Помолчи, Джеймс, я хочу, чтобы ты меня услышал. — Она надавливает пальцем на его губы и достает до зубов, когда они поддаются и расходятся. — Ты спас меня. Ты любил меня сегодня и всегда. Ты заберешь мою боль себе.

— Я это сделаю.

— Уже сделал, — медленно проговаривает Мэри. А потом говорит еще, говорит много: — Я не помню ничего из того, что было, но то, что сулит нам будущее, обязано принести счастье. Джеймс, я знаю, что ты страдал и мучился, что ты многим жертвовал ради меня. А теперь позволь мне на тебя посмотреть, — говорит она, трогая его за плечо, и велит: — Повернись ко мне.

Джеймс повинуется. Его глаза до сих пор прикрыты.

* * *

У Мэри мягкий живот и грудь мягкая, тонкие белые пальцы и чуть осунувшееся лицо. Она сильно похудела, но еще поправится, в этом он ей здорово помогает. Кожа ее пахнет бумагой, этот легкий отголосок Джеймс замечает, когда касается языком ее ключицы. Взлохмаченные волосы несут аромат леса, наверное, в отеле выдают хвойный шампунь. Джеймс пользуется мылом, когда принимает душ после жены. Она дожидается его в постели.

Выполняет супружеский долг Мэри старательно, как будто расплачивается за время своего нездоровья. Ее лицо не хранит больше былых следов болезни. Ее горло больше не сводят спазмы кашля.

— Назови меня по имени, — просит Мэри.

Джеймс называет, а затем целует ее в скулу, в приоткрытый рот. Целует ее в ключицу, целует грудь.

— А теперь представь, что в моей груди есть молоко, — с улыбкой говорит Мэри, запуская пальцы в его волосы на затылке, когда он обхватывает губами ее сосок.

— Пей, — говорит она, и Джеймс приникает к ее груди с еще большей жадностью. Он сжимает сосок зубами, и тогда Мэри останавливает его, надавив ладонью на лоб. Пальцы другой руки быстро и легко пробегают по его прикрытым векам.

Она говорит:

— Ты уже совсем большой мальчик.

Джеймс соглашается и с этим. Со всем соглашается.

* * *

— Я видела Лору… она страшно злилась на меня.

Джеймс кивает, крепче сжимая в руках руль, и сбавляет скорость. Он обращается в слух, в голове у него постоянно звучат чьи-то мысли — чужие. Постоянно чужие.

Верни ее мне! Ты убийца! Я ненавижу тебя! Ненавижу…

— Где ты ее видела? — наконец спрашивает Джеймс, замечая, что Мэри молчит довольно долго. Она отворачивается лицом к боковому окну и теребит пальцами подол юбки.

— В своем сне.

Мэри не смеется, а вот Джеймс — да, только как-то нервно. Он переводит смех в кашель, прикрыв рот рукой. Джеймс Лору тоже видел… где-то.

— Ты помнишь Лору? — говорит Мэри, не обращая ни на что внимания, и тотчас же продолжает: — Мы проводили много времени вместе, и я полюбила эту девочку. Джеймс?

Он поворачивает к ней голову. На ее лице неясная тревога, которая распространяется вокруг, как легкие волны, внутри салона, и Джеймс ее тоже чувствует. Мэри чуть подается вперед, сколько позволяют ремни безопасности.

— Я хочу ребенка, Джеймс. Нашего… твоего и моего, ты слушаешь меня?

— Да.

— Он будет здесь. — Она берет его руку и кладет на свой живот.

Джеймс чувствует тепло под пальцами и только ненадолго оборачивается к ней, после чего возвращает взгляд на дорогу. Когда под пальцами начинается легкое движение, он хочет отдернуть руку с ее плоского живота, но она накрывает ее своими ладонями.

— Готов поклясться, я… — Джеймс качает головой и сбавляет скорость еще, они скользят по трассе, как крошечная рыбка в аквариуме. Если бы кто-то проехал мимо, то обязательно просигналил бы. Но на дороге они единственные, даже туман их больше не преследует, оставшись на мили позади. Позади остается многое, но ненужное. Позади всегда остается только уже отжившее.

Мэри делает вид, что не замечает тревожности Джеймса, которую сама же ему и передала. Она подносит его ладонь к своей щеке и льнет к ней, как бездомная кошка.

Договорить он не смеет, не поклясться и никак вообще. Не может признаться в том, будто что-то толкнулось в его ладонь, а вот думать — сколько угодно.

Мы зачали ребенка на том алтаре в церкви посреди озера. Мы действительно это сделали?..

* * *

Когда она чистит зубы, ее грудь качается. Джеймс наблюдает за Мэри, притаившись в проеме двери, пока она елозит щеткой во рту.

Поведение Мэри нисколько не изменилось с момента, как они поженились. Она даже говорит, что не помнит ничего из того, что было. Не помнит, что была мертва.

Джеймс-то помнит. Все помнит с удивительной ясностью. Это могло быть днем ранее или около того. Это могло быть сейчас, прямо сейчас, в эту самую секунду.

Теперь она посещает туалет чуть чаще и тревожно спит, ее живот заметно округляется, но Джеймс не хочет больше ее касаться.

Джеймс сам справляется со своими желаниями.

Когда он лежит в постели, дотрагиваясь до ее бедер согнутыми коленями, и видит, как часто вздымается ее грудь, то понимает, что она в самом деле живая. Только сейчас понимает это.

Знает, что Мэри не спит, ее дыхание слишком быстрое, а ресницы чуть подрагивают, и глаза двигаются под тонким покровом век. Она притворяется, и он с удовольствием ей подыгрывает.

Кладет руку — большую и тяжелую — на ее раздутый живот. Широко расставляет пальцы, центр ладони оказывается ровно над пупком. Он не давит.

В ее животе — жизнь, она и сама — жизнь. Это кажется ошеломляющим, неужели он верил недостаточно?

Ты плохой, Джеймс, какой же ты плохой!

Он морщит лоб от мыслей в голове. Если они будут пульсировать так же сильно, как и сейчас, то этой ночью можно забыть о покое. О таинствах сна и умиротворения.

— Я люблю тебя, Джеймс.

Не давит — чувствует.

* * *

— Ты не сделаешь это!

Младенец улыбается беззубым ртом и внимательно следит за Джеймсом взглядом. Радужка глаз мутная, серо-голубая, и зрачки сильно расширены, будто от испуга.

Однажды он произносит тихим хрипловатым шепотом, что задушит его во сне, когда научится пользоваться своими ножками и ручками.

Джеймс не боится. Ребенок аккуратно лежит на его руках, беззвучно раззявив маленький ротик — собирается заплакать, но прежде немного, пару секунд, корчит рожицу.

Несколько раз он признается, счастливо смежив глазки, что ненавидит свою мамочку. Он обещает укусить ее посильней, когда прорежутся его первые зубки.

Иногда он тихо посмеивается из своей кроватки. Джеймс принимает это на свой счет, берет это за вызов.

— Ты маленький чертов дьявол! — шипит Джеймс в его личико и отдаляет подальше от себя.

Иногда он походит на монстра.

Он — Джеймс.

Когда он впервые увидел своего сына, то потрогал его лоб, чтобы проверить, не растут ли у него рожки. Как он понял, они вырастают позже, потому-то пока еще никак себя и не проявили.

На вытянутых руках Джеймс опускает младенца в воду. Он так и не выключает кран, и ванна быстро переполняется. Вода выплескивается ему на ноги и продолжает стекать через край слабым равномерным потоком.

— Ты не сделаешь это! — слышится за запертой дверью. Слышится крик, а также несколько очередных ударов.

Она говорит это тем голосом, о котором Джеймс и помыслить не мог.

Джеймс хмурится и садится спиной к двери, ощущая болезненную вибрацию от стучащих в нее кулаков. Джеймс трет переносицу правой рукой и смотрит на гипнотически стекающую с краев воду.

Младенец шептал голосом дьявола, воскресившего Мэри. Младенец потешался над ним, посмеивался, а потом жалобно хныкал, исказив плачем невинное личико.

— Ты… не сделаешь…

Пряча глаза от мутных серо-голубых глазок своего сына — своего дьявола — Джеймс приглушенно говорит:

— Уже сделал.