Последняя надежда (джен)

Все ночи на Татуине были как одна: слепые, шальные и мертвые. Когда Тату-1 заходила за Тату-2, и полночь в этой дыре становилась чернее дальнего космоса, в душе у Асажж что-то переворачивалось, делало кульбит и шептало елейным голосом на ухо, что нужно возвращаться в Центр. В такие моменты она надиралась паленым прау, била нос пьянчуге-родианцу и рассеяно глядела поверх разномастных голов на голоэкран проектора. Сила что-то неразборчиво шептала, пыталась диктовать условия и путать мысли, но Асажж четко установила для себя: нет Силы — нет и проблем. До сих пор она твердо придерживалась этого правила. И даже в тот черный день, когда боль криком сотни одаренных пронзила ее сознание, она закрыла глаза, вколола в плечо три стимулятора и не стала себе изменять.

Подумаешь — смерти, с кем не бывает?

Все пошло к коту под хвост в тот день, когда ей пришлось играть в переодевание.

Работа тогда выдалась гадкая. С самого утра головная боль пробивала мозг крупной картечью так, что уже в тот момент, к пятым суткам, не помогало ничего. С полудня, еле передвигая ноги, пришлось изучать добычу, с обеда изображать перед ней придворную и с ужина играть в дипломатию так, чтобы никто не заподозрил в ней чертовку с главной луны Нал-Хатты — её основное прикрытие. К ночи, когда она готова была содрать с себя кожу, но сил не хватало даже стянуть одежду, она упала на барный стул старины Джулла безвольным мешком и лишь жестом указала ему: как всегда.

Прау горчил, рвал горло и в этот раз даже не косил под прау. Это была бадяга местного разлива — преотвратная бадяга — но, что в ней было хорошо, так это градус. Раза в полтора выше ожидаемого, а значит, и в полтора дешевле. Вероятно, это был жест доброй воли бармена, чувствующего состояние своей публики так же тонко, как свой кошелек. Асажж скосила на него взгляд и промолчала, когда он налил ей еще стопку — за счет заведения. Удивительно, но его самогон начал снимать боль. Асажж криво на него посмотрела и улыбнулась — волшебник.

Уже тогда, когда ее голова готова была со звучным стуком поприветствовать барную стойку, кто-то звонко ударил по ее рюмке, и, пролив в нее половину из своей, пьяно пробормотал:

— В-ваше з-здоровье.

Из полуприкрытых век Асажж проследила за его дрожащими руками, прикрытыми длинной помятой мантией и, ничего не отвечая, опустошила стопку. Бармен налил им еще — ее полуживой сосед проставлялся.

— В-ваше об-бщество неоценимо, — после еще трех стопок самогона он припал к стойке на одну руку и криво уместил на ней голову. Капюшон съехал, обнажив в полумраке обросшую, прежде аккуратно стриженую бороду и излишне бледную, нездешнюю кожу.

— Побереги желудок, — выдохнула Асажж, когда сосед отобрал у чисса трехлитровую бутыль самогона, по-братски впихнув ему полсотни кредиток задатком.

Мужчина рвано засмеялся, приобнимая бутылку за горло, и с трудом выдохнул:

— Она бы тоже так сказала, — он опустил голову к стеклу, будто стремясь разглядеть в нем отражение, — моя г-герцогиня. И я ее не уберег, его не уберег, никого не уберег... — он обхватил руками лицо и рвано засмеялся. — Желудок?!

В непривычном сдавленном жесте он закинул голову и, безумно хохоча, ударил бутылкой по столу. Капюшон с головы слетел, открывая глазам грязные, спутавшиеся волосы, отросшие бакенбарды и раскрасневшиеся слезящиеся глаза. Он стремительно развернулся к ней.

— В-вы похожи на нее, — он явно не узнавал ее под всеми сенатскими тряпками и капюшоном, — такая же тонкая…

— Оби-Ван, — сквозь морок алкоголя Асажж болезненно распахнула глаза и надрывно растянула губы в кривой ухмылке. Это было даже поразительно и в чем-то приятно — что спасся именно он. Если уж даже эта продажная судьба поломала об него зубы, то что стоят ее старания?

— Оби-Ван, — он наморщил нос и фыркнул, а затем глотнул выпивку из горла. — Мертвое имя для мертвеца.

Асажж через силу подняла голову от стола. Ну уж нет, не в ее кантине.

— Пошли, — она грубо отпихнула от него бутылку и встала со стула, подхватив его под локоть.

— Куда? — хрипло выдохнул он и закачался, обводя расфокусированным взглядом бар.

Асажж не ответила и пихнула его ладонью между лопаток, подталкивая к боковому выходу из здания. Ночь была черна, как всегда, и у нее был редкий повод этому порадоваться.

— Сюда, — покачиваясь, она схватила его за мантию рукой и опрокинула в огромный смердящий чан с водой для ронто, как следует потрясла за волосы, а затем, когда он прекратил сопротивляться, сама нырнула головой под воду. Думать стало больнее, но легче.

Мокрый Кеноби в перепачканной мантии лежал на земле, бессмысленно глядя на звезды и не моргая. Асажж поморщилась и присела у его головы, подмяв под себя ноги.

— Хочешь сдохнуть — только попроси.

Оби-Ван скосил на нее остекленевший взгляд.

— Хочу.

Асажж потянулась за бластером, но рука непроизвольно упала на скрытый меч.

— Ты можешь лучше, старик, — бросила она и толкнула его в плечо. — Не смей показывать мне, как жалки твои попытки уйти от решения.

Он многозначительно пожал плечами, медленно возвращаясь глазами к небесам Татуина.

— Все решится без меня. Я уже ошибся.

— Знаешь, — фыркнула она и поднялась, — ты уже мертв. Оби-Ван Кеноби был бы слишком хорош для тебя.

Сплюнув под ноги, она опустила руку в растекшуюся из-под мантии Оби-Вана грязь и тщательно втерла ее ему в лицо.

— Знакомься, галактика! — воскликнула она, картинно подскочив с места и взметнув руки к небу. — Твоя последняя надежда: Бен Кеноби, полоумный старик с Мос-Айсли!

Презрительно дернув головой, она пихнула его ногой в плечо и, не оборачиваясь, понеслась в порт: Центр ждал, когда она станет его хозяйкой. Слишком много свободного места появилось на Корусканте.

Кеноби поднялся с земли, с трудом опираясь на локти, и посмотрел за горизонт, где светились огни фермы.

Каждому было предназначено свое величие.