Свободные люди (джен)

Серый, надоедливый дождь не прекращался вот уже целую неделю. Он неслышно сыпался с хмурого неба, кропил обгоревший когда-то давно домишко, раздолбанное крыльцо и сталкерскую задницу, торчавшую из пролома под крыльцом. Рядом приплясывал от нетерпения ещё один сталкер и время от времени повторял на разные лады и с разными интонациями:

— Ну. Ну? Ну-у… Ну!

Наверное, никогда ещё это словечко из двух букв не передавало столь богатую гамму чувств и эмоций. Задница под крыльцом выглядела напряжённой и тоже источала нетерпение, только сказать не могла. Наконец, из глубин земной тверди раздался приглушённый голос:

— Тащи. Нежно!

Нетерпеливый одиночка бросился выполнять распоряжение с таким рвением, словно от этого зависели его жизнь и благополучие. Задница активно двигалась, сучила ногами и громко возмущалась:

— Не лапай, не лапай! Помни, мы с тобой просто друзья.

— А-а, бля, — пыхтел одиночка.

— Щука, мать твою! Отпусти яйца, тащи за берцы!

Вскоре из пролома показалась широкая спина, взъерошенная голова, густо покрытая паутиной и дохлыми мухами, и вот под серым дождём стоят уже два сталкера. Один смахнул с волос сушёные трупики насекомых и поднял повыше предмет, который держал в руках.

Это был артефакт невиданной красоты. Множество кипенно-белых иголок пересекались, образуя колючий шар размером с апельсин. Вокруг него трепетало энергетическое поле, в котором вспыхивали и гасли белые звёздочки.

— Чех, слушай, это нечто! — восторженно взвыл Щука. — Эта бирюлька, наверное, охренительно дорогая! Вот это повезло!

— Не продам и за лимон баксов, — отрезал Чех. — Я его нашёл, он мой! Моя пр-релесть…

Щука благоразумно заткнулся. Чех был повыше ростом и в плечах шире, а его кулаки отбивали охоту спорить раз и навсегда. В самом буквальном, болезненном смысле. Напарники отправились к долговцам: сбыть кое-что по мелочи, отдохнуть и обдумать дальнейшие планы. Без плана в Зоне нельзя, это каждый знает.

К долговцам тогда ходили все, потому что больше не к кому. До Сидоровича далеко, к Борову пойдёт только кретин или гопник, а к Волкодаву не ходили из принципа, ибо смерти подобно.

Чех и Щука обосновались в железнодорожном контейнере — роскошные апартаменты — поделили выручку и принялись ужинать (читай — бухать и закусывать).

— Надоело, — вдруг сказал Чех. — Одно и то же, мать его растак. Чего-то хочу, а чего не знаю.

— Бабу? — спросил Щука.

— Не. То есть само собой, но дело не в этом. Хочу оставить след в истории. Чтоб люди говорили — вот был такой Чехов, по прозвищу Чех и сделал то-то и то-то.

— Я тоже хочу! — немедленно загорелся Щука. — Может, завалим кого-нибудь?

— Пфф… Нашёл, чем народ удивить. Нет, товарищ Щукин, надо не разрушать, а созидать! Тогда тебя будут помнить долго.

-Золотые слова, мэн!

Сталкеры подняли головы. У контейнера стоял улыбчивый негр в цветастом берете, из-под которого свисали на плечи дреды.

— Позволите присесть? — вежливо и дружелюбно спросил он.

— Самим мало, — буркнул Щука. Чех коротко двинул его в бок и приглашающе махнул негру рукой.

— Присаживайся, брат.

Негр сел, поправил берет и протянул сталкерам сигареты, закурил сам. Щука сидел угрюмо набычившись, но предложенную сигарету взял. Чех не курил вообще, но тоже не стал отказываться из-за врождённой учтивости. А вы думали раз у человека здоровенные кулаки, так он и вежливым быть не может? А вот фигушки.

— Чех, — вежливо представился Чех. — Сталкер.

— Боб, — вежливо ответил негр. — Просто Боб. Отлично ты сказал про созидание, Чех. Именно этого жаждет твой дух. Вот и создай что-нибудь этакое. Чтоб люди помнили, в дело твоё верили и продолжали его, даже, когда тебя заберёт Джа.

— Кто? — вскинулся Щука, но снова получил тычок в рёбра и заткнулся.

Сладковатый сигаретный дым висел под потолком контейнера, закручивался гипнотическими спиралями. Чех смотрел в эти спирали и чувствовал себя лёгким, свободным от мирской суеты и забот.

— Что самое важное в жизни, мэн? — доносился голос Боба. — Чего жаждет человек больше денег, секса и набитого брюха?

— Свободы, — прошептал Чех. — Я хочу быть свободным.

— Все хотят, — сказал Боб и растаял в сигаретной дымке.

Чехов этого даже не заметил. Рука сама собой потянулась к контейнеру, где лежала баснословно дорогая «прелесть». Глаза сталкера горели. Он знал, что нужно делать.

Опасливо озираясь на каждом шагу, одиночка-новичок быстро проскользнул в ворота бывшей фабрики. Что здесь производили раньше — сие есть тайна великая, но сейчас на фабрике обитала молодая и чрезвычайно борзая группировка под названием «Свобода». Болтали про неё всякое и не всегда хорошее, однако деваться парню было некуда. Не рассчитал силёнок, остался гол, как сокол, посреди Тёмной Долины. Ни патронов, ни еды, даже нож умудрился в «студень» уронить.

Одиночка знал, что здесь можно разжиться всем необходимым, но шёл с опаской. О здешнем торговце ходила слава завзятого рвача, никогда не упускающего свою выгоду. Купить у него что-то было равнозначно заключению сделки с Дьяволом.

Прокрутив в голове всё слышанное и строго наказав себе ни в коем случае не лопухнуться, новичок решительно осмотрелся. Прямо перед ним стояла двухэтажная бетонная будка, на которой висела корявая вывеска — «Шота у Ашота».

Надпись сразу выбила парня из колеи. Минут пять он тупил, пытаясь сообразить, что сие означает. Из тяжких раздумий вывел трубный глас с сильным кавказским акцентом, раздавшийся, казалось, с самих небес:

— Зачем стоишь, дорогой? Заходи, патроны сегодня совсем свежий.

Новичок дёрнулся всем телом от неожиданности и растерянно осмотрелся. Народу во дворе фабрики было много, но никто не обратил на небесный голос никакого внимания, все занимались своими делами. Парень хотел было войти в будку, но тут раздался второй голос, едва не заставивший суеверно перекреститься:

— Брешешь, морда! В твоей лавочке никогда ничего нет, окромя контрафакта.

Одиночка, наконец, узрел над вывеской древний матюгальник. Покрутив головой, обнаружил и второй на столбе перед зданием фабрики. Выяснив происхождение небесных голосов, парень совсем успокоился и вновь вспомнил о деле. А матюгальники тем временем уже вовсю выясняли отношения.

— Ай, какое слово нехорошее сказал! Такой взрослый, а так ругаешься.

— Где моя винтовка, упырь?

— Прости, дорогой, сломался. Собака немножко бешеный попался, ствол погрыз.

— Чи-иво? — возмутился матюгальник на столбе и тут же кровожадно пообещал: — Я тебя ща сам приду загрызу.

— Другой винтовка есть, — поспешно сказал матюгальник над вывеской. — Хороший, совсем свежий.

— Яр! Ашот! — Третий голос, сердитый и властный, заставил одиночку испуганно втянуть голову в плечи. — Вы опять?!

Воцарилась тишина. Немного сожалея, что развлечение закончилось, парень толкнул железную дверь под вывеской, вошёл в будку и вскоре предстал перед торговцем.

За импровизированным прилавком сидел худощавый армянин с весёлыми, но такими хитрыми глазами, что одиночка невольно проверил карманы. Помещение за прилавком чуть не до потолка было заставлено коробками, ящиками и прочей тарой. Из магнитофона завывало что-то тягучее, полное неизбывной тоски. Славянская душа новичка, чуждая восточным терзаниям, оказалась несколько дезориентированной. Увидев посетителя, Ашот поприветствовал его столь многословно и замысловато, что парень окончательно потерялся.

— Мне… мгм… патронов к калашу, — промямлил он, — воды и чего-нибудь поесть.

Ашот задумался, зашторил глаза веками, спрятался за свой нос и стал похож на высокомерную ламу. Когда в магнитофоне сменилась песня, торговец очнулся.

— Подожди, дорогой.

Он скрылся за ящиками, что-то зашуршало, негромко бдзынькнуло. Парень вытянул шею посмотреть, но тут вернулся торговец. Он выложил на прилавок полторы пачки патронов, консервную банку, о содержимом которой приходилось только догадываться, поскольку этикетка отсутствовала, и литровую бутылку воды.

— Держи, дорогой. Для тебя по стандарту.

— И какой стандарт? — осторожно спросил парень, внутренне напрягаясь и мысленно подсчитывая наличность.

— За всё пятьсот единиц, — просиял Ашот.

— Что?! — завопил новичок. — Да этому набору красная цена двести!

— Какой двести, — обиделся торговец. — Контрафакт двести. А у Ашота всё самый лучший! Гляди, какой патрон — персик, а не патрон! Вода сладкий, как первый поцелуй. Девушку целовал? Вот такой вода сладкий! А банка, гляди, какой огромный — лучший банка в Зоне!

Парень хотел возразить, но тут магнитофон взвыл так, что заныли зубы. Одиночка поспешно отсчитал пятьсот единиц и направился к выходу. Ашот рассыпался в благодарностях и добрых напутствиях. Если бы словам торговца суждено было сбыться, то новичок в ближайшее время увеличил бы свой капитал до уровня Абрамовича.

Оказавшись на улице и чувствуя лёгкое головокружение, парень вышел за ворота и поспешил покинуть базу. Одиночка прошагал с полкилометра, прежде чем понял, что несёт купленные вещи в руках, оружие безвольно болтается за спиной, а его жестоко нае… обсчитали.

Вася Пупкин был анархистом. Во всяком случае, считал себя таковым всю сознательную жизнь. В знак протеста он не учился в школе. В знак протеста сбежал из дома, когда родители стали надоедать великовозрастному отпрыску просьбами, найти хоть какую-нибудь работу. И сбежал Вася не куда-нибудь, а в Зону, чтобы вступить в самую крупную группировку анархистов. В знак протеста, ясно?

И вот мечта его почти сбылась — Вася Пупкин стоит посреди двора заброшенной фабрики в Тёмной Долине и с восторгом новичка рассматривает обшарпанные строения. Внимание привлекла музыка доносившаяся из ближайшего здания. Это был знаменитый бар группировки — «Глоток свободы». Не такой знаменитый как «100 рентген», но тоже ничего.

Прежде чем идти на поклон к Чехову, Вася Пупкин решил причаститься местного пойла для храбрости и послушать разговоры, а может, и совет какой получить. Бесплатно, разумеется.

Народу в баре было немного. За стойкой, покачивая головой в такт музыке, стоял бармен. Пять-шесть посетителей торчали у стойки; кто-то неспешно потягивал энергетик, кто-то поглощал консерву, а кто-то просто курил и, судя по запаху, вовсе не табак.

Вася Пупкин сурово сдвинул брови, сжал губы в куриную попку, чтобы казаться матёрым и бывалым сталкером, и подошёл к стойке.

— Поздорову, бродяги, — наигранным басом сказал он и кивнул бармену. — На два пальца прозрачного, любезный.

Свободовцы переглянулись, один посигналил бровью бармену. Тот едва заметно кивнул, и все приготовились к излюбленному в «Глотке свободы» развлечению — стёбу над новичками. Дождавшись, когда Вася выпьет, один из свободников зашвырнул в угол опустевшую консервную жестянку и произнёс:

— Надоели консервы. Ганжа, сукин кот, когда нормальная жратва будет?

— Да, Ганжа, — немедленно подключился второй, — народ жаждет борща по-чернобыльски, а ты телишься.

Пупкин почтительно слушал, как Ганжа оправдывается нехваткой продуктов, перебоями с поставкой и прочими трудностями. Сталкеры в ответ горько вздыхали, жалобно причитали, а один даже утёр скупую слезу. Заинтригованный Вася рискнул поинтересоваться:

— А что, этот борщ какой-то особенный?

В ответ на этот неосторожный вопрос обрушился шквал взволнованных реплик:

— Да ты что, парень! Это же легендарное блюдо!

— Ага, кто хоть раз попробует чернобыльский борщ, станет совсем другим человеком!

— Ммм, мой любимый борщ!

— Семецкий ел — бессмертным стал!

— Да мы бы только этот борщ и жрали, жаль готовить сложно!

Ошеломлённый таким натиском Вася взмолился:

— Расскажите же, что за борщ такой?! Как его варить?!

— Ладно, — сказал Ганжа. — Хоть это и секретная информация, но твоё лицо вызывает доверие, мэн. Так и быть, расскажу. Первым делом нужно добыть ляжку молодого бюрера. Оборачиваешь её стеблями полыни и кладёшь в ржавый котелок.

— Почему в ржавый? — изумился Вася. В ответ на него все посмотрели, как на идиота.

— Ну конечно, чтоб в организм, ослабленный действием радиации и ежедневными стрессами, попало как можно больше железа, — пояснил Ганжа таким тоном, словно разговаривал с умственно отсталым.

Вася устыдился своей бестолковости и сделал знак продолжать. Бармен не заставил себя просить дважды.

— Сверху, на ляжку значит, кидаешь штук шесть тушканов и одну крысу, не больше, а то будет горчить.

— Фу! — снова не выдержал Вася. — Крысу?!

— Да чтоб ты понимал, салага, — снисходительно сказал один из свободников. — Без крысы борщ вообще хлебать неможливо — смаку нет.

— Это верно, — подтвердил Ганжа, кивнув для убедительности. — Крыса — основа всего. А чтоб придать борщу особый, неповторимый вкус, обязательно брось глаза слепой собаки.

— Так она же слепая! — воскликнул Вася. — Откуда глаза?

— Под шкурой, в черепе, — невозмутимо сказал Ганжа. — Вскрываешь шкуру ножом и всех делов. Только следи, чтоб из глаз слизь не вытекла, иначе борщ будет жидкий.

— А как эти глазки на языке лопаются, ммм, — мечтательно протянул кто-то.

Вася не без труда сдержал рвотный позыв и спросил:

— А дальше что?

Этого вопроса сталкеры ждали уже давно, поэтому подобрались и приготовились наслаждаться.

— А дальше, — сказал Ганжа, — надеваешь противогаз и уёбываешь как можно быстрее и как можно дальше прочь от этого гнусного варева!

(Ремейк американской народной сказки «Суп из гремучей змеи».)

Наблюдательные вышки вещь нужная и полезная. Наверное, поэтому на любой более менее долгосрочной базе первым делом стремятся оборудовать из подручных материалов вышку, а то и не одну. Сажают туда наблюдателя и по совместительству снайпера и в ус не дуют.

Дежурство на наблюдательной вышке может прийтись по вкусу только отъявленному молчуну и мизантропу, каковым, без сомнения, являлся Костюк. Шумного общества соклановцев он сторонился, целыми днями торчал на своей верхотуре и дружбу водил только с Ашотом. Причём армянин разговаривал за двоих, а Костюк по большей части отделывался кивками и неопределёнными жестами. Многие вообще сомневались в способности дозорного к членораздельной речи, но настал-таки день, когда все убедились, что говорить Костюк может.

День шёл своим чередом, всё было спокойно, если не считать нескольких слонявшихся по двору досужих бойцов. Они то и дело подходили к вышке и орали дозорному всякую чушь в надежде, что он отреагирует. Ну, хотя бы пошлёт, как минимум.

— Костюк! Оракул ты наш, поведай, что видишь своим третьим?

Костюк не реагировал, каменное выражение лица не менялось ни на гран. Когда надоело попусту драть глотки, парни отошли, обосновались неподалёку у костра и увлеклись разговором. Прошло некоторое время, прежде чем кто-то обратил внимание на необычное оживление Костюка. Дозорный отчаянно семафорил руками и чуть ли не подпрыгивал.

— Подменить что ли? — крикнул один из бойцов. — Отлить приспичило?

Костюк скорчил зверское лицо, помотал головой и снова замахал.

— Не, он по-крупному собрался, — громко предположил другой.

Дозорный показал ему средний палец и вновь взялся изображать из себя ветряную мельницу.

— Твою мать, да скажи уже! — хором заорали все.

Рухнувшая плотина, Ниагарский водопад, схождение снежной лавины с гор — всё это было слабым подобием того словесного потока, что обрушил на бойцов взбешённый Костюк.

— Вояки чешут прямо по курсу, ёптихумать! Закладывайте ворота, тупорылые хлюздапёры, пока нас тут всех не отбэтээрили через жопу в рот снарядом, как полуразложившихся абортных выскребышей контролёра!

Бойцы пару мгновений даже с места двинуться не могли от изумления, но всё же, пересилив себя, бросились выполнять распоряжение со всей возможной поспешностью. Костюка, казалось, это взбесило ещё сильнее.

— Вёслами реще машите, через жопу топором скрёбанные выпердыши псевдособачьи! — ревел он вне себя. — Вас что, в радиоактивной пещере укуренные выхухоли зачинали, лимонку вам в задницы?!

Бойцы втягивали головы в плечи, но голос у Костюка был будь здоров. От такого стёкла трескаются, зверьё в ужасе разбегается, а у людей напрочь отшибает способность к мышлению и мутит рассудок. Командный, в общем, голос.

— Шляетесь, как в комбезы насрали, — продолжал разоряться Костюк. — Членом аномалии околачиваете да копчиками себя по кадыкам бьёте, опупенцы кривоногие! Обленились, развесили яйца, как псевдобарсуки, того и гляди, хари треснут по диагонали зигзагом!

Во двор на его могучий рёв выскакивали ошарашенные бойцы, даже Чехов выглянул. Вояки были давно и прочно забыты, вся группировка с восторгом слушала концерт по многочисленным заявкам в исполнении Костюка.

— Ай, молодец, — ухмылялся Ашот. — Ай, как говорит хорошо.

— Может ведь, — одобрительно сказал Ганжа. — Аж душа радуется, честное слово.

Щукин молчал и спешно строчил в блокнотик особенно удачные конструкции, чтоб не забыть и тоже использовать при случае.

Когда Костюк выдохся и замолчал, за воротами послышались аплодисменты — это устроили овацию стоя расположившиеся на броне военные сталкеры. Свободники немедля присоединились, и вскоре воздух сотрясался от восторженных воплей и свиста.

— На бис! На бис! — хором скандировали новички.

Костюк спустился с вышки, промаршировал через двор фабрики к лавочке Ашота. На пороге задержался, показал своим фанатам неприличный жест и скрылся за дверью. Все с сожалением поняли, что концерт окончен. За воротами взревел мотором бронированный монстр и покатил дальше по своим загадочным делам. Если военные сталкеры и собирались громить фабрику, то внезапно передумали.

У каждого есть секреты, большие или маленькие, но есть обязательно. Павлик свой хранил в старом-престаром сарайчике. Это ветхое, дунь — рассыплется, сооружение пережило все бои за Военные склады и не хранило в своих сумрачных недрах ничего, кроме пыли и паутины. Никто им не интересовался, никто туда не ходил. До определённого момента.

Однажды, отоспавшись после дежурства, Бубен направлялся к пищеблоку за пайкой, но тут обратил внимание, что у сарайчика стоит Миклуха и с живейшим интересом на лице к чему-то прислушивается. Бубен подошёл, постоял, но в сарае было тихо.

— Что? — спросил он.

— Тихо, — прошептал Миклуха. — Слушай, вот сейчас.

Бубен послушно прижался ухом к шершавым доскам, и вдруг до него донеслось еле слышное:

— Ыых… Ыых…

Свободник отскочил и потянулся к пистолету, но Миклуха, давясь от смеха, схватил его за руку и потащил к административному зданию. Они едва успели спрятаться за углом, как дверь сарайчика приоткрылась. В образовавшуюся щель высунулась голова и настороженно осмотрелась. Убедившись, что на горизонте никого, из сарая вышел Павлик, прикрыл дверь и окольными путями направился к казармам.

— Видал? — гоготнул Миклуха.

— Ага, но ничего не понял.

— Иду я к арсеналу, — начал рассказывать Миклуха, — а на охране никого, прикинь.

— Так ведь Павлик сегодня и должен…

— Ну да! Я такой выхожу и охране на улице — что за дела и где этот долбоящер? Говорят, ушёл отлить и уже минут пятнадцать как. Я на поиски, гляжу, а он в сарайчик заходит. Гы…

— И что он там делал? Не отливал же.

— Молился, — серьёзно сказал Миклуха.

— ?!

— Да-да, и не смотри так на меня. Павлик молился всемогущему богу Онану. Причём в рабочее время, бросив ответственный пост на произвол судьбы.

Бубен хотел что-то сказать, но поперхнулся. Потом заржал. Потом ужаснулся. Это каким же надо быть дятлом, чтобы бросить арсенал (!) без присмотра только потому, что эротические фантазии одолели.

— Придётся воспитывать, — сказал Миклуха, — а то с такой охраной мы базу не удержим.

В густых вечерних сумерках утомлённый молитвами Павлик возвратился в казарму, завалился на койку и мгновенно уснул. Спал он так крепко, что не видел и не слышал, как возле койки сгрудилось несколько тёмных силуэтов. Переругиваясь хриплым шёпотом и время от времени хрюкая от смеха, они производили над спящим Павликом какие-то действия. Потом неслышно разошлись.

Утро встретило грозой и ненастьем. Разлёживаться под громовые раскаты и барабанное стаккато дождя было нереально, поэтому все поднялись довольно рано. Проснулся и Павлик. Он смачно потянулся, но вдруг обратил внимание, что все на него пялятся и спросил:

— Что?

— Да ничего, — ответили ему, но Павлик жопой чуял, что что-то не так.

Весь ужас ситуации обрушился на него только в сарайчике. Собравшись приступить, так сказать, к заутрене, Павлик обнаружил, что ладони покрыты жёсткой рыжей шерстью. Осмотрев в скудном свете зажигалки объект поклонения, он увидел неприятную сыпь лилового цвета.

Пару минут Павлик сидел, медленно наливаясь ужасом, потом бросился к единственному на базе человеку, у которого хранились все запасы медицинских препаратов и лечебных артефактов — Миклухе.

Там адепта бога Онана ждал ещё один неприятный сюрприз. У Миклухи сидела целая толпа, а на столе лежал задроченный во всех смыслах журнал «Playboy». Его, Павлика журнал, найденный недавно в рюкзаке убитого наёмника.

Увидев взволнованного, с глазами навыкат Павлика, все разразились обидным ржанием, а кто-то с шутливым поклоном протянул ему бритвенный станок и пузырёк ацетона. Тут только Павлик заметил, что шерсть на ладонях приклеена, а руки некоторых парней обляпаны лиловой краской. Он хотел было убраться с глаз долой подальше, но его остановил Миклуха.

— Ещё раз бросишь пост, пиписоид твой с корнем вырву. Впитал? Ну всё, иди.

Так Павлик стал атеистом и оставался им до тех пор, пока не пришиб его один шустрый одиночка.

— Скряга, патроны нужны.

— Штука.

— Без ножа режешь, ирод. Откуда у меня столько?

— Давай, до свидания.

Такие разговоры были обычным делом в закутке нового торговца группировки. Бойцы уже с тоской вспоминали подавшегося на Большую землю Ашота. Да, армянин был тот ещё жучара, но по сравнению со Скрягой казался благодушным филантропом.

Впрочем, были и у Скряги свои слабости. Очень он жалел всех скорбных умом. Любой шизик, псих или маньяк мог рассчитывать на радушный приём у нынешнего торговца. Объяснений тому так и не нашли, но гипотезы строить продолжали с неуёмным энтузиазмом.

Одни говорили, что Скряга пришёл в Зону прямиком из дурдома и теперь ищет тут соседей по палате. Другие предполагали в нём бывшего психиатра, что помимо барыжничества продолжает интересоваться возможными пациентами. Да и все эти психиатры сами, как известно, порядочные психи, что снова приводит нас к бегству из дурдома.

Как бы там ни было, но факт оставался фактом. И вот однажды пришкандыбал как-то с Радара спятивший бедолага, сунулся к базе, но охрана его завернула прямиком на минное поле. Псих долго там бродил, завывал, но так и не подорвался. А выбрел на избушку посреди радиоактивного болота да там и остался. Жил он там — как и чем непонятно — но повадился лазить на территорию базы. Стены и колючка поверху психу тому вообще до фонаря были.

Залезет на территорию, скинет штаны и ну голяком по базе носиться и хохотать, пока его бойцы ловят. А когда словят, он песни поёт. Сколько раз хотели пристрелить придурка, но Скряга каждый раз отстаивал. Приведёт его к себе, накормит, напоит и сам лично за ворота вытолкает. А псих и рад. И снова возвращается. И голяком бегает. С песнями.

Ну, и как-то отвоевал Скряга в очередной раз болезного, привёл в свою каморку, угостил консервой. А тут аврал, долговцы напали. Пока туда-сюда — отбились, отмылись, раненых перевязали, убитых закопали — про психа Скряга в запарке совсем забыл.

Ночь-полночь, легли спать, а барыге не спится — гложет что-то, а что не поймёт никак. И тут дошло до него. Вскочил, побежал к своим закромам и сусекам, а их того, поскребли. Да хорошо так. Стоит Скряга в открытых дверях и причитает:

— Боже мой, три автомата отечественных, три винтовки импортных, комбез бронированный… тоже три… комбеза…

Погнались за хитрожопым психом, конечно, но тот уже на болото своё ушёл. В избушке окопался, из винтовок палит во всех и песни поёт. Так никого и не подпустил. Парни потоптались, плюнули и ушли. Кого только не нанимал Скряга, чтоб кретина пристрелили — без толку. Денег потратил без счёта. Сам лично на базе подстерегал. Но псих не будь дураком туда больше ни ногой, сидит в избушке безвылазно и стреляет во всех, кто близко подходит. И песни поёт.

Скряга с тех пор добрее стал, пусть и не сильно, но договориться с ним стало проще. А сумасшедших на дух теперь не переносит.

Тяжело работать в одной команде с упрямым, как осёл, человеком. А если он ещё и руководит тобой, вообще беда. Спросите любого из бойцов на окраине заброшенной деревеньки на Военных Складах — подпишутся под каждым словом обеими руками. Когда их отряд потерял двух человек у водонапорной башни, Угрюмый наотрез отказался возвращаться на базу, пока не отвоюет у кровососов деревушку. Пришлось обосноваться в одном из крайних домов и совершать ежедневные боевые вылазки.

Так и торчали уже несколько дней. Угрюмый после череды неудач ещё больше помрачнел и окончательно замкнулся. Рот раскрывал только чтоб устроить очередной разнос и окончательно достал всех своими наставлениями.

Днём в деревне было невыносимо скучно, а ночью опасно. Как только сгущались сумерки, к их дому обязательно приходил кровосос, а то и не один. Хрипло дышал за стеной, скрёбся в заложенные досками окна, пробовал на прочность дверь. Воевать с невидимым монстром ночью было смерти подобно, поэтому Угрюмый на рожон не лез. А днём кровососы прятались, да так удачно, что, даже обшарив каждый дом от чердака до погреба, ни одного мутанта не нашли.

Пайки и боеприпасы отряду приносил раз в неделю посыльный с базы и сегодня настал как раз такой день. Угрюмый отсыпался после ночных бдений, а бойцы сидели на завалинке и курили. Автоматы стояли у стены избушки — узрев такое, Угрюмый непременно наказал бы распустёх, но бойцам было лениво блюсти правила. Тем более что командир спал.

И тут по закону подлости в момент наивысшего расслабона появился кровосос. Какого чёрта мутант шлялся по деревне при свете дня — непонятно, скорее всего, не повезло на охоте ночью. Разумеется, он был в режиме невидимости, и парни его заметили в самый последний момент.

Первый боец взвился в воздух прямо с завалинки и сиганул в колодец. Зазвенела, разматываясь с ворота, ржавая цепь, задребезжало ведро. Из мрачных колодезных глубин донёсся всплеск и жалобный вопль, но парням было недосуг спасать товарища.

Один, игнорируя законы гравитации и возможности человеческого тела, практически взлетел на ближайшее дерево и теперь отчаянно балансировал на ветке. Другой со столь же немыслимой скоростью вскарабкался по отвесной стене и обосновался на крыше.

Во дворе раздражённо топотал голодный кровосос, автоматы мирно стояли у стены, бойцы тосковали. Наконец, решив, что гнев командира не так уж и страшен, они принялись взывать к нему на все лады, но из домика не доносилось ни звука. Тогда парни стали надеяться, что придёт посыльный, у которого всегда при себе автомат, и спасёт их.

Посыльный на дороге и Угрюмый на крыльце появились одновременно. Кровосос заметался, решая с кого начать, и склонился к посыльному. Парень не стал отвечать на его авансы и спасся на сарае, причём не помешал даже тяжеленный рюкзак за спиной. Тогда мутант оставил решение этой проблемы на потом и решил утешиться Угрюмым.

Командир бравого отряда древо— и крышелазов стоял на крылечке, не обращая внимания на предостерегающие вопли своих подопечных, и хмуро смотрел на приближающегося кровососа. Когда расстояние сократилось до минимума, Угрюмый сделал пируэт, которому позавидовала бы даже Волочкова, и разнёс кровососу голову короткой очередью в упор.

Пристыженные бойцы, пряча глаза, спустились со своих насестов и поспешно подобрали оружие. Угрюмый не стал размениваться на слова и каждого оделил полновесной отеческой затрещиной. Даже посыльного, который, в общем-то, и не был сильно виноват. Парни не возражали.

С лицом у Угрюмого что-то было не так, и никто сначала не понял что именно. К нему долго приглядывались и наконец, сообразили — Угрюмый улыбался. Это так всех поразило, что парни совершенно забыли про прыгуна в колодце.

— Э-эй! Вытащите меня! — донёсся умоляющий голос, который колодезная акустика превратила в заунывное контролёрье завывание. — Здесь холодно и мои яйца уже где-то в районе кадыка!

И тут случилось ещё одно чудо. Угрюмый засмеялся.

Зверская жара держалась вот уже две недели и здорово донимала обитателей Зоны. Все ходили вялые и скучные, и только Шуруп горел нездоровым энтузиазмом. Нездоровым, потому что проявлялся странно. Всё началось с того, что кто-то приволок Повару несколько здоровенных банок древнего варенья, вытащенного из погребов в деревне кровососов. В одну из ночей Шуруп пробрался в пищеблок и варенье выкрал, окончательно поссорившись с Поваром.

Потом все стали замечать, что техник целыми днями крутится у танка, стоявшего на территории базы. Машина давно умерла, а, если и возможно было её починить, всё равно никуда не поехала бы, потому что гусеницы были разбиты вдребезги. Шурупа это не смущало, и он целыми днями копался во внутренностях танка и что-то увлечённо мастерил. А потом заливал что-то вёдрами в двигатель.

И в один прекрасный, но охренительно жаркий день танк ожил и взревел движком на всю базу. Естественно к механическому монстру сбежалась вся группировка. Из люка вылез довольный Шуруп почему-то с трёхлитровой банкой в руках и направился к медной трубке, что торчала из-под танка. Поставив банку под трубку, Шуруп уселся на землю и принялся ждать. Спустя какое-то время в банку весело закапала прозрачная жидкость, источающая до боли знакомый запах.

Когда до зрителей дошло, что именно соорудил из сломанного танка Шуруп, они разразились бурными аплодисментами, постепенно переходящими в овацию. Шуруп раскланивался и польщёно улыбался.

Банка была наполнена примерно наполовину, когда в движке что-то хлопнуло, и танк замолчал. Шуруп только что с бубном не плясал, но оживить свой самогонный аппарат так и не смог. Ещё одно разочарование ждало, когда приступили к дегустации напитка. Самогон одуряюще вонял керосином, а на вкус напоминал ракетное топливо, пить его не смогли даже матёрые ветераны с их лужёными желудками.

Горько обидевшись на несправедливую судьбину, Шуруп вылил самогон в толчок и удалился. И надо же было такому случиться, что именно в это время Повару приспичило до ветру. Захлопнув за собой дверь сортира, Повар приступил к процессу дефекации, который никогда у него не шёл как надо без сигареты.

Взрыв было слышно, наверное, даже на Ростке. Повара нашли среди куч дерьма не сразу, а опознали в нём человеческое существо только благодаря тому, что он зашевелился. Сортир, как ни странно, устоял, но лишился крыши, в которую и вылетел Повар при взрыве. Отношения кашевара и техника от этого естественно не улучшились. С тех пор Шуруп завязал с самогоноварением, а у Повара образовались провалы в памяти и тяжёлая контузия на всю башку. Кстати, в тот же день оба бросили курить.

На Барьер опустилась страшная чернобыльская ночь. Деревья стонали от порывов ветра и угрожающе гремели ветвями. Аномалии издавали потусторонние звуки, а тьма была такая, что хоть глаз коли. Кэп обходил свой участок с автоматом на взводе, и луч его фонарика казался жалким и бесполезным перед этой всепоглощающей тьмой.

Отличная ночь, чтобы напасть. Кэп удивился бы, если б монолитовцы не воспользовались такой прекрасной возможностью. Поэтому он был настороже и лично обходил все особенно подозрительные места. Но всё было спокойно.

Кэп совсем успокоился и собрался возвращаться, как вдруг увидел такое, отчего вставшие дыбом волосы приподняли противогаз, а очко стало таким маленьким, что в него вряд ли было возможно просунуть хотя бы иглу. Метрах в пятидесяти стояла огромная, долговязая фигура с косой, закутанная в тёмный плащ с низко надвинутым капюшоном. Действительно огромная — двух метров, а то и больше. Она слегка покачивалась и, казалось, медленно брела навстречу человеку.

Кэп заорал и выпустил одной очередью весь рожок, но результата это не принесло никакого. Сменить магазин трясущимися от суеверного ужаса руками никак не получалось, тогда Кэп бросил это дело и рванул назад. Пока бежал, бедняга всей шкурой ощущал чей-то взгляд и ожидал нападения в любое мгновение. В голове хороводом пронеслись воспоминания обо всех мистических страшилках, что так любили рассказывать друг дружке его бойцы. Тогда он смеялся над их детскими страхами, но сейчас ему было совсем не смешно.

К своему удивлению, до укрепточки Кэп добрался-таки живым. Увидев взмыленного, бледного командира, парни схватились за автоматы и хотели бежать во тьму, но Кэп не позволил. И объяснять ничего не стал, чтоб не вызывать паники. Всю ночь они просидели на постах, не сомкнув глаз в ожидании смерти, но она так и не явилась по их души.

Когда рассвело, Кэп долго маялся, но всё-таки заставил себя пойти на разведку. Взору его открылось тонкое, молодое деревце, закутанное в чёрную ткань. К стволу наискось была примотана верёвкой ржавая коса. На драной, простреленной ткани колыхался от ветра небольшой плакатик:

«Видел бы ты свою рожу! С уважением, ваш «Монолит»».

День рождения Макса протекал совсем не так, как он надеялся. С самого утра без передыху лил дождь. Весь мир стал стылой, холодной грязью. Обычно весёлые, неунывающие бойцы сделались раздражительными и злобно огрызались друг на друга. Да и как тут сохранишь доброе расположение духа, когда за шиворот течёт холодная влага, сигареты промокли, а комбез по шею забрызган грязью. И в довершение всех бед у парней внезапно закончилась водка.

Макс метался по базе от одного к другому, предлагал полцарства за жалкий шкалик, но так ничего и не нашёл. Даже такой горький пропойца, как Повар, не смог предложить умирающему от жажды юбиляру ни капли спиртного. Поздравлять Макса со знаменательной датой тоже никто не спешил. Казалось, проклятый дождь вымыл из людей всё человеческое.

— Представляешь, — жаловался Макс технику, — мне сегодня тридцатник стукнул, а меня даже никто не поздравил. И выпить нечего.

— Угу, — только и ответил Шуруп, продолжая увлечённо собирать автомат.

Такое равнодушие потрясло Макса до глубины души. Он молча поднялся и побрёл к казармам.

«Самый поганый день рождения за всю мою жизнь», — грустно думал свободовец.

До сего дня Макс был уверен, что пользуется в клане уважением и симпатией, но всеобщее наплевательское отношение здорово поколебало эту веру.

Предаваясь горьким мыслям и погружаясь в пучину депрессии, Макс добрался до казарм, переоделся в сухое и завалился на койку. Невозможность нажраться с горя выводила его из себя и добавляла мрачных мыслей. Так он лежал довольно долго, пока не уснул под монотонный стук дождя.

Пробуждение вышло ошеломительным. На Макса накинули что-то плотное, сноровисто запеленали, двинули по рёбрам, чтоб не брыкался и куда-то потащили.

«Отлично, — думал Макс, — мало того, что в свой юбилей мне не с кем и нечего выпить, так ещё и похитили. Нет, это определённо на редкость паршивый день рождения. И, возможно, последний».

Тащили его довольно долго. По ощущениям уже должны были добраться либо до Ростка, либо за Барьер. Ни к долговцам, ни к монолитчикам Макс не стремился, но его мнения не спрашивали. Наконец, шум дождя стих — очевидно, занесли в помещение. Здесь не слышалось ни звука, но обострившимся восприятием Макс почувствовал, что вокруг полно народу. Что ж, сейчас всё и прояснится.

Его положили на пол. Макс забрыкался и смог высунуть из своих пелёнок голову. С изумлением понял, что находится всё еще на Военных складах и более того — в пищеблоке, родном и знакомом до последнего кирпича.

Здесь были все, вся группировка. Под потолком игриво трепыхались надутые презервативы, на стене красовалась корявая надпись «с днем ражденя».

Поднявшись на ноги, Макс увидел заставленные снедью столы, на которых присутствовала и водка. Много водки. В углу икал пьяный до изумления Повар. Юбиляр оглядел довольные хари, что смотрели на него с радостным ожиданием, и вдруг заорал:

— Как вы обращаетесь со своим командиром?!

Хари вытянулись, помрачнели и пристыжено потупились. Тогда Макс расхохотался и, украдкой смахнув скупую слезу, сказал:

— Шучу, придурки, наливайте.

Бойцы мгновенно воспрянули духом и приподняли крышу пищеблока дружным, радостным рёвом:

— С днём рождения!

Толкаясь и смеясь, все расселись, забулькало прозрачное, застучали ложки. За стеной грохотала гроза, лил дождь, но присутствующим не было до них никакого дела. Макс сидел с бойцами, принимал шутки, тосты и поздравления.

«Самая лучшая днюха за всю мою жизнь», — думал он.

Рабочий день Лукаша начинался часов в пять утра и, бывало, не заканчивался раньше трёх пополуночи. Неудивительно, что глава группировки был весьма суров. Весь день его донимали просьбами решить это, разрулить то и призвать к ответу этого.

— Лукаш, там Повар с Шурупом подрались.

— Что, опять?!

— Да, и мы никак не можем их растащить.

— Водой поливать пробовали?

— Ведра три вылили — по фиг.

— Попробуйте пострелять.

— О! Ща…

Боец уходит, а Лукаш наблюдает в окно, как разбегаются в разные стороны напуганные выстрелами техник и кашевар. Проходит пара минут спокойствия, и заявляется Пиранья.

— Скряга опять в бутылку полез, — раздражённо жалуется он. — Ни в какую не выдаёт новый комбез.

Лукаш осматривает Пиранью и приходит к выводу, что его комбез и правда никуда не годится. Идёт и прессует торговца, пока тот не выдаёт необходимое. Поднявшись к себе, Лукаш застаёт дерущихся Повара и Шурупа. Призывает на помощь бодигардов и вышвыривает драчунов на улицу.

И так каждый божий день. Без выходных, праздников и перерывов на обед. Но этот день побил все рекорды. Разрулив с утра великое множество мелких проблем и решив целую кучу бытовых задач, Лукаш собрался, наконец, поесть. В дверь немедленно забарабанили — пришёл охранник.

— Лукаш, там какой-то одиночка говорит, что видел пару долговских квадов на хуторе. Звать?

Лукаш со вздохом кивнул, понимая, что этот беспокойный день готов перерасти в настоящий геморрой. Он торопливо сжевал кусок хлеба, чтобы не урчать пустым желудком при посторонних.

Переговорив с одиночкой, Лукаш отправил его к Максу, а сам пошёл лично отобрать лучших бойцов для атаки. Заметил у арсенала Пиранью.

— К Максу, — распорядился Лукаш.

— А на охрану кого? — спросил Пиранья.

— Ну… пускай Бубен постоит.

— Да я же его только что сменил.

— Ничего, потерпит.

Приволокли несчастного Бубена, который спал на ходу, сочувственно похлопали по плечу, угостили стимулятором и снова поставили на охрану арсенала.

Когда Макс увёл отряд к хутору, Лукаш взялся за организацию обороны на базе на тот случай, если парни не справятся. Попутно снова пришлось разнимать Повара и Шурупа и полировать им фасады, раз доброго слова не понимают.

Потом Лукаш извлёк из сарайчика Павлика и пинками отправил на вышку — наблюдать и докладывать обстановку.

Потом опять прессовал Скрягу, чтоб тот выдал патронов про запас.

На выходе Лукаш заметил отчаянно зевающего Бубена и решил принести ему кофе покрепче, но отвлёкся — пришло сообщение от Кэпа с просьбой срочно подбросить патронов.

Чувствуя, что голова сейчас лопнет, Лукаш порылся в шкафчике и нашёл давно заначенный косяк, до которого всё руки не доходили. После допинга слегка полегчало, и глава группировки отправился к Скряге посвежевшим.

Барыга ревел раненым медведем, рвал волосы на голове и везде, где росли, но патронов дал. С посылкой на Барьер Лукаш отправил своих телохранителей.

Пробежался по базе, проверил посты, заглянул на вышку к Павлику. Отобрал у него «Playboy», дал по башке и велел смотреть в оба.

Вернулся к себе, увидел Бубена, вспомнил про кофе. Пошёл варить. Тут прибежал взволнованный боец и сказал, что на одной из вышек убили снайпера. Лукаш немедля отправился разбираться. Снайпер оказался всего лишь раненым, но покидать пост отказался, пока не закончится бой на хуторе. Лукаш похвалил его за сознательность и отвагу и вдруг вспомнил про кофе. Бросился назад.

Здание было затянуто дымом, у арсенала чихал и кашлял преданный Бубен. Лукаш потушил тлеющие бумаги, нашёл ещё один косяк и понёс Бубену — пусть за неимением кофе хоть им утешится.

По пути столкнулся с Пираньей. Оказывается, пока глава группировки занимался противопожарными мероприятиями, отряд Макса успел разбить долговцев и вернуться на базу.

Лукаш лично поблагодарил каждого и велел выдать особо отличившимся по дополнительной пайке.

Смеркалось. База постепенно окутывалась тьмой, кое-где загорелись костры, у которых сидели утомлённые бойцы.

Едва волоча ноги, Лукаш направился к себе, но вовремя вспомнил про беднягу Бубена и свернул к арсеналу. Охранник спал прямо на полу, свернувшись калачиком.

Лукаш устало сел рядом и некоторое время слушал его вызывающий храп, потом легонько пнул спящего ногой.

— Отвянь, — жалобно пробормотал Бубен, не просыпаясь.

Лукаш пнул сильнее, охранник подскочил и заорал в бешенстве:

— Слушай, отлезь от меня!

Тут Бубен опознал командира, смутился и замолчал.

— Иди в казарму, боец, — сказал Лукаш. — Сегодня я дежурю.

Наконец-то всё стихло. Только в районе пищеблока слышались звуки потасовки. Наверное, опять повздорили неугомонные Повар и Шуруп.

Если кто-то думает, что нечистая совесть мешает спокойному, здоровому сну, то пусть подумает ещё раз. И посмотрит на сталкера Флинта, блаженно посапывающего в зале ожидания бывшей станции Янов. Молодецкий храп его метался в воздухе, отражался от стен и грохотал под потолком.

Флинту была чужда самокритика, а самооценка наоборот — дай бог каждому. Поэтому парень был несказанно удивлён, проснувшись однажды ночью от голоса. Голоса своей собственной совести.

— Фли-инт… Фли-инт…

Парень поднял голову и осмотрел смутные очертания спящих на полу товарищей. Никто не шевелился, все спали.

— Фли-инт…

К изумлению и ужасу сталкера голос доносился из раздолбанной розетки в стене. Сразу вспомнился трактор на Ростке, что светит фарами и днём и ночью, газующие на месте грузовики в разных точках Зоны и «вечные» лампы накаливания в подземельях Агропрома. Флинт на четвереньках подполз к розетке и тревожно вопросил:

— Кто там?

— Это я, твоя совесть. Мне без тебя одиноко, Флинт.

Парень остолбенел. Потом ущипнул себя. Потом пощупал пульс. Потом толкнул ближайшее тело.

— Чего? — недовольно отозвалось оно.

— Ты это слышишь? — испуганно, но с проблеском надежды спросил Флинт.

— Фли-инт… Фли-инт… — продолжала взывать розетка.

— Ничего не слышу, — хмуро сказал сталкер и снова захрапел.

Помертвевший от ужаса Флинт тихонько заскулил и зажал уши руками. Голос приглушился, но звучал уверенно. Ночь прошла в тревоге и страхе под аккомпанемент голоса совести. Под утро розетка заткнулась, а Флинт забылся беспокойным сном.

Днём сталкер был тих, задумчив, а про свои героические байки и вовсе не упоминал. Он сидел в дальнем и укромном уголке и пытался убедить себя в том, что всё это просто показалось спросонок.

На следующую ночь голос вернулся. Флинт пробовал игнорировать его, но это было непросто. Услышав своё имя тысяча и один раз, парень не выдержал и снова включился в дискуссию.

— Что тебе от меня нужно? — в отчаянии вопросил он.

— Покайся, Флинт… — велел голос. — Поведай о своих грехах…

— Нет у меня никаких грехов, — возмутился Флинт. — И раз ты моя совесть, то почему говоришь из розетки?

— А откуда ещё? — удивилась совесть. — Ты меня поматросил и бросил. Я скиталась по всей Зоне, надеясь воссоединиться с тобой, но всё напрасно. Пришлось искать убежище — розетка ничуть не хуже. И к тебе поближе. Покайся, Фли-инт… Говори, сука!

— Ладно! Что говорить?

— Всё! Про Щепку расскажи, про контролёра и про химеру не забудь. Покайся, Фли-инт…

И Флинт взахлёб принялся исповедоваться розетке, не замечая, как в темноте корчатся от смеха спящие, вроде бы, тела товарищей. Если бы он рискнул исследовать розетку детальнее, то нашёл бы много интересного. Например, маленький динамик, подсоединённый к микрофону в соседнем помещении. А ещё Флинт мог бы застукать у микрофона Азота и Дегтярёва, что периодически зажимали розетку рукой, чтобы отсмеяться. Ничего этого грешный сталкер не знал, поэтому каялся и предавался самокритике до самого утра.

— Отлично, — резюмировала розетка. — Теперь будь паинькой, иначе я поселюсь у тебя в голове и буду говорить сутками.

Шокированный такой перспективой Флинт обещал.

Стал он паинькой или нет, никто доподлинно не узнал, потому что вскоре Флинт пропал из виду. Просто не появился однажды на станции. Переживать о нём было некому, друзей грешный и раскаявшийся сталкер не нажил. Так, вспоминали изредка хохму с розеткой.

А на самом деле Флинт вскоре покинул Зону, ибо был слаб и согрешил снова. И совесть сдержала обещание — поселилась в непутёвой голове Флинта. Её голос звучал в черепе днём и ночью, стыдил, даже матом ругался. Пришлось Флинту сдаваться врачам с добрыми глазами и понимающими лицами. Теперь бывший сталкер ведёт безгрешную жизнь на Большой земле, состоит на учёте в психдиспансере, моет там полы и регулярно принимает галоперидол. Во избежание.

Какое ощущение для человека важнее всего? Нет, не то, что вы сейчас подумали. И не это тоже. Главное — это целостность и незамутнённость сознания. Только в этом случае человек понимает себя как личность. Иначе — печаль-беда.

Гайдук отличался на редкость устойчивой психикой, успешно противостоящей сюрпризам Зоны вот уже четыре года. Такого ни белая горячка не возьмёт, ни голоса в голове. Из розетки тоже.

А вот понос одолеть мог, особенно после несвежей колбасы, ведь свежей-то взять неоткуда. Однако нужные таблетки в нужной пропорции способны свершить чудо и остановить поползновения своенравного организма.

Почувствовав накануне рейда знакомые симптомы, Гайдук бросился в общую комнату к своей аптечке. Поспешно проглотил для верности сразу две таблетки, бросил пузырёк обратно и вдруг вспомнил, что укрепляющее уже упаковал загодя в рюкзак. Стало интересно — что же тогда он употребил.

Взяв пузырёк в руки, Гайдук похолодел. С таблеточной упаковки ехидно ухмылялась надпись «Тарен». Не знаете что это такое? Сейчас объясню. Пока Гайдук стоит в ступоре, у нас есть немного времени.

На случай поражения ФОВ существовал в советских аптечках антидот под названием «Тарен», но вскоре был изъят из употребления. Во-первых, вызывала большие сомнения его эффективность, как антидота. Во-вторых, существовало побочное воздействие в виде ярчайших и очень правдоподобных галлюцинаций, поэтому употребляться стало в основном для входа в нирвану.

В Зоне советские аптечки попадались частенько, а разжиться современными было наоборот весьма накладно и проблематично. Вот и пользовались сталкеры безнадёжно просроченными, но всё ещё действующими препаратами.

Гайдук попытался вызвать рвоту, но не смог. Тогда он понадеялся, что лекарство не подействует в виду почтенного срока давности, и отправился в рейд. Накрыло Гайдука минут через сорок, когда он совсем расслабился и перестал ждать подвоха.

Воздух вдруг сгустился настолько, что в нём можно было плыть, чем Гайдук немедленно воспользовался. Было приятно чувствовать себя невесомым. Он некоторое время порхал взад-вперёд по дороге, не замечая взглядов товарищей. А потом вещи внезапно обрели вес, Гайдук упал на землю, придавленный рюкзаком, который весил, как показалось, не меньше тонны. Чудом оставшись в живых, Гайдук поспешил избавиться от него, а заодно и от оружия.

Друзья суетились вокруг, но вздумали почему-то разговаривать беззвучно, а читать по губам Гайдук не умел. Кое-как поднявшись, сталкер увидел стайку бегущих собак — более кудрявых и симпатичных тварей он в жизни не видел. Он даже глаза широко открыл от удивления. Так широко, что глазные яблоки вывалились на дорогу.

Сокрушаясь от своей неловкости и умоляя друзей не затоптать его глаза, Гайдук наклонился подобрать их, но земля была прямо-таки усеяна глазными яблоками. Найти среди них свои не представлялось возможным. Сталкер ползал по дороге, перебирал глаза, примерял их, но попадались всё время чужие.

Вокруг что-то происходило, даже вроде бы стреляли, а потом Гайдука подхватили и, кажется, понесли. Сталкер ни в чём не был уверен, потому что находился посреди бескрайней пустыни, сверху жарило беспощадное солнце, а вокруг кривлялись злобные гномы.

Придя к выводу, что данная точка пространства его не устраивает, Гайдук пожелал очутиться в более гостеприимном месте и оказался в станции Янов. Там было прохладно. Наверное, потому, что её до потолка наполняла прозрачная вода. За столами сидели сталкеры, из их ртов и носов поднимались кверху пузырьки воздуха, а над ними плавал Гайдук. Ему было хорошо.

И было ему хорошо ещё примерно четырнадцать часов. После этого остался сушняк и горечь от просмотренного видео, которое не заснял только ленивый. С тех пор Гайдук предельно внимателен в выборе лекарств, а из наркоты позволяет себе только благородный каннабис. И только перед Выбросом, чтоб голова не болела.

Когда кто-то вступает на путь выживания, он поневоле отбрасывает всё ненужное, мешающее сохранить шкуру в целости и сохранности. И в первую очередь любимые когда-то увлечения и маленькие мании, скрашивающие обыденную жизнь индивида. Как, к примеру, коллекция марок поможет спастись от зубов мутанта или шальной пули?

Но человек существо гибкое и ко всему быстро привыкает. Когда выживание становится само собой разумеющимся и обыденным делом, вспоминаются былые приятности, например рыбалка.

Ша! Не нужно кричать о том, что в Зоне рыбалка невозможна, а улов, если таковой и будет, годится только злейшему врагу в тарелку. Знаем, дураков нет. Но если подойти к делу творчески да со смекалкой и воображением — всё возможно.

Дядька Яр, несомненно, являлся человеком творческим. Смекалкой и воображением тоже был не обижен, и вдобавок руки у него росли, откуда положено мастеровитому мужику. А поскольку рыбак он был заядлый и знающий, обитатели станции Янов однажды узрели Яра с удочкой. Зрелище было само по себе удивительное (Зона и всё такое, какая на хер рыбалка, бла-бла), но в ступор сталкеров повергла в первую очередь именно удочка. Сложенное до поры телескопическое удилище украшала замысловатая конструкция с тонким, металлическим тросиком, на котором болталась трёхпалая клешня.

Довольный произведённым эффектом Яр неспешно (чтоб все успели проникнуться) продефилировал через здание станции и скрылся за дверью.

— Слушай, дорогой, — обратился к Дегтярёву Вано, — он правда рыба ловить пошёл?

Майор не нашёлся, что ответить, и просто пожал плечами. Даже невозмутимый, видавший виды вояка пребывал в мучительном недоумении.

Вечером Яр вернулся с полным контейнером артефактов. Тут были «Шкура», и «Кристалл», и «Погремушка», а уж всяких «Слизняков» без счёта. Не выдержав мук любопытства, к нему подступили с расспросами, мол, что за фигня и какого хрена?

— На рыбалку ходил, — невинно ответил Яр. — На Карьер.

— Но как?! Там же «кислота», и «студень» и «кисель» — без спецкостюма близко не подойти!

— Я и не подходил. С обрыва ловил вот этой красавицей. — Яр любовно погладил свою псевдоудочку. — Забрасываю в сторону артефакта и в нужный момент двигаю вот этот рычажок. Клешня хватает бирюльку, и я богатенький буратинка. Помучиться, конечно, пришлось, прежде чем момент научился подмечать, зато завтра дело веселее пойдёт. В Плавни пойду.

— Ох, и хитрожопый ты, Яр, — сказал Кремень. — Но смотри, на всякую изворотливую задницу найдётся хрен с винтом. Поберёгся бы.

— На мою жопу хрен ещё не выточили, не беспокойся, — засмеялся Яр. — И когда это ты успел ко мне в няньки записаться?

— Да пошёл ты! — психанул Кремень. — Не хватало ещё бойца хорошего потерять из-за того, что тот дураком родился.

— Спорим, ничего не случится.

— А давай! На что?

— Да вот хоть на «Погремушку». А ты, если проиграешь, свою экзу мне презентуешь.

— Замётано!

Кремень и Яр заключили пари, Дегтярёв засвидетельствовал. Оставалось дождаться следующего вечера и Яра с результатом псевдорыбалки.

В Плавнях, вопреки прогнозам Кремня, было спокойно и можно сказать пасторально. Яр расчехлил свою удочку и приступил к лову.

Только настоящий рыбак может по достоинству оценить тот особый покой и умиротворение, возникающее, когда крючок (в нашем случае клешня) отправляется за добычей.

Когда раннее солнце шаловливо слепит глаза сквозь стёкла противогаза…

Когда над водой клубится зелёный и синий ядовитый туман…

Когда сверкающая клешня нежно, но непреклонно охватывает артефакт и послушно несёт своему счастливому владельцу…

Когда тихо и загадочно колеблется псевдокамыш, открывая взору полупрозрачный сгусток, застрявший среди гибких стеблей…

Яр присмотрелся к сгустку, но артефакт не опознал. Тем лучше, решил он. Неизвестная прежде и наверняка дорогая бирюлька достойно увенчает сегодняшний улов.

— Вот она, — пробормотал Яр, — вот она, псевдорыба моей мечты.

Клешня отправилась в полёт и сомкнулась на полупрозрачном сгустке. Дальнейшие события были как ошеломительными, так и неприятными. Можно сказать — дерьмовыми.

Странный, неизвестный артефакт на поверку оказался головой кровососа, что дремал в камышах в режиме невидимости. Охреневший от внезапного покушения мутант обрёл краски и заорал от ужаса. С берега ему вторил Яр, и ужаснулся он не меньше, уж поверьте. Глаза псевдорыбака и псевдорыбки встретились…

Яр вернулся поздно вечером, хмурый, без удочки, оружия и улова. Комбез его был изодран на ленты, один ботинок отсутствовал. Сталкер молча промаршировал к себе, взял контейнер с «Погремушкой» и грохнул на стол перед Кремнем. Потом так же, не говоря ни слова, удалился. Все обменялись понимающими взглядами, но зубоскалить не стали, ибо каждый из них лажал и не по разу. Нет тут ничего смешного, ясно?

Соседи — как много в этом слове

Эмоций бурных, неприятных возникает:

Тут перфоратор в выходные наготове,

Ночное гульбище или собака лает.

Они везде, и нам от них не скрыться.

И Робинзону в этом смысле не свезло.

Тебя везде найдут, чтоб рядом поселиться

Соседи — наше проклятие и мировое зло.

Вам когда-нибудь случалось бывать на деревенской дискотеке, когда там сталкиваются два враждующих посёлка? То ещё зрелище, скажу я вам. Разборки Ростка и Военных складов немного напоминали те деревенские битвы, только эпичнее по масштабам.

В ограниченном пространстве станции Янов извечные прения «Долга» и «Свободы» измельчали до мелких пакостей, какими всю жизнь обменивались жители общаг и коммунальных квартир.

Всё началось с футбола. Двухчасовой товарищеский матч между «Долгом» и «Свободой» закончился полной победой анархистов. К слову, вместо мяча пинали голову снорка. Голова рычала, норовила укусить игроков за ноги, но привычных парней это не волновало.

Свободовцы праздновали победу широко, с размахом, песнями и плясками. Долговцы тихо скрипели зубами на своей половине и к веселью присоединиться не пожелали, хотя их звали. Янов не спал всю ночь, но последней каплей оказался Локи и его гитара.

Играл свободник хреново, пел ещё хуже — честное слово, перфоратор субботним утром звучит в сто раз мелодичнее. С рассветом не выспавшийся, злой как чёрт Шульга предпринял вылазку на вражескую территорию и путём нанесения лёгких телесных повреждений изъял гитару. Утомлённый возлияниями Локи послушно свалился в нокаут и музицировать больше не пытался.

Через несколько часов победители сели похмеляться, и душа закономерно запросила музыки, но гитару не нашли. Локи мобилизовал остатки памяти, вспомнил Шульгу и его кулак и отправился разбираться. Долговец охотно извинился и согласился вернуть инструмент, но только если Локи сей же час инсталлирует гитару в своё физиологическое отверстие. То самое, о котором не принято упоминать в приличном обществе. Слово за слово, и начался на Янове период, которые все называли «война соседей».

Однажды утром Шульгу разбудил запах. Нет, не так. Это был ЗАПАХ. Вонь и смрад, перед которыми даже зомби стыдливо закопались бы обратно в землю. Задерживая дыхание и утирая слезящиеся глаза, Шульга сделал пару кругов по помещению, напал на верный след и открыл окно. Лучше бы он этого не делал. Прямо под окном стоял мусорный контейнер, полный кашицеобразных отходов, из которых злобно пялилась на долговца голова снорка. Шульга хотел идти бить морду одному конкретному свободовцу, но сдержался.

На следующее утро мерзкий запах разбудил уже Локи. Тот в отличие от Шульги сразу понял в чём дело и направился к окну, предварительно облачившись в противогаз. Контейнер был там, но теперь из гниющего содержимого торчала гитара. Первая мысль свободовца была о нанесении тяжких телесных одному конкретному долговцу, но до аффекта было далеко, поэтому победил холодный разум.

Как мы видим, командиры двух враждующих отрядов не так уж и различались на самом деле. Единственная разница была в том, что Шульга был прямолинеен, а Локи хитёр и изворотлив, как тот божественный засранец, в честь которого свободника назвали. Но и Шульга, и Локи обладали вкусом к интригам, который обоюдное соперничество только раззадоривало.

Приказав своим бойцам оттащить контейнер подальше, Локи отправился к Шульге. Тот встретил оппонента настороженно, но свободовец был само дружелюбие и раскаяние.

— Ну что мы, как пацаны малые, командир, — сказал Локи, обнимая подполковника за плечо. — Всё делим что-то, ссоримся. Нам выживать вместе надо, а мы фигнёй страдаем.

Обрадованный Шульга немедленно согласился, что, мол, собеседник прав, пора прекратить идиотские шуточки и делом заняться. Локи ушёл, но долговца всё не покидало ощущение, что всё это неспроста. Шульга вышел из кабинета и отправился проверить посты и раздать распоряжения бойцам.

По мере продвижения Шульгу всё сильнее настораживали смешки за спиной постепенно перерастающие в откровенный гогот. Он несколько раз оборачивался, но ничего подозрительного не замечал, пока лейтенант Гавриленко не сорвал с его спины листок бумаги. «У кого нет коня, все садись на меня!» — предлагала возмутительная писулька.

Гавриленко старался сохранять нахмуренное выражение морды лица, но глаза его подозрительно блестели, а губы расплывались в улыбку. Печатая шаг, Шульга скрылся в кабинете и принялся вынашивать планы мести.

Однажды утром к Локи подошёл Гавриленко и принялся пространно рассуждать о взаимоуважении и прочих абстрактных дисциплинах. Свободовец был настороже, но подвоха так и не обнаружил, пока лейтенант не раскланялся, оставив собеседника в недоумении.

Тут зазвучал сигнал тревоги, сталкеры схватились за оружие. Локи рванул из кобуры пистолет, раздался громкий хлопок и свободовца окутало облако вонючего дыма. При ближайшем рассмотрении в кобуре нашлась пластинка с бертолетовой солью, и все вспомнили, что Гавриленко шарит в химии. Тревога, кстати, оказалась ложной, чему свидетельствовали смеющиеся и аплодирующие долговцы во главе с Шульгой.

Крайне довольный собой Шульга благосклонно кивнул своему лейтенанту и вернулся в кабинет. Открыв дверь, он был несказанно ошарашен водопадом, обрушившимся сверху. От жидкости за версту несло соляркой самого непотребного качества. Злобно утерев лицо, Шульга рванулся обратно.

Соперники наконец схлестнулись в открытую и принялись с азартом валтузить друг друга кулаками. Электорат расположился поблизости и вовсю поддерживал борцов криками и советами.

Шла тридцать пятая минута спарринга. Группа поддержки задолбалась орать и только пара самых преданных хрипло каркали что-то ободряющее. Локи и Шульга здорово изгваздались в солярке и собрали мусор со всей станции на свои комбезы. Сейчас они стояли на коленях и вяло толкали друг друга в грудь со словами «а ты кто такой».

Первым заржал Дегтярёв. Потом Гаваец, а за ним уже вся станция громко покатывалась со смеху, кроме охрипших от криков членов партии. Они смеялись беззвучно. Победила дружба, хули там.

С соседом можно воевать,

Соседу можно морду править.

Соседа можно разыграть

И вынудить свой дом оставить.

А можно разломать забор,

Что разделяет два участка,

Накрыть богатый, общий стол

И дружно сдвинуть свои чарки.