Двадцать пятое июля (джен)

Ро­беспь­ер улы­ба­ет­ся, с тру­дом от­кры­вая тя­желый ста­вень. Жизнь — борь­ба. Он ви­дит, как третье сос­ло­вие шаг за ша­гом про­тал­ки­ва­ет се­бя в са­мую гу­щу со­бытий, бли­же к эпи­цен­тру. Ми­рабо, туч­ный Ми­рабо, арис­тократ до моз­га кос­тей, ис­порчен­ный, зло­памят­ный Ми­рабо кри­чит: «Мы уй­дем от­сю­да, толь­ко ус­ту­пая си­ле шты­ков!». И да­же тог­да, ког­да этот гос­по­дин от­кры­то приз­нал, что «чернь» сла­бее всех ос­таль­ных, при­виле­гиро­ван­ные не пос­ме­ли вме­шать­ся со сво­ими ка­дила­ми и шпа­гами. Все за них де­лала гвар­дия. И, на­до ска­зать, де­лала хо­рошо: мно­го вос­став­ших по­лег­ло от пуль.

Ро­беспь­ер рас­се­ян­но про­тяги­ва­ет ру­ку к чаш­ке ко­фе. Го­рячая жид­кость об­жи­га­ет паль­цы: по нев­ни­матель­нос­ти он не взял по­суду за руч­ку, а об­макнул кон­чи­ки боль­шо­го и сред­не­го. Ре­волю­ци­оне­ры то­же об­жи­гались, и не раз. У Луи Ка­пета, нич­то­жес­тва, пос­мевше­го пы­тать­ся уп­равлять на­родом, ока­зались впол­не се­бе смыш­ле­ные со­юз­ни­ки. Впро­чем, Мак­си­мили­ан ни­ког­да не не­до­оце­нивал про­тив­ни­ков пе­рево­рота. Но все эти Брис­со, Дан­то­ны, Ма­раты, они всег­да шли пу­тем меч­та­ний, не ду­мая о том, что бу­дет на са­мом де­ле. Хо­тя, ес­ли по­думать, он то­же на­де­ял­ся на луч­шее…

Ро­беспь­ер кла­дет в рот доль­ку апель­си­на и кри­вит­ся. Рот на­пол­ня­ет кис­ло­та цит­ру­сово­го, вкус ко­торой ни с чем не срав­нишь. Его да­же опи­сать слож­но. Но ему не впер­вой: сколь­ко раз он чувс­тво­вал ос­ко­мину, ког­да при­ходи­лось от­прав­лять ты­сячи лю­дей на эша­фот! Или еще рань­ше, ког­да оз­лоблен­ные ре­волю­ци­оне­ры уби­вали всех, кто хоть как-то мог быть свя­зан с дво­ряна­ми. Он при­вык: этот вкус он чувс­тву­ет пос­то­ян­но с тех са­мых пор, как го­лосо­вал за смерть низ­ло­жен­но­го ко­роля.

Вто­рая доль­ка от­прав­ля­ет­ся за пер­вой. На этот раз она слад­кая-слад­кая, да­же при­тор­ная. Как его по­беды в Кон­венте, ког­да его ре­чи слу­шались с та­ким вни­мани­ем. Это вкус три­ум­фа, прош­ло­го, еще в На­ци­ональ­ном соб­ра­нии. Та­ких мо­мен­тов ма­ло, но без них не об­хо­дит­ся ни од­но сра­жение, ко­торое он да­ет жи­рон­дистам, эбер­тистам и фель­янам. И это ра­ду­ет.

Ро­беспь­ер опять улы­ба­ет­ся. Нет, он все де­ла­ет пра­виль­но! Спра­вед­лив его глас, взы­ва­ющий к доб­ро­дете­ли! Ибо тер­рор нич­то без нее, и она нич­то без тер­ро­ра.

— Ма­дему­азель Эле­оно­ра! — кри­чит он, дос­та­вая из фут­ля­ра оч­ки. — Не впус­кай­те ко мне ни­кого — мне нуж­но ра­ботать.

И он са­дит­ся за стол, дос­та­ет свою пап­ку и при­нима­ет­ся пра­вить речь для сле­ду­юще­го за­седа­ния. Пе­ро лег­ко ле­тит по бу­маге, от­ме­чая не­ров­ности, и че­рез три ча­са Мак­си­мили­ан, на­конец, ос­та­ет­ся до­волен. Все, кто был про­тив не­го в прош­лый раз, бу­дут очень неп­ри­ят­но удив­ле­ны. Он под­го­товил об­ви­нитель­ное досье. Зав­тра все бу­дет ра­зыг­ра­но по но­там.

Ро­беспь­ер под­хо­дит к сте­не, где ви­сит ка­лен­дарь на этот год, и, силь­но на­жимая на ка­ран­даш, за­чер­ки­ва­ет се­год­няшний день, как бы под­во­дя чер­ту. Пос­ле за­дува­ет све­чу, раз­де­ва­ет­ся, ло­жит­ся в пос­тель и за­сыпа­ет, по­ложив под ще­ку ру­ку. Бе­зуп­речно на­пуд­ренный па­рик по­ко­ит­ся на сто­ле, а зе­леный фрак свет­лым пят­ном ви­сит на спин­ке сту­ла.

На ули­це слы­шат­ся ша­ги. Это идет кон­вой с оче­ред­ным «по­доз­ри­тель­ным». Свет от их фа­келов сколь­зит по сте­не и на се­кун­ду за­дер­жи­ва­ет­ся на ка­лен­да­ре. Ча­сы бь­ют пол­перво­го. Ти­хими ша­гами под­кра­дыва­ет­ся де­вятое тер­ми­дора к пос­те­ли спя­щего...