Скрип времени (джен)

У ночи сто имён. Сто лиц. У моей ночи — ледяные глаза, смотрят настороженно и тускло. Так ствол рождественской елки проглядывает сквозь праздничную мишуру. Мои глаза деревянные от брёвен. Ни соринки не увидеть, ни зажмуриться.

Приходит Северус, ступает тихой тенью, холодно справляется о самочувствии. Колко упрямится, когда вновь прошу об одной и той же услуге. «Кому как не вам, знать… Кто как не вы...» — любит он повторять. Всегда «вы». Ему кажется, что он меня обличает. Его речь — просто образец осуждения. И я с ним согласен на все сто. Последние сто я только и делал, что приумножал число деяний, которые следует тщательно расследовать, разобрать по косточкам, рассмотреть через лупу.

— Почему вы всегда используете второе лицо, Северус? Постоянно «вы» и никогда «я».

Много ли тех, кто осмелится рассматривать себя как первое лицо? Отнюдь. Ведь первое значит — решающее.

«Так что ты решил, Северус? — Ничего».

Конечно. Право решать он предоставил мне. Мне можно — одним бревном больше, одним меньше — никто и не заметит.

«Почему вы не захотели стать министром? Кого как не вас уважают настолько, что… С вашими знаниями и умом...»

Умом и знаниями не пробивают себе дорогу в политических кругах. Ум в этих дебрях зачахнет от одиночества. Инстинкт — вот главное свойство политика. Чтобы чуять нутром и держать нос по ветру.

Ты ведь понимал, что я не смогу спасти Поттеров? Но доверил их жизни мне. Почему ты так поступил? Почему не украл Лили с мальчиком, не спрятал их, пусть даже помимо её воли? Не смог? Счёл для себя недопустимым? Струсил? Или передал полномочия другому, потому что это легче всего?

Как это мудро — отдать бразды правления в чужие руки, чтобы потом судить со стороны.

Моя жестокость — ничто по сравнению с твоим бездействием, Северус.

Диалог не клеится. Чувство вины — плохой клей. Уходи, мой друг, уноси все свои безответные «почему».

Скоро придут они, и в ожидании я слегка нервничаю.

Лили. Маленький эпизод большой жизни. Торжество альтруизма в чистом виде. «Ты же понимаешь, что умрёшь? И это навсегда. — Да, профессор. Я так решила».

Аплодисменты. Прощальная песнь белой лилии. Красиво, отточено до мелочей, ни одной фальшивой ноты. Смерть, наверное, восхитилась, прежде чем начать свою жатву.

Сириус смотрит на меня через бойницу. Впечатанный в небо, неупокоенный покойник. Тот, кто больше всех искал смерти, обрёл её в бесконечном виде. Ко всем она приходит лишь на миг, Сириусу суждено почивать в её объятиях вечно.

Ариана... Нет. Не сейчас.

Уснуть бы до того, как они придут. Я не боюсь, просто устал. Каждую ночь одно и то же...

Слагхорн, здравствуй, дружище. Не спится? Пришёл пожелать спокойной ночи старику? Как это мило с твоей стороны. Благодарю, но пить с тобой не стану. Нет, вовсе не из-за того случая с отравленной медовухой. Забудь, здесь нет твоей вины. Нет вины в вине. Забавный каламбур, не находишь? Ступай, дружок, сладких снов. Что? Чувствуешь себя заклинателем змей? Это нормально для учителя. Ты прекрасно справляешься. Нет, даже за это пить не стану, мне нужна трезвая голова. Зачем? Потому что скоро придут они. Кто «они»?..

Ты, как всегда, прав. Мудрые мысли, конечно, что же ещё. Кстати, у меня для тебя подарок: грива единорога, от старины Хагрида. Его благодари. Ну, до завтра.

Ариана… Нет, пожалуйста!

Минерва, и вам не спится? Сегодня действительно полнолуние. Флитвик уже заходил, и Помона, и Северус, и даже Слагхорн. Мне интересно, это вы завели обычай среди деканов справляться о моём самочувствии каждый вечер? Нет? В любом случае мне невероятно приятно. Не надо так смотреть. Все мы смертны, и, уверяю вас, без меня жизнь не остановится. Сегодня дивная ночь, насладитесь её величием, вместо беседы о пустяках с дряхлым стариком...

Девочка постарела. Так странно помнить человека совсем юным, а потом общаться с его усохшей копией. Время особенно безжалостно к женской красоте.

Ещё один посетитель. Дорогой Добби, со мной всё в порядке, ценю твою заботу. Рад, что у тебя всё хорошо. А сейчас, будь добр, оставь меня, я жду гостей. Нет, угощение не понадобится. Встречать тоже нет необходимости, они всегда сами находят дорогу. Конечно, ты свободен только благодаря нашему замечательному Гарри. Я очень горд, что ты и меня внёс в список своих друзей...

Теперь уже никто не придёт, можно спокойно запереть дверь.

Время сгущается вокруг меня, скрипя, как старая колода. Пора...

Из темноты выходят трое. Их всегда только трое, как и положено быть.

Здравствуйте, господа, я ждал вас.

Первый всегда улыбается. У него приятное лицо: блестящие чёрные глаза, мясистый нос, умеренно полные, гладко выбритые щёки, густые волнистые волосы. Он похож то ли на опереточного красавца, то ли на карточного шулера. Хотя это, конечно, игра моего воображения. Мерлин знает, отчего мне захотелось придать ему именно такие черты; хотя нет ничего удивительного в том, что адвокатом старого Дамблдора стал карточный шулер. Его роль абсолютно ничтожна, ведь я готов взять на себя всё, что мне вменяется.

Второй — тощий сухой брюнет со скошенным подбородком и волчьими глазами. Его лицо лишено красок и оживляется, лишь когда он произносит обвинительную речь. При этом тычет в меня костлявыми пальцами, словно вонзает кнопки.

У третьего на глазах повязка — правосудие должно быть слепым. Но не немым, естественно. Рот моего судьи пухлый и красный, как у Бахуса. Может от вина, может, ещё от чего.

Адвокат и обвинитель, поддерживая судью под руки, будто немощного, усаживают за стол. Через миг из ниоткуда появляется молоток и звонко бьёт по круглой подставке. Судья открывает свой красный рот и произносит:

— Заседание начинается!

Обвинитель вынимает из-за пазухи свиток, картинно разворачивает так, что тот достигает пола, и начинает зачитывать:

— Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор обвиняется в преступном бездействии в отношении верного ему друга, члена Ордена Феникса, Сириуса Блэка. Будучи председателем Визенгамота, подсудимый допустил, чтобы Блэк был осуждён за преступление, которого не совершал, и был вынужден отбывать наказание в тюрьме Азкабан в течение нескольких лет вплоть до своего побега. К моменту своей кончины Сириус Блэк оставался разыскиваемым преступником и скрывался от властей, в то время как подсудимый не сделал ничего для того, чтобы справедливость восторжествовала.

— Вы согласны с обвинением, подсудимый? — спрашивает судья.

— Не совсем, ваша честь.

— С чем конкретно вы не согласны?

— С тем, что Сириус не совершал преступления.

— Объяснитесь.

— Сириус Блэк был охвачен яростью и жаждой мести после гибели своих друзей. Узнав о смерти Лили и Джеймса, он кинулся на поиски того, кто отвечал за их безопасность, — Питера Петтигрю. Он почти настиг его и был обуреваем желанием убить предателя. На тот момент Блэку было всё равно, что его могут отследить. Он направил на Питера Непростительное заклятие, но оно не достигло цели.

— Откуда вам это известно?

— Палочку Сириуса проверили заклинанием «Приори Инкантатем» прибывшие на место преступления авроры. К моему глубокому сожалению, он действительно применил «Аваду Кедавру».

— Однако вы могли настоять на проведении экспертизы и выяснить, что Блэк не совершал убийства.

— Я настоял.

— И каковы результаты?

— Экспертиза показала, что Сириус несколько раз применил разрушительные заклинания, нанесшие увечья нескольким магглам и, цитирую: «…в том числе могли стать причиной смерти Питера Петтигрю». Я применил всё своё влияние, чтобы вызвать сомнения у Визенгамота относительно вины Сириуса, я выстроил линию защиты и нанял хорошего адвоката, но, увы, вмешался человек, который всё испортил.

— Кто этот человек?

— Сам Сириус. Он был глубоко подавлен чувством вины в смерти Лили и Джеймса Поттеров, что признал все обвинения, даже не пытаясь оправдаться. Кроме того, он был уверен, что осуществил возмездие, и Петтигрю мёртв.

— Но вы могли отговорить его от подобного безумного решения. Почему вы этого не сделали?

— Суд состоялся практически сразу после поимки Сириуса и был овеян атмосферой скорого возмездия. Он стал кульминацией мести нашего испуганного общества приспешникам Волдеморта. К сожалению, в такой обстановке голос разума чаще всего не слышен. Признательные показания Сириуса были встречены без всякого скептицизма. И потом, а это самое главное, согласно нашим законам, маг, свидетельствующий против себя и не находящийся в этот момент под воздействием каких-либо зелий или заклятий, априори считается виновным. Я сумел поговорить с Сириусом лишь после суда, когда убеждать было поздно.

— Возможно, вы плохо старались?

— Желание Сириуса наказать себя можно было сравнить лишь с его скорбью по Лили и Джеймсу. Он очень любил обоих, но вышло так, что они доверились Питеру именно с его подачи. Сириус был раздавлен этой непосильной ношей.

— Почему, раз уж вы знали или хотя бы сомневались в вине Блэка, вы не устроили ему побег из Азкабана?

— Почему я, председатель Визенгамота и директор школы Хогвартс, не устроил побег преступнику, обвинённому в убийстве нескольких человек? Поверьте, ваша честь, я задаю себе этот вопрос уже много лет и не нахожу ответа.

— Я слышу саркастические ноты в вашем голосе. Однако наш суд не устраивают подобные ерничанья. Отвечайте на вопрос! Честно, как на духу!

— Простите, господин судья, я забылся… Да, я палец о палец не ударил, чтобы вытащить из тюрьмы Сириуса Блэка. Почему? Возможно, я сомневался в его невиновности, возможно, я был зол на него за то, что он так глупо рисковал своей и чужими жизнями.

— Значит, вы признаёте, что испытывали неприязнь к Блэку?

— Неприязнь? Можно ли назвать это чувство неприязнью? Нет, пожалуй. Мне было жаль его, я по-своему любил Сириуса.

— Любили и ничего не сделали?

— Да.

— Вы признаёте себя виновным в предъявленных обвинениях?

Обвинитель выжидающе смотрит на меня своими волчьими глазами. Стоит ли дальше оправдываться? Объективно я невиновен, но кто здесь говорит об объективности? Что изменится, если я продолжу этот фарс? Ничего. В глубине души я уже давно положил голову на плаху. Но подспудно ещё упираюсь.

— Я могу сделать заявление?

Обвинитель смотрит на судью, тот величественно кивает:

— Конечно можете.

— Да, я не помог Сириусу. Да, я позволил ему гнить в тюрьме. Но давайте представим, что бы случилось, если бы я, презрев все законы, автором многих из которых являюсь, продавил бы ситуацию и вытащил Сириуса из Азкабана. Или устроил бы ему побег. Сириус обязательно настоял бы на том, чтобы самому воспитывать Гарри Поттера. Он забрал бы мальчика к себе, подвергнув огромному риску его жизнь. Ведь единственное место, где Гарри мог бы чувствовать себя в безопасности — это дом его кровной родственницы, защищённый матерью Гарри от любого воздействия. Я исходил из стратегических соображений. Но это ещё не всё. Возможно, нижесказанное покажется вам бесчеловечным и, вероятно, повлияет на отношение высокого суда к моей персоне, но я всё-таки считаю, что Сириус заслужил своё наказание.

— Вот как? Заслужил?! — Обвинитель хищно уставился на меня.

— Да. Конечно, он не убивал. Но его преступная беспечность, самоуверенность и воистину блэковская одержимость риском привели к гибели близких людей. Близких не только ему, но и мне. Вы удивитесь, но Сириус напомнил меня в молодости. Судьба часто возвращает нам совершённые ошибки. Но я изменился, когда потерял… сестру. А изменился бы Сириус — неизвестно. Возможно, спустя годы.

— Весьма проникновенная речь, господин подсудимый. Ваше заявление будет приобщено к делу. Но вы не ответили на вопрос: вы признаёте себя виновным?

— А разве Защитнику нечего сказать?

Опереточный красавец смотрит на меня в недоумении, словно удивляясь, как до меня ещё не дошло, что он здесь только для вида. Впрочем, что это я — действие происходит всего лишь в моей голове. Хотя это не значит, что оно не происходит в принципе.

— Господин адвокат? — Обвинитель насмешливо склоняется над ним, и для полноты картины его лицо расплывается в уничижительной усмешке.

Тот нервно ерзает на стуле, выпячивая пивное брюшко, и неожиданно заявляет:

— Ночь сегодня великолепна. Сириус особенно ярок. А вы знали, что эта звезда — и не звезда вовсе, а целая система, состоящая из двух, а, по мнению догонов, из четырёх звёзд? Кстати, древние считали Сириус родиной богов.

— Очень информативно, господин Защитник. И что это значит? — раздражённо вопрошает Обвинитель.

— О, — Защитник озадаченно поднимает брови. — Пожалуй, я могу добавить, что в случае с Сириусом, домыслы часто соседствуют с истиной.

Обвинитель ждёт, нетерпеливо постукивая пальцами по столу. Красный рот судьи растягивается в улыбке. Значит ли это, что ему понравилось замечание адвоката?

— Это всё? — спрашивает Обвинитель.

— Да.

— Тогда я вновь повторяю свой вопрос. Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, вы согласны в предъявленным обвинением?

Он ведь всего лишь часть моего воображения, откуда столько страстной напористости? Будто там, откуда он явился, выплачивают гонорар за каждого осуждённого и повышают в должности. Судья всё ещё улыбается, но уже не довольной, а холодной усмешкой. И хоть я не вижу его глаз, изгиб красных губ говорит об ожидании скорой приятной развязки. Ничего не изменится, если я скажу «да». Или изменится? Мысли, материализованные в звук, становятся словами, слова — нитями, из которых состоит полотно наших деяний, нашего прошлого. Довольно патетики! Пора завершить этот раунд, всё равно я не в силах пойти против этих троих.

— Да, я признаю себя виновным во всех выдвинутых против меня обвинениях.

Волчьи глаза довольно сужаются, но рот всё так же холоден. Обвинитель медленно переводит взгляд на Судью.

Тот поднимает руку, из воздуха появляется тяжёлый бронзовый молоток. Таким можно и насмерть забить, но судья держит его с удивительной лёгкостью. Удар по блину подставки, и все присутствующие вздрагивают от грохота и морщатся от едкого пения потревоженного металла.

— Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, вы признаётесь виновным в том, что вольно или невольно способствовали заточению Сириуса Ориона Блэка в тюрьме Азкабан.

— Способствовал? Но я…

— Не смейте перебивать высокий суд!

— Извините.

— … В том, что не предприняли ни одной попытки изменить к лучшему положение заключённого.

— Но ведь я говорил, что пытался…

— За нарушение порядка вы лишаетесь права голоса.

В следующее мгновенье я не могу произнести ни слова. Мне просто закрыли рот заклинанием Силенцио! Интересно, как Судье это удалось?

— … И после его побега ни словом, ни делом не постарались обелить его доброе имя.

Это абсолютная правда. Сириус в качестве беглого преступника был нужен Ордену. Никто не станет искать фениксовцев в логове врага.

— …И приговаривается к осознанию данного факта до конца своих дней.

Новый удар, словно грохот молота по наковальне, раскалывает тишину надвое. На «до» и «после».

Раньше казалось, что у меня есть точки опоры, и я могу ещё надеяться на оправдательный вердикт. Но теперь понимаю, что это глупость. Незавидная участь Сириуса останется на моей совести.

Он смотрит на меня с небосвода — мерцающая точка, овеянная холодным сиянием. В древности эта звезда считалась красной, видимо именно тогда она озаряла обитель богов. Нынче же её цвет синий. Синий — цвет печали. Более нет тех богов, в которых верят наивные догоны, может, и не было никогда.

Хватит пустых сожалений, они никогда никого не спасали! Нужно просто признать, что Сириус был хорошим парнем. Глупым, дерзким, безрассудным, но хорошим! Из той когорты, что бросают вызов всему, и первыми принимают удар.

М-да. О покойниках либо хорошо, либо ничего. Но это на публике, а врать самому себе — бесцельное занятие.

Я, конечно, виноват в том, что не сделал, не сумел, не преодолел. Но я не всесилен. Не всесилен! Я просто одинокий старик, чья слава преувеличена и давно превратилась в бесполезную ношу. Вы слышите меня?!

Нет. Они уже ушли, тихо и незаметно, как всегда, и я вдруг снова обретаю способность говорить.

Завтра начнётся новый раунд. Сколько их ещё будет?

— Вы нас обманули!

Сколько я проспал? На часах всего два, и эта ночь не спешит завершаться болезненным рассветом.

Они вернулись, все трое, и смотрят с осуждением, даже слепая повязка на глазах судьи не скрывает презрения.

— В чём, позвольте поинтересоваться? — Задаю вопрос только для того, чтобы иметь возможность сосредоточиться.

— Не было никакого суда над Блэком! — Обвинитель торжествующе ухмыляется. — Вы намеренно ввели высокий суд в заблуждение!

— Нет.

— Требую занести в протокол! — провозглашает Обвинитель.

Судья и Защитник растерянно оглядываются в поисках того, кто бы смог заняться этими формальностями и, никого не найдя, пожимают плечами.

— Обвиняемый дважды сказал неправду, — заявляет Обвинитель.

— Подождите, почему дважды? Да, я признаю, что суд над Блэком состоялся лишь в моём воображении, но намерения обмануть уважаемого Судью у меня не было.

— И как это понимать?! — Волчьи глаза подернулись алчным блеском.

— Прошу меня простить, если присутствующие здесь сочли оскорбительными мои предыдущие показания, но я совершенно искренне полагаю, что, будучи плодами моей фантазии, вы вполне в состоянии допустить, что некоторые мои предвидения... как бы это сформулировать, вполне могли бы реализоваться при определённых обстоятельствах.

— Я всё ещё не понимаю! — голос Обвинителя срывается на фальцет.

— Я объясню, — вступает в разговор Адвокат и, елейно улыбаясь красивым полногубым ртом, продолжает: — Подзащитный полагает, что мы трое — некие сущности, порождённые его мыслями, а раз мы вышли из его головы, то можем смириться с существованием других мыслеобразов, которые он называет предвидениями. Мистер Дамблдор считает, что суд над Сириусом Блэком, если бы он в действительности состоялся, прошёл бы именно по тому сценарию, который он себе вообразил. Следовательно, суд над нашим обвиняемым, по его мнению, мог бы признать вышесказанное как данность.

— То есть он думает, что мы — галлюцинация? — Обвинитель картинно поворачивается к Судье, будто тот в состоянии распознать эмоции по жестам. — Какое неслыханное оскорбление!

Судья медленно и бесстрастно кивает.

— Обвиняемый дал ложные показания, полагая, что якобы одна галлюцинация сможет договориться с другой? — Обвинитель довольно хихикает до тех пор, пока Судья не делает властный жест рукой.

— Так что же на самом деле произошло с Сириусом Блэком? — мгновенно изменившись в лице, вопрошает Обвинитель. — Вы поведаете нам правду без увёрток, измышлений и двойного дна?

— Конечно, я готов, — делаю паузу, чтобы собраться с мыслями. — Так вот, предвидя исход, о котором высокому суду уже известно, я счёл необходимым предпринять некоторые действия.

— И в чём они заключались?

— Сириус отказался от защиты и готов был пожертвовать собой ради высшей, по его мнению, справедливости, а я решил сделать так, чтобы жертва Сириуса не была напрасной. Понимаю, что этот поступок меня не красит. Признаться в нём… чрезвычайно тяжело, ведь это фактически преступление против закона, элементарной человеческой порядочности и…

— Говорите яснее! Ну!

— Я предложил главе аврората свободу Сириуса в обмен на свободу Северуса Снейпа.

Слова упали, словно камни в омут. Сейчас пойдут круги.

— Предложи-ил? — Звериное торжество, льющееся из волчьих глаз, можно черпать руками. — Как это?

— Правильнее было сказать, что мы заключили сделку.

— Сделку с правосудием?

— Если происходящее тогда можно назвать правосудием, то… да, именно так. Мы скрепили её Непреложным обетом.

— Это потрясающе! Вы обелили преступника, а друга и соратника отправили в тюрьму! — восклицает Обвинитель, и меня не оставляет ощущение, что его возмущение — неискреннее.

— Я не ищу оправданий, но хочу лишь добавить, что действовал из стратегических соображений. Как только стало известно, что Риддл исчез, аврорат с той же рьяностью, с какой избегал любого противодействия Волдеморту во время войны, обрушился на виновников, мнимых и настоящих. Тем не менее, большинство Пожирателей осталось на свободе. Глупость, трусость и коррупция — вот как можно охарактеризовать кампанию по зачистке магического мира от сторонников Тёмного лорда. Сириус просто, как говорится, попал под раздачу и мог быть приговорён к смертельному поцелую дементора. Но благодаря мне, его просто упекли, спрятали. Фактически, эта сделка спасла ему жизнь и одновременно помогла вызволить из неволи хорошего человека. Северус должен был быть осуждён. Он не имел богатых покровителей и связей, только моё слово. Моё слово против многих обвиняющих свидетельств — увы, чаша весов уверенно склонялась к тому, что на суде нам бы не поверили. Но Северус был мне нужен, и я сделал всё что мог.

— И Снейп стал вам обязан по гроб жизни? Очень ловко!

— Да. — Не знаю, сколько я ещё выдержу. Пусть они уйдут. Пожалуйста…

— Мне интересно, когда вы смотрите Снейпу в глаза, что вы при этом чувствуете? — Обвинитель низко склоняется надо мной, я даже ощущаю его дыхание.

Что мне ответить? Все эти оправдания, предвидения, расчёты — лишь горсть песка в бескрайней трясине вины. Когда я умру, она поглотит меня, накрепко запечатав в себе. И не двинуться, не шелохнуться.

— Вы виновны в том, что подло и жестоко распорядились чужими судьбами, произвели размен одной пешки на другую, подвергнув страданиям…

— Нет. Северус — не пешка. Он куда более ценная фигура, — зачем и кому я это говорю? Но не могу остановиться: — И Сириус остался жить. Он бы и сейчас жил, будь я порасторопнее… Он должен был жить!

Трясина становится бездонной. Я захлёбываюсь в собственном шёпоте:

— Сириус умер из-за меня. Потому что я не успел.

— Вы признаёте себя виновным в смерти Сириуса Блэка? — В предчувствии скорой развязки Обвинитель довольно оскаливается.

Ему всё-таки удалось содрать с меня панцирь спокойствия. Я давно и прочно решил, что не стоит волноваться о вещах, которые не могу изменить. Но теперь чувствую себя так, словно получил пощёчину.

Какой смысл в признании вины? Она всегда рядом со мной, никуда не исчезнет и впредь. Признание лишь заставляет думать о ней, испытывать её навязчивую и неотвязную боль. Но пока я не могу позволить себе такой роскоши: раскаяться, чтобы стало легче. Легче не будет, да и не должно быть.

— Так признаёте?

— В смерти Сириуса Блэка есть моя… косвенная вина. На этом… я прошу вас меня оставить.

Обвинитель с немым вопросом оглядывается на Судью. Тот важно и покровительственно кивает. Мне кажется, под повязкой он видит всё.

— Но мы ещё вернёмся, — зловеще обещает Обвинитель.

— Заседание переносится на завтра! — вещает Судья и бьёт молотком по подставке.

Песня потревоженного металла прорезает воздух, словно громадная запятая с длинным острым хвостом. Звук медленно затухает, и я погружаюсь в горькое одиночество.